Третья молодость

Третья молодость

Иоанна Хмелевская

Живи и жить давай другим

Насколько я помню, в «Бен Гуре» [01] чудовищные каменные двери в подземелье замуровали. Эта короткая напряженная сцена стала для меня источником вдохновения.

Мне втемяшилось в голову придумать нечто подобное и лишь перенести действие в наше время. Определив таким манером самый драматический момент, я начала писать «Что сказал покойник» от середины в двух направлениях: к завязке и концу. Часть придумывалась по пути на работу – каждый день по фрагменту, а часть в Шарлоттенлунде, на тропинке через лесок к ипподрому. В Шарлоттенлунде зародились все разговоры со стражем. Простить себе не могу, что не сразу записала диалоги в каменном колодце. Впоследствии, как я ни старалась, мне уже не удалось воспроизвести их столь же сочно. Сцены, представавшие моему воображению в лесочке, были до такой степени увлекательны, что не успевала я опомниться, как уже оказывалась на ипподроме, а там с головой погружалась в другие забавы. Так и пропали те разговоры, а жаль.

История раскручивалась, и меня вдруг осенило – получается книга. Вот тогда-то в письме к Ане я конспективно изложила события. Только конец романа пока не вырисовывался. Зато я сразу принялась проверять реалии.

В Дании с помощью Алиции удалось выяснить одно: цветы на кофейных деревьях – красные. Этого оказалось маловато. Потому как возник другой вопрос: когда они цветут – я имею в виду время года. Миндальные деревья на Сицилии, например, начинают цвести в январе. Но черт его знает, этот кофе, в каком месяце он создает наиболее красочные колористические эффекты? Выяснение этого вопроса я отложила на будущее и вернулась домой.

И только здесь развила бурную деятельность. Первым делом помчалась в бразильское посольство, где встретилась с атташе по культуре, который говорил по-французски. Испытанный метод не подвел – я объяснила, что меня интересует все, начиная с основного, то есть с территории. Атташе – маленький, черный, весь округлый и очень гладкий – выслушал меня с интересом и заявил:

– Ага, значит, вас интересуют окрестности Паранагуа!

– Да что вы говорите? – несказанно удивилась я. В тот момент я даже не знала, где находится эта Паранагуа.

Атташе оживлялся все больше, а под конец даже расчувствовался: Бразилия – страна большая, редко кто знает ее всю, но он как раз в этих местах родился и воспитывался, а посему в состоянии удовлетворить мое любопытство. Моих выдумок он не только не опроверг, а напротив, дополнил их. Подарил мне проспекты, фотографии, многочисленные картинки, которые привели меня в полное замешательство. По его словам и по картинкам, правая сторона Бразилии, то есть атлантическое побережье, выглядит совершенно так, как я себе напридумывала. Даже залив существовал, а на берегу поселение, если не целый город, – Антонина. Одно лишь не пришло мне самой в голову – железнодорожная линия на опорах, петляющая по горам. И я позволила себе описать ее по изображению на открытке.

Итак, пока что все шло как по маслу, и я продолжила изыскания. Как раз в ту пору состоялась Познанская ярмарка. Я договорилась встретиться с этим знакомым бразильцем – павильон на ярмарке располагал огромным иллюстративным материалом, не то что посольство. Поехала я с Ежи, моим старшим сыном. Материалы получила, подарили мне кофе, а вот зеленый унитаз выцыганить не удалось, хоть я и предлагала заплатить за него.

Отправились мы с сыном в обратный путь. План города я, как всегда, забыла, а в Познани на машине проехать нелегко. Часть улиц с односторонним движением пришлось преодолевать задним ходом. Мы запутались во всевозможных запретных знаках, сын рассердился и начал меня инструктировать по маленькой карте в автомобильном атласе.

– Сейчас направо, – решительно указывал он. – Правильно. Теперь налево. А дальше дуй прямо, ни куда не сворачивай!

Я и поехала прямо, и вдруг передо мной распростерлась пойма Варты.

– Ты уверен, что прямо и не сворачивая? – за сомневалась я.

Ребенок поднял глаза от карты и изменил решение. Через несколько часов, несмотря ни на что и вопреки всем препятствиям, нам удалось выбраться из города.

По возвращении в Варшаву я тотчас же полетела к Збышеку Краснодембскому, капитану дальнего плавания, другу Алиции и моему коллеге. Збышек интересовался яхтами, знал предмет досконально, и все-таки я, сдается, увлекла его своей идеей. Через четыре часа разговоров он тоже начал измерять бензин ваннами. Возможно, эта привычка осталась у него и по сей день.

Сразу же после Збышека удалось задействовать моего младшего сына Роберта. Пневматическая пушка – его собственное изобретение. Подобная яхта без пушки, по его мнению, вообще невозможна. Роберт сделал даже весьма приличные технические чертежи – эскиз и вертикальную проекцию.

О том, что замки на Луаре построены на известняке, я знала давно. Известняк гигроскопичен, свойства его мне прекрасно известны благодаря моей недавно оставленной профессии. Выбрать местом действия Шомон я решила лишь из-за полуразрушенной стены вокруг замка. Во всяком случае, тогда она была полуразрушена. Сейчас, возможно, ее восстановили. По некой загадочной причине я была убеждена: существует пояс экваториальных спокойных широт, а весной ветры над Атлантическим океаном дуют направо. Не исключено, что школьная география, влетая в одно ухо и вылетая в другое, по пути успела оставить в моей голове кое-какие следы.

Все эти проверенные сведения вовсе не помешали Алиции гневно обрушиться на меня по телефону.

– Идиотка, – изничтожала она меня. – Крючком ковырять! Ну и что с того, что известняк впитывает воду, дура ты этакая! Крючок, надо же до такого додуматься!

Вскоре она, однако, позвонила снова и взяла свои слова обратно: оказывается, в датской прессе появилась статья про какого-то типа, прорывшего ход из подземелья радиоантенной. А в Дании печатному слову верят.

– Твой крючок, – покаялась она, – все-таки попрочнее. Все упреки снимаю.

Крючок этот у меня цел и по сию пору. Пластиковый. Шарф из белого акрила я и в самом деле вязала для себя, а Иоанна-Анита в самом деле пыталась перевести на датский «Крокодила из страны Шарлотты». К этой основе добавилась куча всяких неурядиц. Боже мой, ну почему всегда все случается разом? Или ничего, или сразу полная галиматья!

Иоанна-Анита родила Яся. Генрих, ее муж, ошалел от счастья – он спал и видел дождаться потомка. Рожала она в фантастически комфортабельных условиях, каковые жертвам нашего тогдашнего строя представлялись просто нереальными. Все больничные услуги даром, у каждой постели кнопки и клавиши, из стены выдвигается столик для еды, играет приятная музыка, стаканчик с питьем сам прыгает в руки, сиделка всегда с улыбкой на устах Вот бы подобную роскошь нашей медицине!.. Вернулась домой – не медицина, конечно, а Иоанна-Анита – и сразу взялась за работу, об уходе за младенцами понятия не имея.

Из-за перевода я частенько наведывалась к ней.

– Слушай, он орет по ночам, – пожаловалась огорченная мать. – Сухой, накормленный, может, ты знаешь, чего ему надо?

Я посмотрела на ребенка – тоже не Бог весть какая опытная нянька, но, в конце концов, своих двоих вырастила.

– По-моему, он пить хочет.

– Как пить, ведь молоко...

– Молоко – это питание, – решительно прервала я. – У вас воздух сухой! Батареи вон как жарят! Ребенок должен получать питье. Лучше всего слабенький отвар ромашки и чуть-чуть сахарку.

Иоанна-Анита, сперва засомневавшись, потребовала поклясться, что мои оба пили ромашку, и побежала на кухню заваривать траву. Со стаканом вернулась наверх, но не успела она напоить Яся, как Генрих ударился в истерику. Продемонстрировав темперамент, чуждый скандинавам, особенно датчанам, он учинил скандал прямо-таки корсиканский. Мы намереваемся отравить ребенка, орал Генрих, только через его труп, он не допустит, немедленно вызвать врача!!! Дабы успокоить мужа, Иоанна-Анита сама выпила весь стакан ромашки, но не убедила. Вызвали врача.

На следующий день Генрих на всех доступных ему языках с покаянным видом просил у меня прощения: пришел врач и велел давать ребенку отвар ромашки. Потом из Польши приехала Стася, пестовавшая Иоанну-Аниту в детские годы, занялась Ясем, и все проблемы кончились.

Из перевода «Крокодила» ничего не вышло, датский язык оказался не столь податливым, как хотелось бы. А «Покойник», чтоб уж покончить с ним одним махом, имел весьма пикантное продолжение.

Года через два после выхода книги Люцина с огромным удовлетворением сообщила: из Бразилии приехал какой-то знакомый и примчался к ней в восхищении, смешанном с ужасом.

– Вот это да! – воскликнул он. – Ну и храбрая эта твоя племянница!

Люцина тут же заинтересовалась. Знакомый объяснил подробнее. Он был в тех краях и все видел.

Оказалось, я опять попала в яблочко. Этот субъект утверждал: коррупция там действительно процветает вовсю, а в изображенном мной ландшафте находится резиденция шефа, почти идентичная моему рассказу. Там все истоки нелегального бизнеса: наркотики, азартные игры, торговля живым товаром и черт знает что еще. Полиция и вообще любая власть у этих бандитов в кармане, а поскольку я обнародовала преступные тайны, мне того и гляди свернут башку.

Я особенно не расстраивалась, а башку, как видите, мне до сих пор не свернули. За перевод брался также и бразилец, у него тоже ничего не получилось. Какое-то время мы переписывались, из чего я уразумела: для бразильского читателя героиня стара, да и красотой не вышла. Я ответила: мне, мол, без разницы, пусть ей будет хоть шестнадцать лет, а красотой она затмит мисс Вселенную. Позже, однако, и польские реалии оказались не ко двору, а не освященная браком связь героев своей аморальностью вообще могла отпугнуть бразильских читателей. Я уступила, согласилась на брак. Но и это не помогло, и перевод пошел псу под хвост.

* * *

Теперь следует достать с книжной полки «Проклятое наследство». Правда, если придерживаться хронологии, я заканчивала «Леся», но разные жизненные происшествия отразились в «Проклятом наследстве» по следующей простой причине: сперва что-то происходило, только потом я об этом писала. Творчество и действительность слегка разминулись во времени.

Кстати, забегая вперед, скажу по секрету: «Проклятое наследство» отказались печатать. Забраковала его цензура опять же как аморальное произведение. Аморальность заключалась в том, что преступники – люди симпатичные и в конце романа их не покарали. Вот и пришлось мне их слегка перекроить и перевести в другой ранжир – с уступкой цензуре.

Рассказывая, как я впуталась в этот клубок событий, пожалуй, стоит начать с марок. В какой-то момент филателистической лихорадкой заболели мои дети: Ежи сильнее, Роберт в меньшей степени. Они заразили меня и моего отца. У детей увлечение прошло, а у отца и у меня осталось. Наша мания, впрочем, была вторична, можно сказать, рецидив: отец собирал марки в юности, а у меня был дедушка-коллекционер. На старые марки, ясное дело, денег ни у кого не было, а посему я бросилась на современность. Сперва на флору и фауну, а потом на охрану среды. Ежи ухватился за авиапочту и лошадей. Отец собирал все подряд.

И что я за растяпа: с горечью вспоминаю – даже марку украсть не сумела! Пепельницу на память из кафе в Лувре заполучила только потому, что украл ее Войтек. Не музейная – большая, красная, из пластика, с белой надписью «Carlsberg», но находилась-то она в Лувре, а это главное. Позднее я ее разбила, швырнув в голову собственного ребенка. А вот марки...

Мы оба с отцом предались страшной алчности и вели себя поистине скандально. Отец останавливал министров в коридорах своей организации, заигрывал с уборщицами, подмазывался к секретаршам. Я же изводила знакомых и чужих людей, редакторов издательств, вырывая у них из рук корреспонденцию.

Где случилось то, о чем я хочу рассказать, не помню – на радио, в телестудии, возможно, в архитектурно-проектной мастерской или в редакции какой-нибудь газеты. Во всяком случае, прилетела я туда к знакомой даме за марками. Знакомая отлучилась по каким-то делам и бродила по зданию, а я высмотрела в приоткрытом ящике письменного стола конверт с вожделенным богатством. Желание украсть расцвело во мне сей же момент, но из-за свойственного мне «таланта» к воровству, вместо того чтобы протянуть руку и схватить добычу, я помчалась искать знакомую. Нашла ее, получила разрешение присвоить сокровище, вернулась к приоткрытому ящику – ясное дело, конверта уже не оказалось, стащил кто-то более предприимчивый.

Моя мать и Люцина прочитали тысячи писем радиослушателей и тысячи ответов в конкурсах для детей исключительно ради того, чтобы получать марки с конвертов.

Не представляю, куда пристроить историю с филателистическим пинцетом. Пожалуй, расскажу здесь, потому как началась она в то время. А посему очередной скачок в будущее.

Не намереваюсь вдаваться в метафизику, спиритизм и загробную жизнь, но нечто подобное коснулось меня в связи с отцом. Когда началось увлечение марками, я купила два одинаковых пинцета: один отцу, второй себе, и мы постоянно ими пользовались. Отец свою коллекцию держал у меня. Приходил, приносил трофеи, я заводилась и тоже демонстрировала, какую серию мне удалось пополнить. Марки со штемпелем добывались хищной охотой, позором было бы их покупать. К примеру, болгарская серия овощей и фруктов стоимостью, по прейскуранту, в четыре злотых пятьдесят грошей, снятая с конвертов, доставляла нам ни с чем не сравнимое удовлетворение.

Как-то, зайдя ко мне, отец случайно прихватил мой пинцет. Попользовался им, машинально положил в карман и ушел. Я разнервничалась – без пинцета как без рук, помчалась на Аллею Независимости, забрала свое сокровище, но решила на всякий случай купить запасной. Отправилась в магазин, где выяснилось – таких, как у нас, пинцетов больше не производят. Есть другие, чуть похуже. Наши старые сделаны из какой-то необыкновенно упругой стали, да и формы очень удобной – вобщем идеальные. Эти тоже неплохие, но все-таки не идеал. Пришлось купить похуже. Путешествуя по всему миру, я из любопытства при случае интересовалась пинцетами, и таких идеальных, как наши первые, не нашлось нигде – ни в Вене, ни в Копенгагене, ни в Париже, ни в Берлине. Лет через пятнадцать отец перенес инсульт – умолчу о том, как докторша из поликлиники поставила диагноз «ангина». Позже пришел настоящий врач, поставил правильный диагноз и дал направление в больницу. Отца подлечили, он вернулся домой, но бурных увлечений уже не переживал. Марками почти не занимался и пинцетом не пользовался, я поменяла его накупленный запасной – отцу было безразлично. Таким образом у меня дома оказалось два одинаковых пинцета.

Однажды пришли ко мне гости, в сущности чужие люди, посидели, напились кофе и ушли. После их ухода один пинцет пропал. Вот черт, неужели украли?! Несомненно, люди они честные, но ведь могло получиться, как с отцом: повертели в руках и машинально сунули в карман. Я расстроилась, обыскала весь дом, особенно там, где хранились марки, сантиметр за сантиметром. Бриллианта так не искала бы, ибо уже знала, что купить такое чудо не удастся. Снимала подушки с дивана и ощупывала все складки, ничего не поделаешь, священный предмет исчез.

Через два года отец умер. Накануне похорон я сидела в кресле за низеньким столиком, напротив меня, на диване – трое взрослых, совершеннолетних, трезвых людей. Сидели мы именно в той части квартиры, которую я так старательно перерыла, обсуждали разные семейно-организационные проблемы, и вдруг подо мной на полу что-то звякнуло. Я наклонилась, смотрю – пинцет. Подняла его, положила на стол и онемела. На столе лежали два пинцета.

Решительно заверяю: мой отец, человек золотого сердца, столь безгранично жаждавший, чтобы в семье царили мир и согласие, с того света переправил мне пропавший пинцет. Остальным вольно думать на эту тему, что им заблагорассудится.

А теперь, возвращаясь к хронологии, я вижу, что все происходило одновременно. Я собирала марки. Собирала сухие цветы и травы. Искала нечто «маленькое и с дном». Систематически наведывалась на служевецкий ипподром. Играла в бридж и покер. Писала книгу. И ко всему прочему начала собирать янтарь на морском берегу.

Когда я затянула стекло выходной двери и двери в ванную вышивкой крестиком, вообще не помню. При этом черт утащил у меня иголку с ниткой.

Объясняю. Когда что-то потеряют, говорят: черт хвостом накрыл. Так вот, ничего подобного, вовсе не в хвосте дело, черт крадет, как самый обыкновенный воришка. Все мы слышали про сговор с нечистой силой. Что это значит? А вот что: с чертом заключается договор, поскольку от него что-то хотят получить, и черт вынь да положь должен сдержать обещание. А откуда ему взять? Ведь в магазине не купишь. Он попросту крадет в одном месте, чтобы отнести в другое.

Вышивку крестиком я уже начала. Сидела за пишущей машинкой, какой-то замысел не давался, требовалось подумать. При обдумывании я люблю, чтобы руки были заняты, а поэтому пересела на диван, где лежало начатое рукоделие, и вдела в иглу длинную оранжевую нитку. Зазвонил телефон. Отложив рукоделие в сторону, я поговорила по телефону. Потом мне захотелось чаю. Я отправилась на кухню, налила холодного чаю, вернулась в комнату, поставила стакан на стол и снова взялась за вышивку.

Иглы с ниткой не было.

Я встала, встряхнула материю, осмотрела диван, себя сзади – иголка могла прицепиться. Я была в голубом халате, оранжевая нитка контрастно выделялась бы на нем. Ничего контрастного я не увидела, иглы с ниткой по-прежнему нет как нет. Я стала вспоминать, куда выходила и что делала. Так: телефон... Подошла к телефону, внимательно осмотрела аппарат и все вокруг. Чай...

В кухне я поняла – не иначе как черт. «Ну, погоди же, мерзавец, – мстительно подумала я. – Этот номер у тебя не пройдет: я прекрасно помню, чем занималась. Придется отдать иголку, интересно только, как ты это сделаешь...»

Вернувшись в комнату, я остановилась в дверях. Иголка с длинной оранжевой ниткой валялась на полу посреди комнаты.

Никто меня не убедит, что я могла ее не заметить, – выходя в кухню, я еще раз посмотрела в сторону окна – на полу ничего не лежало. Кто, спрашивается, может откалывать такие штучки, как не черт?..

Что касается бриджа и покера, в этом развлечении участвовало беговое общество, собираясь то у меня, то у Баськи. Баська с Павлом были стабильной парой участников. Само собой, Павел вовсе не Зосин, а совсем другой. Павел, сын Зоси, фигурирует в двух книгах: «Все красное» и «Тайна». В «Проклятое наследство» я его не вводила.

Без «Проклятого наследства», пожалуй, здесь не обойтись. В покер мы играли по маленькой, в десять грошей, используя заменители мелочи – ни у кого ее не было в нужных количествах. Ставили малюсенькие батарейки к слуховым аппаратам, которые кто-то где-то раздобыл, спасая их от мусорного контейнера. Пригодились они великолепно.

Суммы свыше двухсот злотых мы взаимно возвращали друг другу в виде долговой расписки, и к концу этого разгульного периода у меня в письменном столе хранилось расписок на восемь с половиной миллионов. А наличными я проиграла, наверно, злотых триста.

Мой старший сын время от времени участвовал в азартной игре, а младший ругался, аж эхо разносилось по всей округе. Ему вменили в обязанность поить нас чаем. Форму гостеприимства я значительно упростила по сравнению с таковой у Иоанны-Аниты, и единственным угощением был чай, для желающих даже с сахаром. А смекалистая Баська последовала моему примеру. К домашнему хозяйству мы обе относились с одинаковым благоговением.

Пользуясь случаем, уведомляю, что Баська эпизодически появляется в «Тайне». Там я интуитивно нащупала правду – несколько позже она и в самом деле разошлась с Павлом и сошлась с Анджеем, занимавшимся производством миниатюрных моделей огнестрельного оружия, исторического и современного; одно время с ним охотно сотрудничал Роберт. Анджей в «Тайне» лишь бегло упоминается, так что даю справку для дотошного читателя, который может удивиться неожиданному разнобою имен.

Как раз в то время на ипподром в Служевец за мной однажды заехал Донат. По-видимому, мой возвращенный «горбунок» тогда находился в авторемонтной мастерской. Он угодил в сети азарта (Донат, а не «горбунок») впервые в жизни. Баськи почему-то не было, Павел играл в одиночестве. Оба мы проигрывали основательно. Я подсунула Донату программу и показала на предпоследний заезд

– Смотри и говори, на кого ставить! – велела я. – Ты тут впервые.

Донат не отличал кличек лошадей от имен жокеев.

– Мне нравится Орск, – подумав, заявил он. – И Салагай!

Орск – кличка лошади, а Салагаем звали жокея. На Орске один-единственный раз в жизни скакал какой-то Кострупец, то ли ученик, то ли любитель. Кто был под Салагаем я уж не помню. Я помчалась к Павлу.

– Донат тут впервые, сам понимаешь. Он назвал Орска с Салагаем, один – три...

Павел вынул из кармана десять злотых.

– Ставим, и на этом точка!

Последние двадцать злотых мы поставили в складчину, и один – три, естественно, пришли первыми. Фукс был мощный, кому бы стукнуло в голову ставить на Кострупца?!. Выплатили нам пятьсот семьдесят злотых, мы враз обогатились, а Донат получил пятьдесят семь злотых – десять процентов за подсказку.

– Слушайте, какое выгодное дельце! – удивился он. – Ничего не вкладывал, а денежки получил.

Из этих пятидесяти семи злотых он поставил в последнем заезде двадцать и, конечно, проиграл. Тридцать семь злотых у него осталось: Донат похваливал тотализатор, но в дальнейшем предпочел держаться от него подальше.

А покер был однажды оживлен весьма оригинальным визитом. Играли мы себе тихо-мирно, как вдруг позвонили в дверь; я открыла и увидела милиционера. Молодой, симпатичный, спросил старшего сына. Я пригласила его в комнату. Сперва милиционер попытался напустить туману, но окинув взглядом квартиру, компанию, сногсшибательный напиток в стаканах, пульку на столе из десятигрошовых монет и множества батареек для слуховых аппаратов, смягчился и выдал секрет.

В милицию поступил анонимный донос: якобы мой сын продавал доллары у сберкассы. Я рассердилась ужасно.

– Слушай, ребенок, выходит, ты торгуешь зелененькими и ничего с этого не имеешь?! Ты что, со всем дурень? Коли уж нарушаешь закон, хоть бы капитал какой-никакой нажил!

– Мамуня, а может, у меня таланта нету? – огорчился Ежи.

– Ну так возьмись за что-нибудь другое, – посоветовала Баська. – Как, к примеру, насчет разбоя? Нападение на темной улице?

Милиционер больше не задавал служебных вопросов. Напился чаю, в покер на батарейки играть отказался, поболтал с нами насчет всяких развлечений, и мы расстались друзьями. Автор доноса нас не интересовал, про него мы и не спросили.

Да, кстати!.. Вспомнила про один мой давний педагогический прием, примененный, наверное, через год после развода. Как-то, возвращаясь домой, я встретила на лестнице нашего участкового и пригласила его к себе. Мы дружески побеседовали.

– Ваши сыновья пока что ни в чем дурном не замечены, – между прочим обронил он. – Только хочу вам посоветовать... Заберите их из этой школы.

Роберт в ту пору был первоклассником, оба парня ходили в школу на Гроттгера. Нижний Мокотов тогда населяло тертое жулье, поэтому совет я восприняла серьезно.

– Забрать-то их я заберу. Переведу на Викторскую. А к вам у меня просьба. Если кто из ваших кол лег застанет моих мальчишек за чем-нибудь неподобающим, очень прошу огреть их дубинкой, да как следует, побольнее.

– Первый раз в жизни такое слышу, – удивился участковый.

– Чего тут удивляться... мальчишки. Черт знает, что им придет в голову. Вот и пускай с самого начала познакомятся с блеском и нищетой хулиганской жизни.

Много лет спустя я узнала – менты просьбу исполнили. Оба моих сына по разу схлопотали дубинкой. Ни тому, ни другому это не понравилось и хулиганами они не сделались, хотя вокруг блистательных примеров хватало.

Еще раз вернусь к бегам. Я совершила тогда одну из величайших своих глупостей. Шел премиальный заезд арабских скакунов – лошадей десять-одиннадцать, то есть четыре конюшни.

Что такое конюшня, я объяснила уже в двух книгах – в «Бегах» и во «Флоренции, дочери Дьявола», но могу объяснить еще раз. Речь идет вовсе не о сарае для содержания лошадей. Конюшня в организационном значении – определенное количество лошадей, принадлежащих одному тренеру. Чаще всего тренер пускает в заезд одну из своих лошадей. Иногда случается, в один заезд записывает двух лошадей, и тогда говорится просто: идет конюшня. В этом арабском заезде четыре тренера записали по две или больше лошадей, поэтому шли четыре конюшни.

Как правило, в серьезных состязаниях одна из лошадей конюшни идет за лидера для второй. Ведет, мучается, выдыхается и отстает. Как правило, лидер бывает послабее, и никто на него не ставит. Но случается и так: прекрасная форма дает лошади возможность дотянуть до финиша. Тогда побеждает конюшня и, как правило, выигрыш бывает очень большой.

Подробнее объяснять нет смысла. Баська принципиально ставила на конюшни. Я – тоже, но с несколько меньшим упорством. Она в тот раз поставила на четыре конюшни, а я поставила одну четвертую на ее порядки. То есть по пять злотых. Вручив ей две десятки, я задумалась – не сыграть ли посерьезнее?

Из всех номеров у меня упорно выходили два: двойка и девятка. Я решилась было на них поставить, как вдруг вспомнила – это конюшня, а конюшню я уже играю с Баськой по пять злотых. Значит, надо что-то другое к этой двойке...

Выбирала я неуверенно. Пожалуй, стоит разыграть девятку, два – девять! Нет, опять конюшня... Начала подбирать к девятке – получалась двойка, снова то же самое: конюшня, а я ведь играю ее с Баськой... Чистое умопомрачение!

В результате, старательно отмахиваясь от порядка два – девять, который упорно мне набивался, я здорово прошляпила. Пришли, конечно же, два – девять, и за двадцать злотых выплатили тысячу семьсот двадцать. И на кой черт мне надо было помнить, что конюшню я играю с Баськой? Хоть бы склероз меня тогда долбанул!..