Главная роль 3

Императрица от натурализма поморщилась, но перебивать не стала.

— Под огнем переживших многодневный обстрел, а потому — очень злых выживших защитников первой линии и расположенной на- и за второй линией обороны пушек. Потеряв еще в пути трети так две — и это еще хороший результат — солдат, атакующие уткнутся в частично уничтоженные, но частично и сохранившиеся заграждения из колючей проволоки. Накал страстей в этот момент очень велик: над головою свистят снаряды и пули, время от времени засыпая атакующих перемешанной с кровью землей, на глазах погибают товарищи ну и так далее. Больше всего на свете атакующему хочется от всего этого спрятаться. Назад бежать долго и опасно — условный фельдфебель же объяснял, что при беге вперед, на вражеские позиции, шансов выжить больше, а сержанты расстреливают паникеров на месте. Поэтому, уперевшись в колючую проволоку, нападающие попробуют ее оббежать по заранее подготовленным для них защитниками проходам — там, где их уже ждут пулеметы. Что будет, если за минуту выпустить шестьсот пуль хотя бы вон в тот проем? — указал на открытую дверь в спальню.

Метра три — даже больше, чем надо.

Судя по побледневшим щекам, Мария Федоровна воображением обделена не была.

— Погибнут почти все, и толку от такой атаки не будет, — кивнул я. — Теперь разберем менее благоприятный для защитников вариант — в нем артиллерия нападающих отработала лучше, перебив вообще всех защитников первой линии, раскурочив укрепления и пулеметы. В этом случае первую линию обороны атакующие возьмут с наскока, но дальше, — ухмыльнувшись, пощекотал пером начерченную вторую линию. — В первую линию обороны превратится вторая, а третья — во вторую. При этом здесь, — указал на тылы «защитников». — Тоже есть командир, который за поражение и потерю первой линии огребет как следует. Теперь он горит желанием поквитаться, а посему готовит собственное наступление — накрывает артиллерией свою бывшую первую линии обороны, перемалывая осевших там вражеских солдат, а потом переводит огонь на первую линию собственно врага.

— На двое-трое суток? — с улыбкой спросила Мария Федоровна.

— На двое-трое суток, — улыбнувшись в ответ, подтвердил я. — Через месяц здесь, — очертил круг по контуром вторых линий обороны. — Будет что-то около полумиллиона потерь с обеих сторон, а линия фронта вообще не сдвинется, потому что к обеим сторонам конфликта по железным дорогам прибывают пополнения, снаряды и провиант!

— Полагаю, подобные разговоры тебе лучше вести с нашими генералами, — призналась Императрица в более чем простительной некомпетентности.

Война и в мои, прогрессивные донельзя времена оставалась мужским делом, чего уж говорить про теперь?

— Поговорю, — согласился я. — Хотя бы для того, чтобы выявить сторонников запущенного моим уважаемым дядюшкой Алексеем движения «Георгий взял Манчжурию без единого выстрела, на крови брата, а значит в войне он ничего не понимает».

Мария Федоровна дернулась.

— Я заметил, — подтвердил я.

— Георгий, не горячись, — попросила мама. — Ты ведь и в самом деле никогда не воевал. Да, по Двору гуляют не очень приятные для нас слухи, но это — нормальное положение вещей. Так было всегда, и так будет всегда. Уверяю тебя, Алексей Александрович с радостью отдаст жизнь за Империю!

— В этом и проблема, мама, — вздохнул я. — Наша воинская верхушка делает из войны культ, а готовность отдать жизнь воспринимают как индульгенцию, дающую им право воровать, пренебрегать должностными обязанностями и рулить войсками методами, не больно-то отличающимися от тех, что были во времена Наполеоновский войн. Зачем такие Империи? Война — это не самоценность, а способ нарастить мощь государства там, где этого не может обеспечить дипломатия. Подохнуть, уж прости за прямоту, может любой кретин. Да, сделать это с честью и отвагою — это похвально, но требовать подобного можно лишь от солдат, которые делают самую тяжелую, опасную, но, прости-господи, — перекрестились. — Малую часть огромной общегосударственной работы! Стремящийся к смерти командир напрямую вредит, потому что и сам подыхает без всякой пользы, и подчиненных заставляет делать так же.

Потерев пальцами виски, Ее Величество решила слиться:

— Это — очень тяжелый и бесполезный разговор. Война — это не мое дело.

— Война — это общее дело, — заметил я. — Война обостряет все болезни общества. Разберем на примере голода — недоедание тоже обостряет болезни. У условного крестьянина Федора завелся фурункул. Покуда Федор имеет возможность питаться хотя бы впроголодь, его организм фурункулу развиваться не дает. Но стоит Федору поголодать недельку, и из-за фурункула придется оттяпать ему ногу, потому что пойдет заражение.

Мария Федоровна скривилась. Еще немного, и она просто уйдет, не желая дальше слушать «неприятное». Нужно ускориться и перевести тему.

— Война — это как голод для государственного организма. Одной из наших основных задач перед подготовкою к большой войне является аккуратное вскрытие самых опасных для нас фурункулов. Главные из них — настроения рабочих и крестьян. Лет за десять нам нужно сделать так, чтобы долгая война не заставила их взяться за оружие, повернув его против нас.

— Казаки быстро объяснят им их место, — отмахнулась Мария Федоровна.

— Казаки к этому моменту похоронят половину товарищей, посмотрят на карту военных действий и поймут, что как-то толку от этого не было. Подумают снова и решат, что царь их предал, отправив подыхать без всякой пользы, — парировал я. — Так же решат и который год сидящие под артиллерией люди. Легкий толчок, и они решат, что настоящий враг — в Петербурге, а не где-то под Танненбергом. Хочешь посмотреть, как гильотина перед Зимним дворцом отсекает головы твоим детям?

— Это дурной, совершенно невыносимый разговор! — слилась Мария Федоровна, поднявшись с дивана. — Прошу тебя, прежде чем отправлять ответ твоему любимому кайзеру, покажи его мне!

И с гордо поднятым подбородком Императрица покинула кабинет, снизойдя до личного открытия двери перед собою. Сильно расстроилась. Дав волю чувствам, я ослабил пальцем воротник и поморщился на письмо Кайзера — сегодня точно отвечать не стану, хватит мне морального напряжения. Мастодонты, мать вашу! Геополитики великие! Напридумывали себе штампов и в них погрязли! Маменька тупо в восемнадцатом веке живет, считая, что лояльности гвардии и придворных достаточно для спокойной жизни. Французская революция выбила из зоны комфорта многих, но обернулась не вакциной, а легким пищевым отравлением — Дагмару вот явно тошнит при мысли о том, что дом Романовых постигнет та же участь. «Ничего, потошнит и отпустит». Не отпустит, мама. Она теперь ко мне долго не подойдет в ожидании сыновьего покаяния — ишь пришел тут молодой да ранний, матушку расстраивает!

Глава 8

— «…с большим нетерпением буду ждать возможности посетить великолепный Берлин. С уважением и надеждою на скорую встречу, твой кузен Жоржи», — закончил я диктовать письмо кайзеру.

Утреннее серое питерское небо за окном на свершения не вдохновляло, но на него я повлиять не могу, а вот на дела — очень даже, поэтому суровый климат мне не помеха! Тон послания кайзера был добросовестно «отзеркален»: я рассказывал о погоде, о том, как скучал по семье и как рад вернуться домой, поделился уверенностью в выздоровлении Александра и не смог дать Вильгельму точной даты моей поездки в Германию, сославшись на накопившиеся в столице дела, коих и в самом деле великое множество.

Секретарь у меня новый, Остап еще в «отпуске», а этого тридцатидвухлетнего статского советника с юридическим образованием мне «сосватала» мама — не лично, он ждал меня в гостиной с сопроводительным письмом о том, какой Федор Афанасьевич — так его зовут — толковый. Что ж, я не против — мне с ним детей не крестить, а секретными делами в ближайшие дни, недели, а возможно и месяцы, я заниматься не планирую. Ладно, немножко планирую, но секретаря на переговоры тет-а-тет не пущу.

— Перепиши, да снеси список Ее Величеству, — велел я.

Пока секретарь снимал копию, я пробежал глазами распорядок дня, зафиксированный в специальном журнале. То, что надо — сразу после семейного завтрака у меня не останется ни одной свободной минуты, и так должно быть и далее — кто-то в Августейшей семье должен упорно и демонстративно пахать, чтобы толковые чиновники понимали, что они такие не одни и тянулись к трудолюбивому мне.

Секретарь унес список, а камердинер упаковал оригинал в конверт. Оставив оттиск печати на воске, я велел отправить письмо прямо сейчас. Не отправит — по глазенкам вижу, что будет ждать «одобрямс» от Дагмары. Не страшно — мне главное показать, что к матушке я прислушиваюсь и мнение ее ценю, но слушаться не собираюсь, и это, как ни странно, ради ее же блага: если Империя полыхнет, матушке придется сваливать к родственникам, которым она нафиг не нужна.

Далее у нас газеты — «опиумный бунт» практически сошел на нет: одна маленькая заметка об избитом сельском докторе из Тамбовской губернии. Кто-то из наркоманов додумался, что в сельских больницах имеются запасы медикаментов, в том числе — морфий, и собравшаяся банда из семи человек отправилась в «гастроль», жестоко ошибившись в первой же деревне. Крестьянин — человек простой, и прекрасно понимает, насколько важен врач. Он такой на полсотни верст окрест один, и его ОЧЕНЬ уважают. Новость о том, что лихие городские ворвались в дом доктора, в мгновение ока облетела окрестные селения, и изрядно отрихтованных молодчиков передали полиции всего через три часа после начала ограбления. Уважуха мужикам.

Другой привлекшей внимание новостью стала совсем уж крошечная заметка из издания «делового» характера: японская компания Мицуи арендовала на двадцать лет большой кусок Аляски. Мне-то понятно зачем, а как япошки объяснили вложения в заснеженные пустоши, в газете не рассказано. Пофигу, главное — эффект.

Новость третья, поданная большими статьями — Император тяжело болен, но уверенно идет к выздоровлению. Посмотрев на биржевые котировки, я пришел к известному, но все равно печальному факту — нифига народ придворным не верит, потому что падение российских ценных бумаг продолжается. Впрочем, вся эта гора газет была издана в один день, поэтому нужно ждать котировок завтрашних. Я в любом случае в шоколаде — закупился качественно, а потом не менее качественно продам.

Четвертая новость без преувеличения воодушевила — столпотворение на Урале сходит на «нет»: старые переселенцы в массе своей уже свалили, а приток новых уменьшается с каждым днем. Ждем князей с докладами про грядущий голод в Центральных губерниях, забиваем на продиктованное ленью желание положиться на уменьшившееся их население и засеянные да брошенные поля, и начинаем плотно пахать над недопущением массовой гибели подданных.

За семейным завтраком из рубленых рыбных котлет, ухи и пирогов с той же рыбою, мы с Ее Величеством притворялись, что никаких обид и недопониманий между нами нет. Точнее — она притворялась, потому что я вообще обижаться не особо умею, это же не конструктивно, и в любом конфликте с человеком, от которого никуда не деться, кто-то должен быть выше и мудрее. Кто-то назовет меня «терпилой», но терпила — это тот, кто терпит, а мне и терпеть-то не приходится, я просто знаю, что в конечном итоге победа останется за мной, а раз так — зачем переживать?

— Письмо Вильгельму написано как должно, — похвалила Императрица, сделав вид, что не заметила маленького демарша с отправкой оригинала в обход нее. — Сразу отказывать и сразу соглашаться — недипломатично и даже неприлично, — преподала урок. — Я собираюсь поприсутствовать в некоторых из запланированных тобою аудиенций.

Типа я должен быть благодарен за «подстраховку»? Фиг с ней, пусть сидит себе в уголочке да уши греет — сегодня можно.

— Буду рад, — улыбнулся я ей и использовал возможность сблизиться с младшими. — Завтра, перед завтраком, давайте выгуляем наших собак?

Идея, разумеется, всем понравилась, но Ее Величество конечно же не стала пускать такое важное дело на самотек:

— Ах, Тип уже так стар…

Тип — это ее собака, прекрасно балансирует малым размером переход от крошечных пекинесов к здоровенным даже в щенячьем возрасте меделянами.

— … Скоро он отправится к Камчатке, а покуда я должна как следует насладиться последними месяцами рядом с ним.

Походу я тут двигатель материнской любви — выдвигаю идею на «пробздеться», и матушка автоматически падает на хвост, очень радуя этим младших детей.

— Помимо этого, на завтрашний день ничего не планируй, — наложила Императрица лапки на мой распорядок. — Сразу же после прогулки нам нужно успокоить взволнованные Сашиной болезнью гвардейские части. Вечером устроим большой прием — наши подданные и иностранные посланники должны видеть, что, несмотря на болезнь царя, благополучию и власти Романовых ничего не угрожает.

Ладно, это реально надо — хотя бы акции выправить, не говоря уже о том, что вооруженные массы людей обделять вниманием очень опасно.

— Спасибо, что взвалили на себя эти хлопоты, мама, — поиграл я в хорошего сына.

После завтрака мы с мамой попрощались с младшими — у них весь день уроками заполнен, а потому сестры и брат немного приуныли — и отправились в мой кабинет:

— Встречать на крыльце положено лишь членов правящих домов или демонстрируя Высочайшее расположение. Дмитрий Иванович — великий ученый, но даже он не поймет, если ты встретишь его лично. Любые визитеры подобного уровня, ежели регламент встречи не подразумевает иного, должны находить тебя в кабинете.

— Желательно — копающимся в бумагах, — улыбнулся я.

— Безусловно! — хихикнула Ее Величество.

Хорошее настроение у нее сегодня — умеет абстрагироваться даже от самых насущных, но неприятных тем. Да и что ей наша мелкая ссора — сколько таких было, сколько таких будет? Императрица для себя уже давно все решила, и теперь кнутом и пряником ведет меня к провальному во всех отношениях браку. Смотри, сынок — вот какая я всепрощающая, добра тебе, дурачку, хочу, трачу свое личное время на твоих гостей, чтобы ты, милый мальчик, не наломал дров и случайно не нажил могущественных врагов. Что ж, меня такое ее поведение устраивает — кто еще научит меня существовать в условиях долбаного Двора, как не главное его действующее лицо?

— Мама, происхождение большей части моих коробок с задумками я не смогу объяснить, — признался я. — Они просто открылись мне при первой после гибели Никки молитве. Никакого Сибирия прибывшие со мной ученые не открывали — я рассказал им способ получения, а они просто хорошо справились со своей работой. Награду тем не менее заслужили, и я бы хотел попросить вас позаботиться об организации Премии Романовых. Ею мы станем отмечать людей, внесших большой вклад в отечественные науки и искусства. Скажем — двадцать тысяч рублей да личное дворянство за первое открытие или шедевр, дворянство потомственное — за второе.

Мария Федоровна перспективы оценила:

— Мальчик мой, это великолепная идея! Царственный дом Романовых чуть ли не с момента образования династии покровительствовал ученым мужам и талантливым литераторам, и подобная премия изрядно упорядочит этот процесс. Я завтра же отдам потребные распоряжения.

Сегодня, получается, маменька работать не хочет.

— Что касается твоих «задумок», — приложив палец к подбородку, подумала и широко мне улыбнулась. — Русский цесаревич не обязан ничего объяснять каким-то там ученым.

На душе стало полегче — придумывать легенду типа той, что сопровождала Сибирий на каждый способствующий прогрессу чих я тупо устану. Ну и вранья допускать нужно как можно меньше — Царь-пушка у нас есть, Царь-колокол — тоже, а вот Царь-врун народу не нужен совсем.

Кабинет у меня здоровенный. Перед окном с видом на внутренний двор стоит покрытый сукном, дубовый стол. Сидеть мне надлежит в мягком кожаном кресле с резными ножками. Стены кабинета обиты деревянными панелями, у правой имеется камин с комплектом кресел — для переговоров с уютом. У левой — диван с журнальным столиком. Остатки места заняты книжными полками, картинами и гобеленами. Освещение электрическое — люстра на потолке, четыре светильника на стенах и настоящая электрическая лампа с выключателем на моем столе. Настоящий хай-тек!

Мария Федоровна заняла диван, я опустился в кресло — удобное, нравится — и напомнил:

— Я обещал рабочим отменить заводские лавки и пересмотреть систему штрафов. Черновик приказа у меня есть, кому отдать на доработку?

— Федя — честный и исполнительный секретарь, — сослалась она на своего протеже. — Давно служит при Дворе, и ты можешь доверять ему так же, как и мне. Любые черновики надлежит передавать ему — он знает, что с ними делать.

Нести маменьке, ага.

— Слово Императора — закон, и я бы хотела, чтобы впредь ты давал меньше обещаний, — заявила она. — Тем более — нищим и необразованным бунтовщикам.

— Спасибо, мама, — не стал я вступать в спор.

Задрали своим «это быдло понимает только силу». Ничего, скоро академик Павлов всему миру расскажет, что важен не только кнут, но и пряник!

* * *

Дмитрий Иванович словно сошел ко мне с висевшего в школьном кабинете химии портрета. Седина соперничала с чернотою в длинных, до мочек ушей, волосах и густой бороде. Наибольшее сопротивление оказывали усы: их цвет почти не изменился от прожитых лет. Над этим великолепием утесом нависал окруженный морщинами нос с горбинкой. Драчлив великий русский ученый, вот и попортил ему профиль чей-то не испытывающий пиетета перед высокой наукой кулак. Горящие вопреки почтенному возрасту глаза сохранили остроту зрения, и теперь с добродушием и уважением — ну и что, что молод? Вон каких дел наворотил, это даже без учета чувства ранга уважения заслуживает — смотрели на меня из-под высокого, венчающегося парой залысин, лба. Мимические морщины говорили о непростом характере Дмитрия Ивановича — брови по привычке пытались на меня нахмуриться, а улыбнулся Менделеев пока всего один раз — во время «прикладывания» к ручке Императрицы.

Получив легкий — ему можно — поклон, я протянул руку, и она скрылась в огромной лапище Менделеева. Проговорив формальные фразы, пригласил его присесть и начал с комплимента его сыну — он уже вот-вот доберется до Петербурга поездом:

— Прежде всего хотел бы поблагодарить вас за то, что отпустили Владимира Дмитриевича в это Путешествие. Благодаря его талантам последние дни жизни Николая, царствие ему небесное, — перекрестились. — Были запечатлены на фотографиях, кои стали для меня большим утешением.

— Спасибо, Дмитрий Иванович, — добавила Мария Федоровна. — Наш Никки на фотографиях Владимира Дмитриевича совсем как живой.

— Примите мои искренние соболезнования, Ваше Величество, — поклонился Менделеев маме. — Ваше Высочество, — кивнул мне.

Дмитрий Иванович — давний знакомый Августейшей семьи, иначе его сын бы и не попал на «Память Азова», а потому «императорское» может себе позволить опускать.

— Спасибо, Дмитрий Иванович, — пропустив мамину благодарность вперед — она все-таки сына потеряла — поблагодарил я и перешел к делу. — Жизнь тем не менее не стоит на месте, а значит нужно думать о будущем. Признаюсь вам — я несколько оторвался от столичной жизни, и во многие ее сферы забираться будучи простым Великим князем не собирался. Теперь этими сферами пренебрегать нельзя.

— В меру сил могу поспособствовать расширению ваших знаний, Ваше Высочество, — благожелательно кивнул Менделеев.

Целый Менделеев в учителях! Не достойна моя специфическая голова такой чести — я в другом хорош, а откуда и при какой температуре какие газы испаряются мне по сути знать и не надо — лишь бы от этого страна крепла.

— Я очень ценю вашу готовность пожертвовать своими экспериментами ради моего обучения, но, как будущий Император, я не могу себе позволить тратить время такого замечательного ученого-фундаменталиста как вы на какие-то уроки, — улыбнулся я.

Дмитрий Иванович улыбнулся в ответ — все же продукт своего времени, и комплимент из Высочайших уст ему приятен.

— Комплекс проблем, в которые упирается отечественная наука, мне в целом известен, — продолжил я. — Позволю себе их обрисовать, а вас, Дмитрий Иванович, прошу поправить, если я неверно истолковал донесения.

— С радостью, Ваше Величество, — кивнул ученый.

— По всей стране, включая Сибирь и Дальний Восток, у нас имеются институты и другие профильные учреждения. Имеется и немалое количество образованных людей. Гордостью нашей является Петербургская академия наук. Проблемы такие — отсутствие централизованной структуры, которая будет упорядочивать, финансировать и определять приоритетные направления для научных изысканий; отсутствие вышеупомянутого финансирования; отсутствие внятной, скажем так, лестницы, по которой надлежит пройти будущему ученому: школа-университет-лаборатория.

— Так, — кивнул Менделеев. — Позволю себе добавить, что оформление привилегий в Германии или Франции приводит к некоторым неудобствам.

— Так, — отзеркалил я. — Сибирий, например, пришлось регистрировать в Германии. Такое положение дел мне не нравится, и, как только Его Величество оправится после болезни, я поговорю с ним об этом.

Матушка недовольно поерзала — а с ней сначала обсудить?

— Сибирий — замечательное открытие, — похвалил Менделеев и не без смущения добавил. — Будет ли мне дозволено спросить… Я, разумеется, этим сплетням не верю! — на всякий случай выразил лояльность. — Но в английских газетах пишут, будто его формула была получена от китайцев вместе с контрибуцией.

— А газеты похуже пишут, что я нашел в Манчжурии гениального китайца и выпытал у него формулу, после чего велел отрубить ему голову и бросить тело в степи на растерзание птицам и зверям, — продолжил я за него. — Чушь, Дмитрий Иванович.

— Разумеется чушь! — покивал ученый.

Пропаганда, собака такая, в эти времена вообще не заморачивается, а гляди-ка — целый Менделеев ощутил потребность в прямом вопросе.

— Негодяи! — оскорбилась Мария Федоровна, которая, похоже, английскую «желтуху» не читает. — Я немедленно распоряжусь вручить ноту английскому посланнику!

— Он сошлется на свободу слова, — улыбнулся я ей. — Не будем отвлекаться — собака лает, караван идет. Проблемы отечественной науки ясны, а значит мы постараемся их решить. Но это — долго, а работать нужно уже сейчас. У меня, Дмитрий Иванович, имеется ряд интересных задумок, но я не ученый, а потому я прошу вас помочь, отыскав очень надежных, склонных к молчаливости, патриотично настроенных ученых.

Открыв ящик стола, я достал оттуда кипу папок и положил на стол. Открыв второй, достал кипу и оттуда. Повторив процедуру с третьим и четвертым ящиками, посмотрел на удивленно глядящего на это все Менделеева — все, что ниже глаз, скрыла от меня бумажная стена.

— В первую очередь нужно заняться этим, — положил я руку на левую стопку. — Здесь — несовершенно описанные мною в меру данных мне Господом нашим способностей способы получения лекарства из плесневых грибов рода Penicillium. Это лекарство, в отличие от Сибирия, не только купирует размножение вредных для живого существа микроорганизмов, но и убивает их. Предлагаю классифицировать будущее лекарство термином «антибиотик».

— Ваше Высочество, термин немного… — Дмитрий Иванович пожевал губами.

— Микроорганизмы тоже «жизнь», но вторгающихся в храм божий, коим является человеческое тело, убивать богоугодно, — пожал я плечами. — Далее, — переложил руку на вторую папку. — Сельское хозяйство. Здесь — способы получения химических удобрений, которые будут питать землю намного лучше навоза.

Менделеев кивнул в ожидании продолжения. Удивление на его лице начало сдавать позиции замешанной на уважении к правящей персоне, вежливо-внимательной скуке. Не верит, думает внутри папок изложены мои хотелки формата «а вот было бы неплохо изобрести панацею!». Фигня, залезет внутрь и пропадет там на несколько дней минимум. Возможно даже кушать не будет — не так интересно.

— Это, — переложил руку на третий ряд. — Никогда и ни в какой ситуации не должно попасться на глаза Нобелям и другим иностранным нефтяникам, потому что содержит способы добычи, хранения и переработки нефтепродуктов. Добыча — на перспективу, потому что все нефтяные месторождения малой глубины залегания уже разрабатываются. Наша задача — наладить добычу с глубины от километра.

— Ваше Высочество, дозволено ли мне заглянуть внутрь? — не утерпел Менделеев.

Он у нас энтузиаст-нефтяник.

— Разумеется, Дмитрий Иванович, — разрешил я.

Цапнув папочку, Дмитрий Иванович развязал тесемки и на максимально доступной для вдумчивого поверхностного изучения скорости, минут за пять, пролистал содержимое. Скука и терпение с лица исчезли, высокий лоб покрылся потом, могучие руки затряслись. Во, вот теперь реакция правильная!

— Ваше Высочество, откуда это? — спросил он, немного утратив самоконтроль. — Нобели? — сложил предупреждение с очевидно прорывными технологиями.