Зеленое солнце

Зеленое солнце

Марина Светлая (JK et Светлая)

1

Давно

Стах

— Тихо. Тихо… Тш-ш-ш…

Бажан погладил Ванду по холке, но та была так напряжена, что сразу ясно: чует.

Едва сдерживается. Того и гляди — рванет.

— Вон там? — разомкнул губы Шамрай-старший, указав рукой вперед, к блекло-желтому подлеску на той стороне поля под их небольшим пригорком, за которым начиналась рощица. Бажан кивнул и бросил беглый взгляд на Назара: готов?

«Готов».

Парень держал на руке белоснежного кречета и сосредоточен был на нем. Хмурился. А черт его разберет, чего он хмурый такой — сам на свою птицу похож, как стрела натянут, над виском с силой жилка бьется.

И даже ноябрьский воздух звенит, и слышно, как колотится нетерпение.

Он снял с хищника клобучок, освободил от путцов. И несколько секунд тот привыкал к свету, встряхиваясь. А потом Назар произвел напуск, подбросив его с руки, и он, махнув крыльями, взметнулся вверх, поднимаясь все выше и ища присаду. Кречета обучали давно и по-разному, но он сильнее всего любил охотиться с присады, которая здесь была не самой удобной — роща жиденькая, деревца невысокие.

Приходилось не лениться, наматывать круги в воздухе. Назар задрал голову к небу, довольно низкому сегодня, такому же хмурому, как его выражение лица. Тревожный, будто это его сдернули.

Когда птица поднялась на достаточную высоту, Бажан пустил таксу, а та по высокой обесцвеченной траве рванула к роще, только и успевай следить. Ванда из всех его крох была самая мелкая, но и самая быстрая, и скорость подчас развивала такую, что в момент превращалась в маленькую коричневую точку, несущуюся далеко впереди. И почти бесшумная, потому что умница. Достигнув подлеска, залаяла, высоко и звонко, заставляя взметнуться вверх стаю перепелов.

— Тьфу ты, мелочь, — плюнул Станислав Янович.

— Да погоди ты!

И почти сразу за этими словами из кустарника выскочил жирнющий фазан, отчего Ванда еще пуще в лае зашлась, продолжая его преследовать вдоль рощи. Кречет же высоты не сбавлял, парил, и Шамрая-старшего это, похоже, уже напрягало.

— Было б ружье, я б его уже…

— Дядь Стах, сейчас, он же не просто так… — отозвался Назар таким голосом, что сразу все ясно. И хмурость его, и натянутость — в кои-то веки вытащил дядьку на соколиную охоту и смерть как боится разочаровать. Мальчишка совсем, даром что бреется и ростом вымахал выше Шамрая-старшего.

Стах коротко усмехнулся и тоже отвлекся от фазана, скрывшегося уже в лесу, задрал голову, как и Назар, и сосредоточился на птице. А посмотреть было на что. Огромный, белый, с размахом крыльев таким, что вся мощь его — вот она. Мощь и свобода. Не охота — зрелище, действо, таинство.

Бажан, старый егерь, о соколах на охоте только что в книжках читал, пока однажды Назар не приволок к нему найденного в лесу совсем молодого кречета, раненого, волочившего крыло, перепачканного кровью. Птица редкая, в их краях и не гнездится, разве что залетела случайно.

«Похоже, его ястреб сбил», — решил тогда Бажан, понятия не имевший, что с этим сокровищем делать. И сколько потом может быть проблем — еще обвинят в незаконном отлове, а ему таких трудностей не надо. Черт знает что.

Помог тогда Станислав Янович.

И с ветеринаром, и с орнитологом, и выходить птицу, и вольер для нее построить. И чтобы по документам оформить все, потому как и правда — вдруг кто приметит, невозможно такого зверя прятать долго. Но у него свой интерес был.

Страстный охотник и фактический хозяин их городка, он явно метил в «князья», а у князя и охота не такая, как у простых смертных. Шутка ли, получить собственного кречета в руки. Другое дело, что в конечном счете соколиная охота ему быстро приелась — результативность не та, возни много, а Тюдор, так назвали хищника, никак его не признавал. Да и с ловчей птицей все зависит от птицы, а не от мастерства охотника. А всех этих ритуалов и их красоты Стах так и не понял. Он привык контролировать всё и всех, а как ты будешь контролировать кречета в небе? Оформил Назару, раз уж тот так за своим питомцем бегал, лицензию и умыл руки. Хотя иногда и развлекался, как нынче.

— Заяц! — вдруг резко выкрикнул Назар. — Он зайца увидел!

Птица уже летела камнем на землю.

Бажан шумно втянул ноздрями воздух. Назар рванул вперед, с пригорка, только и успевая разбрасывать в разные стороны из-под ботинок рыхлую землю и мелкие камни — и сквозь высокую траву в поле на пути к роще.

Все это время заяц терпеливо сидел в норе до тех пор, пока Ванда, гнавшая фазана, не приблизилась со своим лаем к нему настолько близко, что перепуганное животное выскочило и помчалось прочь от опасности, даже не подозревая, что навлекло на себя опасность еще большую.

С первой ставки контакта не вышло. Птица зверя не взяла и снова стала набирать высоту, отлетая все дальше. Заяц продолжал гнать в лес, и вскоре они скрылись с глаз, а Тюдор превратился в крохотную точку. Только бубенцы где-то далеко все еще звучали. И лай Ванды, выпущенной на свободу.

— Живо погнали, — рявкнул Стах, развернувшись к квадроциклу, — птицу потеряем.

— Да куда ж ты вечно торопишься? Они привычные, — проворчал Бажан, но послушался. С Шамраем спорить и в лучшие годы было бесполезно, а сейчас-то подавно. Давил, выдавливал, подавлял.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Птица же из точки снова становилась птицей, стремительно падая на землю. Назар успел, должен был успеть.

Когда квадроцикл домчал их до эпицентра событий, они застали кучу переплетенных тел, кубарем катившихся между деревьев и травы. Тюдор вцепился в крестец животному, а то не останавливалось ни на минуту, от страха еще сильнее развивая скорость и волоча кречета, будто тряпицу. Назар едва поспевал за ними и пытался схватить полупрыгающего-полубегущего зайца. Впереди болото — того и гляди влетят в него, но пронесло. Наз, мелькая, что и не разберешь, своими длинными крепкими ногами, вцепился в горло зверя и держал железным захватом до тех пор, пока они не распутались. А уже потом, после всего, когда довольные после удачной охоты мужики поднимались на квадроцикле обратно на пригорок, в сторону охотничьего домика, где оставалось остальное снаряжение, услышал от Шамрая-старшего редкую похвалу, какой обычно и не дождешься:

— Тюдор совсем хорош стал. Зимой поляки наши приедут — покажем им настоящую соколиную охоту. Пускай впечатляются.

— Правда? — воодушевленно улыбнулся Назар — первый раз за все это время, если не считать его улыбки, когда он кормил кречета мясом.

— Правда, правда. Давно просились, будем удивлять… я правда без ружья все равно себя чувствую будто на прогулке. Пока вы одного зайца ловили и фазанов с перепелами гоняли, я б знаешь, сколько дичи настрелял, — рассмеялся Стах, сворачивая на грунтовку, ведшую в лес, начинавшийся аккурат за пригорком.

— Знаю. Но так без единой пули, все Тюдор сделал.

На том и замолчали. Вскоре впереди показался домик. Наутро планировали выбираться уже без сокола. Сейчас же — готовка, ужин, сон. Стах за то время, что они не виделись, словно лицом посерел и похудел еще больше. Работа его доконает однажды. Хорошо, что выбрался, хоть отвлечется немного. Бажан уволок тушку на задний двор — свежевать. Шамраи остались. Нужно было дров наколоть, потом печь растопить.

А когда вернулся, то Стах уже говорил с кем-то по рации. Мобильная сеть тут слабая, иногда без радиосвязи не обойтись. Он вышагивал туда-сюда по крыльцу и снова хмурился. Только, в отличие от племянника, — вовсе не потому, что искал чьего-то одобрения, а потому что проблемы. Какие проблемы могут быть у мальчишки? Впрочем, и хорошо, что Назар здесь, потому что, закончив разговор, Станислав Янович кивнул ему, подзывая от поленницы, у которой он трудился, и проговорил, едва сдерживаясь:

— В Змеевке опять быкуют. Пацан Никоряк в яме обморозился, в больницу в Рудослав пришлось везти. Оказалось, еще и под кайфом. На них менты протокол составляют. Так они теперь на нас валят, будто это я его гнал. Сам понимаешь, чем грозит…

— Ты ж запретил по холодам там лазить, — сдвинул брови Назар.

— Запретил. На том участке камень в полкило найти можно. Прикинь, манит. Твари. Суки! Знают же, что могилу всем сразу роют! — рявкнул Стах и устало потер переносицу. Потом пустым взглядом, совсем не как во время охоты, посмотрел на племянника и спросил: — Справишься? Поговори с его отцом, денег пообещай. На одного свалим — остальные целы останутся. А там я решу, штраф за него выплачу. Продолжат бычиться, бери ребят, знаешь что делать.

— Да знаю я. Сейчас поеду, только Тюдора домой завезу.

— Давай, гони. И сообщай, если что пойдет не так. Если в порядке, то не трогай, хоть отосплюсь.

— Да, дядь Стах, конечно. Ты отдыхай. Завтра за тобой машину во сколько прислать?

— Сам приезжай, но не раньше вечера. Мы с утра еще дичь погоняем с Бажаном. А, Бажан?

— Как водится, — подал голос Бажан, усмехаясь под нос и вытирая руки полотенцем. — Ты б селезней видел по-над рекой. Жирные, как любишь.

— Слыхал? — мрачно хохотнул Станислав Янович. — Без охоты не уеду без крайней надобности. Для остальных ты не знаешь, где я, добро?

— Добро.

На том и порешили. Назар Шамрай уехал, увозя своего кречета со снаряжением. Когда уезжал, видно было — все сделает, что велели. Стах так и сказал после:

— Ну теперь точно выдыхаем. Разберется. Наливай, что ли, я там привез… На бруснике, как ты любишь. В рюкзаке глянешь?

— Да уже, — отмахнулся Бажан. Между ними было принято эдак по-свойски. Он разлил по рюмкам настойку, сунул начальству в руки и указал в кресло. — Ты садись, я сейчас пожрать соображу. Только поленьев подбрось. Толковый Назар у тебя хлопец.

— Толковый. Дурной, но толковый.

— С кречетом у него хорошо получается, даже не думал, что он его в итоге приручит. Настоящий сокольник стал.

— Зря я, что ли, тратился? Как видишь, приручил. Тюдор только его и слушает.

— Он его чувствует. У птицы характер и у парня характер.

— Характер… — Стах помолчал, выпил первую рюмку махом и поставил ее на ручку кресла. Потянулся к дровам, нарубленным племянником. Бросил в топку. Обвел глазами комнатушку. Сколько они тут часов провели — не счесть. Просто здесь, аскетично, без излишеств. А рядом большой коттедж, который на зиму всегда готовят, если хозяину вздумается охотой себя развлечь, но Стах использовал его только по приезду гостей. Сам был не прочь ютиться в домике егеря, который на него уже не первый десяток лет работал и был скорее другом, чем служащим.

— Какая разница, что он приручил кречета, если я приручил его? Что скажу, то и сделает, — спросил он у Бажана. Тот ненадолго отвлекся от тарелок, расставляемых на столе, но вновь вернулся к своему занятию, не прерывая хозяина. — Слыхал, про пулю рассуждал? Когда он со зверьем сцепился, мне один выстрел нужен был, чтобы их всех развести.

— Ранил бы еще парня или птицу его.

— Я бы не промазал. Человек с ружьем имеет больше свободы, чем человек с птицей. Вот когда Назар поймет, то, может, и будет с него толк. А пока пусть бегает, копачей разводит.

— Между прирученностью и привязанностью разница есть все-таки, — зачем-то заметил Бажан. — Парень тебя любит, ты ж видишь.

— Вижу.

Бажан снова усмехнулся. Характер у Стаха своенравный, заносчивый, как у всех Шамраев, и поддается он тяжко, но иногда словом можно в нем что-то там зародить, если слово метко бьет куда следует, там, где оно сильнее всего нужно.

— В понедельник Любця приедет, — подал он голос. — Вы не увидитесь, просила тебе привет от нее передать.

— Она у детей?

— Ага. Внучку проведывать ездила. Такая смешная, ты б поглядел. Ковылять начала, бабой зовет.

— Летом привезешь — погляжу.

— Не-а, уработаешься, как обычно. А уже и тебе пора о себе думать.

— Зачем?

— Как зачем?

— Мне не для кого о себе думать, потому и живу, как живется, — отрезал Стах и прикрыл глаза. Поленья потрескивали. Его явно разморило, можно тепленьким брать, чем Бажан и занялся, раскрыв рот:

— Между прочим, куда хуже могло быть. А у тебя сестра есть, бестолковая, но без тебя пропала б давно. Племянник, который только что в рот тебе заглядывает, как птенец. Хороший парень, и за сына сойдет, не предаст никогда. Будет рядом, плечо подставит, выручит. А захочешь — и семью заведешь, ты ж еще молодой, глядишь — и дети могут свои быть. Столько лет прошло, Стах! Пора уже из головы выбросить! Ну!

Шамрай молчал, отяжелевших век не поднимал. Никак не реагировал ни на слова, ни на движения. До тех пор, пока Бажан не забрал его рюмку с подлокотника и не наполнил ее снова.

— На-ка.

И наткнулся на ледяной блеск глаз. Стах и правда был далек от старческого возраста. И выглядел довольно неплохо, если не считать вековой усталости, спрятавшейся под упавшей на лоб прядью волос. В этом году ему только полтинник стукнул, но он хорошо сохранился. Был сухощав, высок, подвижен. Черты лица — словно высеченные из камня, казались благородными и привлекательными. Черная поросль на щеках делала его моложе. А на контрасте с ней седина модно подстриженных волос вовсе не старила. Он все еще следил за собой. Вот только с каждым годом все сильнее загонял самого себя, словно бы наказывая за то, что жив. В глушь, в болото, в топь. Из всего настоящего, бурлящего только и осталось, что охота и работа. Тут он отдавал себя всего, полностью. Охоте и работе, но не Назару, который за него на что угодно, куда угодно пойдет и не спросит, что там в конце.

Сейчас неживые глаза Шамрая уставились на Бажана, и егерь понимал очень хорошо, почему его вся округа боится, никто не связывается. Но сам он хозяину никогда не уступал.

— У меня есть семья, — сухо проговорил Стах. — У меня есть сын и жена. И незачем мне тулить Назара вместо них. Лянка, лярва малолетняя, его в подоле принесла. Если бы мне батя их не навязал, их бы и не было. Присосались, пусть отрабатывают. А Назар мне не сын. Есть у меня сын. Мертвый, но свой. И чтобы я этого больше не слышал никогда, понял?

Стах отнял у Бажана свою рюмку и влил в себя ее содержимое. Потом поднялся, тряхнул головой и ломанулся из дома. В ночь, под осеннюю лесную морось, где прохладно по-зимнему и свежее, чем в доме, где тепло и пахнет едой. Но егерь слишком хорошо знал — вернется. Остынет там, в ноябрьской мгле, и вернется. И будет говорить о дичи, о ружьях, о прочем дерьме, будто бы ничего не случилось, и будто бы сам Бажан не влез туда, где у его хозяина и спустя столько лет все еще болит.

2

Журнал ожидаемо полетел под ноги.

Острые края глянцевой бумаги хлестанули по голым голеням, он шлепнулся на пол и раскрылся аккурат на странице с ее художеством. Ну, если можно так назвать последнюю фотосессию, опубликованную в модном издании! Один разворот. Никого ню — она в белье, хоть и мало что скрывающем. Да, излишне откровенно, но ей предложили сняться. Отказываться, что ли, было? Должно было проскочить, папа ведь не читает таких журналов.

— Объяснись! — до боли раздражая барабанные перепонки, зазвучал голос отца. Александр Юрьевич едва сдерживался от того, чтобы не отходить ее ничем по тем местам, до которых дотянется, да сам понимал, что поздно уже. И только и мог, что сдавленно выкрикивать, будто бы все еще надеялся, что ему врут его глаза, и его ребенок не мог такого отмочить. — Объяснись сейчас же! Что это такое?!

Оторвавшись от лицезрения собственных ладоней — узких, с тонкими, изящными пальцами и модным маникюром, Милана сначала опустила глаза к журналу, а потом подняла голову, встретившись взглядом с отцом. Она буквально кожей чувствовала негодование, исходившие от него.

Последнее время их общение все чаще сводилось к ссорам и ультиматумам со стороны родителя, которым и была избалована с младых ногтей. Но как откажешь единственной дочери со взглядом самого невинного ангела, взбирающейся на колени и лопочущей «ну папу-у-улечЬка!»? И хоть ангел и вырос, и на колени уже не взбирался, но Милана продолжала успешно прикрывать невинным взором все свои выкрутасы, лишь иногда идя на попятную, останавливаясь у самого края отцовского терпения и даже принимая его условия. А еще она знала о себе две очень важных вещи: она была красивой и она была целеустремленной. Именно результатом этих двух качеств и стала ее фотосессия, возмутившая Александра Юрьевича.

— Это? — уточнила Милана, кивнув на собственное изображение, красочно выделявшееся на светлом ламинате. — Это — журнал.

— И какого черта делаешь ты, моя дочь, в этом журнале? Да еще в таком виде!!!

— А что не так? — она легко пожала плечами и закинула ногу на ногу. — Я классно получилась.

— Как шалава ты получилась! — заорал Брагинец, сжав кулаки и подавшись к единственной дочери.

— Саша, перестань! Это не так! — взвизгнула мать, бросившись между ними и отпихивая ногой яркий глянец.

— Это так! Ты сама не видишь, что ли? Слепая?! Какого черта я это говно вообще должен был лицезреть? У меня на работе все ржут за спиной!

— Расскажи им, сколько мне за это заплатили, и они сразу перестанут, — снисходительно отозвалась дочь. — Правда, могут начать выть от зависти.

— Шалава и есть! — плюнул под ноги отец. — Неблагодарная малолетняя шалава! Ты соображаешь вообще, что это все значит? Ты понимаешь, что сын-подросток моего помощника на тебя дрочит? Как ты вообще туда попала? Переспала уже с кем-то?

— Ну Саш, ты что говоришь?!

— Уверен, что сын, а не твой зам? — одновременно с матерью подала голос Милана.

— Молчи уже! — обернулась к ней Наталья Викторовна, но последующего не ожидала даже она, хорошо знавшая характер супруга. Брагинец оттолкнул ее от себя, а потом зарядил дочери оплеуху. Впервые в жизни. Никогда раньше.

— Хоть бы постыдилась, дрянь! — взревел он.