Рекламщик в ссылке для нечисти

Он вздохнул.

— Да и что этот змей чёрный со мною да с Марьяшей моей сделает, того не ведаю, а токмо чую, добра нам не будет. Может, пока жив Борис, нас не тронут, а после... Знаю, староста я у вас на словах токмо, все своим умом живёте, а всё ж я бы сделал, как Василий сказывает. Казимира мы тем шибко прогневаем, может, и беду накличем, да есть надежда, что Борис оплошность свою уразумеет. Увидит, что не злыдни мы непутёвые, да что Казимир напраслину возвёл. Или так волю добудем, или, боюсь я, ни воли, ни жизни нам не видать.

— Нас людские дела не заботят! — сказал один из парней, поднимаясь, и переступил копытами. — Да хоть перебейте друг друга, нам всё одно. То твои беды, не наши.

— Добро, коли так, да как бы ты не ошибся, — хмуро сказал Тихомир. — Ежели он Велимудра со свету сживёт, так и вас, чтоб не болтали. Тихо всё обставит, никто и не прознает, некому будет правду рассказать, ежели вдруг отыщется кто до правды охочий.

Он вздохнул и покачал головой. Уперев левую руку в бок, правой почесал в затылке.

— Да и волшба эта из него, должно, силы тянет. Може, ему сподручнее нас порешить, нежели чаровать да в границах удерживать. Так что с Василием я согласен: или теперь супротив Казимира выступим, или поздно станет, а тогда уж мы ничё не сумеем. Соседи-то наши привыкли сюда не соваться, и ежели с нами чё случится, и не заметит никто.

Все примолкли и озадачились. Кто-то тоже чесал в затылке, кто-то шептался.

— Ну, хотите, делайте, — сказал, поднимаясь, дед с бородой из колосьев. — Я-то что, моё дело маленькое. Ну, пойду я.

Он ушёл, и с ним убежали трое — волосы спутанные, цветами украшенные, рубахи зелёные. По росту как дети, а лица не детские, глаза большие, прозрачные, бровей совсем нет, губы морщинистые, тонкие.

— Меня боялися, уважали, а тут чаво, кажный станет за бороду таскать? — выкрикнул банник. — Не хочу! Не буду! Тока наведите кого, я их ошпарю!

И хлопнул дверью. Баня аж затрещала и как будто слегка покосилась.

— Оно верно, — согласились ещё трое, нахмурили рогатые лбы. — Чтоб на нас глазели да насмехалися, на это мы не согласные. Мешать не будем, а токмо и показываться никому не станем.

— Иэ-э-эх! — потянулась, вставая с бревна, то ли женщина, то ли девица с птичьими ногами. Лицо, вытянутое вперёд, всё в нос ушло, на лбу козьи рога, из-под синего платка выбиваются серые растрёпанные косы. — А мне ле-ень! Спать я пойду.

Все они поднялись, да и пошли прочь по одному, по двое, выдумав нехитрые отговорки: у кого времени нет, у кого силы не те, кто к людям не выходит, а у кого кости ломит. Последними ушли парни, крепкие, широкоплечие.

— Ну, что же, — неохотно сказал один, ковыряя землю копытом. — Ежели с каким простым делом помочь, зовите, что ли.

— А то и сами управитесь, — вставил другой парень и подтолкнул товарища плечом.

Оба загоготали и ушли. По пути пугнули шешков и сорвали подсолнух.

Василий растерянно огляделся. С ним остались только Марьяша, Тихомир и Мудрик, да ещё полурослик с кошачьими усами. И ещё Волк. Он укрылся в тени под навесом и, заметив взгляд хозяина, вильнул хвостом, но много ли толку от пса?

— Хорошее дело, — сказал усатый и подошёл, смешно переступая копытцами, будто подскакивал на каждом шаге. — Хорошее! Пущай народ приходит. И с детишками пускать станем?

Он заскакал вокруг, голый, пузатый, осматривая Василия со всех сторон. Василий обернулся вокруг себя и сказал с подозрением:

— Может, пустим и с детьми. Но жрать их нельзя, понял?

Усатый даже завизжал возмущённо, замахал шерстяными руками:

— Как можно, как можно! Да я и вовсе не для себя, а для дядьки Молчана спрашиваю.

— Ясно, — кивнул Василий. — И кто он, твой дядька? Людоед?

— И-и-и! — рассердился усатый. Глаза блеснули зеленью, кошачьи усы встопорщились, хохолок на макушке вздыбился. — Домовой он! Жили мы, зла никому не чинили, хозяевам помогали. Дядька сказки детям сказывал, песни пел, и надо ж было нам Казимиру, змею чёрному, в лапы попасться!

Василий присел на корточки, чтобы усатый не задирал голову. А у того вся злость уже прошла, он понурился, руки опустил.

— Я-то, я-то и попался, — вздохнул он, пожав плечами. — Моя вина, моя. Вышел кур погонять — эх, хорошо, весело, шумно! Вдруг тень на полнеба, и сова седая камнем падает, среди дня-то белого. Закогтила она меня, да и унесла, а дядька-то мог, пожалуй, в доме отсидеться, да только в Перловку за мной пошёл. Добрый он, дядька, добрый, да тут затосковал. Никому мы тута не нужные, ох, никому...

Он горестно завыл.

— Да я уж сказывал, — с досадой и смущением проворчал Тихомир, — шли бы к нам жить!

— Так у вас ни детей, ни кур, — вмиг успокоившись, ответил усатый, но тут же вновь запричитал: — Горемычные мы, бедные, никому не нужные! Ох, никому-у!

— Вот что, — предложил Василий. — Я думал, можно построить гостиницу... постоялый двор, или как по-вашему?

— Гостиный дом? — оживился полурослик.

— Ну, в общем, такое место, где люди останавливаться станут. Поесть, попить, ночь провести... Особенно если мы организуем ночные экскурсии в поля. Можно и курятник там же поставить: свои эко-продукты, на завтрак яичница с беконом...

— Хочу! Хочу! — запрыгал полурослик, но запал Василия уже иссяк.

Он с тоской осмотрел дорогу — канавы да рытвины. Перевёл взгляд на покосившиеся дома и вздохнул. Серость, грязь, разруха. Тут бы бригаду работников, а где их взять?

Василий добрёл до бревна, сел, уперев локти в колени, уронил лицо в ладони и загрустил. Что ж, может, этим путём не вернуться домой. А как тогда быть, что ещё придумать?

— Ты, Васенька, нос не вешай, — сказала Марьяша, садясь рядом. — Ты вот что, ты с каждым отдельно поговори. Небось у каждого есть мечта заветная. Нешто не придумаешь, как то на пользу обратить?

— И то верно, — согласился Тихомир. — Ну, ежели дерево надобно, я с лешим вроде как накоротке, он медовуху мою уважает. Ежели только дочь моя неразумная, — повысив голос и выразительно посмотрев на Марьяшу, продолжил он, — это добро не перевела, покуда я не глядел!

Марьяша фыркнула.

— А таскать — вона, Гришку запряжём, хоть одно добро от него будет, — докончил староста. — А начать, Василий, я бы советовал с дядьки Добряка. Отчего-то он сюда не пришёл, а к слову его многие прислушиваются. Его убедишь, може, дело-то на лад пойдёт.

— А ты, тятя, нешто нам не поможешь? — возмущённо сказала Марьяша.

— Так я, это, — почесал в затылке староста. — Тебе ж ведомо, что с Добряком мы не шибко ладим. Кабы не вышло хуже от моей-то помощи. Ну, Василий складно баять умеет, я чаю, справится. А ежели что, меня зовите.

— Что — ежели что? — уточнил Василий.

— Ежели Добряк шибко лютовать будет, — пояснил Тихомир.

Тут он быстро распрощался и ушёл, сославшись на дела — и какие у него могут быть дела в этой глуши?

— А вот можно сперва к моему дядьке... — заискивающе предложил усатый. Видно, тоже не спешил к Добряку.

Василий вообще не чувствовал в себе уверенности, но они смотрели на него с такой надеждой — и этот полурослик, и Марьяша, и тихий Мудрик...

— Ну, идём, что ли, — сказал он решительно, поднимаясь с бревна, расправил плечи и сделал важное лицо. — Сейчас порешаем.

Глава 7. Василий предлагает офферы

Солнце грело. Даже, можно сказать, припекало. От дороги сильно пахло сорной травой, жёсткой, высушенной жаром, а от дома — сыростью. У стены и на нижних брёвнах зеленел мох.

Загудела пчела, лениво пролетая мимо. Где-то недалеко загоготали гуси. Волк поднял ухо, прислушался, но решил никуда не идти, опять зажмурился. Он лежал на земле, на солнце, подставив лучам пыльный бок.

Василий сидел на перевёрнутом треснувшем корыте, наклонившись вперёд. Марьяша стояла рядом, выбирая из его волос цепкий травяной сор, набросанный шешками. Мудрик тоже был тут, наблюдал через окно, что творится в доме.

— Понимаете, это новая для меня ниша, — объяснял им Василий, разводя руками. — Обычно у рекламщиков есть база, есть стратегия продвижения, а тут...

Он вздохнул, стараясь не шевелиться.

— Умный ты, Вася, — убеждённо сказала Марьяша и отбросила в сторону вытащенный колосок. — Нешто ты к ним подход не найдёшь?

В доме громыхнуло.

— Нужно подумать, — сказал Василий. — Ай, не тяни... Подумать, какие я могу предложить им офферы.

— Дары принесть? — уточнил Мудрик.

— Найти, в чём выгода для них. Вот этот подход с точки зрения рекламы, понимаете, его же много где применить можно. Первым делом определяешь потребности, потом думаешь, как их удовлетворить...

В доме опять что-то загрохотало, а следом раздался испуганный вскрик.

— Лютуеть, — сказал Мудрик, заглядывая в окно. — Ох, лютуеть шибко. Осердився.

И ловко увернулся, а из окна вылетела деревянная миска, просвистела над Василием, с грохотом упала на дорогу и, прокатившись немного, остановилась.

Василий опять вздохнул.

Это они ещё пошли не к дядьке Добряку, не к тому, кто в медведя превращается, а к домовому Молчану. Полурослик — Хохлик, он представился по дороге, — упросил заглянуть сюда. Вот, сказал, дядька обрадуется, если дом ему пообещать, да с гостями...

Но Василий кое-что понимал в радости и готов был спорить, что это не она.

Дверь отворилась, и Хохлик выскочил наружу, весь встрёпанный, шерсть дыбом. Оглядевшись, заметил миску и поскакал к ней — бочком, бочком.

— Н-да... — сказал Василий. — Фиговая стратегия. Эх, жаль, что я вообще по другому профилю... Так, я однажды читал, как ввести клиента в покупательский транс, вспомнить бы...

— Колдунство? — с уважением и страхом спросил Хохлик и пошевелил кошачьими усами, прижимая миску к груди.

— Коммерция! Погоди, не сбивай. Итак, значит... Блин, записать не на чем. Короче, проводим анализ целевой аудитории. Изучаем её потребности и проблемы, так? Выделяем боли покупателя...

— У дядьки давеча поясницу ломило, — сообщил Хохлик. — Ух как ломило!

— А у вас, Вася, в южных краях на блинах пишут? — осторожно спросила Марьяша. — Не на бересте?

Василий вздохнул.

— Вот и как тут работать? — спросил он. — Так, с головой у меня там всё в порядке, нормально выгляжу? Сам пойду с дядькой твоим говорить.

Он отнял миску у Хохлика и вошёл в дом.

Дядька Молчан показался ему не сразу. Кряхтел за печью, хлопал тяжёлой крышкой старого ларя, скрипел на полатях, сыпал с балок труху.

В доме было неуютно. Полки покосились, под ними лежали глиняные черепки, одна только деревянная посуда и уцелела, но валялась где попало. Стол без одной ноги притулился к стене и имел такой вид, будто вот-вот упадёт. Не было тут, конечно, ни скатерти, ни перин, ни дорожек на лавках, да и самих лавок не было тоже. Крыша просела, но не успел ещё Василий оценить, собирается она рухнуть или нет, как хозяин натряс ему в глаза какого-то сора.

— Да-а, — сказал Василий, зажмурившись, и утёр лицо. — Трудно тут живётся. А всё Казимир, этот... змей чёрный. Злыдень проклятый! Вот ведь раньше жизнь была, а? Всё у народа отняли!

Молчан не вышел, но труха сыпаться перестала.

— Где ж тут справедливость? — спросил Василий печальным голосом. — Вот как тут, к примеру, жить честному домовому? Разве же он такого дома заслуживает, да и что за дом без хозяев?

Он развёл руками и повернулся вокруг, а потом с недоумением покачал головой.

— Но Казимиру, этому...

Бросив случайный взгляд на окно, он заметил, что трое смотрят на него с восторженными лицами, кивают даже. Хохлик, что ли, на бочку встал. Тьфу, сбили с мысли.

— Этому паскудине усатому, — продолжил Василий, — хребет бы переломить. Мало ему того, что он тут всех унизил, мало того, что дураками и гадами выставил, так он же ещё и убить нас тут всех собирается!

Вот тут-то Молчан и свалился с балки, бородатый, нечёсаный и до того грязный, как будто его засосали в мешок пылесоса, а теперь вытряхнули.

— Кто-о говорит? — ахнул он, округлив глаза.

— Да все говорят. Ты вот на площадь не вышел, а все собрались. И Тихомир так думает, и дочь его. Банник тоже слова против не сказал, да и остальные согласны. Казимир же вас не просто так сюда сослал. Вот ты, дядька Молчан, как считаешь?

Домовой почесал в затылке длинными пальцами, чёрными, когтистыми.

— Да выслужиться перед Борисом хотел, что ж ещё, — сказал он. — Надоть какую пользу принесть, вот он это и придумал, земли вродь как очистил.

— А что, люди на вас жаловались? Просили они у Казимира, чтобы он вас погнал?

— Да кто ж бы удумал жалиться, коли спокон веков так жили! Оне обхождение знали, а коли с нами по-доброму, так и мы по-доброму... Ну, можа, нечисть навроде вештиц не умаслишь, так с ними обхожденье иное, тож разуметь надо. Никто не жалился!

— Вот, — кивнул Василий. — Видишь, и ты, дядька Молчан, тоже думаешь, что подозрительно это всё. Неправду Казимир людям сказал, ты согласен?

— А то ж! Знамо, неправду.

— А если люди начнут сомневаться в его словах? Ты вот небось хорошим помощником был, заботился о доме. Хозяева по тебе заскучают, станут жалеть, что ты ушёл.

— А то ж, — согласился Молчан. — Как без того? Добрый я был суседко.

— Подумают, да и вернуть тебя захотят. Может, и до царя дойдут. Тогда, может, и царь ваш подумает, типа, не ошибся ли я. Ну, а если здесь никого не останется, тогда уже никак не проверить, ошибка вышла или нет. Казимир ещё соврёт, что мы друг друга перебили, да и всё.

— Вона как, — задумчиво произнёс домовой и вдруг прищурился с подозрением. — Погодь, добрый молодец, а не ты ли это задумал в Перловку народ зазывать, чтоб оне на нас глазья таращили?

— Так это разве я один решил? Всех на площади спросили, все и согласились, вот прям все, кто был. А ты как думаешь, дядька Молчан? Разве плохо будет, если мы тут дом для гостей построим, большой, уютный, чтобы, значит, люди семьями приезжали, и с детьми тоже?

Домовой молчал, почёсывая бороду. Глаза его превратились совсем в щёлочки.

— Ведь так мы людям и докажем, что нас нечего бояться, разве нет? — нашёл Василий ещё аргумент. — А за гостевым домом кто лучше всех присмотрит, кроме тебя? Вроде все говорят, ты хозяин что надо. Может, конечно, тебе и не по плечу это дело окажется, дом-то будет большой, а ты немолодой уже... Кого тогда посоветуешь звать взамен тебя?

— А и соглашусь, — всё с тем же подозрением неторопливо сказал Молчан. — Токмо показываться никому не стану, уразумел? Ну, дом возведёте, зови, а ныне спать я пойду.