Рекламщик в ссылке для нечисти

— Да-а, вона как оно, жить у околицы! Колобродят, бестолочи, верещат денно и нощно, ни сна, ни покоя! Ах вы, стервецы, лоботрясы, бездельники!..

Староста пожевал губами и сказал задумчиво и негромко:

— Идёмте уж, что ли. Ежели ему вступило, так и до света блажить будет! Дома и договорим.

Он махнул рукой и пошёл.

Василий, недолго раздумывая, свистнул Волку и направился следом. Пёс неохотно поднялся с земли. Прогулки он любил, но эта вышла уж слишком долгой.

Дорога никуда не годилась: сплошные рытвины да колдобины, а грязи сколько... Тут тебе и тыквенные корки, и ореховая скорлупа, и яблочные огрызки, и хвостики репы, и подсохшая ботва — не дорога, а свалка. Там и сям поблёскивают лужицы. Тут же и коровьи лепёшки, и козьи шарики — и, конечно, следы копыт. Какие-то и совсем маленькие, будто у той козы ноги не толще пальца.

Может, правда, и показалось: света-то, кроме факела, никакого, и староста на месте не стоит. Идёт, прихрамывая. По этим-то колдобинам попробуй не хромать.

Василий смотрел только на дорогу, чтобы не вступить куда ненароком и не споткнуться, а потому больше ничего вокруг и не заметил. Да он и не интересовался, голова была занята другим.

Он всё вспоминал, как съехал с горки и очутился в драконьей пасти — и хоть убей, не мог уловить того мгновения, когда всё пошло не так. Что же с ним случилось? Вот он забрался на горку... Ну нет же, никого не было рядом, да и Волк бы учуял. Значит, версия, что ему дали по голове, отпадает.

Тогда что, с сердцем плохо стало? С таким-то режимом всё возможно, но до чего же обидно... А перед тем он вспомнил старую городскую легенду, услышанную в детстве от Пашки, и вот ему мерещится другой мир.

А мерещится ли? Взять хоть ырку — да Василий и слова такого раньше не слышал!

Эта мысль настолько его поразила, что он даже остановился, замотал головой и сказал:

— Да ну нет, блин!

— Чево это с ним? — вполголоса поинтересовался староста у дочери.

— Сказывала же, блажной, — так же тихо ответила она. — И голодный, должно. Вишь, блины ему всё мерещатся. Завтра надо бы напечь, я уж слово дала.

Но Василий их не слушал. Он уже думал о том, что мозг, наверное, способен запоминать всякое, а потом извлекать. Может, про ырку он знает из детских сказок. Или когда-то читал статью в интернете, или вообще сам придумал. Ырка-дырка! А всё-таки интересная история складывается, даже не лишённая логики. Он-то раньше пробовал писать только креативы, а у него, может, и книги бы хорошо пошли.

Тем временем они добрались до двора старосты. Как Марьяша и говорила, третий дом, идти всего ничего. Натуральная изба, тёмная от времени. Прямо музейная экспозиция «Славянский быт».

— Ну, заходи, гостем будешь, — пригласил Тихомир.

Внутри оказалось ещё темнее. Староста разжёг какой-то тонкий прутик, вставленный в стенную щель, и погасил факел. Василий сперва закашлялся — в избе было дымно, — утёр слезящиеся глаза и разглядел длинные полки с горшками, а потом и тёмную громаду печи в углу, и лавки, укрытые полосатыми дорожками. Где-то, невидимый, тяжело дышал Волк.

— Зверя-то кто в дом пустил? — спохватился староста. — В доме ему не место! А ну, пшёл во двор...

— Он домашний, — вступился за пса Василий. — Да у вас и без того грязно, вон, весь пол в трухе какой-то. Не метёте, что ли?

Марьяша блеснула глазами. Видно, обиделась. Тут Василию пришло в голову, что за уборку в этом доме отвечает она. И ещё он подумал, что в гостях, пожалуй, лучше таких вещей не говорить — но когда он там в последний раз был у кого-то в гостях? Да вот, пожалуй, когда заглядывал к Пашке-Шпроту ещё летом. Пашке можно было сказать без обиняков: «Ну у тебя и свинарник!», а тот ответил бы только: «Гы-гы» и сгрёб с кресла побросанные как попало вещи, чтобы освободить гостю местечко. Пашка бы не обиделся.

А Тихомир уже распахнул дверь и прикрикнул на Волка:

— А ну, пшёл отсюда!

Волк поднялся на ноги, встряхнулся и посмотрел на хозяина с вопросом.

Василию стало обидно.

— Если вам для собаки места жалко, так и я тогда пойду. Он у меня домашний, я его на улице никогда не бросал, а у вас тут и вообще чёрт знает что творится. Ещё сожрёт его упырь какой-нибудь!

— Да кто его там сожрёт...

— Да кто угодно, вот хоть ваш дракон!

Марьяша даже в лице переменилась. Взгляд бросила — мол, ты же обещал не выдавать!

— Не успел я сюда попасть... — упрямо продолжил Василий и потянул себя за рукав, ещё мокрый от слюны.

— Тятенька! — перебила его Марьяша и встала перед старостой. — А и правда, нешто на одну ночь не оставим? Потом-то мы им другой дом подыщем, а нынче они с дороги устали...

Говоря так, она дотянулась до дверной ручки и тоже взялась за неё.

— Гость-то наш, — пропыхтела она сквозь зубы, дёргая дверь к себе, — на новом месте пока не обвыкся, нерадостно ему, тяжко на сердце, а с верным зверем полегче будет!

— Да что ты, доченька, — с натугой возразил староста, толкая дверь наружу, — будешь теперь за меня решать, кого в дом звать, будто я в избе не хозяин?

— Так на одну-то ночку! — заупрямилась Марьяша, взявшись теперь за скобу уже двумя руками, и потянула изо всех сил, даже ногами упёрлась.

— А потом чего? — повысил голос её отец и навалился на дверь плечом. — Сёдня пёс, завтра Гришку свово пустишь? А ну, не спорь!

Василий подумал, не оторвали бы они ручку.

Тут Марьяша отпустила дверь, и староста, не удержавшись, выкатился за порог. Дверь за ним тут же затворилась.

— Ты гостю баньку истопи, — ласково сказала Марьяша и проворно задвинула засов.

— Ах ты!.. — раздался рёв снаружи.

— Воють и воють, — запричитал кто-то вдалеке. — Проклену!

— Ах ты бесова девка, — шёпотом докончил староста. Видно, боялся проклятий. — Истоплю я баньку, н-но с тобой у нас другой разговор выйдет. Припомню я тебе и Гришку, и что ночами шастаешь, всё припомню.

Шаги вроде направились прочь от двери. Марьяша застыла с рукой у горла, тяжело дыша. Потом беспомощно посмотрела на Василия.

— Не хватало ещё, чтоб вы из-за меня ссорились, — сказал он. — Давай, открывай дверь, поговорю я с ним.

— Ой, да ты не знаешь его, Вася! Нрав у него крутой, рука тяжёлая...

— У меня, думаешь, мало проблемных клиентов было? Открывай, порешаю.

И Василий постарался изобразить уверенное лицо — с прищуром, с нагловатой улыбкой. Уверенность, как говорят, уже половина дела.

Вот чего он не ждал, так того, что Марьяша вдруг от него отшатнётся, потянется к гвоздю — и в её занесённой руке возникнет сковорода.

— Ирод ты окаянный! — вскричала она. — Ах ты, злодей, душегуб!

Первый удар пришёлся в плечо. Василий закрылся руками и отступил.

— Ты чего? — спросил он. — Ай!

Рука у Марьяши тоже была тяжёлая. Да и нрав, видно, не лучше. Даже Волк испугался, заскулил и метнулся под стол. Василий одним прыжком оказался там же.

— Подожди, — предложил он, обходя стол по кругу и внимательно следя, чтобы девушка не подобралась слишком близко. — Давай поговорим! Ты чего на меня набросилась?

Марьяша сделала ложный выпад влево, потом шагнула вправо.

— Не о чем нам с тобою говорить, злодей! Не знала я, что убивца приветила!

— Кого-о? Ты чего?

Тут Марьяша бросилась вперёд, прямо через стол, и её сковорода оказалась совсем близко. Василий отступил на шаг, наткнулся на скамью, потерял равновесие и с грохотом свалился вниз. По пути приложился копчиком и ободрал спину.

В этот самый момент дверь сорвалась с петель и упала, загромыхав. Порыв ветра поколебал и без того слабый огонёк. Могучая фигура старосты возникла на пороге.

— Эт-то чё здесь творится? — прорычал он.

— Не серчай, тятенька, — взмолилась Марьяша, оглянувшись, — а только не знала я, что гость наш — лихой человек. Сказал, порешит тебя...

— Это он-то? — с сомнением спросил Тихомир.

— Я сказал, поговорю, — прокряхтел с пола Василий. — Сами вы тут кого угодно порешите... Всё, блин, я отсюда сваливаю.

— Блин, говорит, на пол свалился? — пробормотал староста, почесал в затылке и добавил торопливо: — С пола-то не ешь! Оставь, Гришке отдадим, или вон псу своему брось.

И опять пробормотал тихонько:

— И верно, убогий, а ты ещё сковородой-то его... Ты вот что, рубаху чистую ему найди, портки, а я его в баню заберу. От тебя-то подальше. А то нрав у тебя крутой, рука тяжёлая да быстрая, а ума кот наплакал. Прям как у Гришки, то-то вы с ним сошлись!

Марьяша фыркнула.

Её отец, подойдя, выдернул Василия из-под стола и повёл на свежий воздух. Волк серой тенью шмыгнул за ними.

К бане ещё пришлось пройтись. Она стояла чуть в стороне — может, не хозяйская, а общая.

— Хто у вас убился-то? — с радостным предвкушением спросил тонкий голос из темноты. Василий не разглядел, кто это был.

— Никто! Отстань, а, — отмахнулся староста.

Только у бани он наконец отпустил Василия, и тот потёр занывший локоть и огляделся. Волка рядом не увидел. Позвал, походил вокруг, но пёс не откликнулся.

Василий заглянул в баню, где Тихомир уже разводил огонь в низкой печи. Дымохода у неё не было, на плоской верхушке лежали камни с голову размером. Пламя, разгораясь, освещало чёрные стены с висящими на них кудрявыми зелёными вениками.

— А забор у вас, — начал Василий, споткнулся о бадью с водой и охнул.

— Да сядь ты уже, убогий, пока совсем не искалечился! Что, говоришь, забор?

— Сплошной? — прошипел Василий, шевеля пальцами ноги и пытаясь понять, сломал или нет. — У меня собака убежала...

— Пёс убежал? Нашёл за кого бояться! Сам кого хошь напужает, ярчук-то!

— Почему ярчук? Дворняга обыкновенная. Что-то от таксы есть, точно...

— Ох, убогий, — покачал головой староста и разъяснил терпеливо: — Если псица впервые ощенится и первою приведёт тоже псицу, а та в своё время тоже ощенится, и тоже первою псицей, то от этой-то псицы и родится ярчук. На бровях у него белые пятна, только и не пятна то вовсе, а глаза, коими он всю нечистую силу видит, даже и незримую, от людского ока сокрытую. Клыки у него волчьи, а под шкурой две гадюки. Он ведьму загрызть может...

— Ага-а, — протянул Василий, прислонившись к стене, и сложил руки на груди. Бред, как есть бред, только не затянулся ли он?

— И к стене не прислоняйся, в саже она.

Василий поспешно отстранился. Хотя чего уже там, после драконьей-то слюны.

Он хотел расспросить старосту об этой деревне — просто так, забавы ради, — но в бане уже нечем было дышать. Весь дым шёл внутрь. Василий приоткрыл дверь, чтобы дым хоть немного вышел, и, подумав, вышел сам.

Прибежала Марьяша, сунула ему в руки одежду и так же быстро исчезла. Видно, ей всё ещё было стыдно за сковороду.

— Ну, готова твоя банька! — сказал Тихомир, выйдя наружу. — Сам-то попаришься, али подсобить?

— Что я, дурак, что ли? — ответил Василий. — Не дурак, справлюсь.

И решительно направился в баню.

Глава 3. Василий пьёт медовуху

Проснулся Василий от того, что на грудь ему что-то ритмично давило.

«Точно, я же вырубился на площадке, — вспомнил он, ещё не открывая глаза. — Значит, меня нашли. Или Волк привёл кого-то».

Вроде бы и сам Волк рычал неподалёку, негромко и зло, как будто у него отбирают кость.

«Откачивают, — продолжил размышлять Василий. — Непрямой массаж сердца... Так, я же дышу. И лежу на мягком. Уже в больнице, что ли? А Волка что, со мной пустили? Или я пока в машине?..»

Вопросов было много, потому Василий разлепил глаза.

Вопросов стало ещё больше.

Начать хотя бы с того, что на его груди прыгал кто-то с кота размером, с крошечным хитрым человечьим лицом, сморщенным, с кулачок, только вместо носа свиной пятак. Заметив, что Василий проснулся, свинорылый перевернулся и задрал хвост, показывая розовый голый зад, покрытый реденькой серой шерстью. Ещё и покрутил им во все стороны.

Василий даже опешил на мгновение. Потом тыльной стороной ладони шлёпнул свинорылого по заду, аж звон пошёл.

— Ай, дяденька! — взвизгнул тот, укатываясь. — За что?

Василий отдёрнул занавеску, решительно встал с постели, провалился ногами в пустоту и растянулся на полу.

«А спать полезай, вона, на полати, — с опозданием вспомнил он Тихомировы слова. — Само царское место!»

Волк уже суетился вокруг него, обнюхивая и повиливая хвостом. Василий решил ещё немного полежать. Прижавшись щекой к полу, притрушенному соломой, он печально размышлял о жизни.