Наконец, возможно, что реакция университетских кругов на «Королей-чудотворцев» — реакция благожелательная, но в основном, за редкими исключениями, свидетельствовавшая о полном непонимании, — побудила его хотя бы для виду отказаться от исследований, мало способствовавших успешному продолжению университетской карьеры. Новизну, значительность, плодотворность «Королей-чудотворцев» смогли оценить лишь те редкие ученые, которые и сами, подобно Марку Блоку, были новаторами в науке. Блок же не расстался с «Королями-чудотворцами» окончательно; он «оставил открытыми» папки с касающимися этой темы материалами, и в одной из них, посвященной коронации, наряду с выписками из двух работ П. Э. Шрамма (книги об английском короновании и статьи 1937 г. о короновании французском), сохранилась карточка с пометой: «коронация: Фавтье у Глоца, с. 62, пытается доказать, что значение коронации ничтожно»[40]. С 1924 г. французская университетская наука изменилась очень мало.
Что значат «Короли-чудотворцы» для сегодняшнего историка? Самое сильное впечатление до сих пор производит компаративистский аспект этого труда. Недавно среди американских историков разгорелся спор по поводу компаративизма Марка Блока. В «Американском историческом журнале» (American Historical Review, 1980) Арлетт Олин Хилл и Бонд А. Хилл младший, основываясь, с одной стороны, на блоковской статье 1928 г. «К вопросу о сравнительной истории», а с другой, на лингвистических теория[41], подхватили выдвинутое Марком Блоком разграничение между всеобщей компаративистикой и компаративистикой исторической, которая занимается только обществами если не существующими одновременно, то, по крайней мере, соседствующими во времени и пространстве.
Марк Блок, разумеется, тяготел больше к компаративистике второго типа. Хиллы, соглашаясь с подобным делением компаративистики на две и только две разновидности, упрекнули Блока в том, что он во многих работах, и, в частности, в «Королях-чудотворцах», смешивал эти разновидности, и засвидетельствовали свое тяготение к компаративистике всеобщей, которую они, исходя из лингвистических теорий Ноама Хомского, явно склонны считать единственно интересной. В том же 1980 г. в «Американском историческом журнале» появились два весьма критических отклика на статью Хиллов, принадлежавшие Уильяму А. Сьюэллу (
Так вот, сравнительный метод, провозглашенный и прославленный Марком Блоком, кажется мне сегодня — при соблюдении всех тех предосторожностей, о которых Блок предупреждал, — необходимым как никогда; было бы прекрасно, если бы у автора «Королей-чудотворцев» появились продолжатели[42]. Однако следует хранить верность духу Марка Блока и сравнивать лишь то, что сравнимо.
По правде говоря, в компаративистике Марк Блок был немного робок, прежде всего, как мне кажется, потому, что не располагал теориями и методами, которые позволили бы ему пойти дальше, не погрешив против осторожности и требований историчности, предъявляемых к историческому исследованию. Я, например, убежден, что определенные формы структурализма могут прекрасно сочетаться с работой историка и помогать ей. Таков, например, структурализм Леви-Стросса, если использовать его для тех целей, для каких его создал сам Леви-Стросс, — для анализа внутреннего строения мифов и обрядов. Еще более пригодными к тому, чтобы пролить дополнительный свет на феномены, подобные королевскому чуду, кажутся мне истинно научные компаративистские идеи и методы Жоржа Дюмезиля. В свете исследований Дюмезиля королевское чудо следует отнести к трудно определяемой области третьей функции. Здоровье помещается здесь рядом с плодородием, благополучием, красотой. Целитель — несомненный носитель третьей функции. Между тем в XI–XIII веках на христианском Западе короли стремятся если не завоевать главенство, то хотя бы обозначить свое присутствие в сфере каждой из трех функций[43]. Борьба королей за овладение чудесной мощью разворачивается не столько в сфере священства, сколько в той области сакрального, которая относится к третьей функции. Противником короля всегда является церковь. В период, когда экономическая функция начинает стремиться к независимости и переходу в ведение самих работников,
Новаторство Марка Блока как автора «Королей-чудотворцев» заключается также и в том, что он сделался антропологом и по праву считается основателем той исторической антропологии, которая активно развивается в наши дни. В книге 1924 г. Марк Блок ссылается, если не считать работ по фольклору, только на двух великих антропологов: сэра Джеймса Фрэзера, который опубликовал в 1911 г. свою «Золотую ветвь» («The Golden Bough. A study in Magic and Religion», I–II. The Magic Art and the Evolution of Kings), переизданную в сокращенном виде в 1922 г., а в 1905 г. — книгу «Lectures on the Early History оf the Kingship» («Лекции по ранней истории королевской власти»), в 1920 г. переведенную на французский под названием «Магическое происхождение царской власти» (впрочем, у Марка Блока не было необходимости дожидаться появления перевода; он читал и говорил на английском, немецком и итальянском), и Люсьена Леви-Брюля. У первого он почерпнул концепцию магического происхождения королевской власти, у второго — понятие первобытного мышления. Однако Марк Блок, с одной стороны, уберегся от соблазна всеобщей компаративистики, которым грозило ему чтение Фрэзера, а с другой, избежал отождествления людей Средневековья с «дикарями», на которое могло натолкнуть знакомство с идеями Леви-Брюля.
Как это ни удивительно, но если за книгой Марка Блока 1924 г. различима великая тень Дюркгейма, то о двух других значительных трудах, появившихся задолго до 1924 г., Блок даже не упоминает; судя по всему, он просто не был с ними знаком. Я имею в виду, во-первых, работу Марселя Мосса (в соавторстве с А. Юбером) «Набросок общей теории магии» («Esquisse d'une theorie generale de la magie»), появившуюся в «Социологическом ежегоднике» (
Другой удивительный пробел — незнакомство Марка Блока с великой книгой Арнольда Ван Женнепа «Обряды перехода» (
Затем совершение обрядов становится делом государственным. Город создается как жилище для короля. Поначалу король исполняет в обрядовой церемонии центральную роль, и память об этом начальном этапе сохраняется в обществе очень долго. Если Марк Блок поставил эпиграфом к «Королям-чудотворцам» слова Монтескье «Этот король — великий волшебник», то Хокарт избирает эпиграфом для своего труда слова Шекспира «There's much divinity doth hedge a King» («Вокруг короля так много божественного»). Однако Хокарт, засвидетельствовав, с точки зрения антрополога, ту же редкость чудесных исцелений, которая поразила историка Марка Блока, ничего не говорит о целительной власти королей.
Эволюции и совершенствованию теорий «сакрального характера королевской власти» посвящена недавно вышедшая превосходная статья Валерио Валери «Regalita» («Королевская власть») в «Энциклопедии Эйнауди» (Encyclopedia Einaudi. 1980. Vol. XI. P. 742–771). Автор ее напоминает, что теории происхождения королевской власти строятся по одной из двух моделей: в основе первой лежит магическое происхождение власти, в основе второй — происхождение историческое, причем сторонники второй модели в свою очередь делятся на два вида: одни считают, что вначале были насилие и завоевание (такое объяснение, в частности, дает Жан де Мен в «Романе о Розе»), другие — что вначале был договор. Хотя Марк Блок не занимался специально этим вопросом, интересовавшим его лишь постольку, поскольку происхождение оказывает влияние на исторические феномены, он, по-видимому, склонялся к точке зрения своего учителя в сфере антропологии, Фрэзера. Среди антропологов Фрэзер утратил популярность, и сегодня многие его идеи либо просто объявляются устаревшими либо подвергаются жестоким нападкам[46]. Валерио Валери, однако, отмечает возвращение к некоторым идеям Фрэзера в работах Хокарта и Люка де Эша (
Следует повторить, что Марк Блок проблемами происхождения не занимался. Однако его исследование королевского чуда доказывает, что — по крайней мере, применительно к средневековому Западу — резкое разграничение между
Я не стану лишний раз подчеркивать, что «рационалистическое» и «прогрессисгское» отношение Марка Блока к чуду вообще и к королевскому чуду в частности сегодня прозвучало бы не слишком уместно. Дело не в том, что историки вновь стали верить в чудо, но в том, что они ограничиваются поисками ответов на те вопросы, которые задавал себе и Блок: «Как и почему люди верили в королевское чудо?» Они исследуют верование, не заботясь о его научной достоверности.
Марсель Детьенн справедливо отметил родство между ходом мысли Фрэзера и Леви-Брюля, двух антропологов, с чьими трудами Марк Блок был знаком. Детьенн полагает, что в начале XX века антропологи «от Фрэзера до Леви-Брюля видели в мифологии проявление безумия и слабоумия», а «Золотую ветвь» можно назвать «пролегоменами к истории трагических заблуждений человечества, сбитого с толку магией». Далее Детьенн пишет: «С точки зрения Люсьена Леви-Брюля, первобытное общество имело иную ментальную организацию, нежели наше; мышление первобытных людей, построенное не так, как наше, имело мистическую природу; оно управлялось «законом сопричастности», который делал его равнодушным к принципу непротиворечивости, лежащему в основе нашей системы мышления… На наш сегодняшний взгляд, работы Леви-Брюля, глубоко созвучные в этом отношении работам Фрэзера, способствуют изоляции первобытного мышления»[47].
Я не думаю, что у Марка Блока (вольтерьянца, в отличие от руссоиста Леви-Стросса) имелся подобный умысел. Пожалуй, он просто относился к доверчивости наших предков со своего рода снисходительностью.
Что же касается новых идей, связанных с изучением обрядов, образов и жестов в исторических обществах, — тех идей, о которых первым заговорил автор «Королей-чудотворцев», — то они еще и сегодня остаются в большой мере неразвитыми, неразработанными.
Однако если история ментальностей изучена уже довольно подробно и само это понятие употребляется очень часто, порой даже без особой нужды, то совсем неизученной остается другая важнейшая область, на существование которой открыто указывает Марк Блок, — а именно новая политическая история.
Судя по плану, составленному Марком Блоком и приведенному в порядок его сыном Этьенном, ученый полагал, что различные теории происхождения королевской власти не борются между собой, а следуют в историческом времени одна за другой, что отчасти напоминает идеи Хокарта. Сначала возникают представления о сакральности королевской власти с соответствующими легендами, «суевериями», коронацией, вручением короны и инсигний, затем — «теория договора», порожденная феодальным обществом, но отделяющаяся от него, затем новое избирательное право и парламентаризм. И через все это Марк Блок протягивает единую путеводную нить «глубинной истории», пытаясь выработать тотальную историю власти во всех возможных ее формах и со всеми возможными ее орудиями. Историю, в которой власть не представала бы оторванной от своих обрядовых основ, от своих образов и представлений. Чтобы понять, что такое чудотворная королевская власть во французском или английском феодальном обществе, следует, пожалуй, осмыслить феодальный способ производства еще и как способ производства символов.
Марк Блок завещал нам возвратиться к созданию политической истории[48], но политической истории обновленной,
Предисловие
Пожалуй, эта книга более чем любая другая, достойна быть названной плодом дружбы: в самом деле, разве не могу я назвать своими друзьями всех тех добровольных сотрудников, которые согласились помогать мне с любезностью, тем более достойной восхищения, что они даже не были со мною знакомы? Крайняя разрозненность источников, сложность проблем, которые мне приходилось решать, сделали бы стоявшую передо мною задачу совершенно невыполнимой, не получи я драгоценную поддержку от многих коллег. Я краснею при мысли обо всех ученых из Страсбура, Парижа, Лондона, Турне, Болоньи, Вашингтона и других городов, которых я изводил просьбами сообщить мне то или иное сведение, дать тот или иной совет и которые неизменно отвечали мне с величайшей деликатностью и предупредительностью. Я не благодарю их здесь всех поименно исключительно потому, что не хочу испытывать терпение читателей, предлагая их вниманию бесконечно длинный список. Доброта этих людей была настолько бескорыстной, что они наверняка простят меня, если я не стану — по крайней мере в этом «Предисловии» — называть их имена. Однако я вне всякого сомнения нарушу свой долг, если не выражу здесь отдельную благодарность библиотекарям и архивистам, которые помогали мне вести разыскания в книжных и архивных хранилищах: господину Хилари Дженкинсону из
Однако самое деятельное сочувствие высказывали мне сотрудники нашего филологического факультета, устройство и традиции которого так благоприятны для совместной работы. В первую очередь следует упомянуть моих коллег Люсьена Февра и Шарля Блонделя, которые узнают свои мысли в некоторых из нижеследующих глав и которых я не могу отблагодарить иначе, как указав на это присутствие в моей книге идей, подаренных друзьями[49].
Публикуя книгу, подобную этой, было бы чересчур самонадеянно говорить о втором издании, но вполне допустимо предвидеть возможность дополнений. Прежде всего я рассчитываю с помощью этой книги привлечь внимание исследователей к целому ряду вопросов, которыми до сих пор никто не занимался. Многие из моих будущих читателей будут, разумеется, неприятно поражены ошибками и, главное, упущениями; есть, однако, работы, в которых лакуны не только непредвиденные, но и такие, о которых подозреваешь, однако не имеешь возможности их заполнить, неизбежны, и тот, кто желает обойтись без них, должен проститься с надеждой увидеть свою рукопись напечатанной; моя книга относится именно к числу таких работ. Я буду глубоко признателен всем читателям, которые возьмут на себя труд указать мне на мои ошибки и упущения. Ничто не доставит мне такого удовольствия, как подобное продолжение того сотрудничества, которому книга в настоящем ее виде уже обязана столь многим.
Держа корректуру, я перечел эти несколько строк и не могу решиться оставить их без дополнения. Из некоей сентиментальной стыдливости, быть может, совершенно безосновательной, я не назвал в своем предисловии двух имен, назвать которые, однако, был обязан. Нет никакого сомнения, что я не начал бы этих разысканий, если бы не та теснейшая интеллектуальная общность, какая соединяла меня с моим братом; врач, страстно влюбленный в свою профессию, он навел меня на размышления о королях-врачевателях; мыслитель, живо интересовавшийся сравнительной этнографией и религиозной психологией — среди многочисленных областей науки, к которым влекла его неиссякаемая любознательность, то были предметы самые любимые, — он помог мне понять значение тех великих проблем, к которым я прикоснулся в этой книге. Брату я обязан лучшим, что есть во мне как историке; советы, которые я получал от него постоянно с самого раннего детства, оставили в моей душе и в моем уме след, который, я надеюсь, не изгладится никогда. Брата не стало, когда эта книга только задумывалась. Отец мой прочел ее в рукописи, но не дожил до ее публикации. Я изменил бы своему долгу сына и брата, если бы не почтил в предисловии память этих двух очень дорогих мне людей; отныне помощь мне будут оказывать их образ и пример.
Библиография
Нижеследующий список состоит из библиографических указаний двух категорий.
К первой, сравнительно малочисленной (раздел I), относятся труды, которые посвящены королевской власти в целом или французской либо английской королевской власти в частности и на которые я неоднократно ссылаюсь по ходу изложения; труды эти я включил в библиографию исключительно для того, чтобы облегчить систему сносок; я вовсе не стремился составить не только исчерпывающий, но даже выборочный список работ на эту тему. В скобках после названия каждой работы указаны страницы — если они имеются, — на которых идет речь о королях-чудотворцах.
Во вторую категорию (раздел второй и последующие) вошли труды, посвященные непосредственно целительной мощи и — в разделе четвертом — другой разновидности веры в чудотворные способности королей, а именно суевериям, связанным с королевскими «знаками». Эту часть библиографии я постарался сделать как можно более полной, хотя, разумеется, исчерпывающей нельзя назвать и ее. Дело тут не только в невольных упущениях, которые в ней, вне всякого сомнения, имеются, но и в том, что я совершенно сознательно не включил в список небольшое число журнальных статей, которые показались мне слишком незначительными для того, чтобы занимать место в библиографии. Когда пишешь о предмете, который пользовался чересчур большой популярностью среди любителей исторических «курьезов» и потому время от времени привлекал, особенно в Англии, внимание авторов скорее дерзких или простодушных, нежели сведущих, такая избирательность необходима. Впрочем, я старался производить отбор с максимальной взвешенностью, так как помнил, что порой находил в короткой заметке, в остальном совершенно бессодержательной, важную ссылку; когда источники так сильно разбросаны, даже самый неопытный исследователь, вводящий в оборот неопубликованный материал, заслуживает величайшей признательности[50].
Помимо работ, посвященных преимущественно целительной мощи или королевскому знаку, я включил в эту библиографию большое число книг и статей, в которых обсуждаются проблемы более общие, но по ходу дела сообщаются важные сведения относительно этих двух различных проявлений одной и той же идеи; в этих случаях в скобках после названия книги я указываю страницы особенно интересных для меня разделов. Порой работы такого рода представляют немалую ценность. Разумеется, я не стал включать в библиографию книги и статьи, в которых простые упоминания фактов, известных из других источников, не сопровождаются никаким оригинальным комментарием.
Звездочкой я отметил работы, которые знаю лишь по названиям; мне важно было указать на их существование коллегам, которые, возможно, сумеют получить доступ в те книгохранилища, которые остались недоступны мне.
Внутри каждого раздела книги расположены по алфавиту авторов (или, если речь идет об анонимных произведениях, по алфавиту названий). Исключение сделано только для раздела III, куда вошли труды о лечении золотухи возложением рук, опубликованные до начала XIX века. Для этого раздела я избрал хронологический порядок; я счел, что таким образом смогу представить более верную картину развития литературы, история которой напрямую связана с историей веры в чудотворную мощь королей.
Для простоты в тех случаях, где речь идет о книгах in–8, формата я не указывал; не указано также место издания книг, изданных в Париже. То же принцип сохранен и в подстрочных сносках.
Index Catalogue of the Surgeon General's Office U. S. Army. In–40. XII. Washington, 1891; см. статью «Scrofula» (p. 793 et suiv., особенно p. 805 et suiv.); Second Series. XV. P. 347.
Vincentius (Cicauld). Allegationes super bello ytalico. 1512; последняя глава, р. XXXIX, v°; переизд. в: Cicauld V. Opus laudabile et aureum. (1516).
(
(
To the Kings most Excellent Majesty The Humble Peddon Of divers hundreds Of the Kings poore Subjects, Afflicted with diat grievous Infirmide Called the Kings Evill. Of which by his Majesdes absence they have no possibility of beind cured, wandng all meanes to gain accesse to his Majesty, by reason of His abode at Oxford. London. Printed for John Wilkinson, Feb. 20, Ann Dom. 1643, plaquette (8 p.) (Bridsh Museum Thomason Tracts E 90 (6)[53]).
The Excellency or Handywork of the Royal Hand. Pedt in–4°. London, 1665.
A Letter from a gendeman at Rome to his friend in London, giving an account of some very surprizing Cures in the King's Evil by the Touch, lately effected in the Neighbourhood of that City. Translated of the Italian. Petit in–4°. London, 1721.
(
(