Ересь

Влад Козлов

Ересь

1

Черный цвет, такой глубокий, неосязаемо-безграничный, безнадёжный и глубоко злой. Любимый строгими людьми, не вычурными, которые предпочитают стиль и настроение темнее серого. Свет неба в аду, как верят многие из нас. Если бы я знал, что завтра не наступит — то черный был бы на моей груди. Цвет одежды, в которой люди приходят сказать прощай близким людям. Цвет названия на самом деле голубого моря, цвет сгоревшего мяса, цвет утраты.

Я не герой своей жизни, и не злодей. Слишком мелкий разлив для таких важных ролей. Иначе, как вечно кем-то подмеченной ошибкой меня сложно назвать. Всю сознательную жизнь я стремился адаптироваться, забывая о том, какого это — просто жить. Я не мог ни на секунду расслабить мускулы в своем организме. Плечи напряжены всегда, ноги налиты свинцом, а лицо вечно хмурится и рисует гримасы, мешая открыть глаза и сжечь себе роговицу ярким светом весеннего утра, чтобы наконец видеть мир таким, какой он и есть по своей сути — черно-белым, без всяких вопросов, оттенков и лишних сложностей. Только черный, только белый, и более ничего. Лишь туман нарисованной эпохи томно давит на плечи, рисуя перед моими глазами лживо цветной мир.

Я был глуп и слеп раньше, что верил им всем. Верил миру, что все будет прекрасно. Верил рассветам и закатам, что они ярко оранжевые. Верил людям вокруг себя, что они настоящие. А на самом деле оказалось не так. Все, что я любил, ценил и исповедовал — все это оказалось симуляцией. Ложью, созданной кем-то умелым и коварным. Созданной челов…существом, что выше нас и мудрее. Начитавшись на досуге литературы и статей на тему нереальности происходящего, я наконец будто бы прозрел, будто увидел истину. Будто стал чуть выше ростом, будто смог смотреть дальше, чем все остальные люди… Ну или кто вы там.

Создатель нашего мира — несправедлив и безумен. Будто нашим миром управляет соседский мальчик из "Истории игрушек". Хамоватый, злой, с брекетами, уф… От него ещё, наверное, пахнет неприятно, не знаю, вот такое впечатление о себе оставил, после встречи.

А видел я его в предсонном бреду, естественно похмельном. Когда он куражился, сжимал меня и ломал мои кости, как веточки. Когда он, в наказание, сделал так, что мой организм меня предал. Я поломался, стал приходить в негодность. Кожа огрубела, волосы поседели, а голос стал вечно гнусавым.

И вот в таком состоянии я и остался доигрывать свою жизнь, будто все вокруг ставит палки мне в колёса. Мне — нелюбимому ученику Бога и создателя. В момент, когда последние искры из моих глаз уйдут, не оставив и проклятого хвостика кометы, я и сам погасну, как дешёвая лампадка. Стану таким же, как и безумный человек. Перестану быть обычным.

Перестану и забуду. Забуду все, что связывало меня с бессознательным. Но пока помню лишь их — два серо-синих огонька, прожигающих насквозь мою глупую голову. Это была моя самая ценная награда. Приз безумцу, восторг моих томных дней, сны и мечты — все в этих огнях. Бессонные ночи над трактатом о порыве верности души моей — все это ради того, чтобы наконец утопить их в слезах. Подарить этим огонькам что-то такое, что помогло бы наконец проломить панцирь смущения и страха, освободив ручьи из жидких бриллиантов.

Я мечтал сказать все и сразу, запаковать это в могилу печатных страниц и отправить из сердца вон, да для всех, на показ. Чтобы каждый узнал, понял, принял и поверил мне, что я не лжец, а просто глупец. Воробей, что пытается взлететь до вершины Эвереста. Где нет воздуха, где замирает сердце от страха, но горизонт такой прекрасный, что страшно и представить. Насколько счастлива была бы глупая пташка погибнуть там. Задохнуться, сжаться, испепелиться — но только там! Чтобы раз и навсегда, красиво покинуть этот мир, прямо как я когда-то мечтал врезаться на фуре в вулкан, и чтобы магмой меня расплавило. Великому человеку — великая смерть, да?

Но оказалось все не так. Пытаясь казаться кем-то великим, я лишь застолбил себе место падали, с просроченной биркой. Безумного графомана, что сидит на площади в центре города с осколком кирпича на плитке. Сидит и рисует маленького воробушка, что любуется на мир с горных вершин. С тех, что не видели ещё следа такой птицы. С тех, где путь его дальнейшей жизни освещают лишь два серо-синих огонька, наполняющиеся бриллиантами, стоит ему начирикать их любимую песню.

И все это оказалось наигранной ложью вселенной. Расслабился, поверив ей. А как узнал правду — остыл и устал. Очень сильно выдохнул, произнес ёмкое матерное, и приземлился всем туловищем прям обратно, на дно, откуда видно звёзды. Откатился обратно до непонимания и безмолвия, утолив жажду страсти электричеством, металлом и стеклом.

2

А потом, достигнув дна вселенной я, наконец, уснул. Растворился в самый мягкий сон, забыв о имитации жизни и симуляции мира, предпочтя этому всему нечто реальное и осязаемое — сны! Великие миры и великие места, все то, до чего не додумался создатель, но уже придумал я. Это личное наслаждение, страх и страсть. Это первородный испуг и настоящие, ценные эмоции. Ведь ещё Платон говорил, что все иллюзорно, но лишь идеи реальны.

Во сне человек разнообразен весьма. Чуть ночь — и тысячи оттенков храпа разносятся по миру, от сопения, до басистого горлового пения. Особенно хорошо слышно это в плацкартных вагонах на длительных остановках, когда организм каждого нервничает и храпит, громко. Но стоит поезду-папе тронутся, и начнет он нас качать, как детишек, так засопим мы все сладко и уснем, погружаясь в мир сладких грёз, в которых мы фатально либо счастливы, либо трагичны. То, что создало наш мир возможно и не подозревает, что во снах мы доделываем его работу. Существо, озорной бедокур, шалун — создатель. Любитель колкостей, греха и травли. А я сам — лишь скромный последователь, который сквозь грёзы жалко прячется от истины.

Там, в мире моих снов, дозволено все! Ведь если никто не узнает и не увидит — то можно делать что угодно. В мире грёз, к сожалению, мне и довелось достигнуть того самого пространства абсолютной свободы, к которому я так долго стремился. Всю жизнь я путал его с шуткой, похотью, чревоугодием и жадностью, а оказалось, что все куда сложнее.

Мой истинный мир — мой замок, сотканный из кирпичей воспоминаний, башен лет и бойниц событий. Строя его с детства я нередко забывал про важные части этого замка, которые изрядно истрепались, либо же вовсе разрушились без моего присмотра. И когда я запускал туда людей, своих коллег по миру — несомненно был осмеян, и лишь на старте этой метафизической экскурсии был показательно любим.

Видимо, все ему завидовали, замку моему. Всем он так сильно понравился, что каждый захотел себе такой же.

Сроки поджимали, и в порыве активного строительства они забывали построить там комнатку для меня. Как серые подрядчики, обещали до конца, пока не кончились кирпичи, а вместе с ними и настроение играть со мной.

3

Как только ко мне пришло знание о выдуманном мире — границы размылись, оставив после себя разводы туманной субстанции на ветровом стекле судьбы. Все стало таким неважным, что хотелось зажмуриться так сильно, чтобы цветовые пятна на глазах перекрыли весь этот ужас общей радости. Имитация людей, имитирующих смех и преданность вокруг тебя. Тут, несомненно, хочется стоя поаплодировать создателю — ведь каждый из них прекрасно прописан в рамках имитации. И каждый непрост — требует аргументацию чему угодно. Ты всегда должен доказать, что любишь, что верен и привязан к своему близкому. А если ненавидишь — то непременно с целью. Баг системы лишь в том, что наши воспоминания и чувства совсем не идеальны. На короткой дистанции коллегам по планете всегда запоминается только плохое, сколько бы ни было хорошего, и наоборот — на длинной дистанции мозг отсеивает плохие мысли и воспоминания, оставляя лишь тупую, как боль удара битой, радость. Счастье в виде лёгкого прихода, любовь наркотиком носится по венам, и все это ради его величества дофамина, на который нас так резво подсадили ещё с малых лет.

А с неба нам светят не газовые шары, а нарисованные каким-то чудаком звёзды на глубине тьмы заснувшего неба. Вымышленные, искусственные, но уже такие родные, будто подмигивающие лично мне с полотна небес.

4

Цивилизация имитаций развилась очень сильно и стремительно, в том числе и благодаря вере.

Я верю в высшие силы и великое существо, создавшее нас. Но как появилось это все? Как же человек начал верить в сверхъестественные силы? Не имея никакой доказательной базы за спиной, я твердо считаю, что цель была всего одна — защита. Защита собственного разума от ненависти, лжи и предательства, противопоставляя этому что-то высокое, духовное, способное любить и чтить тебя такого, какой ты есть, без условий. Так называемая "безусловная любовь", какой любят родители.

Хотя нет, доказательства у меня все же есть. Если все вокруг нас это обман и иллюзия, то, в этом и только в этом случае, может существовать абсолютно что угодно. Гороскопы, знахари, провидцы или оракулы, сверхъестественные силы и прочее. В имитируемом мире это все имеет место быть.

А значит, следует обращать внимание на все возможные знаки судьбы… Как же сложно…

Я обратил на это внимание, когда до чёртиков начал бояться цифр. В прошлом году я сломал руку, и перелом принес мне очень много неудобств, из-за которых мне пришлось долго вставать опять «в строй». Я уже был готов делать что угодно, лишь бы снова накинуть ярмо на шею и обеспечить себе выживание. Очень много переживал, буквально места себе не находил. Друзья сделали все, чтобы я не чувствовал одиночества, за что им огромное спасибо. Помимо этого, я впервые ощутил беспомощность и зависимость от ситуации.

Зависимость от цифр же пришла вместе с этим. В кафе, за несколько часов до перелома мне выпал заказ номер 666. Я ухмыльнулся, положил талончик в карман и пошел дальше по своим делам. А теперь, вспоминая об этом я начал видеть цифры повсюду. В каждой этикетке, номерах машин и ценниках — я вижу шестерки и не могу оторвать от них взгляд. Они начали влиять на принятия моих решений, и мне это совсем не по душе.

Раньше я боялся только женщин и собак, теперь же боюсь ещё и цифр. Страшно жить мной, скажу я вам.

И вот, появляется идея о симуляции, в которую отлично вписывается влияние внешних знаков и понятие "судьбы" в целом. Странно …

5

Майские фестивали наполнены сумасшествием, но таким, приятным глазам и телу. Созерцание величин, больших и малых. Зрелище, которое тебе запрещено, но если никто не узнает — то любуйся. Вот и жить я начал, как на майском фестивале.

Кажется, схожу с ума и сдохну скоро, но все равно пытаюсь всем вокруг что-то доказать. Что вселенная — рисунок звёзд и природы талантливым ребенком, а мы — симуляция, нелюбимые дети создателя. Жизнь состоит из испытаний, и когда наконец ты находишь из них выход — приписываются граничные условия и всё, ты снова связан по рукам и ногам. Раб системы и обстоятельств, подсос культуры, вечный мертвый ребенок во взрослом теле.

Сегодня я мёрзну. Думаю. Оживляю собственные воспоминания. Мои воспоминания заложены в мелочах. В дисках с музыкой, в маленьких фигурках и вкусняшках. Вот, например, воздушный рис — я его обожал в детстве. А потом отравился, мама сказала, что им. Но на самом деле он вовсе не при чем, но запомнил, что рис — это плохо, с тех пор не ем.

Или вот, например, шоколадные шарики. Шоколадные шарики с молоком — это вкусно. Но они разные бывают. Бывают со львом, или с зайчиком — и это невероятно. Так много всего необычного, в таких, казалось, обычных вещах.

А бывают такие, со вкусом…. Как сказать то? Это похоже по вкусу на утро перед экзаменом, на час пик в метров на вторник или на ситуацию, когда ждёшь зимой в подъезде, пока ключи принесут. Вкус десяти шагов до рая.

Вот такие были и те колечки, мерзкие, безвкусные и странные. Со вкусом разочарования и голых отрубей. Казалось, тогда они были самые вкусные…

Когда я был молод — сбегал в другой город ради девушки. Денег не было, поэтому я взял на сутки из еды все, что было дома, а именно — эти дурацкие шарики. Я был на вокзале, сидел у кофейного аппарата. Так случилось, что моя карта на метро истекала, и все, что мне оставалась — это до двенадцати ночи доехать до вокзала и ждать утра на вокзале. В компании этих самых шариков.

И неужели эти воспоминания тоже пластиковые? Неужели то, что я чувствовал тогда — это ложь? Выдуманная, прописанная кем-то судьба? Не смотря на обстоятельства — я тогда был абсолютно счастлив. В компании гитары и шоколадных шариков прошел ту ночь, создав себе воспоминания на жизнь вперёд. И это ведь не приснилось, было на самом деле.

А если все правда… Все эти гипотезы о том, что, засыпая мы перезагружаемся… Или то, что каждый раз в ситуации, близкой к смерти мы действительно умираем и продолжаем существовать в параллельной реальности, где шарики уже совсем не такие вкусные, и та девушка к нам холодно относится, и сами мы — плод чьей-то больной фантазии.

6

Крик о помощи очень плохо слышен, если кричать его из лужи. Все отлично его слышат, если ты про кричишь это сверху. Если ты сидишь выше людей, то все тебя слышат и видят, ведь ты им интересен. Ты удобен, а может даже и талантлив. В нашей симуляции ты обязан быть полезен. Лишь после того, как ты оказался пару раз приятен или полезен — тобой заинтересуются, как человеком. Грубо говоря ты зарабатываешь очки, которыми потом расплатишься за диалог или взаимную помощь. Да, грубо и странно, но до безумия просто.

А если ты персонаж низший, то автоматически становишься очередной запиской в "Собачьем кайфе», нужным разве-что посмеяться, или вспомнить, каким раньше ты был.

А ты был гордым, великой фигурой на горизонте жизни многих людей. Интересен, красив, строен и приятен. А сейчас — что это? Морально скомканный кусок плоти, обозванный обществом гадким словом «знакомый». Абсолютно ничего не значащий. Ты, возможно, наивно думал, что идешь с кем-то рука об руку, но, как оказалось, ты был лишь очередной ступенькой. А оборачиваясь на прошлое ты понимаешь, что никогда ты и ни с кем рука об руку то и не шел.

И я понял, наконец, что все, что имеет смысл в этой спрограммированной судьбой жизни — это мой маленький салют. Прямо как в той песне. Моя жизнь — это салют. Не такой яркий, как у многих, но это мой личный маленький праздник. Где я — самый большой и самый главный. И все со мной рядом, в единении. Обнимаются и смотрят на небо. И все вокруг — влюблены во всех и каждого. Все счастливы, и никто не уйдет обиженным. Больше никогда и никто…

Мутный разум и глаза как у ребенка — это все, что у меня осталось. Но это моё, личное, только для меня. Мой маленький салют.

7

Я смотрел на горизонт и понял — что вот он, неоднозначный и глупый конец моей глупой и бездарной. Гнавшись за мыслями о ненастоящем я так и не заметил настоящего, отчего потерял всяческий смысл дальнейшей погони.

Глупо, некрасиво внутри, но чертовски прекрасно снаружи. Я смотрел на реку, памятник Петру 1 вдалеке, стройку и огоньки улиц и Третьяковской галереи, которые заканчивались где-то в неосязаемой дали. Как хотелось бы сейчас прыгнуть и улететь вдоль этой реки, чтобы резко и разом стать выше всего этого. Выше скромных и почти мертвых московских деревьев, выше башенных кранов и даже выше корабля Петра. Лететь вдаль, и больше никогда не позволить себе такой роскоши, как мысли.

Никогда.

И я взлетел. Ночью. Вдруг, внезапно. Прямо над рекой, от которой ещё доносился весенней прохладой. Я летел, и думал о маме с папой. О друзьях и о сестре. О многом… И вдруг — в голове стало пусто. Все будто наполнилось густой смоляной жидкостью, небесно-чёрной.

Я охладел ко всему. Глупости в голове первые секунды пытались протиснуться сквозь эту чернь, но, как и я, довольно быстро сдались. Я летел прямо над темными улицами, быстрее птиц. Внизу барахтались люди, а я летел. Вперед, к тому, чего еще никто не знает.

8

Рано утром, перед учебой обязательно привезу свою давно не новенькую гитару в твой двор. Буду тащить её через весь город, случайно ударяя ее углом о стены и сонных прохожих. А по пути к твоему дому куплю розочку в целлофане, мечтая, что однажды это станет большим букетом.

Встав за углом буду ждать тебя. Пока твоё серенькое, как мышка, пальто промелькнет в сыром утреннем воздухе. Подбегу к тебе сзади, схвачу, положу тебя на плечо, и не взирая на крики потащу за трансформаторную будку. Ты узнаешь меня, и то ли от истерики, то ли от счастья нервно засмеешься, примешь розу и обнимешь. А я достану гитару и буду петь самую пошлую в мире песню, что сыграна на четырех аккордах. Про твой красивый дом, про дождь, и про участкового с пивом.

Хотел ведь другую песню, и чтобы номер этажа я в ней изменил, и похоже было на тебя, но не успел за ночь, от того не выспался, и глазами красными пытаюсь убедить тебя, что счастлив с тобой.

И чтобы ты, как в песне старой, согласилась на рай в шалаше, если терем с дворцом кто-то занял. Теперь каждый ангел знает эту песню, ведь я её пою постоянно.

И взлетев с ними ввысь пойму я, что был уже велик. Ангелы отнесли меня туда, на край седьмого неба.

Там мы рисовали ее портрет сидя на полу бездушной квартиры, под пошло прикрытым бетонным монолитом небом. Весенним небом, полного звёзд и неизвестно куда летящих в самолётах людей. Кажется, что каждой новой неумелой линией она перечеркивала моё детство, завораживая призрачным сиянием взрослой жизни, которой я так сильно боялся.

Её плечо было слишком близко от моего подбородка, и я не мог не податься искушению упереться в его косточку. Хрупкое создание, малюющее автопортрет весьма неумелыми, посредственными линиями, но даже в этом художественном и архитектурном бреду она оставалась желанной. Здесь, на холодном полу миром и Богом забытой съемной квартиры где-то на краю мира.

Расстояние от моего подбородка до её плеча измерялось лишь толщиной её свитера, в физическом понимании. Но на самом деле между нами всегда была непреодолимая, воздвигнутая кем-то то ли злым, то ли непонимающим стена, что отдаляла нас. Видеться мы могли лишь в избранные дни, когда мне снова снился этот момент.

Где я. И она. На холодном полу создаём нечто прекрасное. И во сне меж нами нет ни стен, ни дурацкого свитера.

Я стал великим кем-то. Лишь тогда, когда вышел из игры, под названием жизнь. Покинул симуляцию, погрузившись в вечный сон.

Где лишь я. И моё счастье.

И теперь точно навсегда.