Марина Цветаева. Письма 1933-1936

Материал у меня невероятный. Когда-нибудь за меня ВСЁ скажут мои черновики. Пишу разведенными чернилами[134].

Печ. впервые. Набросок письма хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 77 об. — 80).

25б-33. Неизвестному

<4 апреля 1933 г.>[135]

Дорогой Ж.[136], и вот еще одна среда, день Гермеса, от Гермеса ли идет герметический[137] (замкнутый, закрытый, таинственный, запечатанный [sic]). Когда увидимся и как? Может бы<ть> в этот раз Вы придете? Или как если бы <оборвано>.

Печ. впервые. Набросок письма хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 80). Написано по-французски. Публ. в пер. В. Лосской, расшифровка черновика выполнена К. Беранже.

26-33. Г.П. Федотову

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

6-го апр<еля> 1933 г., четверг

                         Дорогой Георгий Петрович,

Постарайтесь мне продать несколько билетов, а?[138] Такие отчаянные пасхальные и термовые дела. Цена билета 10 фр<анков>, посылаю пять. Знаю, что трудно — особенно из-за Ремизова[139] — но — попытайтесь?

Умоляю возможно скорее прислать мне тему Вашего выступления, необходимо, чтобы появилась в следующий четверг. Некоторые уже поступили, но нельзя же — без Вас![140]

ОЧЕНЬ прошу.

Только что РАДОСТНОЕ, НЕВИННОЕ СОГЛАСИЕ РУДНЕВА САМОСТОЯТЕЛЬНО ПОРТИТЬ МОЮ ВЕЩЬ (ВОЛОШИНА).

Милый Макс! Убеждена, что с своей горы[141] («БОЛЬШОГО ЧЕЛОВЕКА» — так будут звать татары) с живейшей и своейшей из улыбок смотрит на этот последний «анекдот».

— Ну* вот.

_____

Вся эта история с Рудневым и Волошиным называется: ПОБЕДА ПУТЕМ ОТКАЗА[142] (моя — конечно!)

А нет ли ХУДОЖЕСТВЕННОГО, ПИСАТЕЛЬСКОГО БОГА, МСТЯЩЕГО ЗА ТАКОЕ САМОУПРАВСТВО?

_____

Умоляю — тему!

                                        МЦ.

Впервые — Новый журнал. 1961. С. 171–172. СС-7. С. 433–434. Печ. по СС-7.

27-33. Г.В. Адамовичу

<Апрель 1933 г.>[143]

                         Милый Георгий Викторович,

Есть отношения, которые могут существовать только хотением. Таково наше с Вами. При малейшей попытке осуществиться она рушится, то есть превращается в ряд (когда очень болезненно, это уже — по степени чувств) — недоразумений и несовпадений — никогда не договоренных! Убеждена, что мы оба осуждены всегда спорить — и оспаривать друг друга ибо всё разное, всё в сознании разное.

То есть мы с вами всё по-разному осознаем. Но оснознание — только по*лбеды. Но кроме осознания вещи есть еще наше, от нее, волнение. Так во*т, я хочу Вам сказать, что Вы та* «вещь», от которой я неизбежно — как отчего-то чуждо-родного, чужеродного <поверх слова: в другом смысле>, волнуюсь — может быть ассоциации с моей собственной молодостью, не знаю <письмо оборвано>

Печ. впервые. Письмо (черновик) хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 89 об.).

28-33. С.Н. Андрониковой-Гальперн

Clamart (Seine)

10, Rue Lazare Carnot

16-го апр<еля> 1933 г… Пасха

                         Христос Воскресе, дорогая Саломея!

Все совсем просто — как во сне, и я поняла это сразу как во сне — без фактов, которые меня всегда только сбивают.

Вы ушли в новую жизнь, вышагнули (как из лодки) из старой — (м<ожет> б<ыть> с берега в воду это неважно, из чего-то — во что-то) и естественно не хотите ничего из старой: а я из старой, вернее — мое явление к Вам на пороге — из старой, со старого порога. Это проще простого, и я это глубо*ко понимаю и, больше, — Вам глубо*ко сочувствую: я сама бы та*к. И только так и можно.

И никакие человеческие «предположения» меня не собьют. Обнимаю Вас.

                                        МЦ.

Впервые — СС-7. С. 1 56. Печ. по СС-7.

29-33. Неизвестному

<Между 20 и 23 апреля 1933 г.>[144]

Видя, как мало интереса проявили Вы к моей истинной жизни, к истинной мне, то есть к моему творчеству (а более чем двадцатилетняя работа по праву именуемая делом души), я увидела, что я на пути низведения себя к чему-то (очень незначительному), предназначенному для Вашего личного пользования — а я себя чувствую чем-то более значительным, я не увижу Вас больше, о чем первая же и сожалею.

Будьте любезны, дорогой Ж., занести мою рукопись к М<аргарите> Н<иколаевне>[145], куда я зайду за ней. Она мне срочно нужна.

Прощайте.

                                        МЦ.

Чувствующая себя в полном смирении — величиной значительной и для великого предназначения —

II вариант

Я начинаю одну большую работу[146], и поскольку уйду в нее целиком, боюсь, что как собеседница я для Вас потеряна.

Подождем нашей следующей встречи, — если до тех пор не встретимся случайно, — когда я буду более пустой, менее собой, и, следовательно, более легкой в обращении и выносимой. <…>

Самые сердечные пожелания и к Вашему уединению, и к Вашему путешествию, и всего самого прекрасного и доброго в Вашей будущей жизни в течение (ибо всё течет!) лета — этого и следующих.

Будьте любезны передать мою рукопись М<аргарите> Н<иколаевне> перед отъездом, тотчас как сможете, она мне срочно нужна.

Впервые — НЗК-2. С. 378, 380. Печ. по тексту первой публикации. Письмо написано по-французски. Пер. Е.Б. Коркиной.

29а-33. Неизвестному

Я ничего не знаю о Вас. Я знаю, что у Вас славные родители, на которых Вы не похожи. Я знаю, что Вы были готовы меня полюбить. И знаю также, что Вы — как большинство до Вас не выдержали испытания любви (моей любви) — что Вы находите меня слишком пылкой, это Вас охлаждает, — бурно растущей, Вы же минувший <под строкой: сдержанный>, — слишком живой, Вы же мертвы.

Я помню всё. Вы, вероятно, ничего.

Это мое последнее письмо: Будьте здоровы! Развлекайтесь! Я больше Вам не напишу.

Вам нужно бесконечно-меньшее, а главное — бесконечно-худшее (5 мая 1933).

Впервые — НЗК-2. С 386–387. Печ. по тексту первой публикации. Письмо написано по-французски. Пер Е.Б, Коркиной.

30-33. Б.Л. Пастернаку

<Начало мая 1933 г.>[147]

Борис, родной, получила от Аси вид Музея с известием о смерти брата[148]. Музей снят сверху, перед ним дом с крестиком: с пометкой: дом где живет Б<орис> П<астернак>[149] ——. И, осознавая всё как-то сразу — приняла тебя, Борис, в свою семью.

Впервые — Души начинают видеть. С. 542. Печ. по тексту первой публикации.

31-33. Е.Г. Голицыной[150]

                         Графиня,

Пишу Вам после встречи с В.А. Сувчинской, от которой я узнала, что Вы ищете воспитательницу к Вашим детям[151]. Хочу написать Вам о своей дочери: ей 19 лет[152], она прекрасно говорит по-русски (москвичка) и по-французски, ибо в Париже уже с 12-ти лет, серьезная и все-таки веселая, дети ее обожают все без исключения и она их очень любит. Характера совершенно уравновешенного без всяких сюрпризов, с ней жить легко. Рожденный такт,

Пишу Вам это совершенно спокойно, ибо 1) это же Вам скажет каждый, а м<ожет> б<ыть> и больше 2) п<отому> ч<то> все эти ее качества совершенно не в порядке родства со мной, на к<отор>ую она мало похожа. Она напр<имер> от детей никогда не устает и сама ищет их общества, так же как они — ее, чего не могу сказать о себе. Сто*ит ей войти в дом, как дети уже от нее не отстают. Это рожденный дар. Кроме того, совместно со мной воспитывала своего брата (няни у нас никогда не было) к<оторо>му сейчас 8 лет и знает всё, что нужно детям, все обычаи и навыки, и знает их лучше, чем из книжки.

Здесь ее усиленно приглашают в русско-франц<узскую> <нрзб> системы Монтессарио[153], но я ее не отпустила из-за нищенского вознаграждения, не оправдывающего целодневную занятость.

Да! умеет отлично вязать (на спицах) и очень любит. Это в доме удобно.

Сейчас кончает франц<узскую> школу Arts et Publicit*[154], где по трем предметам — иллюстрации, гравюры и литографии идет — первая. Рисует и пишет (по-франц<узски> по-рус<ски>) восхитительные детские книжки. Ваши дети будут с ней счастливы.

Если бы мое предложение Вам подошло оговорю только одно: возможность ей хотя бы час в день (лучше бы полтора, можно вечером) работать для себя, т. е. рисовать и работать по дереву. Она настолько исключительно одарена, что было бы жалко бросать и настолько продвинута, что может работать самостоятельно, посылая свои вещи своим профессорам в Париж[155]. (Ее, напр<имер>, единственную среди учениц да еще в кризис да еще иностранку негласно освободили от платы).

Теперь скажу Вам, что Вы меня немного знаете, что я была у Вас однажды в гостях с Кн<язем> Свят<ополк>-Мирским и сохранила о Вас и Вашем доме самые сердечные <над словом: чудесные> воспоминания[156].

Помню, что вы играли на арфе. Помню еще, что Ваши дети были еще совсем молодыми[157] (начало февраля 1926 г. — итого восемь лет назад!)

Шлю самый сердечный привет Вам и графу[158].

                                        МЦ.

— Если у Вас даже кто-нибудь есть — ничего, Аля с местом не торопится — а если бы у Вас что-нибудь изменилось — известите. Я все равно ее не отпущу к незнакомым, а зарабатывает она пока, дома, вязкой и рисованием.

Забыла Вам сказать очень важную вещь: она совершенно-здорова и не болеет ничем.

Зовут ее Ариадна Сергеевна, но так ее, пока, еще никто не зовет, а зовут Аля — на что она не только не обижается, но чему — радуется.

Вот и всё пока.

9-го мая 1933 г.

Печ. впервые. Письмо (черновик) хранится в РГАЛИ (ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 23, л. 91 об. — 93).