Владыка морей ч.2

— Ты даже не представляешь, насколько,- криво усмехнулся Владимир. — Но это будет наша с тобой тайна. Если хочешь жить хорошо и сытно, будешь служить мне. Моргни, если понял.

Шишка испуганно моргнул, а Владимир покровительственно потрепал его по щеке.

— Вот и молодец! Умный мальчик. Я так и знал, что мы с тобой поладим.

1 В реальной истории Амр ибн аль-Ас вышел из Палестины с отрядом в 3,5 — 4 тысячи человек. После взятия Пелузия к нему примкнули племена синайских бедуинов, а потом подошла подмога под командованием аз-Зубайра, двоюродного брата Пророка Мухаммеда. Позже к нему присоединились отряды египтян-монофизитов. Так что мнение о том, что Амр ибн аль-Ас завоевал пятимиллионный Египет с такой крошечной армией, является глубоко ошибочным.

2 Копт (или кубт) — так арабы называли коренных египтян. Румами называли всех других ромеев, особенно греков.

Глава 29

Январь 640 года. Окрестности Пелузия.

Айсын вглядывался в предрассветную тьму. Вглядывался и вслушивался. Арабы должны погнаться за обнаглевшими до крайности нубийцами. Иначе просто не могло быть. Игра затянулась. Пелузий в осаде уже месяц, и арабы не собираются снимать ее. Летучие отряды легкой конницы устраивали обстрелы, находя бреши в графике патрулей. Этих брешей с каждым днем становится все меньше. И все чаще конницу египтян прогоняют от лагеря прочь, не давая приблизиться на расстояние выстрела. Впрочем, арабы, конечно, двужильные, но они не могут не спать целыми ночами. Они не могут безостановочно патрулировать огромный лагерь. И они должны что-то есть. Тут, в округе еды нет, а значит, запасы проса, фиников и сушеного мяса скоро должны закончиться. Старик Амр не станет посылать за едой в Палестину, он не захочет унижаться перед Муавией. Он должен взять ее здесь, как положено воину. Но он пока медлит. Опытный воин понимает, что отряды, которые пойдут за зерном, просто перебьют поодиночке.

Каменистая желтоватая земля была сейчас покрыта сочной травой, ведь Нил только-только вошел в свои берега, напитав влагой прокаленную солнцем пустыню. Заросли акации, которая только и выживала в этих суровых местах, укрыли своими ветвями немалый отряд. Это дерево всегда росло вдоль вади, сухого речного русла, что наполнялось только во время редких здесь дождей. Это лишь для пришельца пустыня ровная, как стол. Она изрезана балками, каменистыми оврагами и следами ручьев, что текли здесь когда-то. Тут и там разбросаны урочища неприхотливой местной растительности, которая жадно тянет воду, пытаясь напиться впрок, чтобы пережить палящее лето. И таких урочищ здесь была уйма, и все они пестрели яркой густой зеленью, такой чужой и редкой в этих неприветливых местах. Тут-то, в трех милях от Пелузия, и ждал конный отряд под командованием турматарха Айсына. Он пошел в этот рейд сам, пытаясь понять нового врага, незнакомого, умелого и бесстрашного.

Легкая дрожь земли передалась Айсыну через гладкий шелк конских боков. Скачут! Он поднял руку. Две сотни всадников-болгар вскочили на коней, натягивая луки. Они ударят в тыл арабам, которых свяжут боем полсотни нубийцев. Таков был план, и этот план осуществился прямо сейчас. Нубийцы, которые подошли к самому урочищу, повернули вдруг коней и с истошным визгом бросились на арабов, потрясая копьями.

— Рано! — сказал Айсын, удерживая своих всадников. — Рано… Рано… Вперед!

Две сотни болгар вырвались из зарослей, натягивая луки. Их стрелы полетели в арабов, и те начали валиться под копыта собственных коней. Полусотня мусульман, вооруженных копьями и мечами, не соперник двум сотням болгар и нубийцев. Луков у них было мало, да и били арабы из них куда хуже, чем люди степи.

Айсын, в короткой кольчужной безрукавке, едва уклонился от удара копья, которое лязгнуло железом по железу, и рубанул с оттяжкой замотанного в бурнус всадника с горящими нездешним блеском глазами. Всадник, баюкая разрубленную руку, упал на гриву коня, а лицо его стало серым, с землистым оттенком. Арабам не продержаться! Уж слишком их мало! Веселый, пьяный кураж затянул Айсына вглубь схватки, где он, потомок многих поколений степных аристократов, рубил, топтал и колол… И лишь конские бока, которые вновь передали его коленям дрожь земли, заставили его повернуть голову.

— Отходим! — хрипло заорал он. — Быстро! Быстро!

Лава арабских конников полумесяцем охватывала поле боя, и Айсын с горечью осознал, что это не он готовил засаду. Засаду готовили на него. И он видел абсолютно ясно, что его две сотни сейчас просто втопчут в землю, потому что… Потому что он просто молокосос и самоуверенный дурак, который посчитал себя умнее, чем он есть на самом деле. Именно эта мысль мучила его, когда полумесяц врезался своим центром в толпу болгар, многие из которых в горячке и не заметили, что попали в западню. Крылья же полумесяца начали разворачиваться вперед так, словно хотели задушить воинов Египта в своих объятиях.

— Уходим! — орал Айсын, снова дернув из колчана лук. У них всего один шанс. Всего один. Только в этом люди степи превосходят людей пустыни.

Его слышали единицы, только те, кто был рядом. Огромная масса людей и коней разворачивалась медленно, слишком медленно, скованная боем с полусотней смертников-арабов, многие из которых уже попали сегодня в рай. Многие из них стали сегодня мучениками, чтобы не дать уйти врагу. Кое-кто из воинов Айсына ввязался в сражение, уже понимая, что это бессмысленно. Они гибли на глазах, потому что арабы бились умело и зло. Легкая конница редко вступает в ближний бой. Ее оружие лук и стрелы. У самых богатых всадников есть меч с клеймом мастера Лотара, у состоятельных — клинок местной выделки, а остальные обходились обычной булавой. Булава зачастую была просто выточенной из крепкого дерева дубинкой. А потому, когда ударили арабы, то лишь резвость коня могла спасти такого воина.

Айсын повел остатки своего отряда на прорыв, засыпав стрелами фланг арабского войска. То самое острие полумесяца, которое вот-вот готово было замкнуть кольцо окружения. Там, сзади, еще отчаянно резались нубийцы, которые надели на руку легкие круглые щиты. Они не смогли уйти, волны врагов уже захлестнули их. Свирепые жилистые парни в бою на копьях не уступали арабам, но их кони были куда хуже. Коренастые кобылки мусульман, немыслимо резвые и выносливые, с задорно поднятыми хвостами, наскакивали на них, слепо повинуясь хозяину, а потом отпрыгивали в сторону, не давая ответить. Чудно! Арабы не любили воевать на жеребцах. Но и этому было свое объяснение. Кобыла, как и любая женщина, куда выносливей мужчины. А потому арабы, искушенные в искусстве такой войны, измотали отважных нубийцев, перебив их всех до единого. Перебили они и болгар, которые не успели ускользнуть вовремя, и не меньше сотни их было изрублено, пока Айсын собирал остатки своих людей. Огромная масса всадников уже разворачивалась в его сторону, выстраиваясь для погони. Арабские лошади куда резвее и выносливее степных коней, непривычных к сухому воздуху и песку, забивающему нос. Они не дадут уйти остаткам его отряда.

— Держать двадцать шагов! — крикнул Айсын. — Уходим на юг!

— Почему не по руслу старой реки? — удивились воины. — Мы же шли там!

— Там нас уже ждут! — крикнул Айсын, спуская тетиву лука в самого первого всадника, который приблизился на расстояние выстрела. Рубаха из домотканой верблюжьей шерсти — плохая защита от стрелы, и всадник упал на круп лошади, всплеснув руками, словно в удивлении. С такого расстояния сын степи не промахнется, даже если ему придется развернуться назад, стреляя на полном скаку. Арабы так не умели, и это была последняя возможность уцелеть.

Болгарские всадники уходили в сторону от той дороги, по которой пришли. Они пойдут по широкой дуге, подпуская арабов на расстояние выстрела. Те уже выстроились для погони, поставив вперед всадников на самых резвых конях. Они измотают болгар, навязав им свой темп. А потом из арьергарда подтянутся те, кто берег своих коней, и гонка начнется снова. Те же, кто до этого скакал первым, уйдет в тыл, давая лошади отдых. Три-четыре таких волны, и кони болгар просто падут от усталости. Это понимали все. И все знали, что нельзя допустить две вещи! Нельзя позволить прижать себя к зарослям у реки и нельзя позволить загнать себя в русло вади, по которому они пришли. Айсын оказался прав. Там, уложив своих верблюдов, уже стояла на одном колене пехота, подняв копья. Так с незапамятных времен делали римские легионеры, когда ждали своей очереди пойти в бой. Так делают и арабы, которые стояли с римлянами в одном строю сотни лет кряду. Десять шеренг ветеранов для легкой конницы совершенно непроходимы. Ведь от стрел защищают большие плетеные щиты, а грудь обезумевшего от скачки коня примет острие копья, которое воин упрет в землю. Но даже это случается исключительно редко. Лошади болгар, увидев лес копий, просто начнут замедлять ход, не слушая всадников, а в это время сзади подойдет конница арабов и раздавит их своей массой. Воинам Египта не уйти из сухого русла, потому что стены его почти отвесны.

Именно эта картина ярко вспыхнула в изуродованной голове потомка многих ханов, и он повел своих всадников кружным путем, сберегая дыхание коней. Двадцать шагов! Держать на расстоянии выстрела! Не ближе! И бить наверняка! И пусть Великое небо спасет сегодня своих сыновей! Они принесут ему богатые жертвы. Если останутся живы…

* * *

В то же самое время. Братислава.

Рождество и Новый год с каждым разом отмечали все веселей и затейливей. Если раньше все сводилось к банальной пьянке и набиванию брюха, то теперь в городе появились скоморохи, мимы и даже бродячая труппа индусов, которая приехала с гастролями из Александрии. Бедолаги, которым надо было как-то жить, собрались в вместе и поехали на гастроли, собирая по пути все ярмарки, боярские усадьбы и даже купеческие свадьбы. А как они могли пропустить Новый Год в столице, когда мающиеся от зимнего безделья горожане так охочи до зрелищ? Здание театра, который все еще был деревянным, не пустовало ни вечера. Сегодня давали трагедию, завтра народ валил на выступления йога или факира, а послезавтра полуголые танцовщицы соберут полный зал и зажгут под жадными взглядами вожделеющих экзотики бояр и купцов. Так они рассчитывали дотянуть до лета, чтобы потом, поднявшись вверх по Дунаю, посетить Вену, Драгомиров и Новгород, где как раз целый месяц будет бушевать Большой торг.

Этот год станет особенным. Впервые специи пойдут из Индии, минуя старинные пути. Не получит своих обычных доходов Персия, недосчитаются своих денег купцы из Йемена и Мекки. Изрядно потеряет казна Константинополя, ведь именно там раньше оседали главные потоки пряностей, а вовсе не в Тергестуме, как теперь. Именно Тергестум на глазах становится главным перевалочным складом заморских товаров, а вовсе не столица ромеев, как раньше. И такие тектонические перемены в потоках специй и золота не останутся незамеченными. Ну год, ну два, ну три… А потом даже до самого недалекого дойдет, что с этим нужно что-то делать.

— Думается мне, государь, что мы пытаемся проглотить кусок больше рта, — хмуро сказал Звонимир, а Горан согласно кивнул. Он тоже умел анализировать поступающую информацию.

— И за меньшее войны начинали, — кивнул он снова. — Еще года два, и Ираклий на нас пойдет. У него просто выбора не останется.

— А потом арабы ударят всей силой, — поддержал Звонимир. — Им этот канал как кость в горле будет. Там же все купцы разорятся. От Йеменской Аданы до Антиохии. Халиф не потерпит этого. Он не для этого весь Восток в один кулак собрал.

Серьезный разговор в очередной раз прервал грохот двери, которую распахнула торжествующая княжна Видна, что стрелой подбежала к отцу, оставив няньку бледнеть у входа.

— Опять? — укоризненно посмотрел на служанку Самослав, обнимая пятилетнюю дочь, вцепившуюся в него мертвой хваткой.

— Прости, княже, — белыми от ужаса губами прошептала баба. Князя она опасалась не слишком, а вот боярина Горана, сидевшего тут, перепугалась до колик. — Да рази ж удержишь ее светлость? Ну, чисто пардус охотничий бегает. Не угнаться за ней никак.

— Ладно, — махнул князь рукой. Он уже привык к чудачествам дочери.- Свободна. Я ее сам к матери отведу. Вот ведь непоседа!

— На горку хочу! — громко сказала княжна, не обращая внимания на бояр, хмыкающих в усы. — Ты обещал, что на санках меня покатаешь!

— Давай тебя мама покатает? — совершенно серьезно спросил Самослав. — Я занят немного. А, дочь?

— Ты обещал! — возмущенно посмотрела на него Видна. Огромные голубые глазищи, непонятно как поместившиеся на ее кукольном личике, выражали недоумение и обиду. — Тебя молния убьет, если не пойдешь! Мама говорит, что тех, кто обещает и не делает, молния убивает! Я не хочу, чтобы тебя молния убила! Я хочу живого тебя, медовое пирожное и покататься на санках!

— Тогда сиди тихо, как мышка, — серьезно сказал ей Самослав. — Если до конца разговора не произнесешь ни звука, мы пойдем с тобой на горку.

— Угу, — промычала княжна и крепко прижалась к его груди. Это была их игра, и ее правила она знала. Она не скажет теперь ни слова, и не пошевелится даже, чтобы не помешать серьезному разговору.

— Ираклий никуда не пойдет, — покачал головой Самослав, вернувшись к беседе. — А вот арабам да, этот канал не понравится. Им придется либо всей силой обрушиться на Египет, либо проложить сухопутный коридор в Индию через Парс и Макран. Наша задача — направить их именно по второму пути.

— Морем путь дешевле и быстрее, государь, — испытующе посмотрел на князя Звонимир. — Да и Персия еще сильна.

— У нас выхода нет, — покачал головой Самослав. — Если отдадим Египет, наши внуки будут арабов под Братиславой встречать. Они усилятся неимоверно. Через пятьдесят лет все море под ними будет, а мы снова нищими лесовиками без торговли станем.

— Да быть того не может! — Звонимир откинулся на спинку стула, не скрывая изумления. — Халиф Умар говорит, что человек в море — все равно что червь на доске, несущейся по бурной реке.

— Ему на смену придут другие, — пожал плечами Самослав. — Не такие, как он. Продуманные, жадные и радеющие больше о заработке, чем о вере. Умар, что ни говори, свято верит в то, что делает. Вы понимаете, почему арабы побеждают?

— Не слишком, государь, — поморщился Звонимир. — Ничего в них такого особенного нет. Халид ибн аль-Валид как полководец необыкновенно хорош был, но его больше нет, а натиск арабов все равно продолжается. Они колотят ромеев с персами в хвост и в гриву.

— Любая идея, — пояснил князь, — даже самая странная и непривычная, оживает, как только люди становятся готовы за нее умирать. Понимаешь, Зван? Мусульмане готовы умирать за то, во что верят, и потому побеждают.

— Может, боярина Деметрия в Египет послать? — испытующе посмотрел на князя Горан. — Там не все гладко, княже.

— Если пошлем туда Деметрия, то это будет победа Деметрия, — отрезал Самослав. — Мой сын — наследник. Ему править. А значит, и побеждать должен он сам.

— Тебе видней, — согласились бояре. — Но своих людишек мы в Александрию все равно пошлем. Человека три-четыре. Мы их там чиновниками поставим. Там много еще нестроений, государь. Особенно в войске. Египтяне с ромеями грызутся, даны простых людишек обижают… Много жалоб поступает на их самоуправство. Наглеют северяне. Чувствуют, что нужны нам. Так что пошлем туда людей!

— Посылайте, — кивнул князь. — У меня на сегодня все! Пойдем, дочь!

— Я тоже к княгине иду, государь, — сказал Горан. — Служанку она заказывала. Так я ей целых двух нашел. Чистое золото, а не бабы.

— Ну, нашел и нашел, — равнодушно ответил князь. — Мне-то зачем про это рассказываешь?

— Так это именно этих баб мы по твоему поручению искали,- ответил старый боярин, когда они шли по коридорам дворца. — Всю Тюрингию перетрясли, Баварию и Норик. Мои люди задницы до мослов сбили, пока нашли их.

— Эти, что ли? — князь удивленно посмотрел на двух здоровенных женщин, ростом чуть повыше его самого, что переминались с ноги на ногу у входа в покои княгини Людмилы. — Однако!

Мать и дочь надолго притянули его взгляд. Высокие, крепкие, кровь с молоком, довольно приятные на вид. Матери чуть больше тридцати, дочери — лет пятнадцать-шестнадцать. Простоволосые, с крупными, натруженными ладонями. У обеих румянец во всю щеку и арбузная грудь, рвущая тугую ткань рубахи.

— Ну, пойдем, что ли, — хмыкнул Самослав, когда обе женщины склонились перед ним. У него родилась интересная мысль.

Он прошел в покои жены, занимавшие целое крыло дворца. Служанки и няньки, встречавшиеся по дороге, застывали на месте, присев в поклоне и щипком приподняв подол платья. Улрике и Леутхайд с изумлением оглядывали женщин в белых чепцах, замерших в одинаковых позах, словно неживые, и изрядно заробели. А когда вошли в покои княгини, то заробели еще больше. Не каждый день увидишь, как стены комнаты затянуты обоями из переливчатого, расшитого цветами шелка. Они и платьев-то таких красивых сроду не видели, а тут стены…

— Государь муж мой, — Людмила склонила голову, не поменявшись в лице. Ледяную правильность ее черт нечасто искажали чувства. Она не пускала их наружу, делая это лишь изредка, и не при посторонних.

— Я дочь привел, — сказал Самослав. — А Горан привел новых служанок.

— Я просила одну, — удивленно посмотрела на женщин княгиня. На ее лице появилась задумчивость. — Я помню тебя! Ты просила Богиню, чтобы она вернула тебе сына.

— Богиня вернула мне его! — преданно посмотрела на нее Улрике. — Ты коснулась меня, и она вернула мне моего мальчика. Позволь служить тебе, госпожа.

— Что в тебе такого, чтобы я приблизила тебя? — Людмила чуть наклонила голову, изучающе разглядывая женщину, которой едва доставала до подбородка.

Вместо ответа Улрике подошла к столу, на котором стоял серебряный кубок. Она сдавила его в кулаке и чуть погодя разжала ладонь, демонстрируя уродливый комок металла.

— Да что ж ты творишь, глупая баба! — Горан даже крякнул от огорчения, зато князь расхохотался в голос, разглядывая изумленное лицо жены и расстроенное — старого боярина. Он так долго искал служанку, а она, дура такая, княжью посуду портит.

— Она мне подходит, — к Людмиле вернулось самообладание, а лицо вновь стало неподвижным, словно прекрасная маска. Именно такой ее и видели горожане, отождествляя с Богиней.

— А ты так сможешь? — князь, утирающий слезы, посмотрел на смущенную Леутхайд. Та зарделась и мелко кивнула в знак согласия.

— Кубок мне притащите! — крикнул князь и, когда его принесли, протянул девчонке. — Давай!

Леутхайд смяла кубок в неряшливый комок, но князь больше не смеялся. Его лицо стало задумчивым, словно он вспоминал что-то…

— Грамотна? — спросил он у девчонки. Та отрицательно покачала головой.

— К себе ее возьмешь, — сказал он Людмиле. — Полдня у тебя служит, полдня учится.

— Чему учим, княже? — уточнил Горан.

— А помнишь, как Добряту учили? — спросил Самослав. — Вот прямо так и учите. В школу ее поздно отдавать, да и не нужно это. Грамматика, история, география, медицина. Немного риторики. Вот прямо завтра и приступайте. Не будем время терять, у нас его и так немного. Ах да! Научите ее из лука стрелять и ножевому бою. Хотя бы основам.

— Да когда же она мне служить-то будет? — безмерно удивилась Людмила.

— Да, действительно, когда? — задумался князь. — Не успеет… Значит, жена моя, сегодня ты возьмешь только одну служанку. У тебя их и так табун. Легче пехотную тагму прокормить, чем всё это бабье.

Он развернулся и пошел на третий этаж, отпустив ладошку дочери. Княжну Видну оставлять одну было нельзя. В прошлый раз это закончилось пожаром. В голове князя вновь крутилась одна интересная комбинация, которая поможет решить сразу несколько проблем. И в настоящем, и в будущем. В очень далеком будущем…

Глава 30

Февраль 640 года. Ратисбона. Королевство Бавария.

Королева Умила сидела за письменным столом, украшенным затейливой резьбой. Это чудо столярного искусства было первым в Баварии, ибо никому и никогда не было здесь нужно. Массивные тумбы по бокам имели выдвижные ящики, запирающиеся на ключ, и еще парочку ящичков потайных, запиравшихся на совсем крошечные ключики.

Умила сводила баланс доходов и расходов своего королевства, и он был неутешителен. Казна показывала дно, и чтобы свести концы с концами, ей придется пустить в ход свое приданое. А делать этого Умила, как и любая умная женщина, категорически не хотела. Истина «мои деньги — это мои деньги, а твои деньги — это наши деньги» родилась отнюдь не вчера.

— Казначея сюда! — крикнула она стражнику из хорутан, что приехал с ней вместе из Братиславы.

С ней вообще приехала такая прорва людей, что это и стало одной из причин скудости королевской казны. Второй причиной была абсолютная безалаберность в денежных вопросах ее ненаглядного муженька, который, как и любой из германских вождей, был просто обязан кормить и поить дружину, а также дарить воинам золотые и серебряные браслеты, цепи и кубки в знак своего расположения. Столь затратный обычай приводил к тому, что любые ценности, попадавшие в казну, покидали ее после первой же пирушки короля Теодона, и ни конца, ни края этому не было. Деньги уходили из казны куда охотней, чем попадали в нее. На все это не хватало ни податей, ни торговых пошлин, ни доходов от перепродажи соли, которые были основой бюджета королевства. Нужно было либо вести войну, чтобы дать воинам добычу, либо тратить на это собственные деньги. Большой войны не было уже пару лет. Тогда Теодон сходил за Альпы, чтобы помочь своим кузенам, герцогам лангобардов, малость пограбить соседей. Сейчас же была тишина. На востоке — земли тестя, на юге — лангобарды, которых крепко взял в кулак король Ротари, на западе — Алеманния, Бургундия и Австразия, а на севере союзная Тюрингия, где объявил себя королем Радульф, который послал мальчишку Сигиберта III куда подальше. Воевать с этими землями было не велено. Тесть категорически посоветовал ему не лезть ни к кому из упомянутых соседей. Были, правда, еще вольные племена вендов, которых великий князь завоевывать не спешил, и только туда и мог направить свои усилия король Теодон. Он ходил в те земли каждое лето, чтобы наловить полона и опять же продать его тестю, но добыча была зубастой. Она не хотела идти в рабство и отчаянно сопротивлялась, забиваясь в непроходимые леса и осыпая его отряды тучей стрел и дротиков из засад, на которые венды были мастера. И это было просто свинством со стороны глинян, моричан, жиримунтов и смолинцев, живших по соседству с Баварией, потому что страдал бюджет страны, а королевские «верные» оставались без положенных им серебряных браслетов и позолоченных рукоятей мечей.

— Вызывали, королева? — казначей поклонился с достоинством, но без подобострастия.

— Поясни-ка мне кое-что, Куно, — сказала Умила. — Я проверила все доходы и расходы за последнее полгода. Ты все записывал, как я велела?

— Конечно, — оскорбленно посмотрел на нее казначей.

— Тогда ты должен внести в казну двести восемьдесят солидов, две связки соболя, три чаши и серебряное блюдо малое с изображением бегущего оленя. Всего этого в хранилище нет. Я проверила лично.

— Что??? Ничего я не стану вносить! — казначей побагровел и словно выплюнул вместо ответа. — Я не брал ничего!

— Ты отвечаешь за казну, а в казне не хватает денег, — жестко сказала Умила. — Значит, либо ты их украл, либо ты не умеешь вести дела.

— Да ты кто такая? — взвился казначей. — Не ты меня ставила на это место. Не тебе мне и вопросы задавать! Я перед королем сам отвечу. Я ему десять лет служу! Я самого епископа племянник!

Умила позвонила в колокольчик, и в ее покои вошел гвардеец, который ударил кулаком в грудь и застыл железной статуей.

— Вывести на двор, научить почтительности и вернуть назад, — отрывисто скомандовала Умила. — Не калечить.

— Да ты… — задохнулся казначей, но последних слов Умила уже не слышала, потому что его вытащили на двор, откуда вскоре раздались глухие звуки ударов и придушенные вопли.

— Ты чего это, жена, распоряжаешься? — в покои с недобрым видом зашел король Теодон. — Зачем казначея приказала избить? Он мне давно служит.

— Он дурак и вор, муж мой, — Умила подошла к мужу и прижалась к могучей груди. — Он много лет крал твои деньги и никак не хочет остановиться. А ведь я его предупреждала.

— Да быть того не может, — отмел ее возражения король, но не оттолкнул. Напротив, приобнял. Жена нечасто баловала его ласками. — Да я его с детских лет знаю! Он если и украдет, то немного совсем.

— Уверен? — серьезно посмотрела на него Умила. — Тут так ведутся дела, что красть очень легко.

— Ты знаешь, кто станет казначеем лучше, чем он? — скептически посмотрел на нее муж. — У меня тут не Братислава, женушка, я бездельников кормить не могу. У меня денег столько нет. На это место кого хочешь поставь, он воровать станет. Вот повешу я его, и кто будет считать мои деньги?

— Я буду, — кротко сказала Умила. — Я хорошо обучена, мой король.

— Хм, — удивился Теодон и замолчал, наматывая на палец длиннейшую рыжеватую бороду. — Действительно, тебе воровать незачем. Так что, мне его повесить?

Эту беседу слушал казначей, который как будто даже ростом меньше стал. Под его глазом наливался синевой огромный кровоподтек, а лицо побледнело, словно у мертвеца. Гвардеец стоял рядом, ожидая дальнейших указаний.