Красный парфюмер. Новое дело Егора Лисицы

– Скажите, Кулагин ведь был щеголем? Любил различные одеколоны.

Я карандашом поддел крышку одного из распечатанных флаконов.

Зина сунулась с репликой, но барышня надавила ей на локоть: «Помолчите!» Нос помедлил, пожал плечами:

– Это не секрет. Товарищ директор не всегда знал меру между вкусом и vulgaire. Одеколоном пользовался щедро, как приказчик. У него была привычка брать ближайший распечатанный флакон, растирать руки, виски, шею. Шофер даже окна автомобиля держал приоткрытыми. Я мог предугадать приход Кулагина в цех по концентрации аромата. И, кстати, боюсь, тут несколько моя вина. Упомянул при нем, что Наполеон носил при себе бутылочку с «кельнской водой», причем не только душился, но капал его на сахар. Считал, так стимулирует работу мозга. А вы думаете, это имеет значение?

– Мне нужно проверить эти флаконы, вот и все.

Нос пробормотал задумчиво:

– Пожалуй, я понимаю, о чем вы. Летучий пленник, запертый в стекле [12]… Смогу я узнать, верна ли ваша догадка?

Вместо ответа я спросил:

– Скажите, как именно флаконы из пробной партии нового аромата попадали к руководству?

– Очень просто. Берем коробку с упаковками, отмечаем на ней фамилию. Да и передаем с кем-то, чтобы отнесли в кабинет.

– Коробку запечатывают?

– Да, – медленно, раздумывая, ответил Нос и, угадав мой вопрос, добавил: – Я пересчитал, упаковали десять флаконов, как обычно.

– Вот эти? – Я вытащил красный футляр с кисточкой.

– Да, их передали как раз в тот день, когда директор скончался. После обеда. – Зина у окна горячо подтвердила, что «да, да, я сама поставила на стол!».

– Ясно. Нам, может, придется еще раз обратиться к вам. Вы ведь не собираетесь уехать? Очередная командировка или что-то другое… – уклончиво резюмировал я.

– Нет, – парфюмер улыбался, глядя мне в глаза, – я буду здесь.

Осторожно придерживая коробку, я, в сопровождении железной барышни, спустился к машине.

– Нужно это аккуратно доставить в Институт, поможете?

– Садитесь. Так что же, вы поняли, в чем дело?

– Скорее всего, Кулагин вдохнул токсикант с высокой концентрацией. Либо же яд попал в кровь через кожу. Теперь нужно удостовериться.

– Значит, тот, кто придумал так убить, хорошо разбирается в этом?

– Да. – Я поставил коробку на заднее сиденье, поглубже. Поднял голову. Из окна на нас смотрел Нос, за его плечом маячила зареванная Зина.

18. Новые факты

Флакон, запечатанный, подписанный как улика, стоял на столе передо мной. Стараясь точнее подбирать формулировки, я описывал способ, которым убили «красного директора» Кулагина. Сделали это хитро. Синильная кислота, которой заменили одеколон, попала на слизистые, на раздраженную, натертую тугим воротничком кожу на шее. Кулагин любил использовать одеколон щедро, яд подействовал очень быстро, через две – пять минут. Синильная кислота крайне ядовита при попадании на кожу или в дыхательные пути. В мировой войне французы использовали ее вместо штыков – пустив яд в окопы немцев. Стеклянная пыль, которую я принял за ампулу, – крышка от флакона.

Да, способ интересный. В нем есть что-то личное, почти интимное. Ударить жертву ее же павлиньей привычкой, слабостью. Флакон могли подменить как в цеху парфюмов, так, впрочем, и после. Уже в кабинете Кулагина. Конечно, в приемной сидела преданная Зина, как цербер, не пуская никого лишнего. Но она же и могла в любое время зайти в кабинет. Я полистал протокольные записи. Ее история с парикмахерской подтвердилась. Вечер она провела с матерью. Но в том и дело, что, выбрав такой способ, убийца мог вовсе не находиться рядом в момент отравления. Мог это сделать и Демин, под любым рабочим предлогом. Допустим, ему нужны были документы. Формула. Но зачем убивать? Вытащить, скопировать – гораздо проще. Не похоже и на то, что Кулагин, к примеру, застал его в кабинете… Ключи от кабинета были еще у уборщицы, ее проверили, простая, едва не деревенская тетка. Нет, все не то. Вот главный парфюмер – он подходящий кандидат. К флаконам доступ имел. Связи за границей? Есть! И с покойным был в натянутых отношениях. Однако, как это ни смешно, именно способ убийства, то, что должно было говорить о виновности парфюмера, делал его в моих глазах невиновным. Это психология. Но советская милиция копания в психологии преступника не жалует, нужны только факты. А факты…Черт, этот хлюст, Демин, прав – Нос и неблагонадежен, и подходит по всем статьям. А я занимаюсь тем, чего делать категорически нельзя. Даю волю своим личным симпатиям, ища ему оправдания! К тому же вскрылась неприятная деталь. Проверяя его бронь на поезд в Ленинград, я удивился тому, что она была на «Красную стрелу». Поезд знаменитый, оборудованный с невиданным в СССР комфортом. Пассажиры в нем чувствовали себя как в дорогом отеле. Но главное, скорость. От Ленинграда до столицы поезд-экспресс доезжал за 9 часов 45 минут. Значит, Нос был в Москве часа на полтора раньше. Но обошел этот факт в разговоре! Откинувшись на стуле, снова и снова рассматривая флакон, как будто в нем на самом дне содержался ответ, я вспомнил нашу последнюю встречу с Носом.

Уже после того, как я описал Полине и способ убийства, и орудие, мне разрешили поговорить с ним, хотя и коротко. Он был небрит, в несвежей сорочке, но держался стойко. Я начал с упоминания его сомнительной переписки.

– Да, ее тщательным образом проверяют, – процедил он. – С вами, очевидно, не делятся выводами? Ну, я сам вам скажу, что переписка эта…

– Сомнительна?

– Напротив, обычная. Хотя теперь, конечно, сомнительна любая. Если адресат за границей.

– Ваши связи с заграницей, сами понимаете, играют против вас.

– Связи! Теперь это так называют. А вчера еще они были партнеры, друзья, с ними делали коммерцию. С чего это, позвольте спросить, стали врагами? Почему я должен оборвать все знакомства? – Он спрашивал без удивления, с усмешкой.

– Бросьте, что за вопросы. Вы все понимаете.

– Понимаю, само собой. – Он удобнее уселся на стуле – Вы, помнится, спрашивали, как я относился в Кулагину? Что же, запишите!

Я не пошевелился.

– Как хотите. В общем, он был мне не слишком симпатичен, как неприятно природное явление, животное. Нечто чуждое, – признался он. – Я этого не скрывал и не скрываю. Но я не убивал. И, – Нос вдруг так близко наклонился вперед, что мне пришлось отодвинуться, – тем более я не стал бы убивать никого таким способом! Это отвратительно. Не уверен, что вы поймете.

Я понимал. Вслух же я сказал:

– Вам это сделать проще, чем другим.

– Возможно, но зачем? Формулу lilial я сам создал, ломиться в его кабинет не было смысла. Скандалы? Какой уж там скандал, так, заусенец. Мы иногда спорили о рабочих вопросах, но Кулагин все же давал мне известную свободу. Меня все устраивало.

– Зачем вы скрыли, что ваш поезд пришел в Москву рано?

– Скрыл? Вы не уточняли. Назвали временной промежуток, я ответил примерно. Да, знакомый мне устроил бронь. Но, по-вашему, я помчался с вокзала, чтобы подменить флакон в его столе? Сами говорите, я и раньше мог это сделать.

Больше я от него ничего не добился. После мы серьезно повздорили с Репиным.

– И про чугунку он брешет! Ведь так? – горячился Вася.

– Так. – Аргумент был железный.

– А за каким хре… – Вася споткнулся на ругательстве, – то есть, я хочу сказать, зачем юлить, если скрывать нечего?

Он напирал на то, что средство прямо указывает на Носа. Я же, наоборот, был уверен, что Нос, влюбленный в ароматы, выбрал бы другой способ. На самом деле это и была та самая психологическая причина, которая меня смущала. Как если бы… садовник погубил свой лучший сад. Однако это были выводы сторонние, в плоскости, далекой от улик. Но я придерживался убеждения, что, скорее всего, и формула, и вообще работа Кулагина ни при чем. Бумаги на месте, способ убийства слишком… «личный».

19. Театр варьете

Тем временем связи Кулагина продолжали проверять, и очень тщательно. Особенно с теми, кто мог выезжать за границу. Таких было немного, и среди них артисты театра варьете. Афишу его я достал из пиджака покойного директора. Цифры и буквы, нацарапанные на ней, оказались телефонным номером театра. Я проторчал на коммутаторе полдня, но выяснил только, что накануне смерти Кулагина ни из его квартиры, ни из кабинета вызовов по этому номеру не было. Товарищи из МУРа помогать не спешили, по понятной причине. Когда бы я или Вася ни зашли к ним, от нас отговаривались загруженностью. Все – старшие агенты, дежурные, мне стало казаться, что и уборщицы, – были заняты суточными сводками, выездами, делами… не до разговоров.

Вокруг здания театра варьете, под круглой, как в цирке, крышей, шла очередная грандиозная стройка. Тротуар, скользкий от осенней грязи, заполонили прохожие, спешащие домой. Дома, улицы – все как будто вылиняло под дождем. Театр задавал другое настроение самим фасадом. У чистых ступеней стоял шоколадный «Кадиллак», рядом дежурил красноармеец. Пестрые афиши в обрамлении лампочек обещали куплеты, миниатюры и самые разнообразные «малые сценические формы», а кроме того – «обозрения событий в стране и за границей». В вестибюле тепло, свет ламп отражается в зеркалах, издалека слышна тихая музыка. Плотные шторы на окнах прихвачены витыми шнурами, непогода за ними смотрится как декорация. Пока мы с Репой препирались с гардеробщиком в глубине вестибюля, у неприметной двери вырисовался силуэт гражданина в черной визитке и лаковых ботинках. Танцующим шагом он направился к нам.

– Вот начальство наше, – с облегчением воскликнул гардеробщик.

Гражданин в визитке издалека разводил руками:

– Товарищи, в чем дело? Наша программа согласована в Главреперткоме. Абсолютно марксистский подход!

Подлетев, представился: «Конферансье – руководитель театра». Фамилия прозвучала неразборчиво.

– Мы не по этому вопросу.

Конферансье явно успокоился, весело произнес:

– По какому же? Контрамарки? Не уверен, что могу помочь, – признался он, ненатурально огорчившись, кинув на гардеробщика взгляд «зачем пустил!». – Обратитесь в кассу! В ка-сс-у!

Я объяснил, зачем мы здесь. Конферансье вновь взвился.

– Товарищи из сыска уже были у нас! Мешали работать, репетировать дивертисмент. Теперь вы! Снова. Это прямо гротеск! У вас есть при себе бумаги, удостоверения?

Не успел я выдать подходящий расплывчатый ответ, как он потащил нас к той самой двери, из-за которой выскочил. Тем же торопливым шагом, переходя на рысь, бросая реплики, дал понять, что ничего предосудительного в знакомствах Кулагина с артистами театра «товарищи из сыска» не нашли. В театре тот действительно бывал, но связи его здесь были поверхностными. «Шапочными, дорогие товарищи! И только!» – восклицал конферансье-руководитель. Рассказал, что сам он Кулагина знал мало – «исключительно как специалиста, директора фабрики». Раз только был у него дома – «шумно… визит ради приличия». Припертый к стенке моей настойчивостью, из возможно интересного для «следствия» все же вспомнил один случай. Месяц тому назад Кулагин на джазовом концерте, будучи за столиком с дамой, очевидно, Зиной, столкнулся с сыном.

– Они, Кулагин и мальчик, говорили на повышенных тонах. И после быстро ушли! – протараторил конферансье. А еще упомянул, что сын Кулагина бывал в варьете вечерами и раньше.

Телефон стоял на столике с наборной крышкой в общем коридоре. В этот коридор выходили двери гримуборных и комнатки, заваленной афишами, где работали машинистки и художник. Любой, кто шел мимо, слышал звонок, брал трубку и громко подзывал адресата. Мы тут же стали свидетелями того, как это происходит. Телефон зашелся звоном, из гримуборной выпорхнула танцовщица с густо подведенными для сцены глазами, в пестром шелковом халатике. Услышав, кого просят, разочарованно пропела в трубку: «Ее еще нет, телефонируйте позже!» И скрылась. Конферансье, шагнув за ней, постучал и, тут же толкнув дверь, объявил: «Вот, можете спросить! Я вас оставлю». И тяжелой «рысью» поскакал вдоль коридора, стуча в двери: «Начинаем!» Барышня, накинув платок в цветах на столик, прикрыла беспорядок. Я успел заметить флаконы и баночки с узнаваемыми этикетками. Но ассортимент был обычный, таким пользуется вся Москва.

– Что вы хотите? – демонстративно отвернулась, принялась копаться в ящике стола. – Мне скоро на сцену.

– Вы не приметили, кто на этот номер звонил… – Репа хотел было назвать дату и время, но она, высоко подняв тоненькие брови, расхохоталась.

– Товарищи мужчины, вы шутите? Понятия не имею, кто сюда звонит. Не держу ни секунды в памяти. В нашей суете это немыслимо!

– А знакомы ли вы с директором фабрики «Красный парфюмер», Кулагиным? – спросил я. – Он, говорят, приглашал кого-то из труппы к себе домой, на вечера?

Я принялся было описывать Кулагина, но она упрямо помотала головой:

– Со мной все хотят познакомиться. Я не запоминаю, – повторила со вздохом.

Я вынул из-под платка на столике коробку, поставил на край.

– А я думаю, Кулагина вы помните.

– Ох, ладно! Нет.

Отвечая, она еще ниже наклонилась к ящичку, пряча глаза. Я хмыкнул.

– Говорю вам, нет! Намеки ваши оскорбительны. – Ящичек с треском закрылся. – Это его сын, милый мальчик, здесь бывал. Он мечтает выучиться на трубача, джазиста. Ну и делал мне мелкие подарки. Вот, принес духи!

Стала понятна нелюбовь Кулагина к увлечению сына джазом.

– С ним самим, этим мальчиком, я говорила, ну… может, пару раз. Дома у них не бывала. Проверяйте сколько угодно!

Послышался стук в двери, возвращался наш провожатый. Мы услышали: «Товарищ, довольно молодой… чистенький блондинчик. Волоса как у поэта». Барышня насмешливо протянула мне:

– Ищут вас.

Сунулся конферансье и закричал:

– Товарищи, вы срываете концерт!

Едва поспевая за ним, Репа быстро, полушепотом, уточнил:

– Ты про Кулагина знал, что ли? Откуда?

– Догадался. Когда увидел духи.

– Надеюсь, у вас больше нет вопросов! – Конферансье вдруг резко остановился при входе перед сценой. Зал уже наполнялся людьми. Поняв, что мы не спешим уйти, он нехотя, через силу, предложил:

– Останетесь? Но должен предупредить – цены! – И взял с ближайшего столика написанное фиолетовым шрифтом с завитком меню: «заливной судак, цыпленок в коньяке, пломбир». Разозлившись, я вернул меню на столик:

– Мы посмотрим программу.

Он махнул официанту, тот подлетел с восклицанием «праааашу!», выдвинул стул.

Конферансье, скривившись в радушной, как стенка карцера, улыбке, пробормотал:

– Как угодно, как угодно!

И исчез.

Меню мы с Репой сразу отложили. Я попросил расторопного официанта принести кофе, чтобы не было совсем уж неловко сидеть. Звучала музыка, зажигались и гасли огни, но я был настолько занят своими мыслями, что почти не следил за представлением. Мысль, зудящая, как комар, не давала мне покоя, даже не мысль, а обрывок чьих-то слов, замечание, оброненное вскользь, или какой-то предмет… Это нечто тревожащее я увидел или услышал именно здесь, в варьете. Вася глазел на сцену и по сторонам, я был ему благодарен, что он не пристает с разговорами. Зал окружали колонны, расширяющиеся кверху, напоминающие бокалы с игристым вином. Под потолком парила люстра. Пространство перед сценой уставлено столиками, на каждом – лампа с розовым абажуром. Картина la vie en rose[13] по-советски, как называли ее буржуазные корреспонденты, отмечая, что «Красная Россия становится розовой». В самом деле, жизнь в увеселительных заведениях снова била ключом. После отмены НЭПа несколько лет рестораны были открыты только для иностранцев, за заливного судака и коньяк плату принимали в твердой валюте. Теперь же революционный аскетизм сменялся призывом к «комфортному советскому быту». Оркестры наигрывали танго и фокстроты, тоже вышедшие из опалы, клеймо «салонной имитации полового акта» с них сняли. Публика за столиками пестрая. Военные, «совбуры» – советские буржуи, богемного вида щеголи, все с дамами. Те в бархатных и шелковых, сшитых явно у портних, нарядах. Ничего из «Москвошвеи», где «взамен всех видов платья устанавливался единообразный фасон». Официанты сноровисто сновали меж столиками, разнося бутылки и закуски. Оркестр на сцене сменил другой артист. Обводя взглядом зал, пытаясь поймать тревожащее воспоминание, я то и дело натыкался на нашего гарсона… Балалаечник-виртуоз вызвал гром аплодисментов. Едва он затих, я, шепнув Репе пару слов, выскочил из-за стола. Наконец мне удалось поймать, прихлопнуть мысль-комара, ту, что «зудела»! Я промчался по коридорам театра до телефона у гримуборных и набрал знакомый номер. Не прошло и получаса, как официанта в щегольских приметных ботинках «джимми» вывели из зала. Напомнил он мне не реального человека, а его описание – налетчика из булочной. А главное, этот его возглас «прааашу!» Едва увидев милиционеров, гарсон-налетчик дал деру, развеяв всякие сомнения. Пришлось нам побегать!

На сцене расстроенный, встрепанный конферансье громко восклицал: «Программа продолжается, товарищи!» Мы уже собрались уйти, как тут на сцену быстро поднялись новые музыканты. На первых же нотах я на короткое время забыл про догонялки с официантом, хамство конферансье, мертвого Кулагина. Ритм, энергия, медовый стон саксофона, резкий голос труб – все это захватило меня.

Конечно, я слышал джаз и раньше. В СССР в то время его привечали как музыку негров, нации, угнетаемой капиталистами. Он звучал всюду, на танцплощадках и в кинофильмах. Но в тот вечер я по-настоящему влюбился в музыку. Оркестр не играл – музыканты виртуозно перекидывались аккордами, как репликами, барабанщик отбивал такт с бешеной, веселой энергией, тромбон откликался, резко обрывая музыкальную фразу. Когда музыканты раскланялись, я сидел все еще немного оглушенный. Но тут начался новый номер – декламация. Переглянувшись, мы с Репой поднялись и двинулись к выходу. Оставленных за кофе денег, бюджета пары обедов, было не жаль, даже наоборот. Я шел, невольно шагая в лад синкопированному ритму рэгтайма внутри меня.

За официанта нам с Васей в МУРе были благодарны. И связь с его участием в налетах отыскалась, кассирша оказалась его бывшей тещей! Она навела и на первую булочную, организовав удачный для налета момент. А ограбление, где погиб сторож, бандиты и вовсе предприняли, чтобы скрыть ее же регулярное воровство из кассы. Но вот о событиях на фабрике с нами по-прежнему говорить избегали.

20. Васино свидание

Наверное, через пару дней, ближе к вечеру, когда я в который раз попробовал дочитать работу о применении в штатах Америки аппарата под названием «детектор лжи», Вася Репин вдруг попросил у меня одеколон. С досадой, мне все время мешали, я отложил книгу на тумбочку и, пошарив в ящике, выдал флакон. Хотя я ни о чем не спрашивал, Вася, откупорив пробку и принюхиваясь, загудел, объясняя:

– Я товарища Ковалеву пригласил в кино. Там хорошая музыкальная картина.

Фамилия знакомая, а, та самая Аля! Или Валя? Фабричная конторщица. Я молчал, очень интересное место в книге попалось. Слушал Репина вполуха.

– Я предлагал в планетарий. Но все же барышня, кино ей веселее. У меня ж не только личный интерес! – Он щедро плеснул из флакона на ладонь, похлопал по шее. – Я и для следствия думаю расспросить. Был у нее раз, но случая толком поговорить не выпало.

– Да что вы объясняетесь, Вася.