Кирин

Кивнув приятелю, не оборачиваясь, Сейдор покинул приемную. Наступил черед Лейворея предстать перед владыкой.

Эйвор Таргелей пребывал в скверном расположении духа. Мальчишку-мага следовало наказать за своеволие. А еще совет и очередные проблемы с провинциями. И неймется же им. Да еще Эрика со своими глупостями. Неужели пора сменить супругу, раз уж эта не справляется со своими обязанностями и ведет себя как императрица. Забыла куколка, зачем она ему. Что ж, он напомнит.

Хищно усмехнувшись, мужчина благосклонно кивнул советнику.

— Лейворей?

— Ваше величество. — Советник поклонился и, только получив позволение, сел. — Прошу прощения, но в этом месяце предстоит распределение некоторых весьма неоднозначных молодых людей, некоторых из них вы брали под свой контроль. А потому без вашего решения мы не можем обойтись.

— Я помню, — скривил губы Эйвор. — Кто в этом месяце?

— Мальчики или девочки?

— Мальчики, — выбрал император, открывая панель, которая растянулась на весь стол. — Кто?

— Бенедикт Эттель, начинающий поэт. Есть неплохие работы. Выиграл пару конкурсов…

— Вооружения, — скучающим тоном распорядился Эйвор. — Не мне вам объяснять, что неплохие поэты могут стать неплохими ораторами, более того, будучи публичными людьми, они становятся крайне неудобны. Слишком много берут на себя и не ценят жизнь, предпочитая нести в массы свою идею. Глупцы. Зачем они мне?

— Незачем, ваше величество, — улыбнулся Лейворей. Он предвосхищал такой ответ. Что ж, угадал.

— Дальше? — нетерпеливо потребовал монарх.

— Кирин…

По лицу Эйвора скользнула тень муки, исчезнувшая за маской равнодушия мгновение спустя. Он быстро выбрал знакомое имя в списке и открыл изображение.

— Столько времени прошло…

— Да, ваше величество. Скоро ей исполнится семнадцать, и мы бы хотели узнать ваше решение.

— Искусства. Разве может быть иначе?

— Конечно, нет.

— Отлично, — кивнул Эйвор и распорядился: — Пусть подготовят список достойных кандидатов. Я обещал устроить ее судьбу и свое обещание я сдержу.

— Как вам будет угодно.

Я проснулась после полудня. Все тело ломило, и выползать из-под одеяла до ужаса не хотелось. С трудом открыла глаза, уныло взглянула на потолок, усеянный звездами. Среагировав на мое пробуждение, он начал стремительно меняться. Минута — и голубое небо над головой. Мгновение — и шторы, повинуясь программе, разъехались в стороны, пропуская лучики света в комнату.

— Завтрак, — скомандовала я, активируя еще и куклу-слугу, вещь дорогую, но для лентяев незаменимую, а мне было слишком плохо, чтобы шлепать на кухню самой.

Пока я боролась с остатками сна и разминала затекшую за ночь руку, кукла принесла чай, сырники и растопленный шоколад. День начинал приносить радость. Вот настроение было совсем уж тяжким. Унылое, серое, как и настоящее небо, а не подделка на потолке.

Закончив работу, кукла ушла в свой шкаф. Обычный грубо сколоченный ящик. Гроб, как я его называла. Можно было, конечно, завести обычных человеческих слуг, но я не хотела. Слуг держали аристократы или маги, и быть, как они, мне претило. Глупо, у них было все, им завидовали, впрочем, и у меня хватало на жизнь с избытком. На любую жизнь, пока она у меня есть.

Расправившись с завтраком, все же выползла из-под одеяла, потянулась. В неприспособленной для сна одежде было неудобно, а я, видимо, так устала, что забыла ее снять. Попыталась вспомнить вчерашнюю ночь, но не смогла. Заболела голова, и я предпочла сдернуть с дивана накидку и, укутавшись, выйти на балкон.

Город ожил. Вероятнее всего, за ночь успел снять ограничения на полеты и в небо поднялись привычные глазу столичные кары. Были ли они в других регионах? Сомнительно. На работу одного такого кара расходовалось прорва энергии, и позволить себе заряжать его могли далеко не все даже в столице.

— Приятного дня, — пожелала мне соседка, выходя на балкон с тазиком полным постиранных детских вещей.

— Как дела у Софи? — я с трудом припомнила имя их дочери, отпила из чашки, глядя на серое даже в полдень небо.

— О, вы помните? — удивилась она, устраивая тазик на полу и то и дело наклоняясь, чтобы достать какую-нибудь вещь и повесить на веревочку. Пережиток жизни в секторах. В столице никто не сушил белье на балконе. Оно становилось грязным и очень жестким. Для подобных вещей в каждой квартире имелась хозяйственная комната.

— Конечно, вы же мои соседи. — Я слабо улыбнулась и вернулась в дом, плотно закрыв за собой дверь. Соседка любила петь, а я, признаться, не любила ее слушать. Но пусть лучше поет, чем лезет в мою жизнь. А она могла. Все провинциалы могли, уже позже они привыкнут к новой жизни и поймут, что соседям, как и всем окружающим, на них плевать.

Легкой вибрацией браслет напомнил о своем существовании и новом сообщение. Вероятно, пришло оповещение об увеличении баланса. Привычно коснулась запястья, активируя, и едва не упала. Пришло оно. Распределение.

Сердце сорвалось на галоп, в глазах потемнело, трясущимися руками растянула экран, тронула значок письма, открывая…

Искусства… Сколько облегчения мне принесло это слово. Не удержалась на ногах, села прямо на пол, улыбнулась. Еще раз, и еще, еще. Смех. Он вырывался сам, против моей воли. Искусства. Спасибо. Спасибо богам, если они есть. Спасибо духам, призракам, да кому угодно. Искусства… Я не умру. Не умру. Не умру…

Не знаю, что думали соседи, слушая, как я стучу по полу, прыгаю, бегаю по квартире и кричу. Неважно. По щекам катились слезы. Но это были добрые слезы, правильные, живые. Да. Я смогу плакать. И смеяться. И жить. И даже полюбить смогу. Наверное.

Но сейчас даже это, наверное, было совершенно ничтожным по сравнению со всем остальным. Господи, спасибо, спасибо, что ты любишь меня!

Обессилев, я упала на ковер, раскинула руки и просто улыбалась потолку.

А за два квартала от меня пытался сдержать слезы Бен. Ведь мужчины не плачут. Не плачут ведь. И он пытался не плакать. Пытался.

— За недосмотр, преступную халатность, едва не повлекшую за собой гибель особого человека, по закону империи вы подвергаетесь ссылке в действующую армию. За особые заслуги перед короной, ссылка заменена понижением в должности и переводом вас на службу в школу искусств. Ваши обязанности вам объяснит директор. Возражения?

— Никак нет. — Сероглазый маг с презрением взглянул на бюрократа, излагавшего ему волю императора.

— Отправляйтесь. Вы вступаете в должность через час.

Глава 2

До школы добиралась на поезде. Специально пришла пораньше, чтобы успеть выбрать себе купе. Не хотела подсаживаться ни к кому, не хотела пускать кого-то к себе. А так — щелчок и все помещение в твоем распоряжении.

Судя по всему, так поступали многие. Я пришла за час, с одним рюкзачком за плечами, а на платформе уже толпились студенты, заскакивали в вагоны и вихрем проносились по нему, выбирая местечко получше. Что останется первогодкам, которых обычно привозили точка-в-точку, я не знала. Впрочем, думать о ком-то еще… О себе бы подумать успеть в этой суете.

Пришлось пройти пару вагонов — свободных купе не было. Только в самом хвосте поезда пустовал целый вагон. Его все обходили стороной, словно он был для прокаженных. Опасливо косились на двери, а когда я коснулась ручки, и вовсе отвернулись. Никто не предупредил, никто не остановил, никто не вмешался. Как и всегда.

Вагон казался пустым, но таковым не являлся. Было слышно, как кто-то играет на скрипке. Не удержалась, пошла на звук и осторожно заглянула. Это было не купе в обычном его понимании, не квадратная комнатушка с четырьмя местами, это был хвост поезда. Скругленное большое помещение с чистыми, без единого пятнышка, стеклами почти по всему периметру. И здесь было светло. По-настоящему. Даже небо не казалось таким серым как обычно. Даже смога, прикрывающего купол, не было. Неужели это все зависит от стекла?

— Ты кто? — насмешливо осведомился скрипач, складывая инструмент в футляр. Я посмотрела на него и… испугалась. Он был пепельным блондином. А у нас… У нас только аристократы ходили с таким цветом. Цвет императорской фамилии. По оттенкам можно было понять к какой семье принадлежит ваш знакомец, а скрипач… Он был пепельный, императорский, злой.

Я бросилась к двери прежде, чем смогла понять, что со мной происходит. На него не смотрела, отводила глаза, смотрела в пол — все только бы не видеть блондина. Это оскорбление смотреть на него, я не ровня. И то, что вошла…

Коснулась ручки, дернула на себя, но ничего не произошло. Еще раз, второй, третий. Дверь не поддавалась.

— Я заблокировал, — весело пояснил юноша, подходя ближе. — Идем, я приглашаю в гости. Все же лучше, чем на коврике сидеть.

— Простите, я не должна была… — начала было оправдывать. Он оборвал:

— Но ведь зашла? Раз зашла — оставайся.

— Я не хочу мешать, — осмелилась поднять глаза. Он улыбался. Только сейчас, немного успокоившись, смогла разглядеть его белую, лукавую, но никак не злую улыбку.

— Не помешаешь, — уверенно сказал он, оглядел ее с ног до головы и предположил: — Первый курс?

— Да, — несмело выдохнула я, дернула на всякий случай ручку двери и, тяжело вздохнув, села на край полукруглого дивана. Юноша сел напротив.

— Отлично. Тогда запоминай, когда спросят, кто взял кураторство, скажешь Хельдеран с пятого курса.

— Хельдеран, — неверующе повторила. Нет, он не был наследным принцем или сыном советника. Он был бастардом, но признанным. И пусть на престол претендовал в числе последних, все же был близок к императору.

— Слышала обо мне? — юноша поморщился.

— Да, — честно призналась.

— Дай угадаю, только хорошее? — он самодовольно усмехнулся, но глаза лукаво блеснули. Серые, словно туманная дымка.

— И плохое, — не выдержала, улыбнулась и тут же замерла, не зная, как он отнесется к правде. Хельдеран рассмеялся.

— Значит, я не ошибся. — Он поднялся на ноги, подошел ко мне, коснулся тремя пальцами лба и толкнул на спинку дивана. — Пиу. Да расслабься ты уже. И привыкай. Ты теперь мой подопечный первоклашка, будем часто видиться. Так что можешь начинать вкушать прелести моего покровительства и наслаждаться поездкой. Хочешь чего-нибудь?

Я покачала головой. Есть на самом деле не хотелось, но даже если бы это было не так, призналась ли?

— Как тебя зовут?

Он отошел к барной стойке, извлек пачку сока и налил в стакан.

— Держи. Попробуй. Пила такой? Он настоящий, южный.

Хельдеран приглашающее махнул рукой. Подошла и даже пригубила. Вкусно.

— Спасибо.

— Не за что. Можешь еще что-нибудь открыть, если хочешь. Отец платит. — Последнее он сказал с неприкрытой яростью в голосе, словно… был зол на императора? Но разве можно злиться на его величество? За что? Мне это было непонятно. Но осуждать — осуждать не стала. А он ждал. Ждал, что скажу что-то дурное о нем, ждал, со злостью глядя на меня. А я не знала, как поступить.

— Хель, опять запираешься?

Сначала дернулась ручка, а после открылась и дверь. На пороге стояли, обнявшись, двое. Парень и девушка. Она, судя по расцветке, находилась в иерархии много выше, чем ее кавалер, но глядя на них, я не видела их неравенства. Они были едины. Странно.

— О, так ты не один!

Девушка отцепила от себя чужие руки и приблизилась ко мне. Рассмеялась, заметив, как прямо пытаюсь сидеть, хотела было повторить действие блондина, но удержалась.

— Привет, ты кто? Я — Манир, это — Теренс, а ты?

— Кирин.

— Добро пожаловать в семью, — ни с того ни с чего она бросилась обниматься. Пришлось потерпеть, к тому же пусть это и было странно, но и приятно. В каком-то роде. Наконец, Манир успокоилась и улеглась на диван, закинув ноги на спинку. — А ты чья?

Я ждала этот вопрос. Он не мог не прозвучать. Даже удивительно, что Хельдеран упустил его из виду. Или не успел?

— Не знаю. — Все теперь будет презрение. Или жалость. Лучше презрение. Оно закаляет, не дает пустых иллюзий, заставляет почувствовать свое место и, как ни странно, идти дальше.

— Понятно. — Манир хлопнула меня по плечу. — Да не переживай ты так. По статистике тридцать процентов населения столицы не знает своих родителей, еще пятнадцать не знает кого-то одного. Так что… Ты просто попадаешь в каждого третьего.

— Я не знаю свою мать, — признался Теренс, усаживаясь прямо на ковер у дивана и принимая из рук Хельдерана бокал с красной жидкостью. Вино? — Хель… Хель знает, но счастья ему это не приносит. Так что. Может тебе повезло даже больше нашего.

— Может, — механически согласилась я. Их было жалко. Нет, говорил Теренс весело, как будто ничего не происходит, но глаза, сжимающиеся губы, преждевременная морщинка на лбу. Да, вероятно, мне даже лучше. Мне не нужно гадать, почему я осталась одна, не нужно подозревать мать или отца, не нужно подозревать весь мир.

— Что тут опять за запах? Кто пустил депрессию в наш дружный коллектив?

— Не ты, Димитрий, не ты, — заверила вошедшего Манир, поднялась, чтобы наградить его дружеским поцелуем в щеку.

— А мне? — Теренс всплеснул руками.

— И тебе, — согласилась девушка, чмокая и его тоже.

Наблюдать за ними было смешно. Словно смотришь какую-то постановку, комедию, и только грусть в глазах каждого, боль. Которую они старались унять, выдавала реальность всего происходящего.

— Хель завел себе первоклашку? — А вот и обо мне опять вспомнили. Встретилась взглядом с Димитрием. «Зеленые», — меланхолично отметила про себя.

— Нравлюсь? Могу махнуться с Хелем. Я скучать не дам.

— Нет, спасибо, — открестилась и даже отсела подальше. — Юноша рассмеялся. Тряхнул вороной гривой и развалился на противоположной стороне дивана. Теперь понятно, почему он такой большой.

— Джина? — Манир наконец оторвалась от Теренса.

— Сестра поехала со своими. Выросла малявка, — с удовольствием и гордостью произнес юноша.

— Отправляемся, — меланхолично заметил Хель, занимая место у стекла. Рядом пустовало еще одно, и я ушла к нему. Идти пытаться найти свободное купе было бессмысленно, а оставаться в компании этих троих… Они были мне чужды. А Хель как будто нет.

Села рядом, попыталась поймать его взгляд, но ничего не вышло. Словно сейчас юношу ничего не интересовало. Он бездумно смотрел куда-то вдаль, даже не замечая, как меняется пейзаж. А он менялся.

Расплывались очертания шпилей, исчезали серые колонны зданий, оставались далеко позади наблюдательные башни — семь штук по периметру городского массива. Появлялись деревья. Порой даже цветущие. И цветы-первоцветы проносились мимо — первые яркие краски на пути к новой жизни.

Внезапно все исчезло. Нет, поезд и они все остались на своих местах, но вот за окном была пустота и темнота. Неосознанно я сжала подлокотники кресла и почувствовала теплую ладонь на своих похолодевших пальцах.

— Все в порядке, — Хель был спокоен. — Просто проезжаем защиту. Сейчас все вернется. И… Уже вернулось. Смотри!

Я быстро взглянула по ту сторону и, честно, захотелось буквально поцеловаться со стеклом. По ту сторону царило лето. Зеленое. Яркое-яркое. До рези в глазах, до полного упоения. Непередаваемое, неописуемое, нереальное.

Щека прикоснулась к чему-то холодному, и я поняла, что не сдержалась и таки поцеловалось со стеклом. Рядом раздались смешки, а после меня обняли, взяли за руку и начали указывать направление. Я была благодарна Хелю: без его наставлений наверняка пропустила бы что-то, а так… Он управлял моим взглядом, владел моим слухом, рассказывая все, что знал об окружающем мире. И даже тихий, звонкий смех Манир не был обиден. Потому что они тоже были рады, искренне рады вернуться сюда.

Поезд прибыл до обидного скоро. И пусть с платформы тоже виднелся лес, но одно дело знать о том, что там внутри, а другое — видеть, слышать и даже чувствовать запах, когда в нарушение всех правил они приоткрыли окна.