Помоги проекту - поделись книгой:
Просматривая фотографии лиц, получивших ордена и почетные звания в рамках празднования Нового года, я (как всегда) был поражен исключительным уродством и вульгарностью их внешности. Похоже, уже становится правилом, что человек, заслуживший право называть себя лордом Перси де Фальконтауэрсом, должен выглядеть в лучшем случае как отъевшийся трактирщик, а в худшем – как сборщик налогов с язвой двенадцатиперстной кишки. Однако Великобритания в этом не одинока. Каждый, у кого под рукой окажутся ножницы и клей, в силах соорудить отличную книгу под названием «Наши правители», состоящую из опубликованных фотографий великих людей нашей планеты. Эта идея впервые пришла мне в голову, когда я увидел в журнале
Если вы, составляя такую книгу, соберете коллекцию фюреров и вождей, уже состоявшихся в этом качестве или потенциальных, то заметите, что им присущи некоторые схожие особенности.
Начнем с того, что все они уже старики. Хотя повсюду твердят о необходимости поддерживать молодые кадры, мне не доводилось встречать человека, занимающего солидную руководящую должность, которому было бы меньше пятидесяти лет.
Во-вторых, почти все они низкорослые. Диктатор ростом более пяти футов шести дюймов[14] – большая редкость.
И в-третьих, они практически всегда (порой эта черта проявляется в совершенно невероятных формах) уродливы. Ваша коллекция должна обязательно включать фотографии Штрейхера[15] с его полопавшимися кровеносными сосудами на лице, японских военачальников, схожих с бабуинами, Муссолини с его двойным небритым подбородком, де Голля с его слабовольной нижней челюстью, коренастого короткорукого Черчилля, Ганди с его длинным хитрым носом и ушами летучей мыши, Тодзё[16], демонстрирующего все свои тридцать два золотых зуба. И напротив каждого из них, для контраста, нужно поместить фотографию обычного человека из соответствующей страны: напротив Гитлера – молодого матроса с немецкой подводной лодки, напротив Тодзё – пожилого японского крестьянина старой закалки, и т. д.
Сэр Уолтер Рэли, попав в заключение в лондонский Тауэр, занялся написанием всемирной истории[18]. Он уже завершил первый том и работал над вторым, когда под окном его камеры произошла потасовка между мастеровыми, один из которых в результате был убит. Несмотря на тщательное расследование и тот факт, что он лично был свидетелем происшествия, сэр Рэли так и не смог выяснить, из-за чего вспыхнула ссора. Как утверждают, после этого он сжег все написанное и отказался от своего проекта. Даже если этот эпизод – чистой воды вымысел, весьма высока вероятность того, что подобное могло случиться.
За последние десять лет эта легенда вспоминалась мне бесчисленное количество раз, и я неизбежно приходил к выводу, что сэр Уолтер Рэли все же был неправ. Даже с учетом всех трудностей по организации исследований в то время и особой сложности их проведения в условиях тюремного заключения он, по всей видимости, вполне мог бы создать всемирную историю, до определенной степени отражавшую реальный ход событий. Основные факты вплоть до недавнего времени, описанные в учебниках истории, судя по всему, на самом деле имели место. Нельзя исключать, что битва при Гастингсе[19] действительно произошла в 1066 году, что Колумб открыл Америку, что у Генриха VIII было шесть жен – и так далее.
Определенная степень соответствия факта реальности была возможна до тех пор, пока этот факт признавался правдой, пусть он вам и не нравился. Даже при описании Первой мировой войны Британская энциклопедия, например, могла при составлении статей о различных военных кампаниях частично опираться на немецкие источники. Некоторые факты (наподобие числа понесенных сторонами потерь) были расценены как нейтральные и, по существу, практически единодушно признаны всеми. Сейчас такое было бы невозможно. Нацистская и антинацистская версии нынешней войны разительно отличаются друг от друга. Которая из них в конечном итоге попадет в учебники истории, будет решаться на поле боя, а не путем доказательств.
В дни гражданской войны в Испании я как-то поймал себя на мысли о том, что ее подлинная история никогда не будет и не сможет быть написана. Отсутствовали какие-либо конкретные данные и точные цифры, не существовало объективных отчетов о происходившем в стране. И если у меня возникло такое чувство в 1937 году, когда республиканское правительство еще действовало, а ложь, которую различные республиканские фракции распространяли друг о друге и о своих противниках, еще не носила масштабного характера, то о чем же можно вести речь в нынешней ситуации? Даже если Франко будет свергнут, на какие документы придется опираться будущим историкам? А если Франко (или же продолжатель его дела) останется у власти, история войны будет в значительной степени состоять из так называемых фактов, которые, как известно миллионам современников, представляют собой откровенную ложь. Одним из таких «фактов», например, является то, что в Испании якобы находился крупный воинский контингент из России. Существует множество свидетельств того, что его там не было. Тем не менее, если Франко удержит власть и фашистский режим сумеет выжить, данный «факт» войдет в учебники истории, и будущие школьники в него поверят. Как результат, ложь в конъюнктурных целях станет правдой.
Такого рода вещи происходят постоянно. Из миллионов общеизвестных примеров я выберу тот, который поддается проверке. Частично в 1941 году и в течение всего 1942-го, когда люфтваффе были задействованы в России, немецкое радио потчевало свою аудиторию небылицами о разрушительных воздушных налетах на Лондон. Теперь-то всем известно, что на самом деле этих налетов не происходило. Но какая была бы нам польза от этого знания, завоюй немцы Британию? Зафиксировал бы будущий историк факт этих вымышленных налетов в своих трудах? Ответ таков: если Гитлер выживет, то да, если же он падет, то нет.
Точно так же обстоят дела и с бесчисленным множеством других исторических событий последних десяти или двадцати лет. Являются ли «Протоколы сионских мудрецов» подлинным документом? Состоял ли Троцкий в заговоре с нацистами? Сколько немецких самолетов было сбито в Битве за Британию? Поддерживают ли народы Европы «новый (гитлеровский) порядок»? Вам не удастся получить общепринятый ответ в качестве единственно правильного. В каждом отдельно взятом случае в вашем распоряжении окажется целый ряд противоречащих друг другу версий, одна из которых в итоге будет признана верной в результате силового давления. Историю пишут победители.
В конечном счете наше единственное притязание в случае победы заключается в том, что тогда мы будем лгать о войне меньше, чем наши противники. В тоталитаризме по-настоящему пугают не его «зверства», а то, что он объявляет войну концепции объективной истины, претендуя на безусловный контроль как над прошлым, так и над будущим.
Хотя войне свойственно поощрять ложь и самодовольство, я, честно говоря, не заметил существенного роста этой тенденции в Британии. Сделав соответствующие сопоставления, должен признать, что прессе сейчас предоставлена несколько большая степень свободы, нежели до войны. Насколько я могу судить по собственному опыту, сегодня разрешено публиковать то, о чем десять лет назад не могло идти и речи. Участники сопротивления во время этой войны, судя по всему, подвергаются меньшей цензуре, чем в ходе предыдущей, и публично выражать непопулярное мнение стало, безусловно, безопаснее. Следовательно, есть некоторая надежда на то, что либеральный образ мышления, воспринимающий истину как некий внешний фактор, как то, что следует открыть, а не как то, что можно выдумать по ходу дела, не будет окончательно изжит. Вместе с тем я все равно не завидую будущему историку. Разве не выступает противоестественной особенностью наших дней то, что даже потери в нынешней войне нельзя оценить с погрешностью в пределах нескольких миллионов?
На днях я присутствовал на пресс-конференции, на которой недавно прибывший в Великобританию француз, некий «выдающийся юрист» (он не смог назвать своего имени или привести какие-то другие подробности о себе из-за того, что его семья живет в оккупированной Франции) изложил точку зрения французов на недавнюю казнь Пюшё[21]. Я был удивлен, заметив, что французский юрист всячески старался оправдать расстрел коллаборациониста в глазах британцев и американцев. Его основная идея заключалась в том, что Пюшё был казнен не по политическим мотивам, а за общеуголовное преступление – «сотрудничество с врагом», которое во Франции по закону всегда каралось смертью.
Один из американских журналистов задал ему вопрос: «Будет ли считаться и в отношении какого-нибудь мелкого чиновника, например инспектора полиции, сотрудничество с врагом таким же преступлением?» «Решение будет аналогичным», – ответил француз. Как человек, недавно прибывший из своей страны, он, судя по всему, выражал мнение широких слоев французской общественности, однако можно предположить, что на практике будут казнены только наиболее активные коллаборационисты. Если во Франции действительно примутся наказывать всех виновных в сотрудничестве с врагом, то это обернется массовыми казнями, так как имеются многочисленные свидетельства того, что в 1940 году значительная часть населения страны была в той или иной степени настроена прогермански. Эти настроения изменились только после того, как французы на своей шкуре почувствовали нацистский режим.
Я против того, чтобы такие люди, как Пюшё, избежали наказания. Вместе с тем, учитывая, что были также расстреляны малоизвестные квислинги[22], включая одного или двух арабов, вся эта история с актами отмщения предателям и захваченным врагам поднимает вопросы как политического, так и морального характера. Если мы сейчас передавим массу мелких крыс, когда придет время, у нас может не хватить сил и духу расправиться с крупными выродками. Трудно поверить, что фашистские режимы могут быть полностью уничтожены без наказания ответственных за злодеяния лиц, которых в каждой стране насчитывается несколько сотен или даже тысяч. Однако вполне может случиться так, что те, на ком лежит настоящая вина, сумеют в конце концов избежать наказания по той простой причине, что общественное мнение пресытится лицемерными судебными процессами и хладнокровными казнями.
По сути, именно так и произошло в прошлую войну. Кто из живших в те годы не помнит маниакальной ненависти к кайзеру, которая культивировалась в Великобритании? Как и Гитлера в этой войне, его называли причиной всех наших бед, поэтому мало кто сомневался, что его казнят, едва только схватят. Единственный вопрос заключался в том, какой конкретно метод казни применят в этом случае. В газетах и журналах было опубликовано множество статей, в которых с мельчайшими подробностями рассматривались преимущества варки преступника в масле сравнительно с потрошением, колесованием и четвертованием. Выставки Королевской академии были полны аллегорических картин невероятной пошлости, на которых кайзера низвергали в ад. И что же вышло в итоге? Кайзер удалился в Голландию и (хотя в 1915 году он «умирал от рака») благополучно прожил там еще двадцать два года, став одним из богатейших людей Европы.
Аналогичные истории происходили и с другими «военными преступниками». После всех прозвучавших в их адрес угроз ни один из них не был привлечен к суду. Если быть точным, то около дюжины человек предстали перед судом, были приговорены к тюремному заключению и вскоре освобождены. И хотя отказ от уничтожения немецкой военной касты, безусловно, был обусловлен сознательной политикой руководства союзников, которое пришло в ужас от революционных процессов в Германии, отвращение простого народа к экзекуциям способствовало реализации этих намерений. Он не хотел мести, хотя это было в его власти. Зверства немцев в Бельгии, казнь мисс Кэвелл[23], действия капитанов немецких подводных лодок, без предупреждения топивших пассажирские суда и расстреливавших выживших из пулеметов, – по какой-то необъяснимой причине все это было забыто. Погибло десять миллионов невинных людей – и никто не хотел в довершение к этому убивать еще несколько тысяч виновных в военных преступлениях.
Само по себе не так уж важно, расстреливаем мы фашистов и квислингов, которые случайно попали к нам в руки, или нет. Важно то, что месть и «наказание» не должны играть какой бы то ни было роли в нашей политике или даже в наших фантазиях. Одной из особенностей этой ужасной войны, которая отчасти сгладила ее жестокий характер, стало то, что британцы не демонстрировали всепоглощающей ненависти к противнику. Не было заметно того бессмысленного расизма, который проявлялся во время прошлой войны. Я, например, не помню, чтобы в этот раз на каждом углу повторяли, что у всех немцев лица похожи на свиные рыла. Даже слово «гунны» применительно к немцам использовали не так часто. С немцами (в основном это были беженцы) в Великобритании обращались без всяких сантиментов, но они не подвергались жестоким преследованиям, как это происходило в прошлую войну. Тогда на лондонских улицах было весьма небезопасно говорить по-немецки, британцы разграбили немецкие пекарни и парикмахерские, немецкая музыка впала в немилость, и даже порода такс практически исчезла, потому что никто не хотел заводить «немецкую» собаку. Эти безумства военных лет в немалой степени объяснялись нерешительной позицией Великобритании на начальном этапе ускоренного вооружения Германии.
Политику нельзя строить на ненависти, которая может привести как к чрезмерной жесткости, так и к чрезмерной мягкости по отношению к оппоненту. Во время войны 1914–1918 годов британцев довели до совершенно исступленной ненависти к немцам, их потчевали нелепой ложью о распятых бельгийских младенцах и немецких фабриках, где из трупов делали маргарин. Как только война закончилась, британская общественность испытала естественное отвращение к этим россказням, которое только возросло после возвращения домой с войны наших солдат – они (что свойственно британским солдатам) с восхищением отзывались о своем противнике. Результатом стало стремительное распространение прогерманских настроений, которое началось где-то в 1920 году и продолжалось до тех пор, пока Гитлер не обосновался во власти.
На протяжении всех этих лет так называемые просвещенные мнения (см., например, любой номер
Любой, кто пытался пробудить общественное мнение в годы фашистской агрессии, начиная с 1933 года, знает, какими были последствия этой пропаганды ненависти. «Зверства» стали рассматриваться в качестве синонима к слову «ложь». Истории о немецких концентрационных лагерях были историями о зверствах, следовательно, они являлись ложью – так рассуждал британский обыватель. Левые, которые пытались заставить общественность увидеть, что фашизм – это зло, были вынуждены бороться против плодов своей собственной пропагандистской деятельности последних пятнадцати лет.
Вот почему (хотя я не стал бы спасать таких отвратительных существ, как Пюшё, даже если бы у меня была такая возможность) я не испытываю радости, когда узнаю о судебных процессах над «военными преступниками» (особенно над мелкими персонами) и когда свидетелям разрешается произносить на этих процессах подстрекательские политические речи. Еще меньше радости я испытываю от того, что левые ассоциируют себя с планами раздела Германии, миллионы немцев сгоняются в бригады для принудительного труда и принимаются решения о репарациях, по сравнению с которыми версальские репарации выглядят платой за проезд в общественном транспорте. Все эти мстительные фантазии, подобные тем, что обсасывались в 1914–1918 годах, просто-напросто затруднят проведение реалистичной послевоенной политики. Тот, кто
В брошюре Веры Бриттен[29]«Семя хаоса» (
Сейчас каждый здравомыслящий человек не может относиться к бомбардировкам (как и к любой другой военной операции) иначе как с отвращением. С другой стороны, ни одному добропорядочному человеку нет никакого дела до мнения потомков. Кроме того, есть что-то весьма неприличное в том, чтобы воспринимать войну как инструмент достижения тех или иных целей и в то же время стремиться избежать ответственности за чрезмерно жесткие методы ее ведения. Пацифизм можно считать вполне обоснованной жизненной позицией при условии, что вы в полной мере осознаете все последствия. Однако любые разговоры об «ограничении» или «гуманизации» войны – это чистой воды вздор, который можно нести, понимая, что обычный человек никогда не утруждает себя тем, чтобы вдуматься в смысл пропагандистских лозунгов.
В нашем случае пропагандистскими лозунгами являются выражения «убийство гражданских лиц», «массовое убийство женщин и детей», «уничтожение нашего культурного наследия». По умолчанию предполагается, что все выше перечисленные бедствия гораздо чаще становятся результатом воздушных бомбардировок, чем наземных военных действий.
Если постараться вникнуть в эту проблему, то в голову невольно приходит вопрос: «Почему же умерщвлять мирных жителей нельзя, а солдат можно?» Вне всякого сомнения, нельзя убивать детей, если только можно каким-либо образом соблюсти это правило, однако после ознакомления с пропагандистскими брошюрами [Комитета по ограничению бомбардировок] складывается впечатление, что каждая бомба непременно падает на школу или детский дом. На самом деле в результате бомбардировок гибнут представители разных слоев населения. И эти результаты вряд ли свидетельствуют о репрезентативной выборке бомбардировок, поскольку дети и будущие матери обычно эвакуируются первыми, а многие молодые люди находятся на фронте. Скорее всего, непропорционально большое число жертв от бомбардировок должно приходиться на людей среднего возраста. (На сегодняшний день от немецких бомб в Великобритании погибло от шести до семи тысяч детей. Я полагаю, это меньше, чем число погибших в дорожно-транспортных происшествиях за тот же период.) С другой стороны, в результате «общепринятой» войны (или «войны по правилам») гибнут наиболее здоровые и храбрые молодые парни. Каждый раз, когда немецкая подводная лодка идет ко дну, около пятидесяти физически и психически здоровых молодых людей прекрасного телосложения задыхаются в мучениях. И все же те, кто бурно возмущается при одной только фразе «бомбардировки гражданского населения», будут с нескрываемым удовлетворением скандировать: «Мы выигрываем битву за Атлантику!» Одним небесам известно, сколько людей уже погибло и еще будет убито в результате нашего блицкрига в Германии и оккупированных немцами странах, но можете быть уверены, что это совершенно несравнимо с масштабом потерь на Восточном фронте в России.
На данном этапе истории войн избежать невозможно, а раз так, то, как мне представляется, нет ничего катастрофичного в том, что в ходе вооруженных конфликтов будет погибать кто-то, кроме молодых парней. В 1937 году я писал: «Иногда меня утешает мысль о том, что применение авиации на войне изменило условия ее ведения. Теперь, когда начнется следующий большой конфликт, мы станем свидетелями беспрецедентного зрелища, и ура-патриоты наконец-то уймутся». Пока нам еще не довелось удостовериться в этом (возможно, причина заключается в необходимости уточнения формулировок), но, во всяком случае, в ходе этой войны бремя испытаний распределилось между различными слоями населения более равномерно, чем во время предыдущей. Принцип неприкосновенности гражданского населения – один из тех факторов, которые сделали войну допустимой, – был подвергнут сомнению. В отличие от мисс Бриттен, я не жалею об этом. Я не согласен с тем, что война «очеловечивается», когда она ограничивается убийством молодежи, и становится «варварской», когда погибают старики и дети.
Что касается международных соглашений по введению тех или иных «ограничений» для войны, то они никогда не соблюдались, если их нарушение было выгодно той или иной стороне. Ранее страны уже договорились не применять на войне смертоносные газы – однако все равно использовали их. На этот раз воюющие стороны воздержались от отравляющих газов просто потому, что те недостаточно эффективны в ходе боевых действий, для которых характерна высокая мобильность войск, а их применение против гражданского населения наверняка спровоцировало бы ответные меры. Против противника, который не мог нанести ответного удара – например, против абиссинцев, – они использовались без каких-либо колебаний.
Следует признать, что война по самой своей природе является варварским явлением. И если только мы признаем себя дикарями и варварами (каковыми мы и являемся), то вполне можно будет решать (или же, по крайней мере, продумывать) некоторые связанные с ней вопросы.
Образец корреспонденции издания
Проплачиваемому евреями редактору,
газета Tribune, Лондон
Ты постоянно нападаешь на Польшу, нашего доблестного союзника, потому что там знают, как следует обращаться с еврейскими паразитами. Поляки также в курсе, как следует обращаться со всеми редакторами, которых проплачивают евреи, и с редакторами коммунистических газет. Нам известно, что ты состоишь на содержании у жидов и Советов. Ты – друг врагов Британии! Остерегайся, день расплаты близок! Все еврейские свиньи будут уничтожены так же, как их уничтожал Гитлер. Это единственный способ избавиться от жидов. Погибни, Иуда!
Текст напечатан на пишущей машинке «Ремингтон» (почтовый штемпель – «Южный Уэльс»). На мой взгляд, особый интерес представляет то, что послание явно сделано под копирку.
Любой, кто знаком с личностями этого типа, поймет, что никакие заверения, разъяснения, веские доказательства не смогут убедить автора в том, что
По моему опыту, точно так же большинство коммунистов верят в то, что троцкисты служат Гитлеру. Я как-то попытался провести эксперимент, написав, что, если бы троцкисты состояли на содержании у Гитлера (или у кого-либо другого), то у них должны были бы водиться хоть какие-то деньги. Однако на мою реплику не обратили ровным счетом никакого внимания. Так же обстоит дело и с верой в происки евреев или с широко распространенным среди индийских националистов убеждением в том, что все англичане, независимо от их политической окраски, состоят в тайном сговоре друг с другом. Вера в масонов как в революционную организацию является самой странной из всех догм. С таким же успехом в Великобритании стали бы поклоняться духу буйвола. Совсем недавно (вполне возможно, что это происходит и в наши дни) католические монахини верили в то, что на масонских собраниях появляется дьявол собственной персоной, облаченный в вечерний костюм с дыркой для хвоста. В той или иной форме подобные нелепые суеверия, похоже, свойственны почти всем нам. Очевидно, это проявление какой-то неясной психологической потребности нашего времени.
Как я заметил, помимо широко распространенных протестов в связи с тем, что немецкие беспилотные самолеты[35]«выглядят такими неестественными» (по этой логике бомба, сброшенная летчиком пилотируемого самолета, по-видимому, вполне естественна), некоторые журналисты осуждают это оружие как средство варварского, бесчеловечного и «неизбирательного нападения на гражданское население».
С учетом того, какое оружие мы сами применяли против немцев в течение последних двух лет, такие претензии кажутся немного нелепыми, однако это закономерная реакция нормального человека на новое оружие. Отравляющий газ, пулеметы, подводные лодки, порох и даже арбалеты в свое время также подвергались порицанию. Любое оружие кажется вам излишне жестоким, пока вы сами не станете обладать им.
Тем не менее не буду отрицать, что беспилотный самолет (или летающая бомба, или самолет-снаряд, как бы это ни называлось) является крайне неприятной вещью, потому что, в отличие от большинства других боеприпасов, этот тип снаряда дает вам время на размышление. Какова ваша первая реакция, когда вы слышите этот гудящий, нарастающий звук? У вас неизбежно возникает надежда, что он не прекратится. Вы хотите услышать, как этот снаряд благополучно пролетит над вашей головой и затихнет вдали. Другими словами, вы надеетесь, что он упадет на кого-нибудь другого. То же самое происходит, когда вы пытаетесь спастись от обычного снаряда или обычной бомбы, – но в этом случае на то, чтобы укрыться, у вас имеется всего около пяти секунд и вы лишены возможности поразмышлять о безграничном человеческом эгоизме.
Я получил ряд писем (некоторые из них составлены в довольно жестких выражениях) с критикой в мой адрес за мои замечания относительно брошюры Веры Бриттен, в которой она выступила против бомбардировок. Как мне представляется, два момента требуют дополнительных комментариев.
Прежде всего это обвинение (и оно получает все большее распространение) в том, что «мы сами это начали», то есть что именно Британия стала первой практиковать систематические бомбардировки гражданских объектов и гражданского населения. Учитывая исторические события последних десяти лет, я категорически не понимаю, как можно делать подобные заявления. Первым актом нынешней войны (если я правильно помню, за несколько часов до ее официального объявления) была немецкая бомбардировка Варшавы. Немцы бомбили и обстреливали город так интенсивно, что, по словам поляков, в какой-то момент это привело к возникновению одновременно 700 пожаров. Кинооператоры вермахта сняли фильм о разрушении Варшавы «Боевое крещение» (Feuertaufe), который был в качестве пропагандистского материала разослан по всему миру с тем, чтобы внушить ужас нейтральным странам.
Несколькими годами ранее легион «Кондор», направленный Гитлером в Испанию[37], активно бомбил один испанский город за другим. Во время «негласных налетов» на Барселону в 1938 году буквально за два дня погибло несколько тысяч человек. До этого итальянцы бомбили совершенно беззащитных абиссинцев и откровенно хвастались своими подвигами как чем-то весьма забавным. Бруно Муссолини[38] в своих газетных статьях, описывая эти бомбардировки, упоминал, что абиссинцы «раскрывались, как розы», что было «очень забавно». Японцы уже с 1931 года (и более интенсивно с 1937-го) бомбят многолюдные китайские города, где отсутствуют какие-либо меры защиты от воздушных налетов, не говоря уже о зенитных орудиях или авиации ПВО.
Я не говорю, что чужой грех искупает свой собственный и что Британия не замешана в аналогичных деяниях. В ходе «маленьких войн», начиная где-то с 1920 года, Королевские ВВС сбрасывали бомбы на афганцев, индийцев и арабов, которые практически не имели возможности как-то ответить. Однако нельзя утверждать, что широкомасштабные бомбардировки населенных пунктов с целью посеять панику среди гражданского населения – это чисто британское изобретение. На самом деле именно фашистские режимы начали эту практику, и они открыто заявляли о тех целях, которые преследуются в ходе таких воздушных налетов.
Другой момент, который следует прояснить, – это избитый штамп: «Убивают женщин и детей!» Мне уже доводилось ранее отмечать (но, очевидно, есть смысл повторить эту мысль), что, возможно, в каком-то смысле все же предпочтительней лишать жизни представителей разных слоев населения, чем убивать исключительно мужчин призывного возраста. Кроме того – при условии, что опубликованные немцами цифры верны и в ходе наших воздушных налетов действительно погибло 1 200 000 мирных жителей, – то, надо полагать, мы в этом отношении нанесли Германии несколько меньший ущерб, если сравнивать с числом жертв среди гражданского населения в результате бомбардировок в России или в Африке и Италии.
Любая нация, находящаяся в состоянии войны, пытается сделать все возможное, чтобы защитить своих детей, поэтому количество малолетних жертв, погибших в результате воздушных налетов, не должно соответствовать их процентной доле от общей численности населения. Женщин сложнее оградить от военных рисков, однако протесты против их убийства в ходе боевых действий (если только вообще убийства во время войны не вызывают отторжения как таковые) относятся к проявлениям сентиментальности чистой воды. Почему смерть женщины хуже, чем смерть мужчины? Обычно это аргументируют тем, что, умерщвляя женщин, вы тем самым уничтожаете потенциальных рожениц, в то время как мужчин можно не беречь. Это ошибочное мнение, основанное на представлении о том, что людей можно разводить как животных. Суть идеи заключается в том, что, поскольку один мужчина способен оплодотворить большое количество женщин (подобно тому, как баран-производитель оплодотворяет тысячи овцематок), его гибель можно не принимать во внимание. Однако люди – это не крупный рогатый скот. Когда в результате военных действий появляется избыток женщин, их подавляющее большинство не рожают детей. Поэтому жизни мужчин с точки зрения продолжения человеческого рода так же важны, как и жизни женщин.
В последней войне Британская империя потеряла убитыми почти миллион человек, около трех четвертей которых были жителями Британских островов. Большинству из них, вероятно, было менее тридцати. Если бы все эти молодые люди имели только по одному ребенку, у нас сейчас было бы дополнительно 750 тысяч человек в возрасте около двадцати лет. Франция, которая понесла гораздо более тяжелые людские потери, так и не оправилась от итогов прошлой войны. Весьма сомнительно, что Британия также смогла полностью это сделать. У нас пока нет возможности подсчитать людские потери, однако известно, что в последней войне погибло от 10 до 20 миллионов молодых людей. Если бы в ходе последней войны использовались (как, скорее всего, будет активно происходить в следующей войне) самолеты-снаряды, ракеты и другое оружие дальнего действия, которое без разбору убивает старых и молодых, здоровых и больных, мужчин и женщин, то это, как мне представляется, нанесло бы европейской цивилизации несколько меньший ущерб, чем сложилось в действительности.
Вопреки тому, что, похоже, предполагают некоторые из моих корреспондентов, я не испытываю восторга по поводу практики воздушных налетов – ни наших, ни нашего противника. Как и многие другие британцы, я определенно начинаю уставать от бомбежек. Вместе с тем я возражаю против лицемерия, когда одобряют силовые методы, одновременно протестуя против того или иного конкретного оружия, или осуждают войну, желая при этом сохранить тот тип общества, который делает ее неизбежной.
Другие крайне непопулярные темы – это мобильность рабочей силы и продолжение практики нормирования продовольствия после завершения боевых действий с Германией, а также некоторые другие критичные вопросы, в том числе война против Японии. Я не сомневаюсь в готовности британцев продолжать сражаться до тех пор, пока Япония не будет разбита, однако их способность элементарно забыть о том, что впереди предстоят еще годы войны, совершенно удивительна. Фраза «Когда закончится война», употребляемая в разговорах, неизменно означает поражение Германии.
Последний опрос общественного мнения показывает возвращение большинства наших граждан к мышлению 1918 года. Все ожидают не только ужасной неразберихи с демобилизацией, но и немедленного возникновения массовой безработицы. Мало кто осознает, что нам придется годами жить, по существу, в условиях военного времени и что перестройка производственных процессов после наступления мира и восстановление утраченных в результате войны рынков могут потребовать таких же напряженных усилий, как и достижение победы на этой войне. Каждому хочется прежде всего отдохнуть. Мне достаточно редко приходится слышать обсуждение перспективных проблем, касающихся различных аспектов войны. В частности, я не вижу большого интереса широких слоев населения к тому, какие отношения с Германией нам следует выработать после достижения мира. Периодические издания правых и левых сил пытаются перещеголять друг друга в требованиях навязать ей «карающий» мир. [Прагматичные] предложения Ванситтарта[40] сегодня отошли на второй план. Более того, наиболее радикальные из бывших последователей выпустили брошюру, осуждающую его как прогерманского ставленника.
Коммунисты сформулировали и используют лозунг «Заставьте Германию заплатить!» (лозунг твердолобых тори 1918 года) и клеймят как пронацистскую личность любого, кто выступает за заключение с Германией «великодушного» мира или же решается заявить, что обнародование разумных мирных условий ускорит ее крах. Мирные условия, которые они (и другие русофилы) отстаивают, в действительности являются худшей версией Версальского договора, против которого они же сами решительно выступали двадцать лет. Это мне смутно напоминает, как собака возвращается к своей (или, если быть в нашем случае более точным, к чужой) блевотине.
Но еще раз повторю: я не вижу, чтобы обычные британцы хотели чего-то подобного, и если прошлые войны способны хоть чему-то нас научить, то мы должны понимать, что наши солдаты могут вернуться домой прогермански настроенными. Последствия того факта, что простые британцы являются русофилами, но при этом не желают такого мира, которого требуют русские, еще не осознаны в полной мере, и журналисты левого толка избегают их обсуждать. Советское правительство сейчас откровенно пытается оказать влияние на британскую прессу. Как мне представляется, из-за очевидной усталости от войны и побуждения во что бы то ни стало поддержать Россию рядовых британских граждан можно было бы склонить к одобрению несправедливого мира с Германией, но в этом случае, как уже бывало ранее, последовала бы быстрая реакция со стороны прогерманских сил.
Передо мной – отвратительная по своей сути фотография из газеты
Я не склонен винить французов за подобные вещи. Они перенесли четыре года страданий, и я в какой-то степени могу представить, что они чувствуют по отношению к коллаборационистам. Однако совсем другое дело, когда британские газеты пытаются убедить своих читателей, что насильно брить женщинам головы – это вполне нормальное дело. Едва увидев эту фотографию в
Не так давно другая газета опубликовала фотографии болтающихся на виселице немцев, повешенных русскими в Харькове, и деликатно проинформировала своих читателей, что эти казни были сняты на камеру и широкая публика вскоре получит возможность увидеть эти кадры в кинотеатрах. (Интересно, будут ли допущены в кинозалы дети?)
Ранее я уже как-то цитировал высказывание Ницше, которое, как мне кажется, имеет смысл в этом случае еще раз повторить: «Тот, кто слишком долго сражается с драконами, сам становится драконом. И если ты будешь слишком долго вглядываться в бездну, бездна начнет вглядываться в тебя».
Выражение «слишком долго» в данном контексте, надо полагать, означает: после того как дракон побежден.
Уважаемые редакторы!
Прошло почти четыре года с тех пор, как я впервые написал вам. Я неоднократно повторял, что хотел бы составить своего рода комментарий к предыдущим письмам. Похоже, подходящий момент настал.
Теперь, когда мы, судя по всему, выиграли войну и проиграли мир, можно взглянуть на прошедшие события в исторической перспективе. И первое, что я должен признать, так это свою неправоту в анализе и оценке ситуации, по крайней мере, до конца 1942 года. С учетом того, что (насколько я понимаю) все остальные тоже заблуждались, имеет смысл прокомментировать мои ошибки.
Я старался говорить правду в своих письмах, и, хочется верить, читатели получали достоверную картину того, что происходило в мире в тот или иной период. Конечно же, было сделано множество ошибочных прогнозов (так, например, в 1941 году я предсказал, что Россия и Германия продолжат сотрудничать, а в 1942 году – что Черчилль лишится власти) и выводов, основанных на минимуме доказательств или же вообще оторванных от реальности. Время от времени я допускал раздраженные либо вводящие в заблуждение замечания о конкретных людях. Прежде всего сожалею о том, что в одном из писем позволил себе охарактеризовать стиль Джулиана Саймонса[43] как «смутно фашистский». Это совершенно необоснованное утверждение было обусловлено тем, что я неверно воспринял его очередную статью. Однако такого рода обидные накладки чаще всего являются результатом безумной атмосферы войны, для которой характерно нагромождение намеренной лжи и невольной дезинформации и в которой приходится работать журналисту, пишущему на политические темы. Нельзя забывать также о негативном влиянии тех бесконечных психологически изматывающих споров, в которые он оказывается вовлечен.
Как представляется, по нынешним невысоким стандартам мне все же удавалось избегать искажения фактов. При этом я мог порой ошибаться в оценке значимости различных
Уже в мое самое первое письмо, составленное в конце 1940 года, закралась существенная ошибка, когда я заявил, что движение политической оппозиции, на которую явно оказывали давление, «в конечном счете не будет иметь принципиального значения». Около полутора лет я снова и снова декларировал это, используя различные формулировки. Я не только предположил, что общественные настроения сместятся в пользу левых сил (и в этом я, судя по всему, был прав), но и рискнул утверждать, что выиграть войну без ее демократизации будет совершенно невозможно. В 1940 году я написал: «Либо мы превратим эту войну в сражение за независимость, либо мы ее проиграем», – и я ловлю себя на мысли о том, что повторял это слово в слово вплоть до середины 1942-го. По всей видимости, такая убежденность повлияла на мою оценку реальных событий и вынудила меня преувеличить глубину политического кризиса 1942 года, возможности Криппса[44] как популярного политического лидера и Партии общего благосостояния[45] как революционной организации, а также масштабы перераспределения социальных благ, происходящего в Великобритании в ходе войны. Роковым для меня стало то, что я попал в ловушку предположения о «единстве войны и революции». У этой идеи были вполне определенные основания, однако в конечном итоге она оказалась ошибочной. Ведь, по большому счету, мы не проиграли войну (если только я все верно понимаю), и у нас не наступил социализм. Британия движется к плановой экономике, классовые различия, как правило, уменьшаются, но реальной смены власти и роста подлинной демократии мы не наблюдаем. Те же самые личности по-прежнему владеют капиталом и узурпируют корпорации. Соединенные Штаты, очевидно, движутся
Среди британской и американской интеллигенции (употребляя это слово в широком смысле) существовало пять подходов к войне.
1) Войну необходимо выиграть во что бы то ни стало, ибо ничего не может быть хуже победы фашистов. Нам следует поддержать любой режим, который выступит против нацистов.
2) Войну нужно выиграть любой ценой, однако фактически это невозможно, пока существует капитализм. Мы должны поддержать войну и при этом попытаться превратить ее в революционную.
3) В войне невозможно одержать победу, пока жив капитализм. Если это все же случится, такая победа окажется для нас скорее гибельной, чем бесполезной, так как она приведет к установлению фашизма в наших странах. Прежде чем выступить в поддержку войны, мы должны свергнуть правительство.
4) Вовлекаясь в борьбу с фашизмом, вне зависимости от действующего в стране правительства, мы неизбежно сами к нему придем.
5) Воевать бесполезно, потому что немцы и японцы все равно победят.
Позицию, обозначенную в пункте первом, занимали преимущественно радикалы различного толка, а также сталинисты. Троцкисты разных мастей придерживались точки зрения, приведенной во втором или четвертом пунктах. Пацифисты склонялись к позиции, сформулированной в четвертом пункте, и в качестве дополнительного аргумента обычно использовали тезис из пункта номер пять.
Сторонники первого пункта в большинстве своем ограничивались тем, что аргументировали собственную правоту простым заявлением: «Мне не нравится фашизм!» Это вряд ли может являться руководством к действиям политического характера, поскольку само по себе не дает никаких прогнозов относительно предстоящих событий. Все остальные же предположения оказались полностью несостоятельными.
Тот факт, что мы сражались за выживание, не вынудил нас «стать социалистами» (как я и предсказывал), но и не привел к фашизму. Насколько я могу судить, в определенном смысле сейчас мы находимся несколько дальше от фашизма, чем в начале войны. Как мне представляется, очень важно осознать, что мы оказались неправы, и заявить об этом во всеуслышание. Большинство аналитиков в наши дни, когда их прогнозы не оправдываются, беззастенчиво твердят, что все обстоит ровным счетом наоборот, и пытаются подтасовать факты в своих интересах. Таким образом, многие из тех, кто придерживался той же линии, что и я, будут настаивать на следующем: революция уже произошла, классовые привилегии и экономическая несправедливость никогда не вернутся и т. д. и т. п.
Пацифисты с еще большей убежденностью заявляют: Британия уже является фашистской страной и по существу выступает аналогом нацистской Германии, хотя сам факт того, что им разрешено провозглашать и продвигать подобные идеи, противоречит этим утверждениям. Со всех сторон раздаются голоса: «Ведь я же говорил тебе!» – и демонстрируется полное бесстыдство относительно совершенных в прошлом ошибок. Сторонники умиротворения и Народного фронта[46], коммунисты, троцкисты, анархисты, пацифисты – все единодушно заявляют (и почти в одной и той же тональности), что именно
Поделиться книгой: