Пьяная вишня

Эх…

В дверях, что вели из квартиры Труди на балкон, отвлекая ее от размышлений и воспоминаний, появился сонный Курт. Труди жила с ним уже почти полгода, подцепив нового любовника во время гастролей. Курт, который до знакомства со столичной знаменитостью был тренером по фитнесу, покорил молодую волчицу ростом, шириной плеч, фантастической постельной выносливостью, очевидной влюбленностью и, главное, милой стеснительностью и скромностью провинциала из не самой богатой семьи. Труди умилилась, приблизила, приютила… А после получила возможность убедиться в том, как быстро некоторые вещи меняются. Как скромность превращается в наглость, влюбленность в потребительское отношение. Только секс и остался прежним. Но таланты такого рода, как успела убедиться Труди, были исключительно хороши для разового любовника, а не для того, с кем ты живешь в одной квартире, по сути, семьей. С ним ведь не только трахаться, но еще и говорить о чем-то надо.

— Опять жрешь сладкое! — с презрением возвестил Курт и навис над Труди. — И так уже сколько лишних килограммов на тебе наросло! Такими темпами отрастишь себе жопу, как у маменьки твоей…

Труди закурила. Эти разговоры вымораживали ее так, что хотелось что-нибудь разбить. Она совершенно точно не была толстой. Никогда не была. А мифические пузо или жопа, о которых так любил поговорить повернутый на диетах и тренировках Курт, «наросли» исключительно у него в голове. Да даже если б они и были! Марион Кляйн с возрастом действительно сильно поправилась, но супруг ее что-то ни разу не прошелся по этой теме и никогда не говорил об изменениях в фигуре своей жены. А вот Курт Труди чихвостил постоянно, хотя особых оснований для этого не было!

На прямой вопрос: «Какого хрена?» он, заменжевавшись, ответил, что, мол, о здоровье любимой заботится. Но сама Труди была абсолютно уверена, что дело совсем в другом. В том, что в этих упреках Курт нашел для себя средство хоть в чем-то стать круче успешной и знаменитой любовницы, возвыситься над ней, получить возможность давить на нее. И еще. Патрик Кляйн свою жену Марион действительно любил (толстую, тонкую, здоровую и больную, плачущую или смеющуюся! Любую!), а вот Курт лишь прикрывал этим словом свои личные, абсолютно шкурные интересы.

С другой стороны, ведь и Труди его не любила, а так… использовала, заполняя пустоту на душе и вообще в жизни…

— Я тебе сколько раз говорил, чтобы ты прекращала нажираться! — Курт, явно не замечая реакцию на сказанное им, продолжал гнуть свое. — Но ведь нет, тебе надо еще и встать посреди ночи и тайком от меня сидеть и напихиваться этими проклятыми конфетами, от запаха которых меня уже тошнит! В квартире стало невозможно находиться…

Труди затушила очередной бычок и, откинувшись в кресле, водрузила босые ноги на перила балкона. Терпение у нее лопнуло.

— Это моя квартира.

— Что?!

Труди пошевелила пальцами, теперь освещенными светом почти полной луны, которая как раз выбралась из-за небольшого полупрозрачного облачка, и продолжила:

— Я говорю: это моя квартира. И все в ней, включая запахи, тоже мое. Тебя что-то не устраивает? Не держу! Можешь выметаться.

Глава 4

Оскорбленный до глубины души Курт убрался назад в спальню, где вскоре послышалась какая-то возня. Труди, закуривая уже третью сигарету за последний час, истово понадеялась на то, что он собирает вещички, а когда в отдалении хлопнула входная дверь, вздохнула с облегчением. С балкона двор у подъезда был хорошо виден, и Труди с кривой усмешкой проследила за тем, как ее теперь уже бывший любовник закинул увесистую сумку в багажник машины, подаренной ему на днюху пару месяцев назад, проорал: «Шлюха! Дырка дешевая! Даже не думай звонить, не вернусь!» и, взвизгнув покрышками, укатил.

На душе было мерзко. Мама все-таки оказалась права: приличные оборотни или люди от Труди бежали, как от чумы, зато все время липло какое-то полное говно, охочее до дармовых бабок, капризное, с фанаберией и замашками наследных принцев. А где найти кого-то принципиально другого, того, с кем действительно можно было бы жизнь прожить — пусть и без истинной связи, которая потерялась так глупо, но зато при взаимном уважении, — Труди понятия не имела.

Только один раз все, кажется, самым удивительным образом срослось. Друзья затащили Труди в коневодческое хозяйство — на лошадках покататься. Там-то она и познакомилась с парнем по имени Томас Адамс, который, как выяснилось позднее, понятия не имел, с кем его судьба свела, а заинтересовался Труди просто потому, что та ему понравилась внешностью и манерой общения. Не славой и деньгами, а просто так, как это и бывает у обычных людей или оборотней. Так, как правильно, так, как надо. И Труди в ответ, кажется, действительно влюбилась, хранила эти самые обычные, нормальные отношения, как зеницу ока, а потому молчала о своей настоящей жизни, как партизан на вражеском допросе. Благо тогда гастрольный тур, который бас-гитарист MobiuStrip насмешник Заг называл не иначе как чёсом, только-только закончился, и Труди могла кучу времени посвятить себе и своей личной жизни.

Но тайное, как известно, рано или поздно становится явным, и в один далеко не прекрасный день Томас просто молча швырнул на стол перед любовницей глянцевый журнал, на обложке которого была сама Труди в весьма смелом коктейльном платье с низким декольте, а ниже подпись: «Одна на троих». Речь, понятно, шла о MobiuStrip, в составе которой были три парня (фронтмен, организатор, композитор, стихоплет и вообще зведища Пауль Зиверс, бас-гитарист Заген Эбель и его брат Зиг, выбивавший зубодробительный роковый ритм на барабанах) и на них на всех одна женщина со скрипкой — Труди. Это было очевидно! Но Томас никаких объяснений слушать не стал:

— Просто не хочу тоже изваляться в этом дерьме, Гертруда. Ты мне соврала, не сказав, кто ты есть на самом деле. На этом для меня все.

И это действительно было все. Труди попыталась объясниться, долго извинялась, выворачивая душу перед любимым, но потом поняла, что это все равно ничего не даст, и ушла, даже не хлопнув дверью — выдержки все-таки хватило не выписывать бабские коленца с истериками и заламыванием рук. Потом-то дома, конечно, накрыло так, что думала в петлю влезет, но помогли друзья и святой отец Мартин Зиверс, к которому, несколько смущаясь, посоветовал съездить его младший брат Пауль:

— Он, блин, такой, знаешь, крутой парень, хоть и святоша. Не веришь? Правду говорю: я всегда, как хренотень какую сотворю, так первым делом к нему прусь. Поговоришь, головомойку от него вытерпишь, и как-то легчает.

При другом раскладе Труди над Паулем поржала бы: вот бы никогда не подумала, что этот здоровенный татуированный с ног до головы адскими рожами волчара регулярно к брату священнику на исповедь ходит. Но только не теперь. Потому что ну совсем не до смеха было. Труди тогда в храм Единого бога на Удольной улице приехала поздно — прособиралась, никак не решаясь. Мартин, который оказался таким же заядлым байкером, как и брат, уже успел сменить одеяние священника на кожаные штаны и косуху. Когда Труди подвалила, от смущения загребая берцами и пряча руки в напузном кармане просторной худи, святой отец Зиверс уже садился на мотоцикл, но, увидев «клиентку», о которой, как видно, был предупрежден, молча, даже не вздохнув тяжко, отпер храм и повел Труди вглубь, туда, где были кабинки для исповеди.

— Тебе как проще будет? Там, наедине с собой, чтобы меня и видно не было? Или?..

— Или, — отозвалась Труди. — Я… Я не в грехах каяться. Я… поговорить просто.

— Ну давай поговорим.

И они поговорили. Точнее, говорила в основном Труди, а Мартин слушал. Но так внимательно и как-то… заинтересованно, понимающе, сочувствующе, что монолог воспринимался диалогом.

— Хочешь, съезжу к этому твоему Томасу? — спросил тогда Мартин.

Труди подумала и… отказалась, ожидая, что начнутся уговоры. Но святой отец Зиверс лишь улыбнулся, а после притянул к себе, прижимая лбом к своему крепкому плечу, странным образом пахнущему одновременно ладаном и бензином:

— Ну и хорошо. Такие вот… непреклонные да правильные годятся только для плакатов. В реальной жизни с ними невозможно. Да и, думаю, не любил он тебя по-настоящему. Иначе бы понял. Так что пусть идет с богом. Знаешь, как говорят? Единый не дурак, знает что да как. Все будет хорошо, вот увидишь…

Под эти одновременно грустные и в то же время теплые воспоминания Труди сунула в рот последнюю «пьяную вишню» из слишком быстро опустевшей коробки и с кряхтением поднялась из кресла. Перед отбывшим в дальние дали Куртом было немного неловко, но… Как говорится: «Мужик с возу, кобыле свобода…» Теперь бы еще хоть немного поспать! Утром Труди предстояла очередная поездка к родителям. Марион и Патрик Кляйн жили в паре часов от столицы, в небольшом частном доме, в который они перебрались, устав от городской суеты. Интересно, кто на этот раз окажется у них в гостях «совершенно случайно», но строго к моменту приезда дочери?..

Постель пахла Куртом, и Труди сменила белье, а подушку, на которой спал бывший любовник, и вовсе выкинула, энергично упихав в помойное ведро. Ну вот. На свободу с чистой совестью… и в чистой постели.

Ворочалась долго, так что утром Труди предсказуемо все проспала. Вскочила, заметалась, прекрасно понимая, что мама вот-вот начнет названивать с вопросом: «А ты где, доченька?». И ведь не соврешь, что «уже почти подъезжаю», потому как даже зубы еще не чистила! Трусливо отключив мобильник — всегда потом можно будет соврать, что он сел очень некстати! — Труди диким тушканчиком заскакала по квартире: приняла душ, после которого влажные волосы сушить не стала, а просто затянула в хвост, почистила зубы, оделась так, как всегда одевалась, если не хотела привлекать к себе внимание: мешковатые штаны полувоенного покроя, худи с глубоким капюшоном и неизменные берцы на ноги.

Лифт все не ехал, и Труди в нетерпении помчалась вниз по лестнице. В холле первого этажа чуть не затоптала толстяка-соседа — отца троих детей и вообще примерного семьянина, извинилась, все равно после получила в спину убийственный взгляд-выстрел и наконец-то вырвалась на стратегический простор. Было самое время пожалеть, что поклонницей двухколесного моторного транспорта Труди так и не стала — слишком велик в ней был страх перед возможным падением с мотоцикла. Так что теперь точно придется постоять в пробках, и в итоге мама свою непутевую дочь все-таки прибьет.

Естественно, Труди опоздала к назначенному обеду почти на три часа. Она как раз припарковалась поперек родительских ворот и заперла машину, когда на крыльцо дома, стоявшего в глубине участка, вышла Марион Кляйн собственной персоной и кто-то еще — судя по низкому и весьма раздраженному голосу с рыкающими нотками, волк-оборотень. Незнакомый…

— Я не знаю, что и сказать, дорогой сосед, — лебезила мать. — Девочка моя всегда была на редкость непунктуальной, но в этот раз превзошла сама себя! Я беспокоюсь, как бы чего не случилось.

— Надеюсь, все обойдется. Но поймите меня правильно, госпожа Кляйн, я больше задерживаться у вас не могу. Было приятно познакомиться. Еще увидимся, как-никак рядом теперь живем…

«Новый сосед, которого мамхен тут же захомутала на предмет познакомить с семейно неблагоустроенной дочерью!» — поняла Труди и некоторое время на полном серьезе размышляла, не переждать ли ей исход бедолаги-соседа в кустиках. Но это было бы глупо — Труди с головой выдала бы слишком приметная машина у ворот, а заводить ее и сматываться на четырех колесах — так мама точно узнает звук пятилитрового турбированного мотора, подобных которому в этой деревне не было никогда, и после смертельно обидится. Придется идти сдаваться.

Глава 5

Тем временем Марион и ее гость переместились вплотную к калитке, так что в итоге нацепившая на лицо идиотскую ухмылку «непунктуальная девочка» Труди с ними практически столкнулась. Столкнулась… И замерла, словно дикое животное в свете фар.

Единый бог! Это был он! Тот самый запах! Те самые светлые с хищной волчьей желтинкой глаза, обрамленные густыми почти черными ресницами! Те же широченные плечи и… Единый бог!

Потерянный когда-то давно истинный Труди тоже замер, широко раздувая ноздри крупного, чуть кривоватого носа и глядя в упор — так, словно клеймо выжигал.

— А вот и моя доченька! Ну что же ты, Гертруда, как тебе не стыдно… — залопотала где-то очень далеко, будто в другой галактике, мама.

Труди не слушала. Сумка выпала из рук, рядом на дорожку глухо брякнулся брелок от машины… А после волк, имени которого Труди по-прежнему не знала, просто шагнул вперед, рыкнул в самое ухо, стиснул, подхватил, закинул на плечо, словно куль, и зашагал куда-то прочь. Труди, болтавшаяся головой вниз, но ничуть этим не смущенная, сама сатанея от внезапного, как удар по маковке, желания, сжала в ладонях оказавшиеся прямо перед ней и в прекрасной достижимости половинки обтянутых джинсой ягодиц, помяла, потискала, а после, жестоко неудовлетворенная ощущениями, полезла внутрь, под тугой пояс. Волк снова рыкнул бархатисто и ускорил шаги.

Труди подняла голову. У калитки родительского участка, прижав пальцы к раскрытому рту и вытаращив глаза, стояла мама. От дверей дома к ней, размахивая руками, бежал отец.

Последней более или менее разумной мыслью была такая: «Они станут беспокоиться!» Так что, выпростав ладони из штанов своего внезапно обретенного истинного, Труди помахала маме и как раз выскочившему на улицу отцу, а после еще и два больших пальца вверх задрала — мол, все здорово, не бздите, родаки!

А после… После был только секс. Они как-то изумительно быстро оказались в просторной спальне у огромной кровати. Одежда дико мешала. Особенно та, что не давала Труди добраться до тела найденного столь неожиданно и сказочно любимого. Того, кажется, обуревали те же желания. Так что они, сталкиваясь руками и нетерпеливо рыча, стали раздевать друг друга. Труди справилась первой и после наверняка все только осложняла, потому что висла, прижималась, отиралась и кусалась.

За все это время они не сказали друг другу ни слова. Никаких прелюдий! Никакой неторопливой нежности. Только хардкор! Только тяжелый рок!

Труди вскрикнула, когда волк протолкнул в нее свой довольно крупный член. Не от боли, от острейшего нетерпения. Хотелось получить его внутрь целиком, сжать в себе, удержать, выдоить до последней капли! А еще выдышать до конца, вобрать в себя невероятный запах истинного, выпить его, пьянея от сладости шоколада, свежести вишни и легкой горечи коньяка, с которыми навсегда намертво связался его волчий аромат.

Он тоже смотрел жадно, стонал сквозь стиснутые зубы, сминал в ладонях груди Труди, а после ее ягодицы, толкался в ее тело, все увеличивая темп и амплитуду. И Труди ему в этом только помогала, подмахивая, а потом оплела руками и ногами, впиваясь поцелуем в напряженные губы, а ногтями в угловатую мускулистую задницу.

Оргазм накрыл черной яростной волной, заставляя выгибаться и кричать. А потом накатила томная расслабленность. Нирвана… Сладкий почти обморок...

В себя Труди привели прикосновения. Волк — такой родной и в то же время такой незнакомый — осторожно гладил ей шею, касался кончиками пальцев лица, чертил вокруг сосков и пупка. Тут оказалось щекотно, и Труди засмеялась, открывая глаза. Волк тут же отдернул руку, и вид у него сделался виноватый: