Помоги проекту - поделись книгой:
Прошло совсем немного времени, и проживание под одной крышей с моими августейшими родителями стало меня сильно напрягать.
Прежде всего, я понял, что цесаревич Павел страстно ненавидит Зимний Дворец. Всё вокруг вызывало у него раздражение и гнев, разражавшийся на лакеях, швейцарах, пажах и дежурных офицерах. Ещё более бесило его всё, связанное с Екатериной; а ведь во дворце всё было устроено по её вкусам. Но, больше всего его беспокоило, его, как бы «гатчинцы», личная гвардия, оставшаяся в Гатчине, не «заржавела без применения» — не растеряла сноровку в той отточенной военной гимнастике, тренировке которой Павел посвящал большую часть своего времени и внимания. В конце концов, одним из февральских дней, он, видно, не выдержал. Во время завтрака двери отворились услужливым пажом, и папенька наш изволил вступить на скрипучий паркет нашей «приёмной-столовой».
Мы с Костей сидели за столом, окружённые ливрейными слугами. Лакеи и тафельдекеры* (слуги, накрывающие столы-прим.) вытянулись стрункою; Протасов и Остен-Сакен вскочили со своих стульев и приняли самые почтительные позы; поднялся и Де Ла-Гарп, ожидавший начала занятий. Я покосился на Костика, и, увидав, что он остался сидеть, тоже не встал из-за стола.
Павел, одетый в тёмный мундир и белые узкие кюлоты, мрачно покосился на швейцарца и обернулся ко мне.
— Здоров? — отрывисто спросил он меня, сверля серыми глазами
— Да, Ваше… батюшка.
— А вы, Константин Павлович?
— Так точно! — с энтузиазмом откликнулся тот, как обычно, не утруждая себя необходимостью перед тем как ответить, прожевать, то что во рту.
— Нынче, значит едем в Гатчину, пока дороги не развезло!
Он порывисто обернулся к Протасову и Сакену.
— Завтра поутру чтобы были готовы! (имея, конечно, в виду, чтобы мы с Костей были готовы). Салтыкову сам скажу!
И развернувшись круто, в буквальном смысле на каблуках, громко скрипнувших от такого кубрета, выбежал вон.
Все оказались озадачены, особенно Де Ла-Гарп: совершенно непонятно было, едет ли он в Гатчину с нами, или остаётся в Петербурге. За разъяснениями послали к Салтыкову; тот ничего не знал. В конце концов, многомудрый Николай Иванович решил, что обучение подождёт, а великого князя лучше не раздражать, и Де Ла-Гарп остался в Санкт-Петербурге.
— Мосье Фредерик, — постарался утешить его я, — с такой оказией давайте вернемся к нашему плану по самостоятельному чтению. Дайте мне пару поучительных книг, истории Греции и Рима касающихся, а потом по возвращении проверите мои знания.
— Что же, Ваше высочество, похоже, обстоятельства не оставляют мне выбора! Извольте, вот томик Плутарха, прочтите от сих — он указал на главу «Ликург и Нума» до сих — и подчеркнул длинным ногтем главу «Гай Марций и Алкивиад».
Внутренне я присвистнул — это добрых пол-книги! Немало для десятилетнего мальчика, тем более что томик, разумеется, был на французском.
— Я приложу все старания, мосье Де Ла-Гарп!
Начались поспешные сборы. Вскоре мы уже влезали в карету великокняжеской четы, посаженную на санные полозья. Вперед поскакало несколько трабантов, разведывать путь и заблаговременно предупредить гофмаршала о предстоящем прибытии нашем в Гатчинский дворец.
— Скажи там, чтобы комнаты великих князей протопили! — крикнул Павел возглавлявшему их офицеру.
— А что, батюшка, неужели вы не топите всех комнат? — в удивлении спросил я.
— Экономим дрова — мрачно ответила мне маман. — В России же так мало лесов, что нет никакой возможности для великого князя, наследника престола, приобресть несколько лишних поленниц!
— В России — ворчливо откликнулся Павел, — очень мало денег. Тут Орловым с Потёмкиными на бриллианты не хватает, а вы, сударыня, толкуете о каком-то там великом князе!
Начинается…Ну, вот кто меня за язык тянул? Теперь, пожалуй, всю дорогу будем это слушать!
— Просто, я слышал, если зимой в комнатах не топлено, отделка страдает! — попробовал я сгладить неловкость.
— Это ничего! — с сардонической усмешкой откликнулся Павел. — Время придёт — обдерём весь Зимний и отделку его перенесем к нам в Гатчину. Всё заберём, до последней шпалеры! А из этого сарая сделаем, как и должно, солдатскую казарму!
В общем, я счёл за лучшее дальше помолчать. Зато Костик не умолкал всю дорогу, воркуя с маман о всяких детских пустяках.
— Александра очень вас ждёт, сколько раз уже спрашивала! У Мари ещё один зубик режется. А Хелен так подросла, и ходит уже хорошо! Вот вы играть-то будете!
Великий князь, как любой русский человек, любил быструю езду. Карета несколько раз опасно кренилась в пути, вставая на один полоз; Мария Фёдоровна пугалась и просила придержать, Курносов орал от восторга, но мы не сбавляли хода и часа через два уже были в Гатчинском дворце.
Строение это было подарено Павлу лет пять назад. До того принадлежало оно графу Орлову, бывшему фавориту Екатерины. Сей факт тоже страшно бесил Павла, искренне (и не без оснований) считавшего, что ему достаются объедки. Великокняжеская чета строила новый дворец, Павловск, но до окончания стройки было ещё далеко.
На въезде на просторный двор стояла невиданная еще мною вещь — полосатая будка и шлагбаум. Эта прусская новинка широко в России пока не применялась — на выезде из Петербурга стояли ветхозаветные «рогатки». Проехав широкий плац, мы миновали двух солдат с ружьями с примкнутым штыком, стоявших у дверей вместо швейцаров, и попали под атаку трёх крохотных существ в воздушных платьицах.
Это были наши сёстры — Александра, Мария и Елена, мал-мала-меньше, милые девочки, пока ещё не замученные гатчинским воспитанием. Курносов был в восторге, и много с ними возился, мне же общение с ними очень скоро наскучило. Родственных чувств к ним я не питал, а общих интересов у взрослого мужчины и маленьких девочек, разумеется, было немного.
С «отцом» своим, цесаревичем Павлом, я тоже пытался видеться как можно реже. Впрочем, виделись мы немного, в основном за столом. Целое утро у него занимал сначала развод караулов, потом «вахт-парад». Совершалось это в любую погоду, и в стужу, и в снег, причём не в шинелях, а лишь в суконных мундирах.
Сам Павел подавал тут пример, в любую погоду оставаясь в мундире, да ещё и с непокрытою головой. Иной раз мы с Курносовым подолгу смотрели в окно, где папенька дрессировал его «гатчинские автоматы».
— Раз! Раз! Раз! Раз! — бесконечно повторял он ритм, с которым должны были шагать солдаты. Их было ещё немного, всего две роты; Павел, меж тем, громко мечтал про пехотный полк и пушечную батарею. Чем больше я на это смотрел, тем меньше мне всё это нравилось.
Маман, скучая за шитьём, то и дело присутствовала при этих упражнениях. Бывало, Павел ставил её в парке с открытым шёлковым зонтиком в качестве ориентира для солдат, и указывал маршировать «на великую княгиню». Наблюдая за ними, то из окна, то в столовой, я пришёл к убеждению, что они искренне привязаны друг к другу; впрочем, стала понятна и ограниченность маман, одна лишь позволявшая ёй любить такого странного чудака, как великий князь Павел Петрович.
Поскольку Курносов отвлекся на игры с сёстрами, я пропадал за книгами, оправдываясь большими заданиями, данными мне Де Ла-Гарпом. Несомненным преимуществом дворцовой жизни было наличие роскошных библиотек, что в Зимнем Дворце, что здесь, в Гатчине. Я много читал; совершенствовался во французском, тем более, что книги были почти все на французском или немецком языках. Маман, кстати, говорила со мною больше на немецком, и я смог практиковать разговорную речь. Надеюсь, к приезду императрицы я не буду выглядеть совсем уж тюфяком!
Глава 5
Прошёл февраль, и в самом начале весны Константин откуда-то притащил новую болезнь. Его моська с курносым, как у мопса, вечно шмыгающим носом, покрылась вдруг неровными красными пятнышками, и добрый доктор Бук сразу же диагностировал корь. Мнение это подтвердил и почтенный, многоопытный врач Карл Фёдорович Крузе, ученый, исследовавший свойства ртути, член Петербургской Академии Наук, коему шёл уже шестой десяток лет.
Видимо, от него заразился и я. К счастью, у меня корь протекала довольно легко — отделался небольшим повышением температуры и порошками, которые по настоянию врачей пришлось глотать наравне с Константином. Зато нас с братом разделили, чему я был несказанно рад, — наконец-то у меня нашлось время подумать и почитать в тишине и покое.
Что мне предпринять? С чего начать, чем продолжить? Как много вопросов… а дальше, я уверен, будет ещё больше!
Как вообще решаются все проблемы в мире? Предшествующий жизненный путь, учеба, пусть и в провинциальном, но всё-таки, ВУЗе, позволила мне выработать некоторые правила на этот счёт, применимые почти ко всем случаям. Сначала собирается подходящая информация — всё, что необходимо знать по проблематике для дальнейшей работы. Затем — начинаются размышления, анализ того, что удалось выяснить. При этом, бывает, я прихожу к выводу, что моих наличных знаний недостаточно для твердого и уверенного решения стоящей задачи: тогда надо раздобыть дополнительные сведения.
Третьим шагом можно считать поиск возможного решения — перебираются все возможные варианты, в том числе и самые экстравагантные. Затем следует принятие решения — обдумывание всех, ранее найденных вариантов, их сильных и слабых сторон, и выбор из них оптимального.
Пятый шаг — продумывание этапов и путей выполнения принятого решения, шестой — реализация, ну и, наконец, проверка результата: достигнуты ли искомые цели, и если нет — значит, надо возвращаться к первому пункту.
Понятно, раз я оказался на такой неожиданной и, прямо скажем, завидной позиции, надо сделать как можно больше для Отечества. Цесаревич — это уже «о-го-го», а император — вообще запредельный объем власти! Применив его правильно, можно облегчить участь десятков миллионов людей, спасти сотни тысяч жизней, далеко продвинуть вперед промышленность и науку, возможно, предотвратить кровавые войны, геноцид, эпидемии, ускорить развитие медицины, санитарии, открытие лекарств, да просто, вообще всё! Возможно даже, удастся повести дело так, что той вспышки, что забросила меня сюда, никогда не будет… Но вот, как? С чего начать, в данном случае?
Мне девять лет. Ко мне никто не относится серьёзно. Я не имею денег, не могу распоряжаться своим временем, не могу встречаться с нужными мне, интересными мне людьми. У меня на шее висит придурковатый братец, с которым мне надо общаться и играть; периодически я должен посещать еще более придурошного папашу, увлеченно превращающему своих солдат в механических, нерассуждающих болванов. В ближайшее время я вряд ли смогу повлиять на что-либо. Хотя…
Если правильно поговорить с «бабушкой-императрицей», может быть, получится хоть чего-то добиться уже сейчас? Приобрести какую-то самостоятельность, хоть немного приблизить то время, когда я смогу хоть на что-то повлиять? Каждый день на счету, каждая минута моего бездействия буквально стоит кому-то жизни! Я должен попытаться, просто должен, но так, чтобы, ни в коем случае не рисковать. Слишком высоки ставки!
Надо поговорить с ней… Да, решено. Но, рассказывать правду, пожалуй, не стоит. Прежде всего, могут признать сумасшедшим, со всеми проистекающими прискорбными последствиями. Во-вторых, даже если любящая бабушка мне поверит, как она отнесется к тому обстоятельству, что в тело обожаемого внука вдруг вселилась душа какого-то плебея-прощелыги, пусть даже, и из далекого будущего? Ведь получается, что чужой сын, чужой внук заместил родную кровиночку, а его теперь что, готовить на русский престол? А что бы тогда не первого встречного, какого-нибудь нищего или крепостного? Разницы никакой!
Нет, случившееся надо скрывать изо всех сил. Никто не догадается, если только я сам не признаюсь. Странности моего поведения — а они, непременно, будут, я не смогу в чем-нибудь не проколоться, — спишут на наследственность, на впечатлительность, на вредное влияние учителей. В сущности, мне повезло, что императрица сейчас в «длительной командировке». Когда она вернётся, конечно, заметит, что я изменился, — но ведь за полгода любой может перемениться, тем более — ребенок. А что касается гатчинского семейства, то они так редко меня видят, что для них перемены моего поведения тоже кажутся объяснимы.
А всё-таки хорошо, что рядом есть братик Костя! Я могу многое потихоньку узнать от него, могу примерятся к нему, иной раз даже попросту повторять его действия, и, тем самым, хоть немного скрыть своё невежество. Конечно, знаний французской грамматики и умений танцевать котильон мне это не добавит, но, хотя бы поможет скрыть большую часть моего невежества. А французский и танцы надо срочно нагонять!
В то же время, чтобы уже сейчас повлиять хоть на что-нибудь, надо проявить себя, показать, что я непростой мальчишка девяти лет, что мне можно доверить государственные деньги, распоряжаться своим временем, можно освободить меня от опёки горбоносого старика, что к советам моим надобно прислушиваться, а может быть, даже дать мне в ведение какие-то учреждения или ведомства, не привлёкшие внимания жадных и вороватых фаворитов… Заманчиво!
Как я краем мозга припоминаю, в конце 18 века была популярна всякая мистика. Калиостро, месмеризм, магические ритуалы масонов… Правда, Екатерина, дама здравомыслящая, нисколько во всё это не верила, но и полностью рациональной её тоже не назовешь. Если облечь это в правильную оболочку, наверняка можно попробовать.
И, да, вот ещё что. Пожалуй, не стоит допускать до власти папеньку, любителя шагистики и вахт-парадов. Ничего хорошего из этого не выйдет, я же окажусь на неизвестное количество времени отстранен от государственных дел. Ни к чему это, вообще ни к чему!
День за днём, разглядывая черно-белые, похожие на гравюры карты Российской империи, пытался я вспомнить, где у нас находятся залежи полезных ископаемых, чем примечательна та или иная губерния или местность. Донбасс. Кузбасс. Курская аномалия. Гора Магнитная на юге Урала. А где у нас золотые прииски? На Урале, вроде бы, что-то было… Восточная Сибирь, что-то в районе Магадана. «По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах». Знаменитый Ленский расстрел, то ли в 1906, то ли в 1907 году, — попавшие под пули рабочие были с золотых приисков. Значит, где-то на р. Лена. Очень немаленькая река, с ума сойдёшь, пока отыщешь, где конкретно на её берегу лежит это золото! Где-то в Калифорнии. Где-то на Аляске. И всё —
Паровые машины. Генераторы электрического тока. Телеграф. Пароход. Паровоз. Всё это будет сделано в ближайшие десятилетия; всё это реально к применению. Но вот как это всё делается — Бог весть.
Механика, химия, металлургия, машиностроение, и прочее, и прочее. Et cetera, как тут говорят. Как мало, на самом деле, я помню об этом! Из университетского курса остались в памяти только Ползунов и Кулибин, и оба, — как непризнанные при жизни гении. Ну, что же, с них и начнём, надобно будет по возможности найти этих деятелей и разведать, на что они способны, а там — как фишка ляжет!
Когда мы с братцем немного поправились, Павел, беспокоясь о душах своих сыновей, вызвал в Гатчину Самборского, читать катехизис. Я был даже этому рад, — от французского голова уже просто раскалывалась.
— Отроки, сегодня я расскажу вам о бегстве народа Израилева из Египетского плена! Было это давным-давно…
Слушая его вполуха, я размышлял, как привлечь его на свою сторону. Совершенно понятно, что, когда я начну насказывать про эти свои «прозрения», «предсказания», или как их еще назвать, то первый человек, к которому пойдут с вопросами, будет вот этот вот мой духовник. И оттого, каковы будут его ответы, может зависеть всё моё будущее.
— «Страх напал на евреев при виде египтян, — читал меж тем Самборский, — и малодушно стали они упрекать Моисея, что он вывел их из земли Египетской. „Лучше было бы нам оставаться в рабстве у Египтян, чем погибнуть теперь от рук их в пустыне“, — говорили они. Моисей успокаивал их верой в путеводительство Божие, а сам с горячей молитвой прибегнул к Господу…»
Какой интересный отрывок он сейчас читает… Вот как раз наглядная иллюстрация того, как интерпретация событий влияет на их оценку. Кто-то говорит, что евреи в Египте были рабами, и бежали однажды от притеснений, спасаясь от гнёта фараонов; кто-то — что евреи, они же «гиксосы», были в Египте завоевателями, изгнанными в результате «национально-освободительной борьбы». Вот и я в такой же ситуации — от правильной интерпретации произошедшего будет зависеть, окажусь ли я однажды в Тронном зале, или в одной из камер Шлиссельбургской крепости.
— «И сказал Господь Моисею: „Простри руку свою к морю, чтобы хлынули воды на египтян, на их колесницы и всадников“. Моисей простер руку свою к морю, и к утру вода, хлынув с силою на египтян, бежавших ей навстречу, возвратилась на прежнее место. Так потопил господь египтян в море…»
… а в Шлиссельбурге есть такие интересные камеры, которые время от времени затапливает водою во время половодья. Так утонула небезызвестная княжна Тараканова, сидела себе в камере, сидела, вдруг вода стала прибывать, а её из камеры так никто и не выпустил…
— «Когда увидели израильтяне трупы египтян на берегу моря и увидели, какую великую силу явил Господь в победе над египтянами, охватил их благоговейный трепет перед Господом, и поверили они Ему и Моисею, слуге Его» — закончил читать Самборский и захлопнул книгу.
Да, вот именно. В меня должны поверить. И, чтобы это произошло, надобно показать свою силу… насколько это возможно. А сила эта может быть только в сбывшихся предсказаниях!
И, очень тщательно всё продумав, я решил осторожненько попытать счастья во время исповеди. Надо сказать, что процедура эта проходила совсем не так, как у простых смертных: мы возвращались из «домовой церкви» в Зимнем дворце, и в спокойной обстановке, в моей комнате, сидя, Самборский выслушивал меня и отпускал мои детские грехи. Вот такой вот он был либерал!
В этот раз я решил закинуть удочку на предмет, можно ли рассчитывать мне на его поддержку, и в каких пределах. Если даже что-то пойдёт не так, я буду в относительной безопасности: к такому понятию как тайна исповеди Самборский относился вполне серьёзно. Вот и теперь он, прежде всего, проверил, нет ли кого в комнатах прислуги, чтобы нас невольно никто не подслушал.
— Отец Андрей, — начал я издалека, когда мы присели в моей спальне на мягкие стулья, по моде этих лет расставленные вдоль стен, будто бы в напоминание о временах, когда, вот также вдоль стены ставили сундуки и лавки, — а как церковь относится к предсказанию будущего?
Самборский ответил довольно бодро, не понимая ещё, к чему я клоню:
— К предсказаниям, сделанным по Божьему наущению, церковь относится вполне сочувственно. Сам Сын Божиий, в миру обретаясь, немало сделал внемлющим ему предсказаний. Равно, в последующие появлялись святые провидцы: из последних был святой старец Косьма Этолийский. Он известен тем, что предсказал, что люди будут летать, аки птицы, еще за несколько лет до появления монгольфьеров. Однако же, есть и примеры иного рода: корыстные предсказатели, прозывающие себя "визионеры',смущают людей небылицами. Не так давно в Петербурге бывал некий Калиострус, представлявшийся жрецом египетским, но, был оный разоблачён и выслан. До того умы смущал некий Сен-Жермен, алхимик, мистик и оккультист, не так давно скончавшийся; а ныне, как говорят, парижскую публику охватило новое поветрие: «месмеризм». Но всё это суть заблуждения, что, с Божьею помощию, развеются и посрамлены будут!
Ага… Ну, всё не так уж плохо!
— Мне, отец Андрей, во сне было видение. Снизошёл ангел в сияющих одеждах, и рёк: «Передай государыне императрице, дабы опасалась она безбожных агарян, в полуденном крае обитающих. Сбирают оне силы бескрайние, дабы идти войною на войско православное; а подстрекают их паписты парижские. Вослед же за ними, поднимутся и лютеране стокгольмские, прельстившись на злато англицких еретиков. Но Господь не оставит верных ему душ, будьте тверды, и победите». И исчез ангел, Как думаете, правда это послание Божие, или напротив, дьявольское наваждение?
Андрей Афанасьевич молчал, твёрдо сжав губы; в глазах его читалась одновременно смятение и стремительная работа мысли. Видно было, что своими откровениями я поставил его в очень сложное положение!
— Что-то ещё он говорил вам? — наконец спросил он.
— Более ничего не сказывал; но дал понять что еще придёт ко мне.
— По моему разумению, — наконец, произнёс он, тщательно подбирая каждое слово, — в словах сего существа ничего прельстительного не наблюдается. Ведь не говорил он подвергнуть поруганию веру, кого-то убить, или еще какие подобные вещи?
— Нет, только велел опасаться и держать наготове силы свои! И ещё усердно молиться Господу Богу!
— Должно быть, сие откровение дано свыше, — просветлев, произнёс наконец Самборский, гладя меня по голове. — Это великий знак! Однако же, не думаю, что надобно государыне императрице рассказывать послание сиё!
— Отчего же?
— Ежели оно вдруг не сбудется, это может вам, Александр Павлович, повредить; если же всё случиться, как предсказано, войска наши, уверен, угрозу ту отвратят. Не стоит государыню раньше времени расстраивать!
— А когда она возвратится?
— Должно, в конце июня. Мы с вами поедем тогда в Москву; там встретим государыню, и, вдобавок, будем свидетелями торжеств по случаю восшествия ея на престол, случившегося двадцать пять лет назад!
Что же, подождём.
Пришла весна. Мы выздоровели, и согласно поступившему от императрицы письменному указанию были возвращены в Зимний дворец. Обратный наш путь был совершён в карете на колёсах, присланной Николаем Ивановичем Салтыковым; судя по гербу, это была его карета. Тут я понял, почему тут предпочитают путешествовать зимой — дорога оказалась неимоверно грязной и тряской. Дорожное покрытие, попадавшееся в пути, оказалось самое разнообразное — то щебень, то песок, то просто грязь.
Дорогой встретили мы команду рабочих, поправлявших дорогу. Способ, которым это делалось, меня поразил до глубины души. Они подтаскивали к дороге охапки прутьев — «фашинник», толстым слоем стелили их в грязь, а сверху засыпали песком! Что такое? Дураку же понятно, такой способ пригоден для временных военных дорог, но совершенно неприемлем при постройке постоянной трассы. Через год эти прутики совсем сгниют, и надо будет начинать сначала… или ездить, как есть. И это вот всё творится прямо под Петербургом, столичным городом, совсем рядом с которым имеются буквально горы гранита и других горных пород! Что же творится в провинции?
Петербург встретил нас грязным, не везде растаявшим снегом и деловой суетой. Весна дружно вступала в свои права, по Неве шел ледоход. Река сильно вздулась, воды её доходили до парапета Дворцовой набережной. Прямо в окно Зимнего дворца мы долго наблюдали, как солдаты, стоя на носах плашкоутных судов, составлявших наплавной мост через Неву, баграми отталкивали льдины, грозившие создать у моста затор; между прочим, тут же спасали и дураков-рыболовов, застигнутых ледоходом. Одного из них, говорят, принесло аж от самого Нотебурга! Вот не знал, что эта петербургская традиция имеет столь почтенный возраст!
По сходу льда в адмиралтействе сразу же спустили на воду готовые за зиму корабли. Сначала мы с Костей наблюдали это в окне, но оттуда были видны лишь мачты съезжавших в воды Невы кораблей. Мы упросили наших «кавалеров» — Протасова и Сакена — отвести нас поближе, чтобы подивиться этому зрелищу.
Наскоро одевшись, по весенней, покрытой лужами территории Адмиральского луга мы добрались до входа в Адмиралтейство. Костя изо всех сил пытался разглядеть флюгер, со скрипом поворачивавшийся на шпиле адмиралтейства от порывистого весеннего ветра.
— Говорят, вон в том яблоке клад спрятан! Вырасту, велю достать его! Правда, Карл Иванович?
— Всенепременно, Ваше высочество!
Наконец нас пустили на верфь. Протасов вертелся вокруг меня, как наседка, опасаясь, как бы мастеровые на меня ничего не уронили с высоты палубы или рей. Мы же с Костиком, задрав головы, таращились на высоко возносившееся над нами переплетение стеньг, рей, тросов и вант, поражаясь размерам и беспримерной сложности парусного вооружения гигантских кораблей.
Два судна как раз готовили к спуску на воду. Они стояли на мощных полозьях, имевших уклон к воде; от внезапного спуска их до поры страховали деревянные «башмаки». Тут же из оставшихся после постройки кораблей деревянных обрезков были разложены костры, на которых грелись гигантские, двадцативедерные котлы. В них лениво булькало густое варево, состоящее, как нам сказали, из мыла, дёгтя и свиного сала. Набирая эту адскую смесь огромными деревянными черпаками в деревянные же, собранные из клёпок вёдра, мастеровые споро мазали дымящимся варом наклонные пути, создавая на них толстенный, в два пальца, слой смазки для скольжения корпуса судна в воду.
— Теперь будут толкать! — произнес Протасов, глядя, как работники побежали к кораблю, занимая заранее уже известные им места.
Поделиться книгой: