Помоги проекту - поделись книгой:
Оторвался от писанины. Подождал ещё немного — может, ошиблись? Устало с недовольством посмотрел на раздражающее вспыхивание. Убрал документы в стол и медленно поднялся. Вышел из кабинета. Направился по коридору к металлической двери, за которой находились кнопки звонков и ожидали страждущие. Отодвинул щеколду, приоткрыл…
Звонкий девичий голос заполнил всё окружающее пространство:
— Антон Борисович! Антон Борисович, вот! Я привела. Он сознался!
На пороге стояла давняя знакомая. Антон не мог вспомнить, как её зовут — целый год не виделись! Стал перебирать в памяти имена: Оля, Аня, Юля…
Девочка явно подросла. Лицо округлилось. Формы стали более выразительные. Выпуклости груди подчёркивала черная футболка в обтяжку с изображением черепа. Джинсы были широковаты — стягивались клепаным кожаным ремнём на пояснице. На шее и запястьях — тоже ремни, с металлическими шипами. Короткие смоляные волосы растрёпаны, как раньше, стоят дыбом, концы осветлены. Чёрные глазки-буравчики сверкают гневом из-под густо накрашенных синих век.
За шиворот она держала парня — своего одногодку. Сказать «держала» — не совсем правильно, поскольку тот был выше ростом на голову, и рука девочки тянулась вверх. Крепко сжимала в кулаке ворот рубашки сзади, скручивала, ожесточенно подёргивала. Вторая рука угрожала кулачком, маячившим перед носом парня.
Девочка периодически сбоку заглядывала ему в лицо, грозно изрекала:
— Ну, говори, говори! Вот сотрудник милиции Антон Борисович! Признавайся — крал?.. Крал?
Взгляд парня испуганно метался по сторонам, точно пытался зацепиться, найти опору. Подросток кивал с напряжением, поскольку захваченный воротник тянул назад. Хрипел:
— Ххрра-ал…
Из кабинетов стали выглядывать коллеги. Хитро усмехались и скрывались за дверьми, возвращались к работе. Антон едва сдерживался, чтобы не расхохотаться. Отошел, пропуская гостей внутрь. Завёл к себе и прикрыл дверь.
Девочка тут же села к столу. Парень хотел пристроиться на стул у стены.
— Стоя-ять! — громко скомандовала она, угрожающе приподнялась, набычившись по-борцовски. Парень выпрямился, встал ровно, зашептал:
— Алла, прости, я всё отдам…
Значит, Алла, — вспомнил Заботкин, обратился к девочке:
— Алла, давай, я отведу его пока в комнату задержанных, а мы с тобой поговорим.
Девочка согласно кивнула.
Антон взял парня за предплечье и повел в дежурную часть. Вернувшись, успел заметить, как Алла резко откинулась на спинку стула, убрала что-то в карман брюк и напряжённо улыбнулась. Губы стали ярче.
Усмехнулся про себя — ох уж эти женщины успела подвести! Улыбнулся:
— Ну, рассказывай, — сделал вид, что ничего не заметил.
Алла набрала в грудь побольше воздуха. Выпучив глаза, изобразила лицом крайнее возмущение, выдохнула:
— Знаете, сколько он денег упёр?.. У Катьки из шестнадцатой комнаты; у Юльки из двадцать восьмой; у Лизы из тридцать первой; даже у воспитательницы Ирины Петровны… — затараторила, перечисляя жертв воришки. — А ещё он в гости ходил…
— Подожди, подожди, — остановил её Антон, деловито спросил, — кражи зарегистрированы?
— Что?
— Ну, вы в милицию по поводу данных краж обращались?
Алла рассмеялась наивности сотрудника:
— Ха-ха! Зачем? Мы же не знали, кто воровал! А теперь — вот он! Арестовывайте!
Она села ровнее, выправив спину, закинула ногу за ногу. Но, увидев свой выставленный белый грязный кед, смутилась. Убрала ноги под стул:
— Можно закурить?
— Вообще-то я не курю, — Антон стал серьёзным, — да и тебе не надо.
Щёки девочки зарумянились:
— Да я… тоже, только так, балуюсь иногда на тусовках.
Антон сдержал улыбку. Положил локти на стол, приблизив лицо:
— Расскажи, как ты живёшь, чем занимаешься?
Алла замерла. Подозрительно посмотрела на оперативника и, что-то вспомнив, зарделась ещё сильнее. Залепетала:
— Я же к вам по делу, АнтОн БОрисОвич… — в памяти возникла «милая», мелодия колоколов…
Произнесла имя отчество как на приёме у логопеда — выделяя ударение, с тем же таинственным восторгом, как год назад.
И от этого странного произношения, наполненного детским благоговением, в глубине души Антона снова что-то затрепетало. Слова точно проникли под одежду, щекотали по коже. Вспомнилась прошлая встреча, прощание, выпавшая книжечка стихов. Отозвалось ощущением безрадостного детства, вожделением любви. Разлилось в душе жаром вспыхнувшего стыда. Будто без разрешения, попытался он незаметно приоткрыть ту далёкую захлопнутую в детстве дверь, но уже с внутренней стороны. Точно матери не было дома, и кто-то стучался, стучался, едва слышно… Он осторожно потеребил щеколду, чуть сдвинул её в сторону…
Чтобы скрыть смущение, Антон наклонился, распахнул дверцу тумбы стола, загремел ящиками, заглянул внутрь, пошебуршил, точно что-то искал. Достал лист бумаги и положил рядом ручку.
Сосредоточился, принял деловой вид, тихо сказал:
— Давай по порядку. Воровство — дело серьёзное. Буду вас всех допрашивать!
— А я-то здесь причём? — Алла вскинула брови.
— Ты же свидетель!..
— Я ничего не видела! — растерялась, сама непосредственность. Стала удивительно беспомощной, глаза расширились.
Антон рассмеялся:
— Раз ты что-то знаешь — значит, свидетель.
Сейчас мы это выясним! — он взял ручку и приготовился писать. — Узнала своё отчество?
— Никанорова Алла Михайловна.
— Год рождения?
— 1970, первое ноября.
Антон решил сразу оформить протокол. Подумал — раз уж воришка в клетке — зачем лишние бумаги? Потом подпишет, что по поручению следователя или дознавателя! Стал неторопливо расспрашивать и заполнять листок за листком.
— А теперь иди домой и пригласи сюда всех ребят, у которых украли деньги и воспитательницу, напутствовал Заботкин, отложив ручку. — Сейчас выпишу ей повестку, чтобы отпустили с работы.
Через минуту Алла радостно вскочила и помчалась в интернат. Антон позвонил в инспекцию по делам несовершеннолетних и попросил подойти кого-нибудь из сотрудников. Сходил вниз за парнем и начал беседу.
Через час закипела работа. Прибыл дежурный следователь и все остальные. Потерпевших набралось с десяток. Подключились коллеги.
Алла важно дефилировала туда-обратно по коридору, при всех показушно обращалась к Антону по имени отчеству, спрашивая о всякой ерунде. Услышав ответ, благодушно отходила и через несколько минут снова чем-то интересовалась, с гордостью косясь на своих друзей. Те — завидовали.
Вскоре Антона вызвали на происшествие, и он уехал.
…Трупы подростков на первый взгляд были явно не криминальные. Лежали на тротуаре перед домом в общей луже крови, которая в некоторых местах уже подёрнулась корочкой, точно заледенела. Продолжала растекаться, тянулась в сторону металлического люка, заглатывалась его прорезями как сквозь зубы.
Обычная одежда — джинсы, футболки. Неподвижны — точно две куколки, только волосы одной чуть длиннее. Левая рука мальчика и правая девочки обмотаны полотенцем — стянуты узлом на всю оставшуюся жизнь, которая оказалась слишком коротка — мгновенья полёта. На вид обоим не было и шестнадцати. Что заставило их уйти вместе из этой жизни? Кто противился их неразлучности, как Ромео и Джульетты — средневековый обычай?
Дом сто тридцать седьмой серии — чёрный ход через уличный балкон. Этот проект проклинали женщины. Когда вечером зимой ломался лифт, приходилось идти впотьмах, слышать пугающий скрип заиндевелых дверей, вздрагивать от бьющего в лицо уличного высотного ветра.
На лестнице частенько поджидали грабители, насильники, спящие замерзающие бомжи.
Антон поднялся на восьмой этаж. Вот и последний переход. За ограждением внизу — крыши пятиэтажек, верхушки деревьев. На цементном полу — хабарики. Перед смертью не могли накуриться? Под куском штукатурки — записка. Неровным почерком выведено:
Радость наша не в том, чтобы подольше жить, а чтобы наследовать Царствие Небесное! Следуйте за Христом и получите вечное спасение. Спасибо, Отец Лурье».
Прочитал с недоумением. Господи, что же это за спасение, когда в шестнадцать лет…
Консьержка в будке подтвердила, что видела, как ребята прошли мимо неё. Мало ли детей ходят в гости к сверстникам. Спрашивать ни о чём не стала.
Если бы взрослые или оборванцы какие — другое дело. А так… кто же знал?
Участковый уже разговаривал по телефону с дежурным следователем прокуратуры, объяснял ситуацию. Тот не хотел выезжать из тёплого кабинета, отнекивался, предлагал милиции самостоятельно оформить протоколы по его поручению и привезти.
Каких-либо документов у ребят не обнаружили, оформили как неизвестных.
Через неделю пришла ориентировка о пропаже двух подростков из приёмника-распределителя в Невском районе.
— Раз уж ты выезжал на происшествие, тебе и разбираться, — приказал начальник Заботкину, посмотри фотографии, выясни, что к чему.
Ехать было не далеко.
Руководитель заведения встретил Антона добродушно. Приказал подчинённым принести необходимые материалы. Завел в кабинет, налил коньяку:
— Знаешь, как осточертело мне возиться с этими малолетками, — жаловался он, — беспризорников с каждым годом всё больше. Побегушники словно с цепи сорвались. Одни с севера на юг как птицы, другие из деревни в город как в революцию. Сплошное броуновское движение. Звонишь родителям, чтобы забрали, а те не едут — говорят, денег нет. Вот и парится ребятня здесь, пока в командировку сотрудника соберём, денег выбьем. А работать некому — сам знаешь!
Вошла дородная женщина и оставила дела разыскиваемых подростков, показала фотографии. Добавила:
— Хорошие были ребята. Здесь познакомились. Девочка с Харькова, приехала в техникум поступать, на экзаменах провалилась, стала бродяжничать. А парень из сибирской деревни — хотел родителям помочь, собирался работать. Любовь у них была. Дети совсем, а как неразлучники. И ушли вместе… — сочувственно покачала головой.
Антон посмотрел фотографии — узнал. Спросил у женщины:
— А случайно не знаете, кто такой Лурье? Не ваш педагог?
— Нее… у нас таких нет.
— А дети что говорят?
— А что дети скажут? Они не очень-то с милицией делятся! Вот и прошлый раз, когда в Приморском районе…
— Спа-си-бо! — громко прервал её начальник, если что будет надо, мы вас позовём.
Сотрудница зыркнула глазами на Антона, недовольно шмыгнула носом и вышла.
Антон понял, что дальнейшие расспросы бесполезны. Попросил сделать копии документов на погибших.
— Вы уж не очень ругайте наше учреждение, на прощанье попросил начальник, — мне до пенсии осталось пару лет. А там — уеду в деревню к деду, буду огород сажать, грехи замаливать. Но если что — звоните! Всегда рады!
Забрав всё необходимое, Заботкин вернулся в отдел. Сведения передал руководству, рапортом доложил по результатам выезда. Не переставал думать о погибших — почему прыгнули с крыши? Что их загнало на высотку — одиночество? Но точно не любовь. Снова вспомнил о сыновьях что у них впереди? Как научиться их понимать, добиться доверия, окружить заботой, если не бываешь дома, если вокруг творится такое?..
Глава 4. Вербовка
Через несколько дней после обеда Алла снова пришла в отделение милиции.
Антон заполнял документы.
— Ну как дела? — спросил он, заводя её в кабинет.
— Нормально, — ответила грустно, села на стул у стены, — только рыжий Васька пропал. Обычно с утра по общаге болтался.
— А зачем он тебе?
— Хотела к вам привести. Он на прошлой неделе крутой велик где-то спёр, приезжал, выпендривался. Говорил, что теперь у него есть настоящее дело. Знаю, какое у него дело — вор несчастный…
— Получается, что вспугнула? Наверно, уже слух прошёл, как ты прошлого парня в милицию сдала. Теперь не скоро у вас воровать начнут.
— Ну да! — погрустнела она. Обвела взглядом помещение, неожиданно выпалила — А давайте я вам кабинет уберу… и каждый день буду приходить наводить порядок! Окно надо протереть смотрите, какое грязное! Чашки помою…
Антон огляделся — действительно бедлам. Пол — грязный, затоптанный. На журнальном столике: бумажки валяются, крошки от еды, грязная посуда. Рядом — колеса, изъятые с чердака, пыльные магнитофоны. Решил, что окна надо протереть, пока тёплая погода:
— У нас вообще-то уборщица есть. Что-то не появляется давно. Может, — заболела? — смутился. — Я уж сам как-нибудь. Надо только время выбрать. А ты лучше учись как следует.
Алла внимательно смотрела на оперативника.
Он ей нравился — такой спокойный, рассудительный, в строгом костюме с галстуком. Густые чёрные брови и тёмно-русые волосы. Большие серо-зелёные глаза, по краям коричневые — смотрят по-доброму внимательно, словно хотят что-то сказать. Наверно, стесняется. Уходить не хотелось:
— А сколько вам лет?
— Тридцать один, а что?
Вспомнила, как год назад прозвучало: «милая…», подумала, что он вполне мог быть её папой.
Поделиться книгой: