Искры

— Соня! Маро! — вздыхал я.

— Что? — послышалось мне.

Я быстро обернулся. Передо мной стояла какая-то тень. Я думал, что это ночное привидение и мне стало страшно.

— Это я, Фархат.

— Ах, Маро! — воскликнул я.

Представьте себе мою радость, радость юноши, охваченного пламенной страстью, когда он неожиданно находит свою возлюбленную вдали от людского жилья…

Маро села около меня, взяла мою руку и положила на свои колени. Она стала весело, как всегда, рассказывать, о том, как узнала от отца о моем нездоровья, как побежала к брату и там меня не нашла. От брата она не могла узнать, где я нахожусь. Она долго меня искала и лишь к вечеру встретила старуху-цыганку, которая ей и сказала, что я нахожусь здесь, у обломков старинной часовни.

— А ты знаешь эту старуху? — спросила я.

— Я ее встречала только два раза.

— А когда ты видела ее в первый раз?

— Года два тому назад. Тогда она была одета так же, как и теперь и с ней была та же девочка, которую я сегодня опять увидела с ней. Боже, какая прелестная девочка! Она такая хорошенькая, что я не удержалась, взяла да поцеловала. А ведь грех целовать некрещеных. Но она была так хороша, что я не удержалась…

— А где ты ее видела два года тому назад?

Маро, видя, что ее рассказ интересует меня, продолжала.

— Ее я видела в ущелье, у часовни. Она беседовала с Каро, но о чем, я не знаю, потому что я не понимала языка, на котором они говорили. Спустя несколько дней после этой встречи, Каро исчез из нашего дома. Мы не знали, куда он отправился. Долго мы не имели от него никаких вестей. С тех пор и старуха больше не показывалась. А когда появился Каро, появилась вновь старая цыганка, которая опять стала бродить в наших краях.

— А Саго и Аслан были тогда вместе с Каро?

— Нет, их тогда не было, но когда он появился после исчезновения, то вместе с ним появились и они — Аслан и Саго. Ведь всего две недели, как они появились.

— А ты сегодня не встречала Каро?

— Ведь я тебе уже говорила, что с утра я ищу тебя. Где только не искала? Ну как ты себя чувствуешь? Здоров ли? Ты целый день ничего не ел. Какой ты сумасбродный, Фархат!

— А Каро славный, не правда ли?..

— Да, он славный, но…

Она на минуту остановилась, а потом продолжала.

— Знаешь, Фархат, на днях Каро с товарищами должен отправиться в одно место, ты с ними не отправляйся.

— Почему же не отправляться?

— Так… не отправляйся… Я не могу тебе сказать. Папа убьет меня, если я скажу тебе… Но умоляю тебя, Фархат, не отправляйся ты с ними…

Глаза доброй Маро наполнились слезами. Она крепко прижалась к моей груди и долго умоляла, чтоб я не участвовал в предстоящем походе Каро и его товарищей. Но что это был за поход, какова была цель этого похода, я не знал, и скрытная Маро мне ничего не говорила об этом.

— Ах, Каро… нет у него сердца, — говорила она… Он зверь, а не человек… Ему ничего не стоит зарезать человека. Я не вру, Фархат, я это видела своими собственными глазами… Ах, будь ты подальше от этого человека, Фархат. Не разгневай его… у него нет бога… Для него не существует ни товарища ни друга — он неумолим…

Маро такими отрывочными фразами предостерегала меня и сама еле удерживала слезы. Но я не мог себе представить, чтоб Каро был таким диким и жестоким, как описывала его Маро. Не может быть зверем человек, который посвятил себя столь человеколюбивому делу, — думал я. Я хорошо знал Каро, я знал его с детства. Неужели он мог так измениться?..

— Нет, Маро, я не верю всему тому, что ты рассказываешь, — сказал я. — Не таков Каро. И я никогда не расстанусь с ним. Я всюду буду следовать за ним, куда бы он меня ни повел.

Маро рассказала мне о том, как однажды ночью Каро убил одного из своих товарищей, молодого армянина из Индии, которого подозревал в том, что тот выдает его тайну. Она сказала мне, что даже может показать мне труп этого индийского армянина, так как убийство произошло всего несколько дней тому назад. Но она не решалась, видимо, говорить со мной более откровенно, т. к. боялась своего отца.

— Я буду всегда верен Каро и никогда не изменю ему.

— Да, милый, с ним нужно быть таким, — сказала Маро, успокаиваясь. — Ведь я не говорю, что он нехороший человек. Он нехорош с нехорошими, с теми, кто идет против него. Но его каменное сердце сразу смягчается, когда он встречает какого-нибудь бедного или несчастного человека. Сколько раз я видела, как он посещает хаты беднейших крестьян и помогает им деньгами. Он готов последний свой кусочек отдать другому, когда видит, что кто-нибудь нуждается…

— А каковы по-твоему Аслан и Саго?

— Аслан хороший, но Саго я не люблю, он нехороший. Ты знаешь, Фархат, однажды мы стояли с ним вдвоем и разговаривали и вдруг эта лиса — ведь он похож на лису, не правда ли — обнял меня и сказал: «Милая Маро, дай поцелую тебя!». Я отскочила от него и дала ему звонкую пощечину. Чуть было его косые глаза не ослепли!

— А если я скажу — дай поцеловать тебя, — мне тоже ты дашь пощечину? — спросил я.

Она ничего не ответила, только засмеялась.

Я склонился к ней и наши уста слились в долгом и жгучем поцелуе. Мы ничего не обещали друг другу — ни вечной любви, ни вечной верности. Мы ни о чем подобном не говорили. Но сердце своим тайным языком сказало сердцу все самое священное, самое божественное, все то, что лишь сердце способно понять.

— Ну пойдем, — сказала наконец Маро, очнувшись от глубокого восторга.

— Который час? — спросил я.

Она посмотрела на небо и ответила:

— Уже полночь.

Мы встали.

Мы шли по извилистой дороге. Я совершенно не помнил, как прошел по этому пути. Чтобы я делал, если бы Маро не нашла меня? Ведь я не только ночью, но и днем бы не нашел дороги в хутор Асо.

Маро шла прижавшись ко мне, волнуя меня своей близостью. Она без устали говорила, переходя с одной темы на другую. Говорила о том, как она горевала бы, если б ей не удалось найти меня и как она искала бы меня всю ночь, о том, что место, где я лежал, очень опасное, оно называется Ганли-Дара, что значит Кровавое ущелье, и что в этом месте нередко находят трупы убитых людей. Она радовалась, что со мной ничего не случилось. Кроме того, тут люди подвергаются опасности и со стороны зверей, особенно, если у них нет при себе оружия. Она упрекала меня за то, что я не был вооружен и говорила, что нужно всегда иметь при себе хоть пару пистолетов и кинжал.

— А как же ты не убоялась пойти сюда безоружной, — спросил я.

— Как же можно ночью ходить невооруженной, — ответила она, смеясь над моей наивностью и показала два пистолета, которые были у нее за поясом.

Если б был день, то Маро заметила бы, как я покраснел от стыда.

Глава 23.

ВНУТРЕННЯЯ БОРЬБА

Когда мы пришли, дома все спали. Дверь открыл Мхэ, который сообщил нам, что хозяина нет, и что мои товарищи еще не вернулись «с поездки». Видимо, их что-то задержало.

Асо был в поле. Все лето он проводил под открытым небом и лишь зимние холода заставляли его возвратиться домой. Маро накормила меня ужином, приготовила мне постель и, пожелав спокойной ночи, ушла спать.

Утром я проснулся поздно. Долгий сон укрепил меня и я чувствовал себя здоровым и бодрым. И в сердце было как-то веселее, чем прежде. Мир казался мне прекрасным и милым. Сердце горело любовью к той, которая любила меня.

«Прелестная Маро исцелит тебя», — вспомнились мне эти слова Саго. Он сказал правду, думал я, хотя и произнес он тогда эти слова с язвительной иронией.

Я снова опустил голову на подушку и стал глядеть на лучи, которые падали на постель. В этих лучах играли мириады пылинок, горящих разноцветными огнями. Вот что значит свет, подумал я, ведь вся эта комната представляет из себя море таких пылинок, но пылинок этих не видать в бесцветном воздухе, а между тем в этой тонкой полоске света как они ясно видны! А если бы был мрак, то я не видел бы ничего, даже и самых больших предметов. Ах, какая прекрасная вещь свет, который открывает глаза человеку и дает ему возможность видеть. То же самое бывает и в жизни. Когда царит умственный мрак, то люди не замечают даже самых крупных своих недостатков, даже не видят пути, по которому они идут. Не знают, куда он ведет и не замечают препятствий, которые их ожидают, о которые они спотыкаются и падают. Они ничего не видят и блуждают в темноте…

Эти размышления приводили меня к тому выводу, что дело, предпринятое Каро и его товарищами, кончится неудачей. Не может Каро, думал я, поставить на правильный путь народ, который коснеет во тьме, не может он направить его по иному пути. Нужно прежде всего рассеять тьму, которой окутан народ, и тогда он сам найдет свою дорогу…

— Но так ли? — думал я. Неужели эти истины почерпнул я из той полоски света, которая падала из окна моей спальни? Нет, я ничего не видел в этой полоске, кроме пылинок, которые скоро мне совсем надоели, и я перевернулся на другой бок, чтоб их больше не видеть. Тогда мое внимание привлекла парочка воробьев влетевших в мою комнату, сделав несколько кругов по пустой комнате, они сели рядышком и стали друг с другом любезничать. Но в эту самую минуту влетел другой воробей-самец, и подсел к возлюбленной первого воробья. Это возбудило ревность последнего, и бой начался. Два самца кинулись друг на друга, стали душить и щипать друг друга, а тем временем самка, воспользовавшись удобной минутой, вылетела в окно. Тут боровшиеся воробьи оставили друг друга и кинулись за самкой, которая послужила для них яблоком раздора.

— Разве не то же самое произошло между мной и Саго? — думал я. — Я размозжу его маленькую голову, если только он посмеет еще раз произнести имя Маро, — говорил я про себя. — Неужели я буду слабее этого воробья, который ценой собственной жизни защищает свою любовь.

В ту же минуту казалось, что до меня доносится какое-то глухое и горестное рыдание. Мне казалось, что я снова в школе, что отец Тодик опять поставил меня на колени на мелких кусочках кирпича, а из окна вижу Соню, которая обыкновенно сидела там под сенью деревьев. Голова у нее опущена на грудь, и она горько плачет. Почему она плачет? О ком она плачет? Почему она всегда плачет, когда ее отец бьет меня или наказывает? Бедная девушка! Как бы ты плакала, если б теперь видела меня!.. Так томился я в каком-то полусне. Вдруг услышал стук — словно что-то тяжелое упало на пол.

Я очнулся. У моей постели стоял богатырь Мхэ и что-то бормотал.

— Тысячу раз я просил, — говорил он, — не давайте, мол, бога ради, мне в руки легких вещей. Дали такую легкую штуку, что сам черт тут может смутиться и уронить. Стоит подышать на него, и он летит…

Мхэ уронил деревянный поднос, на котором нес мне завтрак. Ему казалось, что он рожден для того, чтобы таскать тяжелые вещи.

Мхэ хотел бросить все и уйти, но тут вошла Маро.

— Фу, косолапый! Что это ты сделал? — с досадой говорила она смущенному Мхэ. — Когда же ты научишься чему-нибудь?

— Никогда! — грубо и сердито бросил Мхэ. — Никогда не научусь я этим дьявольским делам. Это не наше дело, это дело женское. Наше дело не такое. Вот положила бы мне на спину мешок с пшеницей — понес бы на мельницу и ни одного зернышка бы не уронил наземь, или заставила бы вытащить телегу из грязи — это я понимаю, это дело наше. А то, поручила мне какое-то дьявольское дело — вот еще, стану я заниматься этим!

— Ну ладно, ладно, не серчай, Мхэ, бог с тобой. Я и не думала бранить тебя, — успокаивала его Маро. — Ведь ты знаешь, что Хатун ушла из дому, вот почему я побеспокоила тебя…

— Это другое дело, — сказал Мхэ и вышел из комнаты. Маро начала смеяться и рассказывать мне о характере и привычках Мхэ.

— Удивительная привычка у этого животного! Если ему сказать: Мхэ, ты знаешь, что такого-то человека надо убить — он тотчас убьет. Ты только скажи ему: «Мхэ такому-то человеку надо залепить пощечину» — и он тотчас же исполнит твое желание. Он все сделает, если ему при этом сказать: «ты ведь знаешь, Мхэ». Но дело должно быть достаточно трудным и тяжелым. Легких дел он не любит.

— При получении своего месячного жалованья он просит, — рассказывала Маро, — давать ему не серебро и не золото, — а только медь. Он не любит легких и мелких монет — подавай ему медяшки, и тогда он доволен, если даже вместо каждой золотой или серебряной монетки дать ему одну большую медяшку. У дикого и верного Мхэ была своя особая ласковость и своеобразная доброта. Он бил свою жену, если та обидела ребенка и заставила его плакать, но бил и ребенка за то, что тот рассердил мать. Он единственный человек, который любит волов Асо так же как и их хозяин — сам Асо. Потому-то Асо был им очень доволен и всю власть в хлеве передал ему. И Мхэ со своей семьей там в хлеву и поселился.

Кроме Мхэ у старого охотника служила также старуха Хатун. Ее 15-летней девочкой охотник купил у каджарских сарвазов[8], когда те, в числе многих других армянок и ее увели в плен из Васпуракана. После этого охотник даровал ей свободу и предложил вернуться на родину, но Хатун не пожелала уйти из того дома, где ее так любили и уважали. Кроме того она узнала, что на родине никого из ее родных не осталось — большая часть их в эти годы гонения и плена были перебиты персами или погибли от холеры.

Маро с детства была сиротой и добрая Хатун заменила ей мать. Она с подлинно материнской заботливостью ухаживала за девочкой. Но Маро, находясь больше под влиянием отца, чем Хатун, не усвоила духа ее воспитания, которое было проникнуто горячей религиозностью. «Я охотник, — говаривал Аво, — и моя дочь, если она и не станет таким же как я охотником, то должна по крайней мере любить кровь и оружие». По этой же причине между Маро и Хатун издавна существовало глухое противоречие. Маро часто посмеивалась над фанатично-религиозной Хатун, которая все свои деньги отдавала попам и постилась сверх установленных дней. Перед праздником святого Саргиса она три дня ничего не ела и не пила. Казалось, что после пленения осталась в ее душе какая-то тяжесть, какой-то грех, который она старалась искупить через попов и религию.

Жену Асо я видел только несколько раз, но она ходила с закрытым лицом и, следуя обычаю своей родины, не разговаривала со мной. Она вообще показывалась редко, так как все время была занята своими детьми, число которых было огромно. По счастливой случайности девушкам обычай разрешал ходить с открытым лицом, без покрывала, а то я бы и не увидел лица Маро.

Особенно бросалось в глаза то, что старый охотник тут не казался таким бедным, каким он казался, когда он жил в Салмасте. У него было больше ста овец, десять коров, его соха работала на собственной земле, его дом был полон всяким добром.

Это все было заработано мозолистыми руками Асо. «Работник только тогда может быть сытым, когда он проливает пот на собственной своей земле», — говаривал старый охотник.

Как я уже говорил, охотник пользовался большим почетом среди населения Ахбака. Он всюду вносил дух миролюбия. Одним своим словом он разрешал самые запутанные споры и ссоры среди крестьян, которые смотрели на него как на своего главу и патриарха. Хотя Аво и получил официально титул «мира» и считался главой или представителем местных армян, имея свое место в «меджлисе» шейхов, однако он сохранил свое простое и сердечное отношение к простонародью. При сношениях с простым народом он ни в чем не выказывал того, что он официальное лицо, что он выше простых людей и смотрел на народ так, как отец смотрит на своих детей. Он даже не оставил своих старых привычек и прежнего своего ремесла. По нескольку раз в неделю он отправлялся на охоту, и это он делал не ради забавы, а как бы воздавая должное уважение своему ремеслу.

Аво и в этом краю, как и в Салмасте, был переселенцем. Почему он покинул свой родной край? Где его родина? Это было тайной его семьи, которая никому ее не открывала. И когда спрашивали старого охотника о его прошлом и о его родине, то его доброе лицо хмурилось и омрачалось печалью. Видимо, прошлое было связано с печальными, неприятными и может быть страшными воспоминаниями, которые терзали сердце этого несчастного человека.

Глава 24.

МАЛЕНЬКАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ

Старый охотник вернулся на следующий день вечером. Каро и его товарищей не было с ним. Он сказал, что неожиданное обстоятельство задержало Каро и его товарищей и они не могли поехать по тому делу, из-за которого они думали куда-то поехать. Какое дело? Куда должны были поехать? Об этом старик-охотник ничего не сообщил. Я попросил его рассказать в чем дело, но он, сославшись на усталость, попросил сперва поесть, обещав после ужина все рассказать. Маро мигом исполнила желание своего отца. Я был сыт и не ужинал. Я глядел на Маро, которая сидела около отца и неустанно вязала, рассказывая охотнику о том, как и в каком положении она нашла меня у часовни, о том как у нее тогда мелькнуло в голове прикинуться разбойником и ограбить меня, пользуясь тем, что я спал, так что она могла связать мне руки и ноги. И тогда она могла бы похвастать своей ловкостью и пристыдить меня перед Каро и товарищами. Хотя мне не особенно приятно было слушать все, это, однако я не мог удержаться от смеха, когда она едко насмехалась надо мной или острила на мой счет.

Охотник добродушно улыбался, гладя свою дочь по головке и говоря: «Маленькая ты моя разбойница». Маро, наклонилась ко мне и шепнула:

— Ведь ты не сердишься, Фархат?

После ужина охотник стал веселее, чем до ужина и даже веселее обыкновенного и, дымя своей трубкой, долго рассказывал о событии этого дня.

Событие заключалось в следующем.

Отряд Каро с охотником во главе ехал в монастырь св. Варфоломея, где он должен был устроить с настоятелем монастыря совещание по поводу каких-то «важных дел». Они проезжали через горы Асбастана, где паслись стада какого-то армянского селения, которое было расположено неподалеку от этого места. Вдруг они услышали крики и шум, а затем увидели бегущих к ним раненых, окровавленных пастухов, которые им сообщили об угоне стада курдами и просили о помощи. Каро со своими товарищами поспешил туда, куда, по указанию пастухов, угнали стадо курды. По пути они встретили крестьян, которые возвращались с поисков своего стада, потеряв всякую надежду найти и вернуть его. Крестьяне сообщили Каро и его товарищам, что уже нет надежды вернуть стадо, т. к. разбойники угнали его уже за горы, а там их уже нельзя преследовать, потому что там их территория, которая совершенно неприступна. Каро, уже осведомленный о том, когда было угнано стадо, успокоил крестьян, говоря, что разбойники не могли угнать стадо так далеко, как думают они, и что поэтому есть надежда догнать их и отбить у них стадо. При этом он говорил им, что хорошо знаком с этой местностью и знает кратчайшие пути. Он уговаривал их отправиться вместе с ним и его товарищами на поиски стада. Такие случаи угона не были редким явлением для крестьян этого края, но несмотря на это, они не соглашались последовать за Каро и печально вернулись к себе домой.

— Я не виню разбойников, — с огорчением сказал Каро крестьянам, — они верны своему ремеслу. Я виню вас в том, что вы не умеете защищать свое добро. Правду говорят курды, что даже слепая курица мужественнее армянина.

А затем он обратился к своим товарищам и сказал:

— Товарищи, отправимся мы и покажем курдам, что не все армяне таковы, как думают о них курды.

Каро объяснил своим товарищам, что курды-разбойники прежде чем попасть к себе, должны пройти через ущелье. Стадо овец не может двигаться быстро, поэтому разбойники, раньше чем в полдень, не пройдут это ущелье. А до полудня времени еще много, можно их догнать, если проехать прямым, кратчайшим путем. «К этому ущелью, — говорил Каро, — мы прибудем за час до полудня и можем преградить разбойникам путь у узкого выхода из ущелья. Таким образом разбойники попадут в ловушку».

И, действительно, путь, указанный Каро, оказался короче, хотя вел по труднопроходимым и опасным местам. По этому пути трудно было ехать верхом, поэтому разбойники со своей добычей и не попытались проехать тут.

В назначенный час Каро с товарищами был у узкого выхода из ущелья. Ворота ущелья казались так тесны, что всадникам через него можно было проехать лишь поодиночке. С одной стороны прохода возвышался отвесный утес, а с другой была пропасть. Достаточно было одного неверного шага, чтоб поскользнуться и полететь в бездну.

Разбойники числом пятьдесят человек благополучно добрались до этого места. Каро разделил отряд на две части. Он сам с Асланом занял вход в ущелье, а старый охотник с Саго заняли выход из него. Каро велел своим товарищам никого из разбойников не убивать, а только запугать, чтоб те бросили стадо и убежали. Если убить кого-нибудь из них, они будут мстить несчастным крестьянам.

Вышло как раз так, как хотел Каро.

Он из засады приказал главарю разбойников оставить стадо и уйти восвояси, если они дорожат своей головой. Главарь дал на заявление Каро ответ, полный пренебрежения и велел своим гнать стадо.

Каро снова обратился к нему и заявил, что он пока что пощадит надменную голову главаря разбойников и будет метить в его шапку. В то же мгновение раздался выстрел и шапка главаря разбойников слетела с его головы.

Но главарь разбойников продолжал упорствовать.

Каро в третий раз обратился к нему, заявив, что, видимо, господин главарь разбойников не дорожит своей шапкой, но что Каро снова готов пощадить его и на этот раз прицелится в правое ухо его коня. Раздался выстрел, и конь вождя разбойников упал вместе со своим хозяином. Примеру Каро последовали и его товарищи. Аслан прицелился в кнут одного из разбойников — и кнут вылетел из его рук, причем рука нисколько не пострадала. Саго прицелился и попал в коня одного из разбойников, а охотник Аво в пику другого.

Все попытки разбойников убить своих противников были тщетны, т. к. Каро и его товарищи скрывались за скалами, которые господствовали над ущельем. Бой длился уже около получаса, но разбойники не хотели сдаваться.

— Ребята, — велел тогда Каро, — попробуйте немного поцарапать этих молодцов…

И товарищи Каро стали целиться и попадать одному в ухо, другому в руку, третьему в ногу, пытаясь их ранить, но не смертельно.

Разбойники вынуждены были оставить свою добычу. Каро приказал им оставить также четырех коней, т. к. он и его товарищи пришли сюда пешком и устали. При этом он обещал вернуть коней, после того как стадо будет доставлено хозяевам. Он назначил место, где разбойники потом найдут своих коней. Разбойники приняли и это условие Каро.

Кроме того, Каро поставил условием, чтоб разбойники оставались на месте до тех пор, пока его товарищи выведут стадо из ущелья. И это условие также было принято разбойниками.

Каро и старый охотник остались охранять выход из ущелья, а Саго и Аслан сели на коней, оставленных разбойниками, и стали гнать стадо обратно. Когда стадо было угнано, достаточно далеко, Каро отпустил разбойников.

Стадо пригнали в деревню вечером, когда уже темнело. Крестьяне от радости потеряли голову и не знали даже как благодарить Каро и его товарищей. Они благословляли их имена, а женщины целовали их оружие…

Сколько ни просили они Каро и его товарищей остаться у них в деревне ночевать, Каро решительно отказался от этого, а только попросил коней, которые были взяты у разбойников, отвести в указанное им место.