Помоги проекту - поделись книгой:
Остапчук вздохнул. Всегда Серега норовит не с той стороны подойти к проблеме. Впрочем, технологию укрощения начальства Иван Саныч освоил в совершенстве: надо лишь кивать, травить байки из своей насыщенной практики, да поярче, чтобы аж челюсть у него отпадала, и с умным видом писать хотя бы по одной бумажке в день.
9
Яшка ошибочно полагал, что если тихо проникнуть в общагу и залечь в койку, то никто ничего не заметит. Расчет не оправдался. Стоило отмыться в тазу, с грехом пополам оттереть запекшиеся сопли-кровищу и замочить одежу, которую как будто кошка с помойки приволокла, как немедленно появилась эта, комсорг Маринка с говорящей фамилией Колбасова.
Вечно она колбасилась по всей фабрике, не давая людям дышать, ни с кого не спуская глаз. С чего она вязалась к нему, некомсомольцу, он не понимал и серьезно подозревал, что Маринка просто сживает его со свету. Правда, на этот раз она почему-то не заорала, как обычно, а просипела, как пробитая камера:
– Канунников, – и Яшка изумился: надо же, оказывается, и его фамилию прошипеть можно, – у тебя прогул, два дня!
Анчутка вяло сделал вид, что ужаснулся:
– Неужто?
– Требую объяснений. На каком основании?
– Захворал я, – заявил он, томно глядя в потолок.
Маринка с подозрением потянула курносым носом, но Яшка не испугался. Ничем особо он не рисковал, ведь после ночных приключений, употребленной полбуханки да потасовки и духа хмельного в нем не осталось.
– Знаешь ли, Мариночка, в сердцах так и давит, что даже в ногу отдает, правую.
Он потер указанную конечность. Въедливая девка, фыркнув, указала на свою коленку, круглую, как фонарь.
Яшка не понял, в чем дело.
– Что? – спросил он с недоверием и подумал: «Как, и эта туда же? Заигрывает?»
– Вот это правая, тундра ты уральская, – просипела Маринка, тыча пальцем в ногу. – Эта!.. Немедленно вставай на проработку.
– Не могу я, Мариночка. Помираю, – простонал Анчутка и пообещал: – К утру кончусь.
– Вставай, говорят тебе. Вышвырнут тебя с работы с волчьим билетом по статье – допрыгаешься. А ну пошел!
Уже совершенно невежливо скинув его с койки, влезла в чужую тумбочку, вынула одежу и чуть ли не как пупса целлулоидного принялась одевать.
– Да ты сдурела совсем! – возмутился Яшка, прикрываясь. – Что я тебе?..
– Это я тебе! – пообещала Маринка. – Сорок пять секунд у тебя, а потом на проработку! И очень не советую опаздывать!
Вышла, грохнув дверью. Анчутка, вздыхая, принялся собираться. Вот она, оседлая жизнь…
…Яшка, смирно сложив руки, сидел в «позорном» углу. Вид у него был показательно-сокрушенный, и он никак не мог понять, за что ему такая честь: быть прорабатываемым комсомольским активом.
Он-то уже губы раскатал: просто вызовут в кадры, сунут в зубы трудовую книжку – и гуляй на все четыре стороны без выходного пособия. Снова воля вольная.
«А тут нудят, нудят, тянут волынку – ну как самим не надоест? Неужто вздумали за меня того… бороться? Тогда крышка. Завоспитают».
Докапывался кадровик Лебедев:
– Что делать-то будем, Канунников? Неужели увольнять?
Анчутка горестно развел руками: мол, ничего не поделаешь, придется. Увольняйте.
– …а ведь парень-то ты неплохой, развитой, старательный, – докучал Марк.
Вторила Маринка Колбасова:
– Доверяют тебе такое ответственное дело, от тебя ж люди зависят! Сначала прогул, потом вредительство!
Кивая болванчиком, Яшка то ли мечтал, то ли тосковал: «Да вышвыривайте уже, и не будет тогда никаких бед и вопросов: не сам с работы ушел, погнали как недостойного – я и пошел…»
Мысли его обратились к хорошему, от предвкушения которого под ложечкой приятно засосало. Быстрые, радостные сборы, Три вокзала, пара пива на дорогу – и ту-ту куда глаза глядят!
Перед глазами уже маячил цветущий Кишинев, дышали жарким маревом степи украинские до горизонта, загадочно мерцали хрустальные прозрачные латвийские озера и метались зайчики среди светлых сосновых лесов. Вспомнилось, как прекрасно было греть замерзшие за ночь пятки в ласковом Черном море, вгрызаться в недоваренную ворованную молдавскую кукурузу, жмуриться на закат с левого берега Дона, ловить вот такенных раков!
Вот, оказывается, сколько чудес было в его жизни, сколько райских мест были его собственными (раз уж никто более на них не претендовал). Все эти красоты продал он за миску жидких щей, койку с панцирной сеткой… и плаксу Светку.
– …и в особенности моральную распущенность!
Яшка очнулся.
– Это с чего?
Слово взял комендант общаги, самый осведомленный в этой сфере Анчуткиной жизни:
– А вот с того! Что, скажешь, нет? Прописался на девчачьей половине, а куры эти и рады! Кудахчут вокруг, хлопочут, откармливают-отглаживают. Вон морду-то какую отожрал…
Лебедев призвал к порядку:
– Иваныч, ты все-таки повежливее.
– …как на курорте! – твердо закончил комендант. – Вот как бы с этого курорта не случилось бы аборта. Знаем мы эти вежливости.
– Еще вот намедни Анна Филипповна приходила, Приходько, – подхватила Колбасова, – да наговорила про него такого…
– Ну мало ли она скажет, – прервал кадровик. – Ты-то лично сам что предлагаешь, Илья Иваныч?
– Как это что? – удивился комендант. – Вышвырнуть. А перед тем – уволить за прогул, по статье то есть, пусть в скотники идет, коровам хвосты крутить. Насчет закона вы ж сами подтверждаете – есть все основания.
«Ну же, ну!» – Яшка уже чуть не подпрыгивал, ощущая жжение в пятках. Однако тут подала голос Анчуткина начальница:
– Уволить проще всего, Илья Иваныч. Он только рад будет. А вот перевоспитать – задача куда труднее.
Вечно она все наизнанку выворачивает.
Антонина Сергеевна была женщина тихая, очень строгая и во всем очень точная, как ее секундомер, и иной раз она пугала Яшку каким-то нехорошим, нездоровым умением проникать в суть процессов и вещей.
– Я голову даю на отсечение, что данный молодчик спит и видит, как бы его уволили, пусть и по статье. Сам он не решается уйти, поскольку его все устраивает: зарплата хорошая, работа непыльная, крыша над головой, но при этом наблюдаются, как бы это сказать помягче… – На этом месте она изобразила нечто вроде улыбки: – Недоразвитость, незрелость и тяга к приключениям.
– Что же предлагаете вы, Антонина Сергеевна? – поинтересовался Лебедев.
– Я бы высек, – вставил комендант Илья Иваныч.
– Права не имеете, – уверенно заявил Яшка, ощущая, однако, что «хвост» позорно поджимается.
– А что тебе, талоны на повидлу? – спросил комендант.
Антонина Сергеевна же, дождавшись, пока иссякнут аргументы и контраргументы, продолжила:
– Полагаю, что необходимо, во-первых, вынести строгое предупреждение…
– Сто первое китайское, – вставил комендант, но, уловив укоряющий взгляд Антонины Сергеевны, сконфузился.
– Во-вторых, дать возможность товарищу Канунникову проявить себя на общественной работе.
– Вот так-так, – разочарованно произнес Иван Ильич. – Такому-то балбесу!
– Тут такого рода соображения. Вы вот, товарищ Лебедев, сформировали дружину…
У Маринки от возмущения даже голос прорезался:
– Это же только для комсомольцев, к тому же по рекомендации! Кто за него поручится… за такого-то!
– Вот и будет дополнительный воспитательный момент, положительный пример перед глазами. Товарищ Канунников, несмотря на расхлябанность, тянется к порядку. Он хорошо справляется с работой, когда есть на кого равняться. Вот и возьмете на буксир. Пусть берет примеры и растет.
– Генеральную линию я не оспариваю, Антонина Сергеевна, – проговорил Марк. – И все-таки нарушителя трудовой дисциплины в бригадмил? Кто знает, что ему в голову взбредет…
Тут Антонина Сергеевна впервые проявила признаки нетерпения:
– Мне, что ли, Лебедев, читать вам лекции по трудовому перевоспитанию? Идите в библиотеку и возьмите книгу Макаренко. Якова я наблюдаю уже давно и могу с уверенностью сказать: если парня не хотим потерять – надо с ним работать, поставить его в такие условия, чтобы он осознал свою необходимость, незаменимость, роль в построении нового светлого будущего…
Тут она резко оборвала речь и, сухо заявив «У меня все», села на место.
– Товарищи, прошу прощения, товарищи.
Оказалось, что в помещении присутствует Андрюха-Пельмень и теперь стоит, теребя в руках замасленную ветошь:
– Я вот что. Вы нас вместе запишите в эту, в бригадмил. Присматривать за ним буду и поручусь. Яшку знаю сызмальства, и Сергеевна… прощения прошу, Антонина Сергеевна правильно говорит: он ждет и видит, как бы его сейчас турнули в шею. Коли выгнать – точно пропадет. Слаб он. А так, может, пару раз схлопочет по морд… то есть поработает, человеком станет. А?
– Кто тебя просил! – орал Яшка шепотом уже в комнате. – Просил кто? Кто поставил хозяином? Кто за язык тянул?
Пельмень не ответил, словно его и не было в комнате: он, пристроившись у самодельного верстака у подоконника, паял. После того как фабричные электрики посвятили его в тайны припоев, флюсов, сред и прочей черной магии, Андрюха паял все, что позволяли. Причем, как отмечали даже наставники, получалось у него отменно. Теперь он колдовал над захандрившим приемником, и запах канифоли, который Яшке всегда нравился, его почему-то взбесил.
– Не желаю я этого вашего порядочного! Правильного! Постного вашего не желаю!
Пельмень продолжал молча возить своим паяльником. Курился в полуоткрытое окно ароматный дымок, там уже слышались приглушенные, хотя и веселые голоса.
Пора к Светке идти, туда, в потаенное место у железнодорожной насыпи, где так хорошо слушать соловья и палить костерок. Конфет подарить… Но там не ждут.
Яшка, психанув, схватил Пельменя за плечи, тряхнул:
– Андрюха, друг! Пропадаю же!
Жало паяльника с шипением проехалось по хрупким проводкам, резко запахло жженым – Пельмень не удержал рукоятку, раскаленный прибор упал на пол, и вокруг него по доскам пола пошло расползаться черное пятно. Андрей выдернул вилку из розетки, бережно поднял паяльник – все это время не поднимая глаз.
– Ну же?! – вздорным голосом поторопил приятеля Яшка, сжимая кулаки. – Ну! Скажи что-нибудь!
Андрюха сказал:
– Завтра после работы патрулируем. И попробуй только в сторону вильнуть.
Яшка аж задохнулся:
– Да ты… ты!
Пельмень, не отрываясь от изучения пострадавшей детали, поднял палец, узловатый, с уже въевшейся в кожу черной грязью:
– Не дури. Поломаю.
Яшка не стал. Андрюха сильнее, это факт. Но более останавливало от свары то, что он все-таки друг, пусть и сильно изменившийся. Он всегда был ненормальным, вечно тянуло его куда-то прибиться, пристать, построить, отремонтировать что-то. После стольких лет вольной жизни Пельмень все равно хотел где-то пустить корни, осесть и ради того был готов и вкалывать, и столовские щи жрать, и вообще был готов на все. Наконец – и это самое худое, – он твердо настроен новые свои ценности привить и другу, не спрашивая, нужны ли кому эти сокровища.
Андрюха собирается Яшку за уши вытаскивать из того, что Анчутка почитает за море счастья, а Пельмень – за гибельную трясину.
«А может, прав Андрюха? – зашевелилась, занудила в голове предательская мыслишка. – Вдруг он прав, и так и надо, а я дурак…»
Тотчас померкли лубочные картинки далеких стран и восстали перед глазами смазанные, забытые, еле различимые лица родных, мамы… да, несытые, да, замордованные работой и делами, но все-таки светлые.
А он, Яшка, каков?
Парень искоса бросил взгляд в сторону зеркала – и ужаснулся. Ну и рожа! На ней, как на антиалкогольном плакате, читались и позорный поход в кино, и бестолковый кутеж в шалмане на Трех вокзалах, и беготня по крышам, и то, что испугался, оставил, может, еще живого…
И снова в голове заворочались ежами колючие неудобные мысли: «Да… пес его знает, что лучше. Когда маленький был, ну или пьяный, казалось, что все в порядке, забавно даже, залихватски. А сейчас – постарел я, что ли. Скучно бузить. С вечера побуянишь – с утра уже скучно».
– К Светке бы… – бездумно проскулил Яшка.
Вот ведь, никогда не думал об этом, а теперь без нее как без руки или ноги. Что ж, и воздух незаметен, пока душить не начнут.
– Я бы не стал, – Пельмень, не поднимая глаз, критически осматривал пострадавшую деталь приемника. – Голову отвинтят и так пустят.
Яшка, осознав, что выхода нет, снова затосковал, примостившись на табурете, задницей кверху, локтями на подоконнике. Светка, наверное, сидит сейчас на «даче», разожгла костерок, как он ее выучил, с одной спички, смотрит на пробегающие мимо поезда…
А может, и забыла уже его. А то и утешилась.
10
Вопреки Анчуткиным подозрениям, ничего Светка не забыла, хотя старалась, и многое этому способствовало. После потасовки в школьном дворе она окончательно решила жить исключительно для других. И потому с особой материнской нежностью настоящей старой девы собрала под свое крыло всех мелких подопечных, заботливо привела их в более или менее надлежащий вид и отправилась разводить по домам.
Вернув под родную крышу Наташку Пожарскую, чинно напилась чаю, с мученической улыбкой рискнула заесть горе тети-Тониными пирогами – полегчало. Сытость, она всегда страдания притупляет. На осторожные вопросы Антонины Михайловны, не болит ли чего, хотела ответствовать, что сердце, но не решилась открыться. Тетя Галя, мама Сашки с Алешкой, должна была вернуться сегодня попозже, потому с близнецами надо было погулять – что тоже развеивало тяжелые мысли. Сделав особо строгое лицо, она вручила воспитанникам пистолеты – вот визгу-то было!
Поделиться книгой: