Помоги проекту - поделись книгой:
— Я смотрю, ты все еще скучаешь по Корее?
— Да, — сказал я, — наверное. А ты помнишь, как господин Чой, мечтал приехать в Россию, когда к нам наконец прилетит его сборная?
— Что уж теперь вспоминать. Мы с тобой, если не ошибаюсь, 10 лет подряд осенью мотались в Сеул по его приглашению. Я и сейчас этот город часто вспоминаю. Жалко только, что Чой из жизни ушел так рано. Некому теперь организовывать для нас спарринги молодежных команд. Ладно, Николаич, ближе к 7-му октября созвонимся. Постараюсь.
Это был наш последний разговор.
В день игры сборных России и Южной Кореи около двух часов дня мне позвонил отец футболиста Андрея Панюкова и сообщил страшную весть: Кости больше нет.
— Как это случилось? — спросил я упавшим голосом.
— Пока никто не знает, Владимир Николаевич. Мне Олег Артемов сообщил.
Я сразу набрал президенту РФПЛ. Сергей Геннадьевич поднял трубку и сказал:
— Володя, ты, наверное, насчет Кости?
— Сережа, это правда?
— Да, — сказал он тихим голосом. — Сам еще деталей не знаю. Говорят, что тромб оторвался. Всё, давай я тебе перезвоню чуть позже.
В день похорон 10 октября на улице Маршала Тимошенко, где проходила гражданская панихида, людей было много, и лица многих были мне знакомы.
Сергей Фурсенко стоял рядом с Председателем Совета директоров клуба «Зенит» Дюковым. Я заметил, что они о чем-то беседуют, и не решился их беспокоить, но Сергей Александрович окликнул меня сам. Он обнял меня и тихо сказал:
— Вот и нет у нас теперь друга…
На кладбище в Ракитках мы долго ждали, когда придет катафалк из церкви, и, чтобы окончательно не замерзнуть, я бродил по территории этого небольшого подмосковного кладбища, разглядывая захоронения. Заместитель спортивного директора «Зенита» Александр Геннадьевич Поваренкин и стоящий с ним селекционер клуба Иван Стрельцов окликнули меня и спросили, ищу ли я что-то конкретное, переходя от могилы к могиле.
— Знаете, ребята, здесь где-то на пятом участке захоронен сам Виктор Семенович Абакумов.
— А кто это, — заинтересованно спросил Стрельцов.
— Это почти легендарная личность, — ответил я, — создатель и начальник контрразведки «Смерш». Ему тогда было, если мне память не изменяет, чуть больше 33-х лет.
— 33? — переспросил Стрельцов. — Возраст Христа.
— Да, — грустно улыбнулся я, — а расстреляли его в Ленинграде в Левашово в 1954 году.
— Выходит, и здесь Ленинград не остался в стороне, заключил Поваренкин и как-то с недоверием посмотрел на меня, а затем спросил:
— А почему, собственно, у нас в Ленинграде?
В его голосе содержался какой-то упрек. После недолгих поисков мы набрели на захоронение этого генерала. По странной случайности оно располагалось совсем поблизости от того места, где должен был быть упокоен Костя.
— Так он здесь не один, — прочтя надпись на надгробной плите Абакумова, тихо произнес Поваренкин.
— Да, — подтвердил я, — это его жена и сын.
— Постой, Володя, если ты про него чего-нибудь знаешь, расскажи нам, — попросил Стрельцов.
— Знаю только то, что и все, — ответил я. — В 1951 его арестовали по приказу Сталина и осудили по «Делу врачей». Били жестоко, но он никого не сдал и не оговорил, благодаря чему, как считают, он спас жизни многих врачей, при этом сам стал инвалидом.
Мои собеседники смотрели на меня и ждали продолжения рассказа.
— Его держали в тюрьме вместе с женой и двухмесячным сыном. Абакумова содержали в холодильной камере, закованным в кандалы в течение нескольких месяцев. У его жены от страха молоко пропало сразу, и она перестала кормить ребенка грудью. Удивительно, но ребенок выжил, даже стал впоследствии доктором медицинских наук, правда, под фамилией своей матери Смирновой. Отцовскую фамилию ему не разрешили носить.
— А из какого источника эти данные, — полюбопытствовал Поваренкин.
— Мы знаем об этом только со слов Павла Судоплатова, который сидел вместе с ним. После смерти Сталина дело переквалифицировали в «Ленинградское дело», и его естественно, перевезли в Ленинград. Тоже били, но уже по указанию Хрущева. Результат был тот же — этот русский мужик не выдал ни одного человека. Жену с сыном выпустили из тюрьмы только за несколько дней до его расстрела на Левашовской пустоши.
— Выходит, вот здесь, на кладбище в Ракитках и встретилась вся семья, — сказал Стрельцов.
— Да, — ответил я. — Останки Абакумова привезли из Ленинграда совсем недавно, когда расстрельную статью снова переквалифицировали в другую, заменив сроком тюрьмы в 25 лет.
— Зачем, его же уже расстреляли, — искренне удивился Стрельцов.
— Иначе бы не привезли, — ответил я. — И награды и имущество не вернули бы, и не встретился бы он со своими.
— Выходит, и Костя наш скоро повстречается со своей матерью, — сказал Иван Дмитриевич задумчиво и, отвернувшись, заплакал.
Вытерев слезы, он сказал, словно разговаривал сам с собой:
— Ну не предусмотрен за Костины заслуги орден, всю свою жизнь футболу посвятил, всё хотел сделать сам, поэтому и за здоровьем своим ему некогда было следить. Ни перед кем кепку не ломал и боялся только Бога. Молился ему истово в своем храме.
Зазвучала музыка, и многолюдная траурная процессия стала медленно продвигаться мимо пятого участка.
Сколько он все-таки стоит, тренер сборной?
«Вы мне говорите, что я человек не оригинальный… без особых талантов и обыкновенный. Нажив деньги, знайте, я буду человек в высшей степени оригинальный.»
«Париж, мы любим тебя!» — весело скандировали в аэропорту «Руасси» наши болельщики, прибывающие на Евро-2016 шумными компаниями. Кто из русских не мечтал побывать здесь! Что ж, Париж — мечта миллионов. Смешавшись с толпой других, таких же отвязных и счастливых, наши рассчитывали задержаться во Франции как можно дольше, и если надо, потратить последние сбережения, лишь бы быть поближе к своей сборной.
Когда-то давным-давно наших болельщиков сюда просто не пускали, но именно в Париже мы первыми из всех европейцев стали чемпионами. И пусть нашу сборную здесь не видели ни в 84-м, ни в 98-м на «Мундиале», мы за это ни на кого не сердились. «La Russie ne boude pas, elle se recuielle», — говорил великий российский канцлер Горчаков, что означало: «Россия не сердится, она сосредотачивается», и мы были с ним как никогда согласны. Наконец мы добились права заявить о себе, к тому же сборная прибыла сюда вместе с доморощенным тренером, вернувшимся на положенное место после десятилетнего перерыва.
И все как будто начиналось для наших совсем неплохо. Мы не дали задиристым и самоуверенным англосаксам обыграть нас в первом матче своей вполне проходной группы. Мы сумели в последний момент уйти от поражения, забив им в ответ в их же излюбленной манере головой сумасшедший по красоте и исполнению гол, сразу заставив говорить о России всю Европу. Казалось бы, вот он — знак судьбы. Фортуна, слава Богу, повернулась к нам нужным местом, и мы сразу поверили в свои силы. Вместе с нами поверила в это и ВГТРК, которая, предчувствуя скорую викторию, а вместе с ней и оглушительный болельщицкий фурор, поспешила организовать совместный просмотр матча Россия — Словакия нашими известными футбольными экспертами и прославленными в прошлом игроками сборной страны в своей передаче «Прямой эфир». Однако всё пошло сразу как-то не так. Ведущий программы Борис Корчевников, разочарованный результатом первого тайма, не терял присутствия духа. Желая придать царившему в студии хаосу мало-мальски управляемый характер, он сразу передал микрофон почему-то именно мне, то ли потому, что я оказался к нему ближе других, то ли оттого, что говорить о нашем футболе, собственно, было уже нечего.
Хоть и проиграли мы эту игру со счетом 2: 1, у нас в запасе оставалась еще игра с Уэльсом, и все, сидящие в студии, сразу, как сговорившись, согласились, что победа над этой, не самой сильной командой в нашей группе, неизбежно выведет Россию в следующий, такой желанный, этап соревнования. К тому же на эфире присутствовал, скромно сидя неподалеку от меня, сам футболист Евсеев, он — то, пожалуй, знал, как забивать этой капризной команде. Но Вадим в тот день, то ли боясь повторить в эфире те же бранные слова, которые он уже произносил, забивая свой памятный гол в ворота сборной Уэльса, приведя кого в шок, а кого в восторг, но теперь запрещенные к употреблению в СМИ, то ли еще почему, предпочел на сей раз многозначительно промолчать. Не знаю, может, все-таки предчувствие чего-то недоброго породило в душе опытного футболиста сомнение? Но никто во время того эфира не хотел разделять его опасений. В конце концов, это не патриотично — терять веру в свою команду в такой момент. Иначе зачем, спрашивается, наши болельщики лупцевали на улицах Франции этих англосаксов?
В день игры нашей сборной с командой, представляющей трех миллионный Уэльс, канал «Матч ТВ», раскрашенный в яркие цвета российского триколора, пытался зажечь своих понурых болельщиков оптимистичным прогнозом. Возбужденные ведущие программы в элегантных галстуках, стоя на пленэре в самом сердце Парижа, с Эйфелевой башней за спиной, призывали всех россиян смотреть эту судьбоносную игру, поскольку такое зрелище, по их экспертному мнению, пропустить было просто преступно. Однако уже тогда в натянутой полуулыбке Валерия Карпина проглядывало выражение лица несчастного мальчика из фильма Элема Климова «Иди и смотри». Мы все, повинуясь призыву, прильнули к экранам, но что-то снова не заладилось с госпожой Удачей…
Вряд ли помнил эти замечательные строки Цветаевой всезнающий Карпин, но в его «широко закрытых» глазах Россия горела именно так. Мы на удивление всем болельщикам как-то сразу легко умудрились пропустить три безответных мяча, и то, только потому, что Акинфеев сыграл неплохо.
Вскоре после этого, злосчастного для всех нас матча, футболисты сборной сами, без приглашения, пришли в гостиничный номер огорченного позорным результатом Слуцкого и единодушно признались: «Мы говно…». Леонид Викторович тоже понял, чем пахнет, и попросился у Мутко в отставку… Быстро разлетелись наши герои кто куда догуливать недогулянное подальше от глаз завидущих: кто-то на далекие острова, а те, кто поскромнее, остались в Монако громко отметить долгожданный отдых.
Может быть, адекватная оценка своих достижений в некоторой степени заслуживала уважения, но это совсем не отвечало на главный вопрос: что же все-таки делать? Похоже, в тот момент ответ знал только Мутко. Во всяком случае, его выразительные круглые черные глаза красноречиво говорили по — английски всем злопыхателям, собравшимся в фойе гостиницы и окружившим его с микрофонами: «Донт вари». А что? Лично его карьера шла только в гору, и казалось, что с этими дотошными журналистами уже разговаривал ни кто иной, как будущий вице — премьер Правительства страны.
…Но тогда, жарким вечером 15-го июня, сразу после матча со Словакией, мы об этом ещё просто не догадывались и мало, кто из нас заморачивался этой неприглядной перспективой, наивно примеряя на себя розовые очки, чтобы гордо смотреть в будущее. После того эфира мы все стояли толпой у выхода с киностудии им. Горького в ожидании, когда нам подадут обещанные разъездные авто. Я любезничал с вдовой знаменитого в прошлом Валентина Козьмича Иванова, а Лидия Гавриловна, сама в прошлом прославленная олимпийская чемпионка, в ответ благодарила меня за добрые слова, сказанные в передаче о ее муже, чемпионе Европы 1960 года во Франции. Потом я долго прощался с Кончельскисом и Мостовым, а шофер новенького фольксвагена, прибывший за мной, давил на клаксон, заставляя поторапливаться. Валерий Газзаев, подойдя ко мне сзади, тихо спросил:
— Володя, тебе куда ехать?
— В Крылатское, — ответил я.
— Через центр поедешь?
— Наверное, — пожал я плечами.
— Тогда подбрось Евгения Серафимовича, а то его жена где-то застряла в пробке и ему не на чем ехать, — сказал Валерий Георгиевич и окликнул Ловчева.
Ловчев был в хорошем расположении духа, несмотря на поражение сборной, и, глядя мне в глаза, с усмешкой в голосе изрек:
— И кто теперь из тренеров отважится работать с этой сборной. Кажется, уже всех перепробовали. Один получал пять, другой — стараниями Мутко целых семь миллионов, а третий наоборот, как будто ничего не просил у РФС, лишь бы не возражали против совмещения с работой в «ЦСКА». А результат у всех оказался одинаковым.
— Ну подождите, Евгений Серафимович, рано еще так драматизировать, — сказал я, уважительно поглядывая на мэтра экспертного сообщества.
— Брось, уже сейчас все видно, — как всегда, категорично отрезал Ловчев. — Если Уэльс сыграет по уму, то мы им ни хрена не забьем. И забивать некому, и умения тоже нет.
Я снова попытался ему возразить.
— Знаете, я разговаривал недавно с Анатолием Федоровичем по этому поводу. Он говорил, что готов засучить рукава и поработать, если нужно, даже бесплатно.
Ловчев только посмеялся над моими словами.
— Быш — тренер мудрый, но все дело в том, что Мутко еще своего мнения не знает, и будет узнавать, думаю, долго. Тут подсказками Дворковича и Медведева ему не обойтись. Володя, после такого конфуза, боюсь, надо брать ещё выше.
— А как вам Черчесов? — спросил я.
— Кто, Стас, — сразу оживился Ловчев, — Слушай, я тебе ещё не говорил. Я тут недавно летал в Милан по приглашению друзей на финал Лиги чемпионов. Приехал, садимся с женой на свои места, а рядом вижу его. Он мне и говорит: «Женя, что там у вас в Москве происходит?». Я сразу заволновался: «А что такое», — спрашиваю. А он мне в ответ:
— Представляешь, я в Польше все дни веду переговоры с «Легией», оттуда лечу напрямую в Италию, а мне тут никто не верит. Говорят, что я все время был в Москве и вел тайные переговоры с «Локомотивом», и утверждают, что я требую кроме высокой заработной платы ещё и поменять все руководство клуба, иначе, мол, команду принимать не буду. Якобы, и в газетах, и по телевизору такие заявления делали. Просто не знаю, как себя вести. Стыдно друзьям и коллегам в глаза смотреть.
— Поразительно, — засмеялся я. — А на самом деле, как у Стаса дела, — прервал я рассказ Евгения Серафимовича.
— Неоднозначно все. Сказал, что с «Легией» продлевать отношения не хочет, поскольку руководство не желает укрепляться, а задачи перед ним ставит заоблачные.
— Что же теперь — вернется в Москву?
— Да нет, махнул рукой Ловчев. — Есть у него предложение от австрийцев, и даже как будто бы от «Ред Буллз», но все это только предварительно. Он сейчас в «шоколаде», как — никак чемпион Польши, и Кубок тоже его.
Шофер высадил Ловчева у моста Богдана Хмельницкого напротив Киевского вокзала, и тягостное сознание душевной опустошенности стало снова медленно овладевать мной. Одним словом, «пропало лето».
Прошел ровно месяц, и душно становилось не только от осознания провала на «Евро-16», но и от нестерпимой московской жары. Поздно вечером на бегущей строке одного из центральных каналов неожиданно для многих, в том числе и для меня, высветилось сенсационное сообщение: РФС согласовал с Черчесовым его двухгодичный контракт в качестве главного тренера сборной с указанием точной суммы контракта в два с половиной миллиона евро в год. Я был крайне удивлен, поскольку для Черчесова это было совсем нетипично, он не любил козырять своими финансовыми достижениями и всегда скрывал от досужих журналистов суммы своих личных контрактов как со «Спартаком», так и с «Амкаром», до тех пор, пока уже на посту главного тренера «Динамо» случайно не проговорился, что в «Спартаке» получал полтора миллиона долларов в год, а в «Амкаре» — миллион, но рублей, в месяц. Сумму своего контракта с «Динамо» от хранил в глубокой тайне, впрочем, как и все футболисты этого клуба, пока УЕФА не отстранил клуб от участия в европейских Кубках за нарушение правил fair-play. Тогда-то все и узнали, что Станислав Саламович получал в «Динамо» около двух миллионов евро в год. Моя рука невольно потянулась к трубке телефона, и я набрал номер Черчесова, однако он сбросил. Утром следующего дня он перезвонил мне сам.
— Владимир, — прозвучал знакомый мне голос, — я догадываюсь, почему вы мне вчера звонили.
Я не успел спросить, откуда, поскольку он был намерен все рассказать сам без наводящих вопросов.
— Вы знаете, — сказал он, всегда обращаясь ко мне только на «вы», — я сам вчера впервые услышал о сумме контракта и условиях своей работы с РФС. У меня действительно была две недели назад встреча с Мутко. Говорили обо всем, но финансовых условий разговор не касался. С тех пор никакой информации от него не поступало. Знал только, как и вы, наверное, из СМИ, что обсуждают еще и другие кандидатуры, а вчера вечером мои родственники и друзья мне буквально телефон оборвали. Обиделись, почему я им ничего не сказал, а я не знал, что ответить. Даже смешно как-то. Вот из той же серии: был я в конце мая в Милане на финале Лиги чемпионов и встретил там Ловчева. Я ему про Локомотив рассказал. Тоже довольно странное дело приключилось. Футбол стал смахивать на какое-то шоу.
Я засмеялся и, прервав Станислава, сказал ему, что эту историю уже слышал. Он тоже засмеялся в ответ. Я добавил, что мы с Евгением Серафимовичем были вместе на одной телепередаче, но лучше бы она была посвящена его достижениям в Польше. Он опять засмеялся.
— Да-да, я видел вас обоих на канале «Россия» в телепередаче после матча со Словакией. Правильно?
— Точно так, — сказал я. — Но если честно, Стас, я звонил, конечно, не по поводу двух миллионов евро, их еще у РФС просто нет, — а звонил я вам, чтобы поздравить с назначением.
— Ну вот видите, пока не с чем еще поздравлять.
— Ну не скажите, — парировал я. — Если центральные каналы взяли на себя такую смелость, значит, получили отмашку. Это тебе не «Матч-ТВ» со словами на устах Нобеля Арустамяна.
— Хочется в это верить, Владимир, — со смущением в голосе произнес Черчесов.
Я напомнил ему о нашем давнем разговоре, который состоялся в Сочи весной 2011 года сразу после матча «Жемчужины» с воронежским «Факелом». Дело было в раздевалке в подтрибунном помещении.
— А, наверное, это когда мы остались втроем, — сказал Стас. — С нами еще был Костя Сарсания, и мы шутили по поводу сборной.
— Какие уж там шутки, — засмеялся я. — Вы с Костей на спор готовы были биться, уверяя его, что непременно наступит время, когда вы будете главным тренером сборной. А мы с Костей станем у вас в команде пресс-атташе и генеральным менеджером.
— Да я и сейчас не отказываюсь от своих слов, — голос Стаса зазвучал радостно. — Вот сижу, жду приглашения, я его все нет и нет. Бердыев, говорят, тоже хочет в сборную, или ему в «Спартаке» больше предлагают? Поговаривают, чуть ли не три с половиной в год. Тебе Костя ничего не говорил?
— Нет, — ответил я. — Мы с ним после майских праздников ни разу не встречались.
На прощание я пожелал Стасу удачи и положил трубку.
За свою долгую и во многом успешную работу в качестве футбольного агента я знал многих спартаковских тренеров, но со Стасом я знаком прежде никогда не был. Мы познакомились с ним только весной 2010 года на стадионе в «Химках» в перерыве матча между «Динамо» и «ЦСКА». В буфете ложи ВИП, где было шумно и многолюдно, мы стояли с Бышовцем, обсуждая текущие дела, но Анатолия Федоровича спешно пригласили в правительственную ложу, и он так стремительно скрылся за охраняемой дверью, что забыл попрощаться. Неожиданно появился Черчесов. Он подошел ко мне и представился. Любое упоминание о недавней работе его в «Спартаке» в качестве главного тренера, видимо, его беспокоило. Некстати ко мне подбежал мой пятилетний внук и, теребя за штанину, потребовал к себе внимания.
— Как тебя зовут, — спросил его Станислав Саламович.
— Егор, — смело сказал незнакомцу мальчик.
— А фамилия твоя как? — строгим голосом постового милиционера спросил бывший вратарь.
Внук удивленно пожал плечами, как будто она должна быть всем известна, и громко выпалил:
— Абрамов.
— Фу ты, черт, — выдохнул Черчесов и театрально схватился за сердце, немного согнувшись, — а я-то испугался, думал, что Титов, — и погладил Егора по голове.
Я тогда сразу смекнул, что у Станислава Саламовича с чувством юмора все в порядке. С тех пор мы стали с ним частенько созваниваться. В каждом разговоре Стас напоминал мне, что он не просто тренер, а еще и экономист с высшим образованием, и старался строить свой разговор со мной, используя в своей речи терминологию финансиста, мыслящего экономическими категориями.
Однажды, перед тем, как подписывать свой контракт с «Жемчужиной», Стас советовался со мной по ситуации в этом клубе. Я сказал, что беседовал со Смоленцевым, и Евгений Борисович заверил меня, что по финансам они крепко стоят на ногах. Черчесов в свою очередь подтвердил, что знаком со Смоленцевым и считает его серьезным и опытным юристом с большими связями, однако что-то все-таки его тревожило. Оказалось, не напрасно. И года не прошло, как клуб снялся с соревнований ФНЛ именно по причине финансовых невзгод. Принимая «Динамо», Черчесов, пройдя огни и воды Пермского края, по поводу финансов этого клуба не заморачивался. Ему и в голову не могло прийти, что с этим айсбергом может что-то случиться. Единственно, о чем я его тогда лично попросил, так это обратить внимание на молодого нападающего Панюкова, у которого я был агентом, чтобы парня почаще ставили в состав, если, конечно, он будет того заслуживать. Но Стас за время своей работы главным тренером этой команды его так ни разу и не выставил на игру. Впрочем, звонить мне он тоже перестал. Позднее, уйдя из «Динамо», он неожиданно связался со мной и попросил меня передать родителям Андрея Панюкова, чтобы зла на него не держали, просто так сложились обстоятельства, и приходилось ставить в первую очередь тех, чья зарплата была заоблачной. А когда принимал польскую «Легию», позвонил и сказал в ответ на поздравление, что он больше всего хотел бы стать главным тренером нашей сборной, как будто рассчитывал на то, что кто-то да услышит…
Поделиться книгой: