Северная война. От Головчино до Полтавы

Апраксин бьет шведов под Санкт-Петербургом

Летом 1708 года по благословению короля Швеции, победоносно шествующего по Белой Руси, было решено штурмовать Санкт-Петербург — как с суши, так и с моря.

Двенадцать тысяч шведских солдат, победным шагом, под командованием генерал-лейтенант Георга Любекера выступили из Выборга.

Одновременно от шведского берега к острову Котлин отчалили двадцать два вымпела с контр-адмиралом Анкершерном на борту флагманского линейного корабля.

Оборону Санкт-Петербурга тогда держал генерал-адмирал, граф Федор Матвеевич Апраксин, тот самый Апраксин, что летом 1714 года с десятком галер возьмет на абордаж шведский фрегат «Элефант», и имя этой победы будет вписано в историю как Гангутское сражение.

Шведов ждали — шпионы трудились на совесть. И, казалось бы, двадцатипятитысячной армии, что была под командованием славного русского адмирала Апраксина, не составит труда отразить это нападение на молодую северную столицу. Но эти двадцать пять тысяч были лишь на бумаге. В самом городе Святого Петра находился гарнизон численностью всего двенадцать тысяч. Остальные были рассредоточены по крепостям (в том числе в Нарве и Петропавловской крепости) и преграждали подходы к столице. И флот российский, охранявший Финский залив, был равен шведскому: двенадцать линейных кораблей, семь фрегатов и корабли младшего ранга.

Анкершерн встал у берегов Кронштадта.

Любекер со своими войсками шел по Карельской дороге6. Перейдя реку Сестру, он приказал обойти Санкт-Петербург с севера на восток. В конце августа (как раз тогда, когда Карл получил гостеприимное приглашение Мазепы) шведы вышли к Неве, к переправе у деревни Коршмино.

Среди шведских полков шел полк саксонской пехоты. Восемь сотен рослых саксонцев. Все они, как только их король отдал их родину под власть Карла XII, без колебаний и пустых сожалений перешли на сторону победителя, своего нового короля.

Они не думали о своих семьях, оставленных в занятой шведами их любимой Саксонии, они не думали о России, чужой, неизвестной им стороне, по которой они вот уже как несколько месяцев блуждали, обходя болота и переправляясь через реки. Они думали ровно об одном — остаться живыми в бою, получить деньги, а потом… вернуться домой. А если и погибнуть, то славно и доблестно, как и подобает погибнуть настоящему немцу, потомку великих франков — покорителей Европы.

— Людвиг, — один из саксонцев слегка толкнул своего товарища.

— Чего тебе? — отвечал тот, кого назвали Людвигом.

— Что ты сделаешь с деньгами, когда вернешься домой? Я вот женюсь.

— Ну и женись, — отвечал Людвиг. Он был на полголовы выше всех остальных, видно, что силен, и от того уверен и спокоен, так он и отвечал товарищу — уверенно и спокойно.

— А ты что сделаешь?

— Ничего. Вернусь домой, выдам замуж сестер. И вместе с Фридрихом буду помогать отцу. У нас швейная мануфактура. — Людвиг был благодушным и бесхитростным парнем.

— А я женюсь! — не унимался его товарищ. О женитьбе он говорил вот уже несколько дней. И, говоря о женитьбе, больше представлял себе, как его будет кормить его жена, чем о том, как она будет выглядеть сама. Уже неделю солдаты Любекера ели одни сухари. Провиант у Любекера закончился. И чем кормить своих двенадцать тысяч голодных солдат, генерал даже не представлял. После двухмесячного блуждания по Карелии и берегам Невы шведы съели весь провиант и порядочно поистрепались.

— Стоять! — прозвучал приказ капралов. Впереди была переправа, и она охранялась. Так доложила разведка. И сейчас нужно было построить солдат в линию и взять переправу. А за переправой — город московитов. А за стенами города — еда.

29 августа у деревни Коршмино голодные и злые шведы, выведя пушки на прямую наводку, ударили по прикрывавшему мост русскому отряду. Три часа боя — и русский отряд отступил к городу. Шведы, надеясь ворваться в город на штыках, начали преследование, но, впустив последнего русского солдата, ворота Санкт-Петербурга захлопнулись перед самым шведским носом.

Штурмовать укрепленный город Любекер не рискнул. Апраксин за стены не выходил. Все пути по суше были перекрыты русскими крепостями (той же Нарвой). Шведский флот также не рискнул штурмовать Кронштадт. Провиант закончился совсем. Не отступить, не атаковать. Любекер, сам того не желая, загнал своих солдат в ловушку. И 19 сентября на военном совете он принимает единственно верное решение — эвакуировать сухопутную армию морем. О чем и донес шведский пленный квартирмейстер Апраксину, а Апраксин доложил Петру.

Любекер построил лагерь у деревни Криворучье, что на Сойкином полуострове. Лагерь защищали два редута, возведенные крепкими саксонцами, они и прикрывали шведов.

Пытаясь согреться под холодным балтийским солнцем, саксонцы отдыхали, пообедав сухарями и водой.

— Людвиг, — прозвучало негромко.

— Ты опять про женитьбу? — Людвиг отмахнулся и отвернулся от своего товарища, который вот уже какой день рассказывал ему, чем его будет кормить его молодая жена.

Когда рассказ зашел о зажаренных в соусе куропатках, в ушах уставших саксонцев загромыхало:

— Подъем, солдаты! Слушайте приказ вашего генерала!

Построив саксонцев, капралы объявили:

— Всех лошадей — под нож. Самим занять свои позиции. Через час армия начинает эвакуацию морем. И вам, доблестным саксонцам, приказано прикрывать эвакуацию! Вы последние взойдете на корабли. И если кто из вас славно погибнет во славу своего короля, тот окажется на небесах. А на земле ваши матери и жены получат от короля столько денег, что они будут молиться за ваши души каждое утро, каждые день и вечер. Ваша смерть станет залогом их сытой и спокойной жизни! — вот что услышали выстроившиеся в ряд саксонцы.

И огорчила их не весть о славной смерти (они — солдаты, и их долг — славно погибнуть и воскреснуть), а то, что они вот сейчас должны убить лошадей.

— Не рассуждать! — отвечали капрал. — Многотысячная армия московитов подходит к нашему лагерю. Мы не можем забрать наших лошадей, но и отдать их в руки врага мы не можем. Пусть лучше наши лошади погибнут от наших ножей, чем будут служить против нашего короля.

Приказ был отдан. И началась резня.

Шесть тысяч боевых и тягловых лошадей, которых берегли и любили, кормили и чистили добросовестные и послушные саксонцы, стояли и мирно ржали, видя своих хозяев, что подходили к ним, обнимали, трепали гриву, заглядывали в глаза, целовали лошадиные морды и умелым ударом пробивали лошадиные сердца — без размышлений и сантиментов. Приказы эти верные своему новому королю солдаты не привыкли обсуждать.

Но что заставило шведского генерала отдать такой приказ?

Что подвигло его на такую почти паническую эвакуацию?

* * *

Днем ранее, на рассвете, конный разъезд с секретным донесением вышел за стены Санкт-Петербурга и рысью направился к кавалерийскому полку, что стоял недалеко от шведского лагеря и раздражал шведов своим бодрым бездействием. Не вступая в открытый бой, полк под началом генерала Фразера давящей тенью падал на небольшие шведские отряды, что выходили из лагеря на поиски хоть какого-то провианта, хоть какой-нибудь еды, и бил эти оголодавшие отряды.

Разъезд неожиданно наткнулся на один из таких поисковых отрядов и, несмотря на свою малочисленность, вступил в неравный бой. Сделав пару выстрелов и получив пару выстрелов в ответ, разъезд позорно бежал, по дороге теряя какой-то пакет. Он был замечен, поднят и доставлен лично в руки Любекера: русский адмирал Апраксин секретно сообщал Фразеру, что сейчас выдвинется к нему на подмогу с прибывшим пятидесятитысячным войском, и общими силами шведы будут разгромлены.

Как это известие обрадовало шведского генерала! Он и сам не чаял, под каким предлогом ему покинуть эту сырую и болотистую Ингерманландию, на землях которой русский царь построил этот неприступный город. А тут такой секретный пакет! Немедля Любекер посылает шлюпку к флотилии Анкинштерна с донесением о срочной эвакуации солдат, и к своему донесению прикладывает перехваченный пакет.

Русская хитрость удалась. К полуострову, где шведы встали лагерем, и подошли корабли Анкинштерна.

По причине мелководья эвакуация могла проходить только на шлюпках. Отличная мишень для русских пушек, которые по приказу Апраксина и были выведены на полуостров.

Не было у Апраксина свежих пятидесяти тысяч солдат. Зато был свежий ум, который он не раз проявлял в сражениях. Атаковать двенадцатитысячный лагерь, укрепленный двумя редутами, — Апраксин не мог так рисковать. Потому адмирал ждал. Ждали приказа и артиллеристы.

И когда Копорская губа Финского залива покрылась шведскими шлюпками, когда на берегу осталось лишь пять батальонов и восемьсот прикрывавших отход саксонцев, вот тогда адмирал и сказал слово, которое так ждали артиллеристы: «Залпом, пли!»

— Ну что, Фёдор! Пли! — весело крикнул бомбардир молодому саксонцу, что уже навел пушку на редут и держал в руке зажженный фитиль.

После поражения при Головчине многие солдаты из полков князя Репнина, пока решалась судьба незадачливого князя, были разбросаны по разным полкам. Фридриха, сбитого шведским прикладом с редута, без памяти подобрали отступавшие к лесу русские солдаты. Неделю молодой саксонец ходил под себя кровью — до того силен оказался удар. Когда он встал на ноги, его и еще с десяток бомбардиров отправили под командование адмирала Апраксина. То, что Люберек шел к Санкт-Петербургу, Петр знал. И то, что у Апраксина не хватает толковых бомбардиров, также не было для него секретом. Фридрих показал себя как раз как толковый и меткий артиллерист. Потому, еще бледного и исхудавшего саксонского паренька, направили на защиту молодой столицы.

— Пли! — Только прозвучал приказ, Фридрих, которого солдаты на свой манер прозвали Фёдором, поднес фитиль к пушке.

Дым еще не рассеялся, как прокатилось оглушительное «ура!» и двенадцать тысяч русских солдат бросились в атаку на редуты. А пушки — следом, и десятки ядер полетели на отчалившие от берега шлюпки!

— Давай, Федя! Давай! — подбадривали Фридриха, который вместе со всеми подкатывал пушку ближе к редутам.

На редутах бой, у берега бой, шлюпки взлетают досками к небу. И не поддержать огнем своих солдат! Далеко стоят в заливе корабли — не может ответить шведская корабельная артиллерия. Только и может, что беспомощно смотреть, как тонут, гибнут их соплеменники, заколотые, зарубленные, застреленные, разорванные в клочья…

Анкинштерн, не выдержав, отшвырнул подзорную трубу и спустился в свою каюту. Это был настоящий позор.

— Давай, Федя! Вон туда! Прям по тому месту! Видишь, где наши на редут прут? Прицелься хорошо, чтобы прям по редуту! — И Фридрих навел орудие прямо туда, куда ему рукой показывал его бомбардир. Где с десяток саксонцев стреляли и кололи штурмующих редут русских солдат.

Он уже навел орудие и готов был поднести фитиль, как ему показалось… он увидел знакомое лицо…

Да нет! Не может быть! И фитиль припал к стволу заряженной пушки. Выстрел!

И саксонцев, защищавших редут, как цветы подбросило к небу — как яркие красные цветы, сорванные и подброшенные к небу детской рукой. Бомба ударила туда, куда ее направил верный глаз молодого саксонца.

* * *

Четыре часа боя. У берега, покачиваясь на балтийских волнах, тыкались друг в друга тела в синих мундирах. Обнаженные головы точно кивали заливу: прошла волна — приветный кивок, еще волна — и еще кивок. Чья-то рука мертво вцепилась в оторванный борт. И доски, сотни разломанных досок, как дохлые рыбы, покачивались на волнах. А погибшие всё кивали и кивали заливу.

И на редутах синие мундиры лежали вповалку… Да, славные бомбардиры служили в новой армии великого русского царя.

— За что же они так лошадей-то, за что?.. Какая вон славная кобылка… Ее бы в плуг, да поле пахать, — русские мужики, что были в новой армии Петра, с болью смотрели на разбросанные по берегу тысячи зарезанных лошадей.

— Одним словом — еретики!

— У… звери! — только и звучало в этой мертвой тишине. Да шум волн, да крик чаек.

Кто-то собирал оружие, кто-то уносил своих раненых и убитых. Фридрих с остальными бомбардирами взашел на редут, — спокойно, как будто переступая через бревна, переступал он через разорванные и простреленные тела. Он солдат, смерть, что лежала под его сапогами, не пугала молодое саксонское сердце. Оно, за этот долгий год, привыкло к смерти. Нужно было забрать пушки. Для артиллериста — это самый ценный трофей. Бывало, что какое-то тело вздрагивало, вдыхало воздух, обмякало. Бывало, что и глаза, где широко, где с прищуром, смотрели на перешагивающие ноги. Бывало, что и рука слабо хваталась за голенище. Пушки, целые и годные к починке, русские бомбардиры скатывали или сваливали с редутов и волоком тянули к своему лагерю.

Невольно Фридрих оглянулся к морскому горизонту. Силуэты шведских кораблей становились все меньше и меньше — они уходили к своим берегам. И хорошо: для молодого саксонца теперь был только один берег — русский берег. Он достал трубочку, набил табаком, раскурил. На редутах больше нечего было делать, все, что было нужно артиллеристам, было собрано.

Быстро он спустился с редута и, легко ступая своими длинными ногами, зашагал к своим, чтобы помочь тащить пушки.

«К своим», — быстро мелькнуло в голове. «Да, к своим», — уже уверенно размышлял он. А в стороне, поставленные строем, стояли пленные саксонцы. Их осталось не больше сотни.

Из восьми сотен саксонцев семьсот погибли, защищая редуты (их тела укладывали сейчас рядами). Сотню раненых и бросивших оружие взяли в плен. Они и стояли в строю. Кто стоял сам, кто, опершись на товарища, а кто и поддерживая товарища.

Без тени жалости шел мимо них Фридрих.

— Фридрих!.. Брат! — услышал он. Резко обернулся на голос.

— Людвиг! — вырвалось из мальчишеской груди. — Людвиг! — Ноги уже сделали шаг, но голова остановила ноги. — Людвиг…

Братья стояли друг от друга в двух шагах: Фридрих с невольной улыбкой и как-то нелепо сейчас торчавшей изо рта трубкой и Людвиг с повисшей одной рукой, другой ухватившись за плечо товарища. Повисшая рука старшего брата была отбита куском отлетевшего колеса. Руку перевязали, но она так уже посинела, что не было сомнений — рука мертва. Только с полчаса как Людвиг, которого оглушил и забросил в долгое беспамятство удар, пришел в себя. Еще не осознавая ни плена, ни потери руки, он стоял в строю пленных саксонцев и, ничего не понимая, точно это сон или безумие, смотрел в голубые глаза своего младшего брата.

— Ты с ними? — спросил Людвиг.

— Да, — ответил Фридрих.

— Почему? — спросил Людвиг.

— Они, — Фридрих кивну в сторону моря, где на волнах еще покачивались шведские тела, — они убили всех. И папу, и маму, и Луизу, и Августу. Они убили всех.

— Кто они? — не понял Людвиг.

— Шведы, — был ответ. — Мне написала тетя Элиза. Они убили всех, когда зашли в нашу деревню.

— Когда?

— Как раз в прошлом августе. Год прошел.

— В колонну по два! — прозвучало над ухом Фридриха — это подъехал офицер от драгун. — Твой земляк? — спросил офицер Фридриха.

— Брат, — ответил Фридрих и зашагал к «своим», к бомбардирам, что укладывали трофейные пушки на телеги.

Он и сам не понимал, почему он так спешно и без оглядки бросил своего брата — кого так жаждал увидеть, кого искал, нашел и… вот так оставил.

* * *

Этим вечером русские праздновали победу, праздновал и гулял весь Санкт-Петербург.

Да, это была настоящая победа!

Да, не доставшиеся им, умерщвленные шведами лошади, да, уничтоженный обоз… Но — взятые малой кровью редуты! И — самое главное — бежавшие шведы! Бежавшие под крики умирающих саксонцев, ржание издыхающих лошадей и русское «ура». Шведы бросили своих солдат и показали врагу спину! Пять атакованных шведских батальонов под ядрами, картечью и пулями, переворачивая шлюпки, отталкивая друг друга, уплыли к своим кораблям.

Вот за что пил сегодня и городской гарнизон, и все жители молодой будущей столицы! Все праздновали, все, кроме молодого саксонца. Фридрих сидел на табурете у постели, где с ампутированной по плечо рукой умирал его старший брат, убитый бомбой, пущенной Фридрихом.

Людвиг был в забытьи. Фридрих курил свою трубочку и всматривался в бледное, почти бескровное лицо брата. Сожалел ли он, что его бомба изувечила его брата? Сожалел ли, что он стал причиной его неминуемой и скорой смерти? Врач сразу предупредил, что чудо, если Людвиг дотянет до утра. Он сидел, курил, смотрел в лицо брата и думал об этом. Нет, он не сожалел. И сам не понимал, почему не было этого, так ему хотевшегося в эти минуты сожаления.

— Боже, — произнес он одними губами, — даруй жизнь моему брату — яви Свое чудо. Пожалей его… — Он поднялся и вышел из лазарета, где вперемешку лежали, бредили и умирали русские, шведские и саксонские солдаты. Одни умирали за свое отечество, другие — за своего короля, кто-то умирал за деньги. «А за что умирает Людвиг»? — мысль явилась сразу, как только Фридрих вдохнул свежего и сырого воздуха, веявшего с Невы. — Боже, помоги ему. Оставь ему жизнь… — сказал он и, стараясь ни о чем не думать, пошел мимо радовавшихся горожан к своей квартире — бараку, где поселили бомбардиров, его новых товарищей.

Сообщение о бегстве шведов, Петр получил в день перед началом сражения при Лесной.

Глава 6

Бой у деревни Доброе

В те самые последние дни августа, когда Любекер, загнавший себя к стенам Санкт-Петербурга, думал и решал, как ему выбраться из этой мышеловки, шведский король, ничего не зная о душевных страданиях своего неудачливого генерала, оставил Могилев и вдруг повернул к городу Мстиславль. Это была обычная манера Карла XII, ничего не объясняя своим генералам, идти туда, куда вело его Провидение. Привыкшие к характеру своего короля генералы без слов выполняли приказ.

У деревни Доброе Карл приказал разбить лагерь. Петр, который шел за Карлом, как матерый волк за добычей, остановил свои войска в двух верстах от шведов. Разделяла два войска небольшая речка, Черная Напота. Берега болотистые и поросшие лесом — местность привычная для Белой Руси и совершенно не пригодная для большого сражения. И русский царь, и шведский король это прекрасно понимали, потому о сражении никто и не помышлял. Но вмешалось Провидение, столь возбуждающее душу Карла XII. Впрочем, Петр увидел в этом лишь просчет короля. И мудрый русский царь не преминул им воспользоваться.

Местность представляла собой небольшие поляны между лесистыми болотами, и Карл решил разделить армию, поставив четыре пехотных и один кавалерийский полк — пять тысяч солдат — с генералом Роосом во главе в двух верстах южнее главных сил.

Шпионы, конечно, об этом донесли, и Петр, конечно, этим воспользовался. Для атаки на сиротливо притулившийся на сухой поляне корпус Рооса был поставлен генерал-майор князь Михаил Михайлович Голицын с восемью пехотными батальонами и генерал-лейтенанта Гебхард Карлович Флуга, возглавивший тридцать кавалерийских эскадронов.

Голицын должен был атаковать противника во фронт, а Флуга обойти с левого фланга. Атаку назначили на утро 10 сентября.

В ночь Голицын повел своих солдат. По грудь в холодной осенней воде, русские форсировали обе реки, затем болота. Темнота и туман были только на руку. На рассвете русские появились перед шведами как гром среди ясного неба!

…Окровавленными разорванными мундирами зардела в это утро эта небольшая лесная поляна: триста семьдесят пять русских и триста шведских солдат лежали вповалку, затмевая своей начинавшей чернеть кровью темно-розовую красоту ягод дикой брусники. Забрали своих убитых шведы. А после и русские унесли своих погибших товарищей, чтобы по-христиански предать их земле.

Погибло бы и больше. Но Флуга со своей кавалерией заблудился в лесу и не смог поддержать гвардейцев Голицына. А Голицын, как только увидел подходившего с главными силами Карла XII, спешно отступил, прихватив шесть шведских знамен и три пушки.

Так закончился этот скорый трехчасовой рукопашный бой.

О победе заявили обе стороны.

И, не сближаясь, армии разошлись. Карл — к Смоленску, уверенный, что обоз Левенгаупта встретит его по пути, а Петр — к деревне Лесная, где встал лагерем этот так нужный сейчас шведской армии обоз. Так нужный и так беспечно брошенный королем на волю Провидения. А точнее, в руки русского царя. Пройдет каких-нибудь семнадцать дней, и Карл жестоко пожалеет, что так бездумно доверил восемь тысяч повозок слепому Провидению.