Помоги проекту - поделись книгой:
— Чё? — спросил он.
Я не ответил — лишь крепко сжал зубы, чтобы не наговорить ребёнку грубостей. Лимит моего терпения исчерпался, когда конопатый одолел одну страницу книги (случилось это небыстро). Потом я всё же обозвал его нехорошим словом (мысленно). Отвык я от общения с детьми (внуками меня сыновья пока не порадовали). Да и раньше у меня плохо получалось найти с ними общий язык — так утверждала моя жена (иногда она оказывалась права; пусть и не так часто, как считала сама). Парень шмыгнул носом.
— Строительстве, — громко повторил он.
Лизнул палец — шумно перевернул страницу (этим действием он вновь заслужил подзатыльник). Парень откашлялся — явно подражал Наде Ивановой. Продолжил надо мной издеваться.
— По-ра-тал… по-ра-бо-тал… поработал…
Я открыл было рот, чтобы приказать парню заткнуться. Но вдруг породил интересную мысль: с того дня, когда вновь обрёл способность говорить, я никого не попросил позвонить моим родным. Хотя помнил наизусть номера жены и детей. Происходившее со мной, безусловно, казалось более чем странным (как ещё назвать тот факт, что я перестал в этой… странной реальности быть собой?). Но почему-то я не пытался подать весточку о себе — своим родным и знакомым (за пределы больничной палаты). Я закрыл рот, озадаченно взглянул на потолок.
Промелькнула идея: «А что, если…»
Под монотонное бормотание конопатого мальчишки я размышлял на тему того, что можно считать реальностью, а что — сном. Рассуждал, какие возможности у меня есть во сне. Доступны ли телефонные звонки? Или собственное воображение лишило меня такой возможности? Я не помнил, чтобы сосед по палате пользовался смартфоном. Не видел у него в руках даже кнопочного телефона (что странно: сам бы я первым делом позаботился о связи с больным ребёнком). Не вспомнил, вынимала ли из сумочки телефон Надежда Сергеевна…
— С гро-мад-ным… громадным тру-дом Ко-ля… Коля до-ел клуб-нич-но-е… клубничное моро… мороженое, — читал мальчишка. — Не по-ду-май-те… не подумайте, что Ко…ля был сла-баком… сла…беньким.
Я повернул лицо в его сторону. Перестал думать о Наде Ивановой. И о встрече с сыном — тоже.
От удивления вскинул брови. Потому что слова конопатого прогнали из моей головы даже мысли о телефоне. Я не сразу сообразил, почему так случилось. Смотрел, как рыжий потирал рукой нос. Парень молчал. Я наблюдал за тем, как он взял с тумбы конфету, как разворачивал фантик. Следил за тем, как мальчишка подбросил конфету вверх — поймал её ртом. Я сообразил, что уже слышал эти слова о клубничном мороженом. И поначалу я решил, что рыжий по второму разу перечитывал один и тот же абзац текста.
— В о-быч-ных у-сло-ви-ях… условиях, — продолжил читать рыжий, — он от-лич-но… отлично мог бы съесть и де-сять пор-ций… порций…
«Десять порций», — мысленно повторил я.
Вдруг словно наяву представил книгу с ещё не успевшими пожелтеть от времени страницами — та лежала на загорелых ногах. Вообразил прилипшую к зубам карамельку. Почувствовал зуд в носу… Рыжий мальчишка звонко чихнул — звякнули оконные стёкла. Парень опёрся рукой о книгу (та жалобно затрещала), радостно оскалился. Снова поморщил лицо — шумно втянул в себя воздух. Второй его чих получился приглушённым, нерешительным. Окна на него не отреагировали. А вот парнишка вдруг побагровел. Вздрогнул, выпучил глаза. И схватился за горло.
«Карамелька», — промелькнула у меня в голове мысль. Я видел, как рыжий прижал к губам ладонь. Он кашлянул — почти беззвучно. Выдохнуть рыжий не сумел. Ударил кулаком себя в грудь. Распахнул рот, как та рыба в аквариуме — так же, как она, не издал ни звука. Снова врезал себя по груди. Резко согнулся, будто его стошнило. На пол не пролилось ни капли. Рыжий отшвырнул книгу (та зашелестела страницами — похожее зрелище я уже наблюдал недавно, но с другого ракурса), соскочил на пол.
Он долбанул рукой по кровати…
А я, что было сил, закричал:
— На помощь!!
Мальчик не попал ногами в тапки (хотя попытался обуться) запутался в ногах, повалился на линолеум. Из его глаз потекли слёзы — заблестели будто стекляшки. Парень встал на колени, стучал себя в грудь, царапал ногтями шею. Выгибал спину: пытался вдохнуть — у него не получалось. Рыжий рванул к выходу. Застучал по полу коленками: передвигался на четвереньках. Но врезался плечом в стену. Вздрогнул, словно от электрического разряда. Я поймал на себе его взгляд — растерянный, обиженный, испуганный.
— Помогите!! — снова завопил я. — Помогите!!
Едва не оглох от звуков собственного голоса (не ожидал, что сумею кричать так громко). Не представлял, далеко ли от нашей палаты пост медсестры. Потому и орал так, чтобы слышала вся больница. Видел, как рыжий корчился на полу — броситься к нему на помощь не мог. Мои ноги пусть и дёрнулись (!), смяли простынь; но с кровати не свесились: на это не хватило сил. Я почувствовал, что долго не смогу кричать. Каждый новый выкрик давался мне всё труднее, получался тише предыдущего. Но долго голосить и не пришлось.
Из коридора донёсся топот. Задрожали стёкла на дверях и окнах. В другой раз я подобных звуков испугался бы. Но теперь позволил себе перевести дыхание, смочить слюной пересохшее от криков горло. Рыжий мальчишка ещё вздрагивал, когда в палату ворвалась пышнотелая санитарка. Она на секунду замерла в паре шагов от порога. Ситуацию женщина оценила почти мгновенно: устремилась не к моей кровати — к бившемуся на полу в конвульсиях конопатому мальчишке.
— Карамелька! — прохрипел я. — Он подавился конфетой!
Женщина подхватили парнишку, точно тряпичную куклу. Молча и деловито — без намёков на нерешительность или панику. Прижала конопатого спиной к своей груди (голова рыжего безвольно болталась на тонкой шее), обхватила его на уровне пояса. Правую руку она сжала в кулак — тот оказался чуть выше пупка мальчишки (но по центру). Другой рукой вцепилась в свой же кулак и резко надавила на себя и вверх. Парень едва слышно квакнул — снаряд-карамелька приземлился на его кровать.
К приходу Надежды Сергеевны суета в нашей палате закончилась. Меня к тому времени снова осмотрела медсестра — поворочала мной, будто бездушным предметом. Спасшая конопатого санитарка немного поворчала, когда протирала пол. Вернулся и мой рыжий сосед (мне не сообщили, куда и зачем его уводили). Мальчишка уже не рыдал, не жаловался. Почти не разговаривал — выглядел бледным и испуганным (подрастерял свою наглость). Уселся на кровать, посматривал в окно (словно запертый в клетке зверёныш); то и дело ощупывал руками своё горло, осторожно покашливал.
Надя Иванова сегодня пришла после ужина. Заметила напряжённую атмосферу в нашей палате. Хотя визуальных последствий дневного происшествия не осталось: злополучная карамелька покоилась в мусорной корзине. Сперва женщина удивилась тому, что рыжий отказался от её подношения (парнишка даже вздрогнул при виде конфет). Потом она различила хрипоту в моем голосе. Взглянула на моё лицо — разволновалась, будто при виде призрака. Шагнула к моей кровати, схватила меня за руку (в этот раз я почувствовал прикосновение её холодных пальцев). Я увидел в её карих глазах собственные отражения.
— Мишутка, у тебя снова был приступ? — спросила Надежда Сергеевна.
Я ответил: отрицательно.
Иванова нахмурилась.
— Не лги мне, сын, — сказала она. — Ведь ты обещал! Знаешь же, что я вижу, когда с тобой случается… это. У тебя посинело над губой — верный признак недавнего приступа. Я часто видела такое — не ошибусь. Ты опять что-то видел. Не отрицай. Доктору рассказал? Испугался?
Я на всякий случай кивнул, соглашаясь со всеми её утверждениями. Сообразил: она говорила о том моём видении, в котором я ощутил себя в шкуре задыхавшегося соседа по палате. Надя заставила себя улыбнуться — хотела меня приободрить. Я ответил ей улыбкой (тоже вымученной). Не объяснил ей, что не особенно и испугался (потому что не знал, что должен был бояться). Однако задумался. Потому что слова о приступах и школьное прозвище Миши Иванова «заиграли новыми красками». Я смотрел на побледневшее от волнения женское лицо. Подумал: «Неужели подобные сны наяву были нередким явлением для её сына?»
— Помнишь, что я говорила тебе, Мишутка? — сказала Надя Иванова. — То, что ты видишь — это происходит не по-настоящему. Как во сне. Я понимаю, что эти видения бывают страшными. Но ты же знаешь, как бороться с этими кошмарами. Не думай о них. Старайся скорее позабыть, что видел.
Она погладила меня по голове. Наклонилась — поцеловала меня в лоб. Я почувствовал тепло её губ; вновь отметил, что от Нади Ивановой вкусно пахло: её кожа и одежда ещё хранили запах духов.
— Доктор говорил, что с возрастом это пройдёт, — сообщила Надежда Сергеевна. — Вон ты у меня какой большой! Скоро станешь выше меня. Через пару лет будешь смотреть на маму сверху вниз. И навсегда позабудешь об этих приступах. Я уверена: так и будет. Недолго осталось терпеть.
Женщина снова меня поцеловала — я этому не противился.
Ночью я долго не мог уснуть.
В палате давно погас свет. Рыжий громко сопел, постанывал, скрежетал во сне зубами. Через не зашторенное окно на меня с улицы поглядывала луна, похожая на подтаявшую с одной стороны льдинку.
Но я не спал. Не ворочался с боку на бок: сил на подобное пока не было. Молча смотрел по сторонам (разглядывал стены, потолок, клочок неба за окном).
Размышлял о дневных происшествиях. Думал о моём «приступе», о едва не задохнувшемся конопатом мальчишке. Сравнивал обе эти сцены.
Пришёл к выводу, что случившееся сегодня «в реальности» с рыжим парнем мало чем отличалось того, что я увидел во время «приступа». Отличия начались лишь после того, как я позвал на помощь.
«То, что ты видишь — это происходит не по-настоящему, — вспомнил я слова Надежды Сергеевны. — Но ты же знаешь, как бороться с этими кошмарами. Не думай о них. Старайся скорее позабыть, что видел».
— Забудешь тут, — пробормотал я.
И всё же заставил себя закрыть глаза.
Глава 3
Утром я самостоятельно согнул ноги в коленях (вспотел при этом, словно пробежал марафон). Потом: на пару секунд приподнял над кроватью руки (правую продержал навесу чуть дольше — левая рука «сдалась» первой). А ещё с десяток раз рыкнул на соседа по палате. Потому что рыжий мальчишка не только шутливо комментировал мои действия (от его вчерашнего испуга не осталось и следа) — парень вновь обрёл былую наглость и беспардонность: снова уволок книгу, порылся в вещах, что вчера сложила в моей тумбочке Надя Иванова.
А затем, в отместку за моё ворчание, конопатый гадёныш рассказал усатому врачу о моих упражнениях (хотя я просил его ничего не говорить медикам: предвидел, что мне посоветуют «не бежать впереди паровоза»). Доктор на дневном обходе пожурил меня за излишнее рвение (я мысленно пообещал отвесить рыжему мальчишке «хорошего тумака»). Но похвалил за успехи. Он напророчил мне выздоровление «ещё этим летом». Помог моему телу занять сидячее положение (медсестра затолкала мне под спину подушку).
Мир вокруг меня преобразился (стал походить на тот, из видения, где я очутился в шкуре рыжего паренька). Палата с нового ракурса выглядела непривычно. Потолок стал ближе к моей голове (я лучше рассмотрел на нём линии трещин). Подоконник уже не нависал надо мной. Доктор и медсестра будто вдруг стали пониже ростом. А уж как преобразился вид из окна! Я увидел теперь не только небо и зелёные ветви — сумел рассмотреть деревянные стенды в больничном дворе. Прочёл на них: «С Днём Победы!» и «Слава КПСС!».
Вечером я принял сидячее положение уже самостоятельно. Пусть и пришлось ради этого попотеть. Не поспешил откинуться на подушку — немного потренировал мышцы спины. Руки с каждым часом слушались моих приказов всё лучше (хотя мышцы на них слегка побаливали). Я расправил плечи, горделиво приосанился. Отметил, что недалёк тот день, когда смогу без посторонней помощи не только слезть с кровати и посетить больничный туалет. Но и прогуляюсь в больничную столовую, куда трижды на дню уходил мой сосед по палате.
Я посмотрел в окно, где увидел стенды с уже знакомыми мне надписями. «С Днём Победы!» намекала на то, что совсем недавно страна любовалась очередным парадом на Красной площади в Москве. А вот «Слава КПСС!» почему-то напомнила мне о детстве — тогда подобные «славы» маячили по всему Великозаводску. Отметил, что восславлявший коммунистическую партию баннер слегка выгорел на солнце. Но вовсе не выглядел древним: он точно не провисел на стенде десятки лет — какой-то шутник повесил его там в прошлом или позапрошлом месяце.
Подумал, что ещё пять-семь лет назад городские власти не потерпели бы около больницы подобные советские лозунги. Ну а сейчас… страна озаботилась иными проблемами. Да и тематика СССР в народе становилась всё популярнее. Я бы не удивился, узнав, что пропагандировавший идеалы Советского Союза плакат повесил рядом с больницей вовсе не пенсионер. Такое сейчас могли бы проделать и подростки (те, что не застали пустые полки в советских магазинах, но слышали от дедов о «бесплатных» квартирах).
Мысли на политические темы пробудили во мне желание ознакомиться с новостями. С декабря прошлого года в мире случилось много интересного — в этом я нисколько не сомневался. Надя Иванова о политике не рассказывала. Да и о спортивных событиях не проронила ни слова. Я не сомневался в том, кто выиграет нынешний чемпионат страны по футболу — интрига в этом сезоне отсутствовала. Но вот о результатах встреч в Кубке России я бы послушал. Мне думалось, что у «ЦСКА» в этом году появились шансы — после вылета из Кубка питерцев.
Вернулся из столовой рыжий сосед. Он жевал на ходу булку — сорил крошками на пол. Я поинтересовался у него, ловит ли в нашей палате интернет. Парень похлопал глазами, ответил мне с набитым ртом — неразборчиво. Но по его лицу я понял, что с интернетом в детском отделении — беда. Да и разве сидел бы конопатый в палате без планшета, будь отсюда доступ в «сеть». Спросил у рыжего, где он прячет свой телефон (ведь не бросили же его родители здесь совсем без связи). Парень прожевал булку — покрутил пальцем у виска.
— В тумбочке его держу, — сказал он. — Вместе с телевизором.
Я не понял: пошутил ли он, или парень говорил серьёзно. Не поверил в полное отсутствие у него связи с родителями. В то, что он изнывал от скуки, но при этом не «мучал» лежавшие в тумбочке гаджеты — тоже не верилось. Конопатый мальчишка мне и раньше казался странноватым. Теперь же я всерьёз задумался: действительно ли находился сейчас в педиатрии. Или же меня упекли в иное отделение, где у больных отбирали все «опасные» вещи. Масло в огонь сомнений подлило воспоминание о моих «приступах».
«Доктор говорил, что с возрастом это пройдёт», — говорила Надя Иванова. Мне померещился в этих её словах новый смысл. Если доктор знал о моих «проблемах»… Не от этих ли «видений» меня тут лечили в первую очередь? Рыжий мальчишка затолкал в рот остатки булки. Вытер об штаны руки. Я напомнил себе, что парнишка свободно прогуливался по больничным коридорам. Да и решёток на окне нашей палаты не было — это обстоятельство не соответствовало моим представлениям о психбольнице.
В этот же день я попросил телефон у Нади Ивановой — не в «вечное пользование», а чтобы разок позвонить. По изменившемуся выражению на лице женщины сообразил, что затронул «щекотливую» тему. Мама Миши Иванова взглянула на меня с нескрываемой тревогой. Погладила меня по голове (проверила, не поднялась ли у меня температура?). Ответила она не сразу — с десяток секунд задумчиво смотрела мне в глаза. Надежда Сергеевна либо не хотела, чтобы я поддерживал связь с «внешним миром», либо в больнице всё же существовал запрет на пользование электронными устройствами (в подобных местах я бывал редко, поэтому не представлял, нормальное ли это явление).
Надя Иванова сказала, что в моём отделении есть телефон. Вот только «его шнур не дотянется до палаты». Пообещала, что когда я стану на ноги, она проводит меня к сестринскому посту — договорится с медиками, чтобы мне позволили сделать звонок. Улыбнулась, поцеловала меня в лоб (уже смирился с этой её привычкой). Спросила, с кем именно из своих друзей я хотел бы пообщаться. Высказала предположение о том, почему меня не навещали в больнице одноклассники. Сказала, что навещать меня детишкам запретили родители: испугались «поднявшего голову» этой весной вируса гриппа. При упоминании вируса Надя смущённо отвела взгляд — я сделал вывод, что лгать она не умела.
Утром, после завтрака, я не улёгся отдыхать, как посоветовала санитарка. Уселся на кровать, дотянулся до лежавшей на тумбочке книги. Надя Иванова вчера продолжила чтение. Но одолела лишь пару глав: много времени потратила на болтовню о наших с ней «наполеоновских» планах на лето. Оказалось, что они с сыном хотели в июне поехать в Москву — мечтали посетить Большой Московский государственный цирк и зоопарк. Однако «очередной приступ» спутал их планы. Надя «успокаивала» меня — убеждала, что мы непременно осуществим свою мечту в следующем году. Говорила, что Москва «никуда от нас не денется».
Чуть не ляпнул в ответ, что семь лет назад исходил Московский зоопарк вдоль и поперёк (в компании с младшим сыном). Но вовремя прикусил язык. Потому что решил для себя: стану изображать в этом своём «видении» шаблонное поведение десятилетнего ребёнка. Пришёл к выводу, что происходившие в этом «медикаментозном сне» события придерживались привычной для меня логики, как в реальности (если отбросить тот факт, что я очутился в теле школьника). А потому рассказы о «другой» моей жизни выглядели бы более чем странно. Я не делился с Надей своими воспоминаниями: не желал сменить педиатрическое отделение на психиатрическое.
В том, что Москва подождёт, я с Надеждой Сергеевной согласился. Объявил женщине, что «совсем не расстроился». Получилось убедительно. Ведь я действительно не желал толкаться и потеть летом в метро. Великозаводск в двадцать пять раз уступал столице в численности населения. Хотя по площади был меньше всего раз в десять. Маленьким городом я его не считал. Но лишь в шумной и суетливой Москве понимал, что привык к провинциальной жизни. Незаметно для самого себя вошёл в роль десятилетнего школьника. Но говорил мало: боялся наболтать «лишнего». Всё больше кивал головой, улыбался и поддакивал.
Убедил Надю Иванову, что это лето с удовольствием проведу в Великозаводске. Покатаюсь на велосипеде, побегаю во дворе, покупаюсь в реке. О компьютере не сказал: раз уж велосипед со слов Мишиной мамы был едва ли не роскошью — допускал, что в комнате парня собирала пыль не «игровая» машина, а допотопный большой калькулятор. Выслушал Надино обещание накормить меня мороженым в «Снегурочке». Название кафе пробудило воспоминания из детства. Была когда-то «Снегурочка» и рядом с папиным домом. Но превратилась в зал игровых автоматов (в девяностых). А потом и вовсе уступила место отделению «Сбербанка».
Надежда Сергеевна сегодня уделила мало времени чтению о приключениях Алисы Селезнёвой. Я от этого не расстроился: всерьёз размечтался покинуть больничные стены — воображал, как отправлюсь домой (со стороны понаблюдаю за женой), прогуляюсь к своим детям (возможно даже с ними побеседую). Прикидывал, смогу ли узнать о собственной судьбе. Сделал в уме отметку: спросить о Павле Викторовиче Солнцеве у усатого доктора. Хотя сомневался, что моё покорёженное тело повезли в Великозаводск — скорее уж, его собирали по частям в Санкт-Петербурге или в одном из городишек Ленинградской области.
А вот мой сосед по палате недовольно сопел, когда слушал рассказы Нади Ивановой о наших обновлённых летних планах. Он ещё днём интересовался у меня, верю ли в то, что в будущем мороженое станут раздавать бесплатно — в уличных автоматах. Я заверил парня, что бесплатная еда могла быть только при Советском Союзе: во всяком случае, наши предки в это верили. А нам с ним придётся довольствоваться безналичной оплатой. Хотя продажа мороженого в уличных автоматах — явление вполне реальное. Парню не терпелось узнать, что ещё увидел советский школьник Коля в будущем (будто он не насмотрелся подобных сюжетов в голливудских фильмах).
До возвращения Коли в «родное прошлое» Надя Иванова сегодня не дочитала. Рыжий мальчишка печально вздохнул, когда Надежда Сергеевна захлопнула книгу, пообещала продолжить чтение завтра. Я взглянул на обложку книги. Отметил, что в прошлый раз мне не показалось: автором повести значился именно Кирилл Булычёв, а не Кир (странные выверты моей фантазии?). Издательство «Детская литература»; год издания — тысяча девятьсот семьдесят восьмой. Взглянул на библиотечные отметки. Для своих почтенных лет обложка книги сохранилась неплохо, словно десятки лет пролежала в библиотечных завалах невостребованной.
— Если бы кто-нибудь сказал сейчас Коле, что он Алисе завидует, — вслух прочёл я начало четырнадцатой главы, — Коля бы возмутился…
Отметил, что читал я неплохо — для потерявшего память третьеклассника.
Новый день начался для меня с невероятного достижения: я самостоятельно встал с кровати. Покряхтел, посопел, но всё же волевым усилием выпрямил и спину, и ноги — задержал дыхание, как тот тяжелоатлет, что удерживал над головой тяжеленую штангу. Горделиво улыбнулся, торжествующе взглянул на испуганное лицо рыжего соседа (тот вставил ноги в тапки — приготовился бежать за помощью), мысленно поздравил себя с достижением. Отметил, что первый шаг к спрятанному на сестринском посту телефону я сделал. Простоял, правда, недолго (с десяток секунд). Потом уселся на койку, несколько минут восстанавливал дыхание, боролся с головокружением.
— Ты это… — сказал конопатый, — читать будешь?
— Буду, — ответил я.
Поправил подушку — уложил её себе под спину. Усмирил тошноту (всё же я пока не созрел для физических нагрузок: прогулки по коридорам сегодня не будет). Напомнил себе разузнать у санитарок, где именно в этой палате обитали мои тапочки (не сегодня, так завтра они мне понадобятся — не разгуливать же по больнице босиком). Взглянул на яркое небо за окном (представил, что совсем скоро самостоятельно выйду в больничный двор). Снова улыбнулся (подумал о том, что жизнь — хорошая штука, даже в чужом теле). Размял пальцы, будто перед игрой на гитаре, взял с тумбочки книгу, перелистнул страницы.
— Так, на чём мы остановились? — спросил я.
— Он приехал в «Космозо»! — подсказал мой юный сосед по палате.
Днём я спросил у своего лечащего врача о Павле Викторовиче Солнцеве. Объяснил, что тот попал в аварию — случилось это в декабре прошлого года.
Медик пригладил усы, задумался (словно перебирал в уме строки с именами из собственного банка данных). Потом пожал плечами, покачал головой.
Но пообещал, что уточнит у коллег.
Если заинтересовавший меня человек находился в больнице уже полгода — доктор о нём обязательно узнает.
Вечером я повторил цирковой номер с удержанием собственного веса на прямых ногах — специально для Нади Ивановой. Проделал это бесстрашно и деловито. Обошлось без скрипа и треска суставов, без «простреливания» радикулита и резких скачков артериального давления. Всё же у юного тела были и преимущества — не только недостатки в виде недоразвитых… органов (я успел ужаснуться при виде содержимого моих пижамных штанов: в ближайшие годы смогу любить женщин лишь платонически — если проведу эти годы в новом теле).
Я поднялся с кровати относительно резво и бесстрашно. Сегодня я вставал на пол уже в четвёртый раз (третий, без присмотра со стороны медиков). Но только теперь был вознаграждён заслуженными возгласами и похвалами. Разве что не получил цветы и лавровый венок победителя. Надя не сдержала восторг, не скупилась на лестные для меня эпитеты. Сжала меня в объятиях (с удовольствием вдохнул запах её духов), покрыла моё лицо поцелуями. Окрылённый, я даже сделал маленький шаг… чтобы тут же плюхнуться ягодицами на кровать.
— Какой же ты молодец! — повторила Надежда Сергеевна. — Я знала, что ты поправишься! Не верила, что не встанешь с кровати, как говорил доктор. Ещё и трёх недель не прошло, а ты уже на ногах. Ты настоящий герой, Мишутка! И память к тебе тоже вернётся. Я так и сказала твоей будущей классной руководительнице. Заверила её, что мы не будем пропускать год. Ведь не будем же?
Я покачал головой.
Надя вновь припечатала свои губы к моему лбу.
— Если бы ты только знал, как мне скучно без тебя дома, — сказала она.
Сжала мою руку — крепко. Шмыгнула носом.
— Поправляйся уже скорее.
Надежда Сергеевна вздохнула, смахнула с лица одинокую слезу, улыбнулась. Я снова отметил, что она очень даже симпатичная женщина. Мелькнула даже мысль «приударить» за ней, когда вернусь в своё «родное» тело (если не превращусь в овощ: встреча с лесовозом могла обернуться для меня инвалидностью). Наблюдал за тем, как Надя взяла с тумбочки книгу, раскрыла её в том месте, где я оставил закладку. Одарила улыбкой и меня, и моего рыжего соседа. Принялась читать — не заметила, что пропустила шесть или семь глав.
Я не вёл с Надеждой Сергеевной бесед о политике: считал это неправильным, раз уж изображал школьника (сомневался, что подобные темы интересовали десятилетних мальчишек). По собственной инициативе Надя не затрагивала подобные темы. Как не говорила и о футболе (я узнал, что её сын этим видом спорта не интересовался). Мой рыжий сосед так и вовсе оказался никчёмным собеседником. Лил мне в уши рассказы: о боксе, о каких-то индийских фильмах, о своей коллекции марок, о мечте сходить в кинотеатр «Горняк» и сыграть там на игровом автомате в «Морской бой».
Беседы с рыжим мальчишкой меня не развлекали. А серьёзные темы я в общении с Надеждой Сергеевной сознательно обходил стороной. Однако всё чаще задумывался о том, что творилось за стенами больницы. Поэтому и попросил Надю Иванову купить для меня свежие газеты (не уточнил, какие: порадуюсь любым). Я не потребовал принести ноутбук или планшет: решил не наглеть. Подумал, что даже газеты в моём нынешнем положении будут замечательным развлечением (давно не держал в руках бумажных периодических изданий) и станут хорошим источником информации.
Днём я под присмотром медсестры совершил марш-бросок на пока рекордное для своего тонконогого детского тела расстояние: одолел четыре шага. Дважды шагнул к двери — потом, дрожа от напряжения, самостоятельно вернулся к кровати. Едва ли не рухнул после этого на койку, обессиленный долгой прогулкой. Но не позволил себе выказать слабость в присутствии женщины.
Сжал зубы, ответил на вопрос медсестры улыбкой-оскалом. Не соврал, что чувствовал себя хорошо (сердце врезалось в рёбра с такой силой, словно пыталось сбежать из груди). Но всё же порадовался тому, что перестал быть лежачим больным. Решил, что ещё день-два, и смогу бегать по больничным коридорам. Ну а там… и прогулки по городу не за горами.
Поделиться книгой: