Преследуя Аделайн

Х. Д. Карлтон

Преследуя Аделайн

СЕРИЯ: Кошки-Мышки 1

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ О ТРИГГЕРЕ

Прежде всего, эта книга заканчивается на обрыве. Если вы их не любите, то, пожалуйста, ради всего святого, не читайте и не оставляйте плохой отзыв, потому что вам не нравятся клиффхэнгеры. ВЫ БЫЛИ ПРЕДУПРЕЖДЕНЫ.

Во-вторых, это мрачная книга, которая включает в себя преследование, не/дабкон, графическое насилие и сексуальные ситуации.

Много сексуальных ситуаций, ребята.

Я женщина, влюбленная в своего персонажа, понятно? Я хотела видеть его член как можно чаще.

Так что, если что-то из перечисленного вызывает у вас раздражение, пожалуйста, не читайте эту книгу.

Но я беспокоюсь не об этих моментах. На самом деле, я знаю, что некоторым это даже может понравиться. И я знаю, что некоторые авторы не любят указывать конкретные триггеры, поскольку хотят, чтобы читатели воспринимали книгу вслепую. Я понимаю это, но в случае с этой книгой я просто не буду чувствовать себя правильно, если не обозначу эти триггеры очень четко.

Последнее, чего бы я хотела, это подвергнуть читателя любой травме, будь то новая или пережитая. И если быть откровенным, это довольно хреновая тема.

Так что если вы не хотите читать дальше, то остановитесь здесь.

В этой книге много говорится о торговле людьми. В основном о торговле детьми. Но не только это, в ней рассматриваются теории заговора, связанные с жертвоприношением детей и каннибализмом. Я сильно утяжеляю тему, но я очень старалась не вдаваться в мелкие, неприятные подробности, показывая при этом реальность того, что происходит в современном мире.

Если кто-то из читателей знаком со мной, то знает, что я не приукрашиваю реальные проблемы. Эта книга — не исключение.

В этой книге умирают дети.

И хотя это происходит не в компании МС, они видият это, и это описано.

Так что, мой дорогой читатель, если вы решите читать дальше, то на свой страх и риск. Но с другой стороны, вы можете обнаружить, что тоже влюбились.

Мы все можем только надеяться, не так ли?

Пролог

Окна моего дома дрожат от раскатов грома. Вдалеке сверкает молния, озаряя ночь. В это мгновение, в несколько секунд ослепительного света можно увидеть человека, стоящего за моим окном. Наблюдающего за мной. Всегда наблюдает за мной.

Я делаю все, как обычно. Мое сердце то учащенно бьется, то учащенно стучит, дыхание становится поверхностным, а руки становятся липкими. Неважно, сколько раз я его вижу, он всегда вызывает у меня одну и ту же реакцию.

Страх.

И волнение.

Я не знаю, почему он меня возбуждает. Наверное, со мной что-то не так. Это ненормально, когда по моим венам течет жидкий жар, оставляя после себя горящие мурашки. Это ненормально, когда мой разум начинает думать о том, о чем не должен.

Может ли он увидеть меня сейчас? На мне только тонкая майка, соски проступают сквозь материал? Или шорты, которые едва прикрывают мою задницу? Нравится ли ему этот вид?

Конечно, нравится.

Вот почему он наблюдает за мной, не так ли? Вот почему он возвращается каждую ночь, становясь все смелее и смелее, подглядывая за мной, а я молча бросаю ему вызов. В надежде, что он подойдет ближе, и у меня будет повод приставить нож к его горлу.

Правда в том, что я боюсь его. Очень боюсь.

Но человек, стоящий за моим окном, заставляет меня чувствовать себя так, будто я сижу в темной комнате, единственный свет льется из телевизора, где на экране идет фильм ужасов. Это пугает, и все, что я хочу сделать, — это спрятаться, но какая-то часть меня не дает мне покоя, заставляя смотреть на этот ужас. Она находит в этом небольшой кайф.

Снова темно, и молнии бьют все дальше.

Мое дыхание продолжает учащаться. Я не вижу его, но он видит меня.

Оторвав взгляд от окна, я поворачиваюсь, чтобы оглядеться в затемненном доме, параноидально думая, что он каким-то образом нашел путь внутрь. Неважно, насколько глубоки тени в поместье Парсонс, черно-белый клетчатый пол всегда кажется видимым.

Я унаследовал этот дом от своих бабушки и дедушки. Мои прадедушка и прабабушка построили трехэтажный викторианский дом в начале 1940-х годов кровью, потом, слезами и жизнями пяти строителей.

Легенда гласит — вернее, бабушка гласит, — что дом загорелся и убил строителей на этапе возведения конструкции. Мне не удалось найти никаких новостных статей об этом печальном событии, но от душ, которые обитают в поместье, веет отчаянием.

Бабушка всегда рассказывала грандиозные истории, от которых мои родители закатывали глаза. Мама никогда не верила ничему, что говорила бабушка, но я думаю, что она просто не хотела верить.

Иногда я слышу шаги по ночам. Это могут быть призраки рабочих, погибших во время трагического пожара восемьдесят лет назад, или тень, которая стоит возле моего дома.

Наблюдает за мной.

Всегда наблюдает за мной.

Глава 1

Манипулятор

Иногда меня посещают очень мрачные мысли о моей матери — мысли, которые никогда не должны возникать у здравомыслящей дочери.

Иногда я не всегда в здравом уме.

— Адди, ты ведешь себя нелепо, — говорит мама через динамик моего телефона. Я смотрю на него в ответ, отказываясь спорить с ней. Когда мне нечего сказать, она громко вздыхает. Я морщу нос. Меня поражает, что эта женщина всегда называла Нану драматичной, но при этом не видит своего собственного таланта к драматизму. — То, что твои бабушка и дедушка подарили тебе дом, не значит, что ты должна в нем жить. Он старый, и все в этом городе только выиграют, если его снесут.

Я ударяюсь головой о подголовник, закатываю глаза вверх и пытаюсь найти терпение, вплетенное в испачканную крышу моей машины.

Как я умудрилась пролить туда кетчуп?

— И если тебе не нравится, это не значит, что я не могу в нем жить, — сухо ответила я.

Моя мать — сука. Простая и незамысловатая. Она всегда ходила с высоко поднятой головой, и я не могу понять, почему.

— Ты будешь жить в часе езды от нас! Это будет невероятно неудобно для тебя, чтобы навещать нас, не так ли?

О, как я вообще выживу?

Почти уверена, что мой гинеколог тоже живет в часе езды, но я все равно делаю над собой усилие и хожу к ней раз в год. И эти визиты гораздо болезненнее.

— Нет, — отвечаю я, нажимая на кнопку «П». С меня хватит этого разговора. Моего терпения хватает только на шестьдесят секунд разговора с мамой. После этого я выдыхаюсь и не хочу больше прилагать никаких усилий, чтобы поддержать разговор.

Если не одно, то другое. Ей всегда удается найти, на что пожаловаться. На этот раз это мой выбор — жить в доме, который мне подарили бабушка и дедушка. Я выросла в поместье Парсонс, бегала с привидениями по коридорам и пекла печенье с бабушкой. У меня остались приятные воспоминания — воспоминания, которые я не хочу отпускать только потому, что мама не ладила с бабушкой.

Я никогда не понимала напряженности между ними, но когда я стала старше и начала понимать мамину язвительность и скрытые оскорбления, все стало понятно.

У Наны всегда был позитивный, солнечный взгляд на жизнь, она смотрела на мир через розовые очки. Она всегда улыбалась и напевала, в то время как мама проклята вечной угрюмостью на лице и смотрит на жизнь так, как будто ее очки разбились, когда их вытащили из бабушкиного влагалища. Я не знаю, почему ее характер так и не развился дальше дикобраза — ее никогда не воспитывали колючей стервой.

Когда я выросла, у моих мамы и папы был дом всего в миле от поместья Парсонс. Она едва терпела меня, поэтому большую часть своего детства я провела в этом доме. Только когда я уехала в колледж, мама переехала за город в часе езды. Когда бросила колледж, то переехала к ней, пока не встала на ноги и моя писательская карьера не пошла в гору.

А когда это произошло, я решила путешествовать по стране, так и не осев на одном месте.

Бабушка умерла около года назад, оставив мне дом по завещанию, но мое горе помешало мне переехать в Парсонс-Мэнор. До сих пор.

Мама снова вздыхает в трубку.

— Я просто хотела бы, чтобы у тебя было больше амбиций в жизни, вместо того чтобы оставаться в городе, в котором ты выросла, милая. Сделай что-то большее в своей жизни, а не прозябай в доме, как твоя бабушка. Я не хочу, чтобы ты стала такой же никчемной, как она.

На моем лице появляется рычание, ярость разрывает мою грудь.

— Эй, мама?

— Да?

— Отвали.

Я кладу трубку, со злостью ударяя пальцем по экрану, пока не слышу сигнал об окончании разговора.

Как она смеет так говорить о своей собственной матери, которую она любила и лелеяла? Бабушка точно не относилась к ней так, как она относится ко мне, это уж точно.

Я вырываю страницу из маминой книги и отпускаю мелодраматический вздох, поворачиваясь, чтобы посмотреть в боковое окно. Дом стоит высоко, верхушка черной крыши пробивается сквозь мрачные тучи и нависает над лесистой местностью, словно говоря: бойтесь меня. Оглянувшись через плечо, я вижу, что густые заросли деревьев не более привлекательны — их тени выползают из зарослей с вытянутыми когтями.

Я дрожу, наслаждаясь зловещим чувством, исходящим от этого небольшого участка скалы. Он выглядит точно так же, как и в моем детстве, и я испытываю не меньший восторг, заглядывая в бесконечную черноту.

Поместье Парсонс расположено на склоне утеса с видом на залив, а подъездная дорога длиной в милю тянется через густой лес. Скопление деревьев отделяет этот дом от остального мира, создавая ощущение, что вы действительно одни.

Иногда кажется, что вы находитесь на совершенно другой планете, отчужденной от цивилизации. Все вокруг имеет угрожающую, печальную ауру.

И мне это чертовски нравится.

Дом начал разрушаться, но его можно привести в порядок, чтобы он снова выглядел как новый. Сотни лиан ползут по всем сторонам строения, взбираясь к горгульям, расположившимся на крыше по обе стороны от поместья. Черный сайдинг выцвел до серого цвета и начал отслаиваться, а черная краска вокруг окон облупилась, как дешевый лак для ногтей. Мне придется нанять кого-нибудь, чтобы подправить большое крыльцо, так как с одной стороны оно начало провисать.

Газон давно пора подстричь, травинки на нем почти с меня ростом, а три акра поляны заросли сорняками. Наверняка множество змей прекрасно устроились здесь с тех пор, как его в последний раз косили.

Бабушка обычно компенсировала мрачный полумрак поместья цветением разноцветных цветов в весенний период. Гиацинты, примулы, виолы и рододендроны.

А осенью по бокам дома ползли подсолнухи, яркие желтые и оранжевые лепестки которых составляли прекрасный контраст с черным сайдингом.

Я могу снова разбить сад перед домом, когда наступит лето. На этот раз я посажу клубнику, салат и травы.

Я погрузилась в свои размышления, когда мой взгляд уловил движение сверху. В одиноком окне на самом верху дома колышутся занавески.

На чердаке.

Насколько я знаю, там нет центрального воздуха. Ничто не должно быть в состоянии сдвинуть эти занавески, но все же я не сомневаюсь в том, что видела.

В сочетании с надвигающейся бурей на заднем плане поместье Парсонс выглядит как сцена из фильма ужасов. Я зажимаю нижнюю губу между зубами, не в силах остановить улыбку, которая появляется на моем лице.

Мне это нравится.

Я не могу объяснить почему, но я это делаю.

Плевать на то, что говорит моя мать. Я живу здесь. Я успешный писатель и могу жить где угодно. И что, если я решу жить в месте, которое много для меня значит? Это не делает меня ничтожеством, если я остаюсь в своем родном городе. Я достаточно путешествую с книжными турами и конференциями; оседание в доме ничего не изменит. Я знаю, чего я хочу, и мне плевать, что думают по этому поводу другие.

Особенно дорогая мамочка.

Тучи зевают, и из их пастей льется дождь. Я хватаю сумочку и выхожу из машины, вдыхая аромат свежего дождя. В считанные секунды дождь превращается из легкого брызга в проливной ливень. Я взбегаю по ступенькам крыльца, стряхивая капли воды с рук и отряхивая тело, как мокрая собака.

Я люблю грозы — просто не люблю в них находиться. Я бы предпочла уютно устроиться под одеялом с кружкой чая и книгой, слушая, как льет дождь.

Я вставляю ключ в замок и поворачиваю его. Но он застрял, не поддаваясь ни на миллиметр. Я дергаю ключ, борясь с ним, пока механизм, наконец, не поворачивается, и я могу отпереть дверь.

Похоже, скоро мне придется починить и это.

Когда я открываю дверь, меня встречает ледяной сквозняк. Я дрожу от смеси ледяного дождя, все еще мокрого на моей коже, и холодного, спертого воздуха. Внутри дома царит полумрак. Тусклый свет проникает в окна, постепенно угасая по мере того, как солнце скрывается за серыми грозовыми тучами.

Мне кажется, что я должна начать свой рассказ со слов: «Была темная бурная ночь…».

Я поднимаю глаза и улыбаюсь, увидев черный ребристый потолок, состоящий из сотен тонких, длинных кусков дерева. Над моей головой висит большая люстра, золотая сталь, искривленная в замысловатом дизайне, с кристаллами, свисающими с кончиков. Она всегда была самой ценной вещью бабушки.

Черно-белые клетчатые полы ведут прямо к черной парадной лестнице — достаточно большой, чтобы на ней поместилось пианино, — и перетекают в гостиную. Мои ботинки скрипят по плитке, когда я прохожу дальше внутрь.

Этот этаж в основном представляет собой открытую концепцию, что создает ощущение, будто чудовищность дома может поглотить вас целиком.

Гостиная находится слева от лестницы. Я поджимаю губы и оглядываюсь вокруг, ностальгия ударяет мне прямо в нутро. Пыль покрывает каждую поверхность, и запах нафталина просто ошеломляет, но все выглядит точно так же, как я видела его в последний раз, прямо перед смертью бабушки в прошлом году.

Большой камин из черного камня находится в центре гостиной у крайней левой стены, а вокруг него стоят красные бархатные диваны. В центре стоит богато украшенный деревянный журнальный столик, на нем стоит пустая ваза из темного дерева. Раньше бабушка наполняла ее лилиями, но теперь она собирает только пыль и тушки жуков.

Стены оклеены черными обоями с узором пейсли, которые дополняют тяжелые золотистые шторы.

Одна из моих любимых деталей — большой эркер в передней части дома, из которого открывается прекрасный вид на лес за поместьем Парсонс. Прямо перед ним стоит красное бархатное кресло-качалка с подходящим табуретом. Бабушка обычно сидела в нем, смотрела на дождь, и говорила, что ее мать всегда делала то же самое.

Клетчатая плитка переходит в кухню с красивыми черными шкафами и мраморными столешницами. Массивный остров расположен посередине, и с одной стороны стоят черные барные стулья. Мы с дедушкой часто сидели там и смотрели, как бабушка готовит, наслаждаясь тем, как она напевает себе под нос, готовя вкусные блюда.

Отгоняя воспоминания, я подбегаю к высокой лампе у кресла-качалки и включаю свет. Я облегченно вздыхаю, когда от лампы исходит мягкое маслянистое свечение. Несколько дней назад я позвонила, чтобы коммунальные услуги были включены на мое имя, но никогда нельзя быть слишком уверенным, когда имеешь дело со старым домом.

Затем я подхожу к термостату, и цифра вызывает еще одну дрожь в моем теле.

Шестьдесят два чертовых градуса.

Я нажимаю большим пальцем на стрелку вверх и не останавливаюсь, пока температура не становится равной семидесяти четырем. Я не против более прохладной температуры, но я бы предпочла, чтобы мои соски не прорезали всю одежду.