Крик филина

– Оставь соловьиные трели для местных барышень, – беспечно отвечал Журавлев, с малых лет обладающий несгибаемым характером, а в некоторых случаях даже своенравным и дерзким до невозможности, – мне они ни к чему.

Сопля для себя уже придумал: как только Чекан с военным будут проходить вблизи ограды, он прыгнет чужаку на спину, давая возможность корешу скрыться.

Но тут ему на глаза попался увесистый камень, и новое решение пришло само собой.

Глаза у Сопли загорелись; он поднял находку, ловко перелез с ней через ограду, на дрожащих от волнения ногах подбежал сзади к Журавлеву и со всей мальчишеской дури обрушил камень на его голову, и без того пострадавшую в ночном происшествии. Илья замер, будто внезапно наткнулся на невидимую преграду, выпрямился, выпустив кисть Чекана из своих ослабевших рук, ноги у него подкосились, и он рухнул в мягкую пыль на безлюдной проселочной дороге.

– Сматываемся, Чекан! – запальчиво крикнул Сопля. – Ну, чего ты?

Не ответив, Чекан с глухим раздражением оттолкнул мальчишку, подскочил к распластанному на земле обидчику и принялся с яростью, хлеставшей из него через край, как помои из переполненного отхожего ведра, наносить удары ногами по мягкому податливому телу, нимало не заботясь, что при этом могут пострадать его щегольские штиблеты.

– Вот и настал, падла, час расплаты! – с каждым ударом все больше распаляясь, кричал он, озлобленно скаля зубы: – Забью до смерти!

Чекан с хаканьем подскакивал, взмахивал руками, будто отплясывал что-то необыкновенно веселое, задорное. Было заметно, что такая расправа доставляет ему огромное удовольствие, он даже на время забыл о своем ноже с выкидным лезвием, настолько был увлечен.

Внутри у Ильи что-то гулко екало, как у загнанной лошади, он испытывал такую сильную боль, что его сухое поджарое тело непроизвольно сжималось и корчилось. Неизвестно, как долго продолжалась бы эта жуткая катавасия, если бы вдруг на проселочной дороге не показался мотоциклист. Шум мотора нарастал, и вскоре уже можно было разглядеть самого ездока, одетого в милицейскую форму. Увидев, что впереди происходит драка, милиционер прибавил скорости, на ходу вынимая из потертой кобуры табельный пистолет ТТ.

– Легавый! – испуганно крикнул Сопля, проворно развернулся на черствых, покрытых корками запекшейся грязи пятках и мигом скрылся в ближайших кустах сирени.

– Стоять! – в бешенстве заорал участковый и дважды выстрелил вверх.

Выстрелы немного отрезвили забубенную головушку не в меру разбушевавшегося Чекана, он последний раз пнул Илью и козлом сиганул через ограду в ближайший палисадник.

Милиционер, не слезая с мотоцикла и не глуша мотор, склонился над лежащим, настороженно бросая быстрые взгляды по сторонам.

– Эй, парень, ты живой? Ишь, как они тебя, изверги, отделали. Сам поднимешься или помочь?

Илья зашевелился, уперся ладонями в землю и тяжело, словно немощный старик, поднялся на ноги. Постоял, слегка покачиваясь, потом осторожно, морщась от невыносимой боли в голове, ощупал кровоточащий затылок.

– Вот заразы, – сказал он со сдержанной усмешкой, – другой раз, и все по тому же месту. Что за напасть такая?

Он внимательно посмотрел на милиционера, осунувшееся лицо которого выглядело усталым, да и сам он весь выглядел измотанным, даже его чернявые усы и те уныло свисали к уголкам губ; на его медаль «За отвагу» на груди, на золотую нашивку по ранению. Затем с любопытством оглядел «Харлей-Девидсон», поставляемый американцами по ленд-лизу, точно такой же имелся у них в разведке в количестве одного экземпляра, прозванный «Валуем», и с показной веселостью спросил:

– Слышишь, старлей, ты, случайно, не из Кирсанова?

Милиционер смотрел на Илью с не меньшим интересом и, задумчиво пожевывая кончик правого уса, нащупывал застежку кобуры. Управившись наконец с пистолетом, утвердительно кивнул:

– Так и есть!

Глава III

В старинном здании, занимаемом сейчас милицией, до революции находилась керосиновая лавка, принадлежавшая купцу второй гильдии Рукавишникову. Прочные стены из красного кирпича и просторные подвальные помещения, где удобно было оборудовать камеры предварительного заключения, стали неоспоримым аргументом в пользу того, чтобы разместить здесь учреждение районного НКВД.

Журавлев присел на продавленный диван, машинально потрогал коричневый дерматин, который на ощупь оказался холодным и шершавым, со множеством мелких от старости трещинок, разбегавшихся в разные стороны, как паутина.

– Я уж и не помню, когда так мягко и сидел-то, – сказал он и с видимым удовольствием несколько раз, будто мальчишка, попрыгал. Потом откинулся на спинку и заинтересованно огляделся.

У противоположной стены стояли два массивных темных шкафа со стеклянными дверцами, сквозь которые были видны несколько папок, должно быть, с документами; справа у окна, все еще заклеенного крест-накрест полосками пожелтевшей от времени газеты, чтобы не разлетелись от взрывной волны на острые осколки, располагался стол, покрытый зеленым сукном. Он был завален какими-то бумагами, а еще на нем стояла лампа с зеленым абажуром, чернильный прибор и черный телефон. В углу находился облезлый, с остатками зеленой краски металлический сейф, но вряд ли с чем-нибудь важным – скорее всего, просто для солидности; возле него на полу валялась рассыпанная стопка старых газет. В широких простенках английскими булавками были пришпилены плакаты «Родина-мать зовет!», «Ты записался добровольцем?» и «Болтун – находка для шпиона».

«В общем, все как обычно для таких учреждений», – равнодушно подумал Журавлев, и в тот момент его взгляд наткнулся на парочку черно-белых фотографий небольшого формата. Он с удивлением разглядел на них обнаженных красоток.

– У малолетней шпаны недавно конфисковал, – пояснил милиционер Сердюков, заметив, как у Журавлева при взгляде на фотографии блеснули глаза, а сам он заметно оживился. – Продавали солдатам на железнодорожном вокзале. Много теперь всякой гадости у нас развелось.

– Угу, – непонятно к чему ответил Илья, неохотно отводя взгляд от фотографий.

– Могу подарить, – предложил Сердюков, продолжая с сопеньем и чертыханьем разыскивать на полках медицинские принадлежности. – Как пострадавшему от шпаны. Так сказать, возместить причиненный моральный и физический вред.

– На черта они мне сдались!

– Тогда подсаживайся к столу, – сказал словоохотливый Сердюков, наконец обнаружив пропажу, – буду лечить твои раны.

Журавлев пересел на скрипнувший под ним стул и, закусив губу, приготовился терпеть новые страдания.

Сердюков внимательно осмотрел рану и сказал:

– Лейтенант, по-хорошему, тебе бы надо в больничку. Как бы заражения не было.

– Мы к этому привычные, – с досадой на его нерасторопность ответил Журавлев. – Не тяни кота за хвост.

– Мое дело сторона, – не стал настаивать Сердюков, как видно обидевшись на грубые слова: мол, он тут заботится о его здоровье, а к нему такое непочтительное отношение. – Тебе же потом страдать.

Тем не менее Сердюков отнесся к лечению лейтенанта со всей ответственностью: аккуратно выстриг ему на затылке волосы, тщательно обработал рану, щедро вылив на нее почти весь пузырек йода. На что уж Илья терпеливый, но и он заскрипел зубами от боли. В завершение Сердюков старательно, без всякого сожаления, забинтовал голову пострадавшего последним оставшимся бинтом.

– А теперь будем пить чай, – сказал он, управившись с делами. – У меня и заварочка имеется. Ты какой чай любишь – крепкий или не очень? Ты не думай, мне заварки ничуть не жалко. У меня даже два сухарика на этот случай имеются… ванильные.

Милиционер достал из сейфа, который и вправду оказался пустым, тряпичный узелок, пару алюминиевых кружек с мятыми боками и чайное блюдце с выщербленным краем. Все это он, аккуратно подстелив газету, разложил на столе. Значительно поглядывая на Журавлева, бережно развернул тряпицу, в которой хранились три небольших кусочка желтого сахара, пригоршня байхового грузинского чая и два высохших от долгого хранения тонких ломтика белого батона.

– От пайка осталось, – пояснил он и ушел кипятить на керогазе воду в трехлитровом алюминиевом чайнике, наполовину закопченном на огне до жгучей черноты.

Журавлев смотрел на Сердюкова и никак не мог взять в толк, с чего это он вдруг стал таким нужным этому милиционеру. И тут Илью внезапно осенило: уж больно участковому не хочется оставаться одному в чужом и враждебном ему городке, в окрестностях которого бесчинствуют бандиты, которым убить милиционера ничего не стоит. А так попьют они чаю, поболтают о том о сем, а потом ему и домой пора, вот день и пролетел. А уж назавтра – как бог даст.

Но самое горькое для Ильи было осознавать то, что сердцем он понимал внутреннее состояние Сердюкова: пройти всю войну, чудом выжить в страшное лихолетье и вдруг погибнуть в мирное время от руки какого-нибудь бандита. Где же справедливость? А вот разум его противился такому положению вещей. Илья, собиравшийся было передать участковому позолоченный портсигар и выкидной нож, которые можно было приобщить к уголовному делу о банде налетчиков как вещественные улики и с их помощью выявить активных ее членов, глядя на суетившегося без меры пожилого участкового, тотчас передумал это делать. Для себя Илья уже решил, что с таким отношением к своим обязанностям ничего путного из этого не выйдет: ну, присвоит Сердюков позолоченный портсигар, а нож возьмет да и выкинет от греха подальше, и все дела. А когда он уедет в свою отдаленную деревеньку, вся эта история окончательно забудется.

– Ты вот думаешь, что тебя эта шпана просто так хотела убить? Не-ет, брат, они на тебя ориентировку получили, чтобы устранить в твоем лице ненужного свидетеля, – продолжал со знанием дела просвещать не сведущего в уголовном розыске Илью милиционер Сердюков, должно быть считавший себя большим специалистом. – Думаешь, мы не знаем, что здесь банда орудует? Знаем, а вот сделать с ней ничего не можем. Силенок не хватает. Ты должен знать, что здесь еще в революцию банда Антонова разбойничала. Много они чего тут натворили, а уж сколько народу зазря положили, одному богу известно. Так вот для ее устранения даже регулярную армию вызывали. Слыхал небось о маршале Тухачевском, которого впоследствии за измену родины расстреляли? Он нашел управу на тех бандитов, под корень их извел, вытравил, как опасных вредителей. А сейчас работать некому. Вот вернутся фронтовики, мы тогда зададим бандитам перцу. Можешь даже не сомневаться.

– А теперь, значит, они пускай людей убивают, – с жаром возразил Журавлев и, поперхнувшись сухариком, долго и тягуче закашлялся, содрогаясь отбитым нутром и покрываясь багровым румянцем.

– Ты не торопись, – посоветовал сердобольный Сердюков, аккуратно схлебывая заваренный кипяток с блюдца с голубой каемкой, умело держа его на растопыренных пальцах, не замечая, что макает в чай и свои длинные усы, – а то, не ровен час, окочуришься… без всяких бандитов.

Немного откашлявшись, Илья возмущенно договорил:

– …так сказать, временно вы будете смотреть на них. А уж только потом начнете рубить им головы.

– Зачем же так категорично? – спокойно возразил Сердюков, ничуть не обидевшись и заметно блаженствуя от выпитого горячего чая. Он по-хозяйски вытер платком испарину на лбу и ровным голосом продолжил: – Ловим и сажаем. В войну было легче: по закону военного времени мы сразу бандитов к стенке ставили без долгих разговоров. А теперь у нас мирное время, и будь добр решать вопросы через наш гуманный суд. Это уже его дело, кого расстрелять, а кого отправить в трудовые лагеря на перевоспитание. Уразумел? То-то.

Обретя в лице Журавлева нечаянного собеседника, милиционер говорил без умолку, в душе переживая, что гость вдруг спохватится и уйдет в свою деревню. А еще Сердюкову нравилось учить молодого лейтенанта уму-разуму, поскольку тот был далек от милицейской работы. Неторопливо схлебывая с блюдца, Сердюков внушительно продолжал:

– И опять же… чтобы упрятать урку в тюрьму, надо доказать его вину, уличить его в участии в совершенном преступлении. А мне это одному не под силу… Вот, например, произошло убийство на вверенной мне территории… По закону я обязан вызвать следователя из прокуратуры. Ан нет, не могу я этого сделать, при всем моем желании.

– Почему это? – спросил Илья, задержав в руке кружку и недоуменно уставившись на Сердюкова.

– А потому, – с нажимом ответил тот, не скрывая торжествующей улыбки, – что связь с Кирсановом отсутствует напрочь. Бандиты постоянно провода телеграфные режут, а то, бывает, и сами столбы подпиливают, вот и нет никакой связи. Даже наша почта и та работает хреново, из сел мальчонков каких-нито посылают ночью доставлять сюда письма. А это как-никак районный центр, а не глухое село. Вот как они нас прижали, чертовы бандиты. Сам вот послухай. – Сердюков приподнял телефонную трубку, прислонил к своему уху, потом приложил к уху подавшегося к нему Ильи. – Глухо как в танке. То-то и оно. Не дай бог, если сегодня вдруг ненароком преступление произойдет… – В его голосе отчетливо прозвучали тревожные нотки, он незаметно покосился в окно и хотел было перекреститься, но под внимательным взглядом лейтенанта стушевался и, изменив движение руки, нерешительно разгладил свои усы. – Ты приехал и уехал, а мне здесь работать. – И внезапно оживился от пришедшей вдруг мысли: – Слышь, лейтенант, а приходи к нам работать. Ты же фронтовик, орденоносец, вон у тебя какой иконостас на груди, сам Жуков позавидует.

В эту минуту дверь с грохотом распахнулась и в помещение влетела молодая женщина с темными кругами вокруг глаз. Ее черные волосы, собранные в высокую прическу, с одной стороны выбились из-под заколки и неряшливой растрепанной косичкой свисали на маленькую обнаженную грудь, которая беззастенчиво выглядывала из-под сползшей с хрупкого плеча бретельки цветастого сарафана. Женщина лихорадочными движениями пыталась ее спрятать обратно, но та все время норовила выскочить наружу. Прикрываясь рукой, женщина завыла пронзительным диким голосом, от которого у Ильи по коже тотчас побежали мурашки:

– Убили-и-и! Моего мужа уби-и-или!

– Ну вот, накаркал, старый дуралей, – пробормотал Сердюков и резко вскочил со стула, опрокинув его на пол. – Ты не голоси, а толком говори, что произошло, – приказал он. Его добродушное лицо, минуту назад румяное от горячего чая, стало жестким, глаза – ледяными, а расслабленное за столом большое тело приняло стойку, как будто несгибаемый участковый готов был прямо сейчас вступить в драку. Даже вислые усы – по крайней мере, так показалось Журавлеву – ершисто распушились. Он хладнокровно выплеснул из кружки чай, зачерпнул из ведра холодной воды и подал обезумевшей женщине. – Ну? – потребовал он, не сводя с нее сурового взгляда.

Стуча зубами о край металлической кружки, проливая воду на обнаженную грудь, женщина сделала несколько судорожных глотков и нервным движением вернула кружку Сердюкову.

– Мы с мужем и дочкой проживаем на улице Конармии, дом девять. А сегодня прихожу я на обед из конторы, а мой муж лежит на полу мертвы-и-ий… – Она опять завыла, уткнувшись симпатичным личиком в свои ладони, в них же невнятно пробормотала: – Житиков его фамилия… Наша фамилия, – поправилась она.

– Почему же вы решили, что его убили? – сухо спросил Сердюков.

– У н-него г-голова р-размозжена! – запинаясь, еле выдавила из себя Житикова, и ее руки безвольно упали вниз, словно плети. Лицо неожиданно стало бледным как мел, зрачки закатились, пугающе оставив на виду лишь синеватые белки, и она рухнула на пол, потеряв сознание.

– Этого еще не хватало, – буркнул Сердюков, поморщившись как от зубной боли.

Илья, который до этого стоял за столом, опираясь на него ладонями и широко распахнутыми глазами наблюдая за непривычной для себя обстановкой, скорым шагом подошел к женщине, поднял и перенес ее на диван.

Сердюков запоздало качнулся, хмуро оглядел кружку в своих руках, со стуком поставил ее на стол, расплескав добрую половину воды, и уверенно направился к полочке, где на видном месте хранилась бутылка с нашатырным спиртом. Должно быть, специально припасенной для таких вот случаев, которые, по всему видно, происходили здесь с пугающей регулярностью.

Пока Илья приводил женщину в чувство, Сердюков закатил мотоцикл внутрь помещения, беспокоясь за его сохранность в свое отсутствие.

– Конармия – это неподалеку, – ответил он на вопросительный взгляд Журавлева и поторопил: – Дай ей как следует нюхнуть, чтобы очухалась. Это в ее же интересах. И, если тебя не затруднит, попрошу пройти со мной в качестве понятого.

Житикова пришла в себя довольно быстро. Но произошедшая в ее семье ужасная трагедия все еще продолжала держать слабую женщину в своих страшных объятиях. Весь путь до своего дома она проделала как во сне, с великим трудом переставляя стройные ноги, которые временами переставали ее слушаться, и тогда обмякшее тело женщины тяжело повисало на руках Ильи, заботливо поддерживавшего ее. Волосы у нее основательно растрепались, темные круги вокруг впавших глаз стали еще заметнее, а яркая помада на губах (все-таки женщина работала на людях и старалась хорошо выглядеть) безобразно смазалась, отчего ее алый рот смотрелся слегка перекошенным. Да и вся ее понурая фигура выглядела сейчас настолько жалко, словно Житикова в одночасье тронулась умом и стала похожей на городскую сумасшедшую.

– Горе-то какое-е, – бормотала она, полыхая в пустоту горячечным взглядом. – Как же нам теперь с дочкой жить-то, подскажите, люди добрые-е? Будьте вы прокляты, бандиты окаянные-е!

По высоким скрипучим ступенькам с простенькими перильцами они поднялись на веранду, прошли в дом. Внутри стояла пугающая тишина.

«Как будто в доме покойник», – машинально подумал Илья, у которого с непривычки зазвенело в ушах; он тотчас же про себя усмехнулся, потому что на самом деле так оно и было.

– Где же труп? – спросил Сердюков, пристально оглядывая комнаты.

– Там! – поспешно указала пальцем Житикова, но первая не пошла, дожидаясь, пока в комнату сначала войдет милиционер.

Ее муж, который оказался довольно интеллигентного вида человеком в домашнем полосатом халате, в очках со сломанной дужкой, кособоко висевшими на одном ухе, лежал возле круглого стола на спине, беспомощно раскинув руки и оголенные волосатые ноги в стоптанных синих тапочках. Его лицо с небольшой аккуратной бородкой представляло собой сплошной кусок окровавленного мяса, даже не было видно заплывших глаз, в глазницах которых скопилась загустевшая темная кровь.

– Пытали, – сразу определил Сердюков. – Нагляделся я за время службы на таких… Били определенно гирькой, но с таким расчетом, чтобы не враз концы отдал. Что-то они от него добивались, к бабке не ходи. Ваш муж кто по профессии? – обратился он к Житиковой.

– Он у меня работает… работал… – запнувшись, поправилась женщина, содрогаясь от рыданий, старясь не смотреть на окровавленное тело мертвого супруга, но мокрые от слез глаза помимо ее воли все время косили в ту сторону. – На маслозаводе итээровцем. Он был человек тихий, неприметный…

– Так уж и неприметный? – с сомнением переспросил Сердюков, присев на корточки возле трупа и внимательно разглядывая побои на лице.

– На заводе его знали как рационализатора. Не раз премировали.

– А недавно вашего мужа, случайно, не премировали? – Сердюков поднялся на ноги, не сводя с женщины пристального взгляда. – Вспомните, это очень важно.

– Ну да, да, – закивала женщина, – вчера ему выдали премию… восемь тысяч. Я, конечно, в этом не разбираюсь… это связано с каким-то прессом для подсолнухов…

– Деньги на месте?

– Н-не знаю… Я как-то об этом не подумала, – тихо ответила Житикова.

Внешне она казалась спокойной, только правое веко мелко дрожало. Она вдруг кинулась к комоду, быстро выдвинула маленький верхний ящик, где в потайном месте, в выемке, они с мужем хранили деньги. Сейчас вместо денег там лежал пустой конверт. Житикова нервно его порвала, оттуда выпал листок из школьной тетради в косую линейку. На нем, как издевательство, был жирно нарисован черным карандашом филин. Выглядел он как снеговик: крупный овал туловища, на нем небольшая голова с характерными кисточками и острые опущенные крылья. На обратной стороне находился набросок мудреного чертежа, над которым, судя по всему, еще недавно ломал голову убитый рационализатор.

– Укра-а-ли-и! – вновь заголосила женщина. – Все деньги украли, которые копили три года-а! Шестьдесят тыся-а-ач! По миру мы теперь с Иришкой пойде-о-ом!

– Что и требовалось доказать, – как будто даже с удовлетворением, что за короткий срок раскрыл причину убийства гражданина Житикова, сказал Сердюков. А чтобы никаких сомнений не возникло ни у его супруги, ни у лейтенанта, он со знанием дела пояснил: – Преступников было двое. Один помельче, по всему видно, физически слабый, потому что носит с собой гирьку. Другой покрупнее и поотчаяннее, этот имеет пистолет системы наган. На виске трупа наблюдается характерная вмятина от сильного удара ручкой нагана, отчего он, собственно, и умер. Сейчас осмотрю место преступления, составлю протокол, схемы расположения трупа с привязкой к обстановке и приобщу его к уголовному делу по банде в нашем районе.

– И все? – спросил Илья, не веря, что на этом все закончится и преступники не будут наказаны.

– Все, – развел руками Сердюков. – А что я еще могу сделать? Вот поймаем банду, тогда все преступные элементы получат по заслугам. А сейчас такой возможности нет, я не былинный Илья Муромец, чтобы в одиночку сражаться с целой сворой налетчиков и грабителей. Их может быть тысяча, а может, и не одна, тут я бессильный. Так-то вот.

Глядя на его беспричинно суетливые движения, Илья догадался, что участковому хочется быстрее завершить необходимые формальности и вернуться в Кирсанов, в отдел милиции, где он будет находиться в относительной безопасности.

– А как же?.. – осторожно спросил Журавлев, сдерживаясь, чтобы не сказать грубого слова в адрес в общем-то неплохого мужика Сердюкова, и незаметно кивнул в сторону Житиковой, которая с безучастным видом сидела на стуле и неотрывно смотрела на безжизненное тело мужа.

– Я же говорю, что тут я бессилен, – вполголоса ответил Сердюков и вдруг разозлился, догадавшись по выражению лица лейтенанта, что в эту минуту творится у Ильи в голове. – Ежели ты такой умник, поезжай в Тамбов и расскажи, что с тобой в лесу произошло. Может, там тебя, героя, послушают. Тоже мне, Илья Муромец нашелся.

– И поеду! – выкрикнул тоже разозлившийся Журавлев. В этот момент перед его мысленным взором мигом пронеслись события прошедшей ночи с убийствами ни в чем не повинных людей, жестокое убийство из-за паршивых денег тихого и умного инженера, трудившегося на благо своей страны, и покушение на него самого. – И поеду! – запальчиво повторил он и так хлопнул дверью, что застывшая Житикова испуганно вздрогнула.

* * *

Вечером того же дня Илья вновь стал невольным свидетелем очередного бандитского произвола. Он ждал проходящий поезд на Тамбов, сидел на вокзале в безликой толпе таких же неприкаянных пассажиров, находившихся в расстроенных чувствах от неопределенности предстоящего пути, проходящего через лес, кишащий бандитами. Но еще больше они переживали от нерадостной перспективы задержаться здесь на неопределенный срок из-за переполненных народом вагонов, и без того тесных, как коробочки.

Илья, уставший за долгий день от неожиданно свалившихся на него безрадостных событий, примостился рядом с немолодой теткой, ехавшей к родственникам в Москву с двумя мальчишками пяти и шести лет. Мальчишки были похожи на маленьких старичков: они не играли в шумные игры, а вели себя спокойно, даже разговаривали между собой приглушенными голосами и глядели на окружавших людей недоверчиво, бросая исподлобья быстрые взгляды.

Илья угостил их завалявшимися у него в кармане двумя кусочками рафинада, тщательно сдунув с них прилипшие крупинки моршанской махорки. Счастливые мальчишки со вкусом съели сахар, стараясь продлить себе удовольствие, а потом удобно расположились на узлах и задремали.

Журавлев, аккуратно переступая через вповалку лежащих в зале людей, вышел на улицу покурить. Но едва он вынул из кармана кисет, как увидел над домами и зелеными кронами деревьев в покосившихся садах серые клубы подходившего поезда. Илья проворно развернулся и торопливо зашагал назад, на ходу засовывая кисет в карман широких галифе и с трудом пробираясь сквозь хлынувшую навстречу ему толпу.

Тетка с беспечной неподвижностью сидела на своем месте, прижимая простоволосые головки мальчишек, уткнувшихся сопящими носами в ее объемную грудь, глядела перед собой невидящими, словно остекленевшими, глазами.

– Мать, – окликнул ее Журавлев, – где ваши узлы? Давайте помогу, там поезд уже к перрону приближается!

– А нет у меня больше никаких узлов, – безнадежно-безжизненным голосом ответила тетка и посмотрела на лейтенанта, как на пустое место. – Лихие люди отобрали. Подставили нож к горлу и предупредили: если я подниму хай, то они меня зарежут и оставят моих молокососов беспризорными.

Этот случай еще сильнее укрепил лейтенанта Илью Журавлева в своем решении ехать в областной центр в отдел по борьбе с бандитизмом, чтобы рассказать начальству о распоясавшихся на Тамбовщине бандитах.

Глава IV

В помещении отдела по борьбе с бандитизмом стояла непривычная тишина. Если не считать размеренного хода маятника, двигавшегося за стеклом больших напольных часов, да секундной стрелки, которая с сухим щелчком отмеряла короткие, как миг, промежутки между черными делениями циферблата. Правда, еще слышалась скрипичная музыка из тарелки висевшего на стене радио, но она была настолько тихой, что можно было подумать, что она доносилась из кабинета разыскного отдела ОРУД, расположенного в конце длинного коридора областного Управления НКВД.

Подобная тишина в столь оживленном учреждении была явлением редким и как-то не вязалась с активными сотрудниками, которые, и это самое удивительное, в данное время находились в комнате. Это и сбило с толку дежурного старшего лейтенанта Соколова, заглянувшего в отдел. Увидев прикорнувших в разных местах оперативников, он озадаченно замер в дверях, сожалея, что придется будить товарищей, недавно вернувшихся из рейда по притонам и воровским малинам.