Помоги проекту - поделись книгой:
СИЗО – это специфическое место, где находятся люди, которым предъявили обвинение в каком-либо преступлении. То есть казус заключается в том, что их преступление еще не доказано, а они уже сидят. В определенных ситуациях, когда преступление очевидно и человек представляет явную угрозу обществу, это может быть оправданно. В большинстве же случаев это оригинальный способ потратить государственные деньги и сломать жизнь человеку.
Если придираться к терминам, то тюрьма и СИЗО – разные вещи. Следственный изолятор (СИЗО) – учреждение, обеспечивающее изоляцию подозреваемых, обвиняемых, подсудимых и осужденных. Тюрьма – пенитенциарное учреждение: место, где люди содержатся в заключении в качестве наказания, которое может быть наложено государством за совершение преступления. Но я буду использовать эти слова как синонимы. Во-первых, «Кресты» раньше были тюрьмой, во-вторых, структурно они похожи, а в-третьих, мне так удобно.
Театр начинается с вешалки, а тюрьма начинается с КПП, контрольно-пропускного пункта.
Итак, КПП. Вход в СИЗО «Кресты» для персонала находится на Арсенальной набережной. Большая черная дверь и незаметный звонок. Нажимаем кнопку, и дверь отпирается. Попадаем в первое помещение, где есть запертый проход вглубь режимной территории и большое тонированное стекло. За этим стеклом сидит сотрудник, который имеет возможность внимательно осмотреть тех, кто вошел. В некоторых случаях даже принять решение никого не впускать до особого распоряжения.
В этот предбанник запускали всех, но проход в следующую дверь был возможен одновременно группой не более трех человек. Это уже был контроль. Следовало сдать служебное удостоверение или временный пропуск, телефон и оружие, если таковые имелись. Взамен выдавались пластиковые карточки с номерком, которые при выходе обменивались обратно на сданные предметы.
Еще одна дверь – и попадаешь на территорию.
Если сразу повернуть налево, там дежурная часть. В любом пенитенциарном учреждении есть дежурная часть, место, где дислоцируется «смена». Это люди, сотрудники, которые контролируют все процессы, происходящие в изоляторе в течение суток, и несут ответственность за эти процессы. Есть четыре смены. Начальник смены подчиняется напрямую начальнику СИЗО и, по сути, является его глазами, ушами и руками. Любые возникающие вопросы докладываются и решаются в первую очередь с ним.
Прямо – рамка металлодетектора и проверка содержимого сумок и карманов на предмет наличия запрещенных вещей. Это все рутина. Весь процесс входа занимает не больше одной-двух минут. Пройдя КПП, попадаешь на улицу, во внутренний дворик. Там импровизированный плац, на котором осуществлялись регулярные построения сотрудников: смотр зимней и летней формы, прослушивание гимна, раздача наград и поощрений. И прочее, столь характерное для ведомственных структур.
Если свернуть налево, попадешь в столовую для сотрудников. Направо – огромная кирпичная стена, за которой «воля». Прямо – большое здание административного корпуса, увенчанное куполом тюремного храма. Несколько ступенек вверх, пересечь коридор – и упираешься в большие двустворчатые двери этого храма. И черт бы с ним. По этому коридору налево. В этом крыле административного корпуса для меня были важны два кабинета – кабинет начальника изолятора и кабинет его заместителя по оперативной работе. В правом крыле были канцелярия и кабинеты других служб. И проход. Проход на режимную территорию.
На режимной территории располагались сами кресты, где содержались подследственные, – два огромных крестообразных здания в четыре этажа. В пять, если считать с подвалом. Каждый луч креста – это режимный корпус, состоящий из четырех вертикальных галерей, с узким проходом вдоль стен и такими же узкими железными лестницами между этажами. Если встать в центре креста, то окажешься в центре круга. Такая вот занимательная геометрия. На каждом этаже «на кругу» находились служебные кабинеты – медицинских работников, оперативных сотрудников, технические помещения. Еще оттуда можно дотянуться взглядом практически до любой точки здания. Куда ни глянь – везде камеры, где сидят арестанты. Некоторые лучи несли особую функцию – сборный корпус, карцер, психиатрическое отделение, корпус для ПЖ.
Значимость жутких образов и ассоциаций в «Крестах» никуда не деть. Они повсюду. Вот и корпус ПЖ – корпус, где содержались приговоренные к пожизненному заключению до момента отправки их к месту отбытия наказания. Он имел номер 2/1. А раньше, до принятия моратория на смертную казнь, в подвале именно этого корпуса осуществлялись расстрелы. Одно из самых мрачных мест в изоляторе. Все сидят в основном по одному. Видеонаблюдение в каждой камере. Чтобы вывести человека в кабинет врача, нужно уведомить руководство и собрать не менее трех сотрудников сопровождения.
Белый домик – маленькое одноэтажное здание, расположенное буквально в пяти метрах от входа на первый крест, где сидели работники службы тыла. Это служба, которая отвечала за материальное обеспечение изолятора. У них можно было «отмутить», получить почти все, если правильно попросить…
А еще барак и клуб для заключенных, отбывающих наказание и работающих в хозотряде. Это осужденные, которые имеют не очень большие сроки и выразили желание остаться в следственном изоляторе. Практически всю работу делают именно они. Весь неквалифицированный труд – их. А те, что с образованием и достаточно неглупы, выполняют немало работы за сотрудников. Начиная от сантехников, электриков, автослесарей и заканчивая компьютерщиками и помощниками врачей.
Однажды мне мой бригадир санитаров сказал так: «В тюрьме работают хорошо все службы. Кроме спецчасти – там зеков нет».
Далее. Двухэтажное здание с большой кухней, где готовилась пища для всех арестантов. Ненавижу запах еды в казенных учреждениях. Во всех он одинаков. Начиная от школ и детских садов и заканчивая многопрофильными больницами и пенитенциарной системой. Причем формально это может быть весьма неплохая пища, как по качеству, так и по органолептическим свойствам.
В плане еды перед администрацией стояла нетривиальная (или, наоборот, сверхтривиальная) задача: сэкономить как можно больше и чтобы у людей не было претензий. И как-то у нас с ней справлялись. Мне же в дни, когда я оставался дежурным медиком, приходилось снимать пробу с этих огромных баков с варевом. Тошнотворно, но что поделать. Гораздо занятнее – это раздача пищи. В СИЗО нет возможности выводить заключенных в столовую. Такая особенность режима. Потому еду три раза в день разносят по камерам. Специально обученные зеки из хозотряда приходят на кухню. Сначала полные баки, объемом примерно 30–40 литров, выносятся на улицу и выставляются в ряд по четыре-пять штук. Парни выстраиваются в шеренгу между ними и паровозиком бодро несут баки на корпуса. Самое сложное – это когда им все так же приходится подниматься по узким крутым железным лестницам между этажами. Затем уже другой зек из хозотряда разносит еду по «кормушкам» – маленьким проемам в двери каждой камеры. И такая канитель три раза в день.
А на втором этаже этого здания было подобие актового зала, где периодически проводились собрания работников. Когда приезжал очередной артист, который жаждал популярности, или очередной религиозный деятель, то там могли собирать как заключенных, так и сотрудников. Или и тех и других вместе. Сотрудникам там же приходилось выслушивать всяких генералов и прочих больших руководителей, которым нужно было непременно понимающе кивать. Я же читал там лекции для работников о вреде курения и алкоголизма.
Однажды мне мой бригадир санитаров сказал так: «В тюрьме работают хорошо все службы. Кроме спецчасти – там зеков нет».
Сама больница имела отдельный корпус в три этажа и стояла рядом с северным забором: окна ее верхних этажей выходили на какое-то гражданское учреждение здравоохранения, где содержались беременные на сохранении и работал центр планирования семьи. Занятное соседство. Символичное.
В больнице располагалось терапевтическое отделение с большими, просторными палатами, кабинетами врачей и простенькой операционной, достаточной, чтобы что-то вырезать или зашить до приезда скорой помощи. Аптека и аптечный склад. Кабинет рентгена. Лаборатория, где когда-то можно было сделать некоторые анализы крови, но к моему приходу уже ничего толком не работало. Ну, и кабинет главврача и его зама. Здание большое, но совершенно не рассчитанное на нужный объем. На все 160 коек. Таким образом, инфекционное отделение располагалось на первом кресте и занимало половину второго этажа одного из режимных корпусов, а мое отделение занимало второй этаж второго креста. Флюорография была на территории сборного корпуса. Кабинеты для амбулаторного приема врачей-специалистов – на «кругу» первого и второго крестов.
Затем закрытый туберкулезный корпус, девятый. Это шикарный пример отечественной бюрократии, чванства и идиотизма. По правилам санитарии, любая туберкулезная больница должна быть разрушена до основания после 30 лет работы, так как пресловутую палочку Коха извести невозможно в принципе. Девятый корпус прослужил в этой роли лет 50. Дальше его функционирование было невозможно, и к началу 2010-х годов его вывели из эксплуатации. А снести нельзя, так как весь тюремный комплекс «Кресты» находится под защитой ЮНЕСКО как архитектурный памятник. Его просто закрыли. Почти. Там осталось много хорошей сантехники, электрики и прочих лампочек, и его потихоньку разбирали для текущего ремонта не менее древних остальных корпусов.
Хотя, как по мне, далеко не все памятники нужно сохранять. И снести следует не только этот девятый корпус, но и всю тюрьму целиком. Поганое место. И место ему только в памяти тех, кто через него прошел, да еще любопытствующих историков. Сейчас для сохранения «памяти» достаточно документальных фотографий и видеоматериалов. А стены… А что стены? Черт с ними. Не должно их быть. Французы снесли Бастилию, и что-то не видно, чтобы хоть кто-то скорбел по этому поводу.
Еще был гараж для служебного транспорта – непримечательная постройка, в которой находились и кабинеты психологов.
Первое время я безбожно плутал и умудрялся заблудиться на территории, хотя блуждать там решительно негде.
Но тюрьма – это не только стены, но и сотрудники. Немного поподробнее о них. Далеко не о всех, но о тех, с кем я больше всего взаимодействовал. Как я их видел и понимал.
Тюрьма – это государство в государстве, построенное в лучших традициях марксизма-ленинизма (частной собственности нет, все средства на благо народа и прочее). Здесь есть суверенные границы, нарушать и изменять которые нельзя. Здесь есть государь, «хозяин» – начальник тюрьмы, и его правительство – замы и начальники корпусов. Работники бюрократического аппарата и социальных структур (полиция, больницы и прочее) – рядовые сотрудники различных отделов и подразделений. И простой народ – спецконтингент.
И потому никуда не деться от двоевластия, подковерных игр, негласных коалиций и всего подобного. С одной стороны, мой непосредственный начальник – это главврач больницы. А с другой – администрация СИЗО, на которую мы и работали, от которой зависели и с которой больше всего взаимодействовали. Но об этом потом.
Под администрацией я понимаю «хозяина» – начальника СИЗО, от которого зависело решительно все. Его зама по оперативной работе. Начальника оперативного отдела. С другими службами мы взаимодействовали чаще в рамках должностных обязанностей, то есть это была рутина, необходимая и важная, но понятная и человечная.
Оперативная служба – самая нужная и самая паскудная служба в системе.
Мы зависели друг от друга.
Первое. Среди оперов полно уродов. Моральных уродов. Если в эту профессию приходит нормальный человек, он или спивается, или с высокой вероятностью морально деградирует.
Второе. Мы от них зависели в рамках должностных обязанностей.
Третье. Они от нас зависели с точки зрения нецелевого использования меня и моего отделения.
И все это сплелось единым клубком.
С одной стороны, они занимались профессиональными вопросами следствия, обеспечивая органы необходимой информацией, так как, к сожалению, сотрудники правоохранительных органов в России не умеют работать. Львиная доля раскрытий строится на показаниях. А их нужно получить. И из подследственного добывают нужную информацию. Не так, как показывают в кино, подбрасывая к злым амбалам в камеру, а гораздо более изощренно. Зачастую даже не раскрывая намерений.
С другой – они контролировали жизнь внутри СИЗО.
Часть сотрудников оперативного отдела занимались дознанием и проведением оперативных мероприятий по поводу ситуаций, «эксцессов», которые происходили внутри изолятора. Почему-то на этих должностях обычно работают женщины. Мне повезло, почти пять лет это был прекрасный и чудовищный человек, который понимал суть событий еще до того, как они произошли. Основная ее задача состояла в том, чтобы вывернуть случившееся так, что никто не виноват, а произошло все «потому, что так бывает». Это касалось драк в камерах, членовредительства и прочего. Думаю, понятно, что мою жопу она прикрывала далеко не один раз. Когда она вышла на пенсию, на ее место пришли две молодые девицы. Не знаю, ее ли это заслуга, или так совпало, но работали они так же, как и она, то есть всегда последовательно и без лишних вопросов прикрывали мою жопу.
Другая часть оперов занималась всем, что не касалось бытовых вопросов. Они отвечали за размещение спецконтингента, контролировали этапы, запрещенные предметы и вещества, осуществляли взаимодействие с органами следствия и помогали им в раскрытии преступлений. Впрочем, я не знаю, да и не хочу знать досконально круг их должностных обязанностей. Если кратко – вся жизнь в тюрьме зависела от них.
За каждым режимным корпусом и специализированным отделением был закреплен оперативный сотрудник. Мой был мне нужен ежедневно – к примеру, «перекинуть» людей из камеры в камеру я мог только по согласованию с ним. Но в этом он выступал только исполнителем, подгоняя бумаги в соответствии с фактической ситуацией. Другой пример – выписка из отделения. Здесь сложнее, так как мое мнение о здоровье пациента далеко не всегда совпадало с таковым у администрации.
Большинство вопросов, которые мы могли решить, – это поместить кого-то к себе на отделение. Либо просто передержать, либо спрятать. Гораздо реже это была именно «карательная психиатрия». При этом никогда не было прямых указаний или просьб. Могли быть намеки, полуфразы и подобные штуки. Но слишком много в этом мире можно понять и без слов. И со временем я стал играть в эту игру все более и более цинично.
Режимная служба. Режим.
Петр I в одном из своих указов писал: «Тюрьма есть ремесло окаянное, и для скорбного дела сего истребны люди твердые, добрые и веселые». Сотрудники режима в большинстве своем идеально соответствуют этому описанию. Как по мне, наименее профдеформированные люди работали именно в режиме. Их работа по-человечески понятна и не требует каких-то существенных сделок с собственной совестью. Они отвечают за соблюдение заключенными правил и требований внутреннего распорядка, санитарных и бытовых условий.
Поэтому именно режим становился первой мишенью для жалоб в контролирующие инстанции со стороны спецконтингента. Например, по нормативу на каждого заключенного должно приходиться не менее семи квадратных метров площади. Удовлетворить это, в общем-то, законное требование режимник не может объективно, так же как и запретить зеку писать по этому поводу жалобы. И таких казуистических моментов множество. Всякие сломанные краны, порванные одеяла, перегоревшие лампочки и прочее – это работа режима. А так как в нашей системе всего и всегда не хватало, им приходилось изобретать весьма нетривиальные способы решения проблем.
Но периодически находились персонажи, которые настолько выкручивали руки и перегибали пресловутую палку, что режим обращался ко мне за помощью в том, чтобы облагоразумить этих ретивцев. К их нечастым просьбам относительно моей работы приходилось прислушиваться и помогать им по мере возможностей. Ведь я от них зависел гораздо больше, нежели они от меня: своевременное устранение коммунальных проблем было крайне необходимо для спокойствия на отделении. Долгое время начальником этой службы был бывший военный – круглолицый, неизменно веселый и добродушный подполковник, прошедший не одну военную кампанию. Мне казалось, что на этой работе он отдыхал. Все наши проблемы в его глазах выглядели как детский сад, и он их решал изящно и без лишних эмоций.
Младший руководящий состав. Это корпусные, выводные и, наверное, кто-то еще.
Корпусной был на каждом режимном корпусе, а также на специализированных отделениях. В течение своей смены (суток) отвечал за спокойствие и за любой кипеж. Он контролировал приход и уход людей, раздачу пищи, вывод зеков из камер. На моем отделении у корпусного была еще одна важная функция – в его кабинет были выведены мониторы видеонаблюдения из надзорных палат.
Выводные. Не знаю почему, но в подавляющем большинстве эти должности занимали молодые и хрупкие девушки. Вот он – отечественный пенитенциарный абсурд в действии. Для экономии времени эти девушки собирали компанию по три-четыре зека и вели их через всю территорию, ну или почти всю территорию, на свидания, следственные действия, приемы у врачей и тому подобное. Представьте себе картину: хрупкая девушка в пятнистой синей форме, а за ней гуськом идут несколько мужиков, каждый из которых в два-три раза больше, чем сотрудница.
Наверняка в голове у многих возникает образ понурых мужчин, скованных кандалами по рукам и ногам, как в американских фильмах. Или хотя бы в наручниках. Но нет. Наручники – это спецсредства, и для применения их при конвоировании нужно обоснование. Поэтому это было «сопровождение» – без оружия, дубинок и других атрибутов власти.
Психологическая служба – одна из самых загадочных, странных и невнятных структур внутри системы. Эта служба как бы есть. И она работает. Много работает. Однако в случае ее отсутствия ничего не поменялось бы ни на йоту. Зачем она нужна? Прописана во всяких официальных приказах. Я же в своих наблюдениях за ее работой сделал два важных вывода.
Первый: психологи в большинстве случаев – молодые симпатичные девушки. К тому же весьма неглупые. Одной из составляющих их работы было общение со спецконтингентом. Объективно толку от этой болтовни мало. Но парни (арестанты) имели возможность насладиться приятным женским обществом и поговорить не об уголовщине и тюремном житье, а на отвлеченные темы. Такие вот узаконенные мини-свидания. Все прилично. Психологическое консультирование. А дальше – только фантазия заключенного после беседы. А когда ты молод и по полгода-году не имеешь возможности пребывать в женском обществе, такие короткие встречи бесценны. И это действительно позволяет снизить общий градус напряженности в изоляторе.
Представьте себе картину: хрупкая девушка в пятнистой синей форме, а за ней гуськом идут несколько мужиков, каждый из которых в два-три раза больше, чем сотрудница.
К тому же на психологов скидывали работу, которую никто особо не хотел делать. И не потому, что это какая-то очередная безнравственная или служебная хрень, а потому, что это морально тяжело и от таких тем хочется быть подальше. К примеру, вручение писем, в которых была информация о смерти родственников, разводах в одностороннем порядке или другие мало кому приятные новости. Они же психологи, должны сразу и провести душеспасительную «терапевтическую» беседу.
Второй пункт интереснее. Служба психологов – это, как говорят в системе, дежурная жопа. Кто бы и где бы грубо ни накосячил (я имею в виду членовредительство, попытки суицида, конфликты, которые нередко зависят, например, от оперов) – вину всегда можно переложить на психологов. И это тоже бесценно, поскольку позволяет равномерно распределить по отделам учреждения число всяких выговоров от большого начальства.
Ко всему прочему, наши с психологами функции пересекались. Они действительно работали и нередко выявляли людей в пограничном состоянии, нуждающихся как минимум в консультации врача-психиатра или даже в последующей госпитализации. Это была огромная помощь в профилактике суицидов и суицидальных попыток. А еще они отслеживали всех, кто состоит на спецучете у администрации учреждения, – в первую очередь склонных к членовредительству, агрессии и употреблению наркотических веществ. Так же как и они, я должен был ежемесячно предоставлять отчеты по профилактической работе с этими арестантами. И я нагло передирал их отчеты и не заморачивался.
Ну и в последнюю очередь – мы вместе отсматривали всех вновь прибывших в сборном корпусе. Мне было с ними не скучно, а им я помогал разобраться в некоторых феноменах психопатологии, с которыми мы сталкивались.
В этом отделе работали в основном прекрасные девушки. А я очень люблю женское общество. У них и разговоры интереснее, и посмотреть есть на что. Со временем так получилось, что с многими из них мы сдружились, и нередко я, отлынивая от своей работы, прятался в их отделе. «В тюрьме не надо работать, там надо быть». И я был. На зарплату это никак не влияло. Или же они по двое или по трое приходили ко мне в кабинет. Главное – найти повод. Например, очередной жулик, которого они хотят мне подсунуть для консультации.
Как-то даже дошло до того, что заместитель главврача, тоже прекрасная женщина, сделала мне невзначай замечание, что в кабинете психологов я бываю чаще, чем у себя на отделении. Пришлось заходить к ним реже, а приглашать их к себе чаще. Такая последовательность устраивала ее больше. К тому же она и сама нередко пряталась от своих должностных обязанностей с моим кофе у меня же в кабинете.
Больница № 2
Медицина в пенитенциарной системе – штука крайне занятная. Конечно, надо бы изложить ее историю начиная от Федора Петровича Гааза, но все это есть в «Википедии» и других открытых источниках.
Я опишу основные моменты, которые имели значение в тот период, когда я там работал. Главное и принципиальное – мы не подчинялись Минздраву. Все его приказы, распоряжения, рекомендации мы могли лихо игнорировать. А в случаях, когда это было выгодно, наоборот, могли отстаивать свою точку зрения, опираясь именно на них. Такая вот коллизия. Далее. Каждое пенитенциарное учреждение имеет медицинский отдел. В зависимости от размера заведения это мог быть фельдшерский пункт, медицинская часть или же больница. Кроме того, медицина делилась на обслуживание осужденных и находящихся под следствием. Естественно, все это перемешивалось и вычурно выворачивалось наизнанку.
Когда я только пришел, вся медицина была «под хозяином», то есть подчинялась начальнику учреждения. И эта система работала стабильно. Пока в соседней Москве не произошел летальный случай, а когда стали искать виноватых, медики свалили все на администрацию, мол, их не подпускали к пациенту, и они не имели возможности спасать, а администрация, естественно, во всем обвинила медиков. Эта история привела к серьезным последствиям. Правда, как всегда, только поверхностным.
Было принято оригинальное решение – создать внутри ФСИН медико-санитарные части (МСЧ): в каждом регионе нашей необъятной родины организовали новый бюрократический аппарат, который руководил медициной в каждом из подразделений системы (в колониях, изоляторах и так далее). Теперь больница или фельдшерский пункт больше не находились в подчинении администрации учреждения, которое они обслуживали, а значит, их работники стали самостоятельны в принятии решений. Это была глупость по двум причинам. Первая – МСЧ по-прежнему подчинялись региональному генералу. И вторая – мы работали в режимном учреждении, а значит, должны были выполнять все правила внутреннего распорядка. А в такой ситуации какая, к черту, разница, подчиняемся мы «хозяину» или нет, если де-факто да.
Таким образом получалось, что я не работал в «Крестах», а работал лишь на их территории, в больнице № 2 МСЧ-78, где цифры обозначают номер региона.
Наша больница имела следующую структуру: дежурная служба, терапевтическое отделение на 40 коек, инфекционное отделение на 20 коек, психиатрическое отделение на 100 коек, а также кабинеты стоматолога, врача-невролога, терапевта, флюорографии и так далее, которые были разбросаны, в буквальном смысле слова, по всей территории учреждения. То есть психиатрическое отделение было самым большим в нашей больнице; по сути, больница обеспечивала мою работу и функционирование моего отделения.
Как и положено, наша больница имела в штатном расписании главврача, заместителя главврача, врачей отделений и врачей-консультантов. Но мое взаимодействие со всей этой структурой носило формальный характер. Главврача можно вообще исключить из моей истории, так как он ничего не решал и мало какие события от него зависели. За исключением, пожалуй, того, что он знатно выносил мозг и наводил суету там, где это совершенно не требовалось. Ну, или творил откровенную дичь. Вот пример.
Думаю, ни для кого не секрет, что лучший способ пронести что-то запрещенное на режимную территорию – это воспользоваться своим «походным бардачком». На сленге так называют задний проход, который у опытных людей способен вмещать уникальные вещи: я знал человека, который мог «там» пронести бутылку водки в стекле или две банки сгущенки. В тот день главврач был на суточном дежурстве. Ночью прибыл этап из областной колонии, где был арестант с телефоном. Об этом знал оперативный отдел, так как кто-то стуканул им об этом заранее. И они бы сами решили эту проблему. Арестант был блатной и прекрасно знал правила игры.
Но этому клоуну, то есть главврачу, приспичило вмешаться в ситуацию и достать телефон самостоятельно. Так как звездочек на его погонах было больше, чем у рядовых сотрудников оперативного отдела, они не могли его остановить. Главврач притаскивает этого несчастного в смотровую больницы. И, как назло, кто-то не убрал со стола хирургические инструменты.
Осмотры, раздевания и прочее персонаж терпел. Но когда главврач полез руками доставать «заначку» – он не выдержал. Смог извернуться, схватить со стола скальпель и хорошенько и очень быстро полоснуть себе вены на предплечье. Естественно, к утру он оказался у меня на психиатрическом отделении «в связи с суицидальной попыткой». Хотя объективно он был абсолютно здоров, его действия были понятны и обоснованы в той ситуации. В общем, кроме нелепых, но почти каждодневных заданий, моя работа не сильно пересекалась с деятельностью главврача.
Больше всего мы работали с дежурными медиками. Как и в самом изоляторе, у медицинской службы было дежурное подразделение. Состоящее, как это ни смешно, из одного медицинского работника на суточном дежурстве – фельдшера или врача.
Самое главное в учреждении – чтобы все было спокойно и все остались живы, а в тюрьме всевозможные эксцессы со здоровьем случаются не реже, чем на воле. От профессионализма, быстроты реакции и понимания дежурного фельдшера зависит многое. Он единственный, кто действительно занимается медициной. Дежурный медик – это тот человек, который разгребает все, что происходит. На любое происшествие, от жалоб на головные боли до аппендицитов, инфарктов и попыток суицида, в первую очередь реагировал он. Если проводить аналогию с гражданской медициной – это скорая помощь. Только тут участок – не район города, а учреждение.
Любое событие (происшествие) в камере имеет структуру. Сначала что-то происходит. Потом сам будущий пациент или его сокамерники любым доступным способом привлекают к себе внимание (это могут быть крики, стук в дверь). Сотрудник режима (корпусной) слышит и идет (бежит, летит) к камере. Выясняет, что произошло. Хватает рацию (если прямо срочно) или идет к телефону вызывать дежурного фельдшера. Фельдшер бежит. Быстро бежит. А далее – или оказывает помощь на месте, или придумывает, как решить проблему.
Когда у заключенного случалось что-то серьезное, требующее госпитализации в стационар, например инфаркт или аппендицит, это всегда было головной болью, хоть и достаточно рутинной. Дежурный медик вызывал городскую скорую помощь. Но этого мало. Для того чтобы госпитализировать подопечного, необходимо сформировать конвой из трех сотрудников. А это значит, вырвать с рабочих мест трех человек и придумать, на кого переложить их обязанности. С учетом постоянной нехватки кадров, особенно в дни, когда случалась не одна госпитализация, а две-три-четыре, это могло превратиться в настоящий кошмар. Поэтому всегда старались справиться с ситуацией на месте, хотя иногда это и было «по краю».
Это если проблема была соматической. Если же история оказывалась ближе к психиатрии, то не всё и не всегда было однозначно. Ни о какой госпитализации в городскую больницу речи быть не могло. И всех непонятных, неясных, странных пациентов переводили ко мне.
И конечно же, все ночные эксцессы, которые случались нередко, тоже приходилось разгребать дежурному фельдшеру. Это либо конфликты с аффектом и агрессией, либо суицидальное или самоповреждающее поведение, либо употребление чего-то запрещенного. Обычно фельдшера не разбирались, демонстративный ли это акт, шантаж администрации или действительно аффект, а сразу переводили к нам. И правильно делали.
В Санкт-Петербурге и Ленинградской области – шесть следственных изоляторов. Кроме того, СИЗО есть во всех регионах Северо-Западного федерального округа, а это Мурманск, Карелия, Псков, Новгород, и наверняка я кого-то забыл.
В каждом СИЗО есть подразделение МСЧ: это может быть медицинский пункт, если изолятор небольшой, а может быть и больница, как у нас. В штатное расписание каждого медицинского подразделения входит ставка врача-психиатра. На деле где-то это полноценный работник, который каждый день ходит на работу, а где-то совместитель на половину оклада, который бывает один-два раза в неделю. Эти врачи имели возможность вести только амбулаторный прием, во время которого они по мере своих сил, знаний и фантазии занимались выявлением, лечением и профилактикой психопатологии.
Соответственно, если в других изоляторах появлялся пациент, нуждающийся в госпитализации в психиатрический стационар, приходилось экстренно организовывать санитарный транспорт с конвоем или же специалист тянул до планового этапа препаратами, уговорами или созданием «щадящей среды», насколько это было возможно.
Полноценным стационарным отделением были только мы. То есть психиатрическое отделение в СИЗО «Кресты» было единственным на весь северо-запад страны. Таким образом, мы были уникальны и во многих случаях жизненно необходимы.
А теперь непосредственно про отделение. Внешне.
Психиатрическое отделение СИЗО «Кресты» находилось на режимной территории, занимая первый и второй этажи одного из лучей второго креста. Все специализированные отделения имели название, состоящее из двух цифр, которые писались через дробь. Первая – номер луча одного из крестов, вторая – номер этажа. У нас это 6/1 и 6/2. Но поскольку нас воспринимали единым целым, то мы были просто 6/1. Перевод человека «на психиатрическое отделение» и «на 6/1» – это одно и то же. Формально отделение было рассчитано на 100 коек. В действительности же у нас их было 96.
Итак. Первый этаж. Здесь располагались технические помещения, естественно переделанные из обычных камер, процедурный кабинет, кабинет фельдшера отделения и комната отдыха санитаров. Также там был отдельный кабинетик, «корпусная», в которой сидел «корпусной» – сотрудник дежурной смены в погонах младшего руководящего состава. В его обязанности входило открытие и закрытие камер, вывод и сопровождение пациентов куда бы то ни было (следственные действия, свидания, прием врача, медицинские процедуры и прочее), контроль раздачи пищи, прием и досмотр вновь прибывших и тому подобное. В общем, вся рутинная работа. А также в эту «корпусную» были выведены мониторы с видеокамер, располагавшихся в надзорных палатах, за которыми он должен был непрерывно наблюдать. И наблюдал.
Теперь по палатам первого этажа. Это три надзорные палаты. Помещения, где была одна кровать по центру камеры и унитаз. Все. Больше ничего в этих камерах не было. Туда мы помещали тех пациентов, которые нуждались по состоянию здоровья в постоянном наблюдении. В основном это склонные к совершению суицида, или с выраженной агрессией, или с высокой вероятностью ее проявления. А также лица в состоянии психоза или делирия. Остальные палаты, 14 штук, были двухместными.
Второй этаж – это врачебные кабинеты, также переделанные когда-то из камер, сестринская, душевая и палаты. Здесь они уже были рассчитаны на четырех человек, всего 16. Кроме одной – это была четвертая надзорная палата, такая же, как и те три на первом этаже. Она располагалась очень близко к врачебным кабинетам, поэтому туда помещались те, к кому необходимо было проявлять усиленное внимание с нашей (врачебной) стороны.
От обычной психиатрической больницы мы, естественно, отличались.
В первую очередь, мы находились на режимной территории и внешне ничем не выделялись. Те же галереи и камеры. И сколько ни называй их палатами, они все равно были камеры. Со всегда закрытыми дверями и маленькими смотровыми окошками-глазками, что затрудняло осуществление нормального надзора за пациентами. Следующее различие – это наши надзорные палаты, их я уже описал выше. В обычной больнице это одна палата на отделение: на несколько коек, без дверей, но в проеме организован пост медсестры для наблюдения.
В работе тоже было много отличий от городских больниц.
У нас не было цели стремиться к улучшению статистических показателей. Не было необходимости соблюдать количество койко-дней согласно рекомендациям Минздрава, добиваться снижения повторных госпитализаций и тому подобного. Наша задача – чтобы на отделении и в учреждении было спокойно. А для этого должны быть правила. Достаточно жесткие и не характерные для «гражданских». Правила должны быть одни для всех, независимо от статуса заключенного, его диагноза и просьб со стороны руководства. О самих правилах будет ниже.
Иерархия любого отделения – заведующий отделением, врачи, старшая медсестра, медсестры, нянечки, санитары. Формально наша структура была такой же. На деле – я (начальник отделения), врачи, бригадир санитаров, санитары, медсестры.
Поделиться книгой: