ПОСЛЕДНЯЯ ТРЕБА

Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк  

ПОСЛЕДНЯЯ ТРЕБА 

Посвящается памяти Маруси

I

Рождественская заутреня была на исходе, когда в церковь торопливо вошел лесник Евтроп. Это был плечистый, высокий мужик с бородатым, угрюмым лицом. Он как-то сразу почувствовал себя неловко в этой толпе молящихся, - давно не бывал в церкви, да и совестно быть выше всех головой. Церковь показалась ему такой маленькой, точно она вросла в землю за время его отсутствия. Торопливо перекрестившись, лесник начал проталкиваться вперед.

- Куда прешь-то? - остановил его случившийся поблизости церковный староста, обходивший церковь с кружкой. - Ведь не в лес пришел…

- Парасковья-то… мне бы попа Савелья... - бормотал смущенно лесник, глядя на старосту умоляющими глазами. - Значит, тово…

Обождешь…  [На севере в глухих лесных местностях слово «поп» не имеет никакого общего значения, - оно перешло сюда из Московской Руси и сохранилось в том смысле, в каком его употребляли при великих московских князьях]

Лесник что-то хотел сказать еще, но только махнул рукой. Он почувствовал всем своим громадным телом, что его здесь все ненавидят. Да, ненавидят, несмотря ни на святое место, ни на церковную службу. Одни от него отвертывались, другие делали вид, что не узнали, третьи косились, и все ненавидели, потому что он всем им чем-нибудь досадил. В маленькой деревянной церкви собрались жители нескольких соседних лесных деревень, съехавшиеся сюда встретить праздник. Всем так или иначе приходилось иметь дело с лесным кордоном, где царил суровый Евтроп, и у многих являлась не раз грешная мысль отправить лесника на тот свет. Очень уж лют до чужого добра.

В церкви было и жарко, и душно. По старинному обычаю бабы занимали левую сторону, а мужики правую. В спёртом воздухе свечи горели красными пятнами. Приход был бедный, и даже в такой праздник маленькая церковь была освещена мало. Больше всего свеч стояло перед местным образом Богоматери, - это ставили бабы своей Усердной Заступнице. Старинный иконостас, прокопченный и с облупившейся кой-где позолотой, старенький дьячок на правом клиросе, два старых трапезника, старый староста у прилавка со свечами - все здесь было старое, бедное. Вышел на амвон говорить отпуст поп Савелий в старенькой ризе, - и какой поп - простец, а не поп. Лицо скуластое, глаза узкие, волосы лежали жиденькими косицами. Сколько ему было лет - трудно сказать, или, вернее, — лет не было. Бывают такие люди. Леснику показалось, что и поп Савелий посмотрел в его сторону враждебно.

Воспользовавшись перерывом в службе, лесник протискался вперед, к самому амвону. Толпа шушукалась, особенно бабы, но никто не расходился в ожидании обедни.

- Зачем сюды змея-то принесло? - слышался шепот

за спиной лесника.

Но он не обернулся, а смело направился в алтарь, тяжело ступая по деревянному амвону. В пономарских дверях его грубо остановил старый трапезник.

- Куды прешь?..

- Мне бы попа Савелья... Значит, тово...

В этот момент вышел сам поп Савелий. Он был в новеньком люстриновом подряснике и такой же ряске.

- Чего тебе, Евтроп?.. - спросил поп Савелий, давая

благословение громадному человеку.

- Жена помирает... неблагополучно разрешилась...

значит, тово... - бормотал лесник со слезами в голосе. -

С вечера мается и помереть не может... За тобой послала,

потому хоть и баба, а христианская душа...

- Что же я поделаю, Евтроп: сейчас начинается обедня. Народ ждет. Съехались из дальних деревень. Вот кончу обедню, тогда и поеду.

- А ежели Парасковья-то помрет?..

- После обедни поезжай, поп... - загалдели окружавшие их мужики. - Тоже немало народу ждет... Не одна твоя Парасковья. Бабы живучи, обождет.

В голосах слышалось скрытое озлобление. Евтроп это чувствовал и посмотрел умоляющими глазами на попа Савелия.

- Помирает, говоришь? - спрашивал поп, перебирая полу своей ряски. - Этакий грех... гм...

- Пластом лежит. Слёзно молила привезти попа, потому смертный час пришел Парасковье... Как она маялась...

Голос Евтропа оборвался, и он кулаком вытер слезу. Поп Савелий опустил глаза и вздохнул. Как же быть-то в самом деле? Ему вдруг сделалось жаль этого громадного мужика, в котором говорило такое близкое горе... А там ждет умирающая последнего напутствия. Одна, в лесной избушке... считает минуты... прислушивается к каждому шороху... Поп Савелий обвел глазами свое духовное стадо и снова опустил глаза. Все были против лесника и не отпустят его, а идти против мира он не мог.

- Ах, какой грех... Так помирает твоя Парасковья? — повторял поп Савелий, поднимая глаза на Евтропа. - Кто же там, на кордоне?

- Да она не одна. Танька при ней. Восьмой год Таньке-то пошел в Петровки. Ну, мальчонко... Уж больно она маялась, пока Господь разрешил...

Наступила длинная пауза. Мужики угрюмо молчали, переминаясь с ноги на ногу. Евтроп смущенно перебирал в руках свой олений треух и не двигался.

- Так уже, видно, тово... - заговорил поп Савелий,

разглаживая бородку. - После обедни, значит... Главное:

народ ждет. Сейчас к обедне будут благовестить, а после

обедни и поедем. До кордона не меньше десяти верст

будет.

Поп сделал знак старшему трапезнику, чтобы тот шел на колокольню. Это движение испугало Евтропа. Он схватил попа Савелья за широкий рукав рясы и проговорил хриплым шепотом:

- Живые-то подождут, поп, а Парасковья помирает… ждет она...

Тут произошло что-то особенное. Старик трапезник пошел по левой бабьей стороне и точно завяз. Его не пускали ни взад ни вперед. Бабы окружили его живой стеной, как овцы. Старик пробовал раздвинуть толпу, размахивал руками, уговаривал, но все было напрасно.

- Да вы очумели, никак! - вступился староста, пробиваясь на выручку застрявшему трапезнику.

- А не твое дело! - отрезала ему ближайшая бабенка, отталкивая руками. - Попробовал бы сам бабью-то муку принять...

Это послужило сигналом. Бабы зашушукали все разом, где-то послышались причитанья, стоны и всхлипыванья.

- Мы обождем, - крикнул из толпы старушечий голос. - Поезжай с Богом, поп Савелий... Не таковское это дело, чтобы мужиков слушать.

Мужики смущенно молчали. Поп Савелий оглянул толпу и понял, что ему следовало делать. Он отправился в алтарь, помолился, взял походную дарохранительницу, надел старенькую баранью шубёнку и опять вышел на амвон. Здесь он подошел к местному образу Богоматери и помолился. Он любил этот образ, -какой кроткий лик смотрел на его паству, а тут еще предвечный Младенец с простертыми вперед руками.

Толпа расступилась, когда поп Савелий, заплетаясь в своей шубенке, быстрыми шагами пошел к выходу. Евтроп шагал за ним, опустив голову. Жгучее чувство тоски у него сменилось смутной надеждой... А может быть, Господь помилует для сирот? Ведь трое их, сирот-то, с новорождённым... Ах, скорее, скорее: Парасковья ждет?

Раз решение состоялось, никто больше не спорил. Мужики толпой вышли проводить попа. У церковной ограды, потонувшей в глубоком снегу, была привязана Лысанка, знаменитая лошадь Евтропа, ходившая за ним, как собака. Это была самая неуклюжая тварь самой невозможной масти, точно вымазана была сметаной и вдобавок с белыми глазами, что придавало ей глупо-дикий вид. Евтроп хотел садиться в свои сани, когда его остановили.

- Куцы ты лезешь, дуролом?!.

Евтроп ничего не понимал. Мужики обступили лошадь и решили все дело.

- Поп Савелий поедет один, потому как Лысанке двоих-то вас везти не под силу, пожалуй, будет... Убродно сейчас ехать, а Лысанке надо еще два конца сделать. Доедешь один-то, поп?

- Как не доехать, доеду, - согласился поп, запахивая свою шубенку.

- Повертка будет на шестой версте, так ты держи правой руки... - советовали мужики, усаживая попа в сани. - Ну, с Богом! Да ты тово, поп, ро́спашнем не езди... Вот тебе опояска. Вон как погода-то завивает... Помни по-вертку-то.

Кто-то снял опояску, и ею опоясали попа. Чья-то рука поставила воротник, другая нахлобучила баранью шапку на самые уши, и поп был готов. Отвязанная Лысанка взглянула на хозяина, брыкнула задними ногами и не хотела идти. Двое мужиков под уздцы вывели проклятую скотину на дорогу, двое других пристегнули ее, и Лысанка рванулась так, что поп едва усидел.

- С Богом!..

II

Зимняя вьюга выла волком. Кругом было темно, как в трубе. Сухой снег переносился с места на место, как толченое стекло. Полозья скрипели, точно их кто хватал зубами. Одним словом, настоящая волчья ночь. Но поп Савелий ничего не боялся: разве в первый раз ему приходилось ехать с требой в такую погоду?

Отъехав, он оглянулся на церковь. Она светлела в снегу, как фонарь. Поп выпростал правую руку из меховой рукавицы и перекрестился. Он любил свою деревянную церковь, как родную мать. А вон в стороне и церковный домик, заметенный сугробами. В одном окне чуть брезжился слабый свет от лампадки. Село Полома совсем затерялось в глухом лесу. Всех дворов не наберется и двух сотен. Они разбрелись по обеим берегам лесной речушки Поломки. Кое-где мелькали веселые огоньки. Это проворные старухи затопили печи. Давно уж живет поп Савелий в своей Поломе и знает каждую избу, каждую бабу, каждую скотину. Приход самый бедный, но поп Савелий не жаловался и не пошел бы на другое место ни за какие деньги. Его привязала к Поломе родная могила... Поступал он сюда на место еще совсем молодым и похоронил молодую жену на втором году. Умерла Савельева попадья от родов, как теперь умирала жена лесника Евтропа. Это совпадение заставило попа отнестись особенно сочувственно к горю Евтропа: родное было горе, знакомое... Да и день-то такой выдался. Один раз родится Христос в году, для всех родится, чтобы был «на земле мир и в человецех благоволение». Любил поп Савелий этот праздник, когда Христос приходил в мир, тот Христос, который лежал в яслях, которого окружали бедные пастухи.

Когда сани спустились к Поломке, Лысанка сделала отчаянную попытку вернуться назад - она стремительно бросилась в сторону и налегла всей тушей на оглоблю, но поп вовремя ухватил за вожжу и вовремя ударил упрямую скотину хлыстом. Лысанка взмахнула хвостом, брыкнулась и полетела вперед.

Лес начинался сейчас же за селом, - он обошел всю стройку живой зеленой стеной. Поломские мужики не имели даже пашен, потому что земля была холодная, неродимая. Только кое-где на пожогах сеяли ячмень. Промышляли охотой, рыбными ловлями, а главное — сплавляли лес на Каму. Кругом Поломы, по лесам и болотам, рассыпались мелкие деревушки, починки, половинки и займища. Все это жилье тянуло к Поломе, где была и церковь, и волость, и кабак. Лысанка сама свернула на глухую лесную дорогу, закусила удила и понеслась легкой развалистой рысью. Сани были простые, крестьянские «крясла», то есть дровни, с широкими отводами, перепутанными веревками. На таких кряслах возили и сено, и дрова. Главное неудобство заключалось в том, что в кряслах поддувало со всех сторон, несмотря на положенное сено. Но поп Савелий не замечал холода, проникнутый одной мыслью, мыслью об умирающей женщине, которая ждала его в лесу.

- Ну, Лысанка, трогай?.. - понукал поп, хлопая лошадь вожжой. - Что задумываешься?..

Только в одном месте поп Савелий забыл и про Лысанку, и про ожидавшую его больную. Это было в полуверсте от Поломы, где среди леса выдалась широкая поляна. Здесь было кладбище, и здесь была похоронена молодая Савельева попадья. Он придержал лошадь, перекрестился и благословил торчавшие из-под снега деревянные кресты. Это была нива Божия... Ах, сколько зарыто тут горя, забот и опять горя! Как плакали здесь лесные мужики и лесные бабы, особенно бабы! Только зеленый лес знал все их причеты и плачи... Сюда же приходили перед венцом невесты-сироты, чтобы попросить у родимого батюшки, у родимой матушки последнего благословеньица. Жалобнее этих невестиных плачей и заплачен ничего не было... Если бы этим слезам силу, так расступилась бы сама мать-сыра земля!

- Лысанка, ступай скорее!..

Сжалось поповское сердце от земного горя, и вспомнилась непрошеная слеза, которую Евтроп вытирал кулаком.

- Лысанка, скорее...

А какой лес кругом: в небо дыра. Мохнатые ели стояли точно в дорогих белых шубах, протянув над дорогой лапистые ветви. Ветер в лесу был тише, только что-то гудело в вершинах. Дорога шла корытом. Кое-где образовались свежие снежные заносы, и Лысанка с трудом тащила сани. На половине дороги она вспотела. Пар так и валил с крутых боков. Но поп Савелий ничего не замечал и все гнал ее вперед. На повороте, где нужно было взять вправо, Лысанка завязла в снегу. Дорогу здесь перемело. Снег, сгрудившись под передком, не давал ходу. А давно ли Евтроп проехал?..

- Лысанка, вперед!..

Понатужилась крепкая скотина, закусила удила, нагнула голову и выперла из сугроба.

- Ай да Лысанка, - похвалил поп. - Ну, трогай, милая: немного нам с тобой осталось. Ну, чего оглядываешься? Ступай?.. Вот Богова скотина выдалась тоже.

Поп Савелий, занятый мыслью, чтобы застать в живых умиравшую Парасковью, совсем не замечал пронизывавшего его холода. Поповская шубенка была плохонькая, выношенная, а под низом праздничный люстриновый подрясник — только и всего. Не велики и десять верст по хорошей зимней дороге, да лиха-беда в погоде.

- Только бы застать в живых Парасковью, - повторял

про себя поп Савелий, припоминая, как умирала молодая попадья.

Тоже зимой было дело. Ни доктора, ни фельдшера, а одна старуха бабушка. Ах, лучше и не вспоминать... Лысанка, скорее!..

На последних двух верстах пришлось подгонять уставшую лошадь хлыстом. Умаялась скотинка, да ничего, отдохнет. Только бы вовремя доехать...

Кордон стоял немного в устороньи от дороги, и поп проехал бы мимо, если бы Лысанка круто не повернула к своему пепелищу. Занесенная снегом изба стояла тёмная: ни в одном окне света не было. Поп едва вылез из крясел, до того окоченело все тело от холода. Когда он стал привязывать Лысанку к столбу, дикая скотина ухватила было его за плечо своими волчьими зубами. Поп пожалел разорванную шубу и торопливо зашагал по двору к пошатнувшемуся крылечку, занесенному снегом. В темных сенях он по стенке ощупью добрался до двери. С ним в избу ворвался целый клуб холодного воздуха.

- Кто там? - окликнул с печки детский голосок.

- Да это я... поп... Жива мать? 

- Молчит… должно что жива... Сейчас вздую огонька, а то я тут на печке с робенком отваживаюсь. Пищит все...

Детские босые ноги бойко засеменили по полу к печи. Загремела железная заслонка. Добыв из загнеты несколько горячих углей, девочка припала к ним лицом и принялась раздувать. Скоро синим огоньком вспыхнула приставленная к углям тонкая березовая лучинка.

- А тятька где? - тоном большого человека спросила девочка, зажигая большую лучину.

- Он там остался, в церкви. Двоим тяжело было ехать.

- Где же двоим, - согласилась девочка и прибавила детским голосом: - А тятька не в уме, что бросил нас одних. Ну, мамка помрет, а как же я с робенком-то?.. Пищит он...

Девочка подошла с зажженной лучиной к лавке, на которой лежала больная, осветила бледное лицо и серьезно проговорила:

-Жива…

Поп Савелий облегченно вздохнул. Ну, слава Богу!.. Он торопливо разделся, поставил дарохранительницу на стол в переднем углу и спросил:

- Свечки разве у вас нет?

- Какая у нас свечка... Тоже придумал! Всю зиму с лучиной сидим.

-Ах, какой грех... Надо было с собой у старосты огарок захватить, да второпях забыл. Ну, так ты того, умница, свети...

Девочка вся превратилась в одно внимание, наблюдая за каждым движением попа.  Вот он развернул узелок, надел епитрахиль и начал молиться в передний угол, где едва можно было разглядеть потемневший от дыма образ. Поп Савелий читал молитвы наизусть, певучим речитативом. Девочка торопливо крестилась, стараясь не потушить лучины.

- Ну, теперь свети...

Поп подошел к больной. На него апатично глянуло остановившимися глазами мертвенно-бледное лицо. Жизнь едва теплилась, и только в глазах еще мелькало сознание. Говорить больная уже не могла... Поп Савелий знал, что она умрет сейчас же после исповеди и что ее поддерживает только жажда получить последнее напутствие. Большинство так: дождутся попа и помрут...

В избе тихо раздались первые слова «глухой исповеди». Больная со страшным усилием сложила пальцы правой руки крестом и отвечала только слабым движением глаз.

- Бог простит, - отвечал поп Савелий.

Он причастил больную, благословил и приложил походный медный крест к похолодевшим губам. Глаза больной сейчас же закрылись, и поп Савелий, прикрыв ее концом епитрахили, начал читать отходную.

Маленькая девочка стояла с лучиной и наблюдала с раскрытым ртом, пораженная невиданным зрелищем. Наконец, лучина у нее погасла.

-Кончилась… - тихо проговорил поп Савелий, прислушиваясь к замиравшему хрипенью больной. - Господи, прости и благослови!..