Океан для троих (СИ)

Поэтому пришлось унять голод парой галет, полосками вяленого мяса и двумя горстями изюма: все это припас у нее в каюте Морено, заметивший за Дороти неистребимую привычку кусочничать, вкупе с нежеланием грабить камбуз. Стюард из Пса вышел идеальный, возможно именно потому, что он им никогда не был и становиться не собирался.

Бренди помог расслабиться, и Дороти наконец села в кресло, в котором ей предстояло провести эту ночь, и хорошо если ее одну.

Горячечный бред Морено вызывал смущение, словно ей снова десять и она, сбежав из-под надзора воспитателей, спряталась в храме и случайно нарушила чужое таинство.

Жаркие слова цепляли что-то внутри, под сердцем. И вгоняли в краску куда больше, чем то, что для смены повязок приходилось откидывать в сторону одеяла, а под ними на Морено кроме этих самых повязок ничего и не было.

Дороти припомнила странный полусон-полуявь с игральной картой и налила себе еще. Если она и хотела видеть Морено без одежды — то точно не при таких обстоятельствах. Но дьявол любит шутки.

Хирург осторожно сказал, что на выздоровление уйдет три недели — если Морено выдержит горячку. Голос у лекаря был уверенный, а вот в глазах мелькнуло сомнение — в своего кэптена он явно верил, но не до такой степени, чтобы игнорировать здравый смысл.

Три недели. А догнать “Каракатицу” они должны через полторы. Если она, конечно, идет на Темные острова, а не в Море Призраков. Острова не давали покоя. Филлипсу делать там было настолько нечего, что в сплетни о курсе верилось плохо. Разве что…

Дороти представила, что будет после того, как они возьмут фрегат на абордаж. Она казнит Филлипса и, возможно, офицеров: всех, кто свидетельствовал против нее на этом фарсе, который кто-то назвал судом. Флотский кодекс позволял ей, как капитану, судить тех, кого признавали виновными в двух из трех “висельных” обвинениях. Убийстве, морском разбое и измене флагу. И приводить в исполнение приговор.

Убить своего капитана они попытались — чужими руками. Угон “Каракатицы” на разбой не тянул, а вот сговор с призрачной бригантиной и продажа на нее людей — вполне. С изменой пока было глухо, но Дороти не давал покоя странный маршрут, выбранный полковником. Темные острова лежали вне протекцией Его Величества, там были остатки владений иверского короля. Так что не исключено, что и третья “виселица” пойдет в ход.

Но остальная команда ни в чем не виновна. И с ними придется договариваться. А даже если и виновна, то не в такой степени, чтобы пускать их на корм акулам. Хотя, признаться честно, великодушное прощение имело под собой прозаичные причины: даже Дороти, при всей ее запредельной силе, в одиночку не довести “Свободу” до материка. А слово, которое дали Морено и его команда, перестанет иметь значение, как только Черный Пес ступит на доски “Каракатицы”. Вот в этот миг Дороти останется без команды и, возможно, лицом к лицу с врагом, которому сейчас так тщательно меняет повязки.

Морено снова позвал кого-то и застонал от боли.

Дороти, отставив в сторону бокал, прихватила бутыли с маковым зельем, разведенным хинным порошком, и подошла к койке.

Морено стало хуже — его сотрясала крупная дрожь, голова запрокинулась, а посеревшая кожа на скулах натянулась так, точно он голодал с месяц. Хирург предупреждал, да и сама Дороти не раз видел такое у тех, кто балансировал между жизнью и смертью. Наступал кризис. Иногда кризис длился несколько часов, а мог затянуться на сутки или двое — точно судьба все кидала кости и никак не могла определить, нужен ей этот человек или не очень.

Дороти приподняла Пса за плечи, осторожно надавила ему на челюсти, чтобы они разомкнулись и стало возможно влить ему в рот лекарство. Морено вздрогнул, выгнулся от судороги, лишь сильнее сжал зубы и замычал, точно от боли. А может, именно от нее.

Бездарно потратив еще пять минут, Дороти поняла: либо надо звать на помощь, либо выдумывать иной способ влить Морено в рот лекарство.

Корабельные склянки как раз отбили десять вечера, и дергать выбившуюся из сил команду не хотелось. Конечно, за-ради своего кэптена они б со дна океанского встали, но тут уже вступило в дело самолюбие самой Дороти: если для выздоровления Морено нужно выпить настой — он его выпьет, так или иначе.

Но чтобы Пса перестало трясти, нужно сбить жар, а именно это и должна была сделать настойка!

Дороти обыскала каюту и нашла толстый свитер, один из тех, которые вязали для офицеров торговки из Йотингтона. Не жалея, распорола на спине, так чтоб его можно было натянуть на лежачего. Вытащила из рундука пледы из шерсти — напутственный подарок одной из кузин, который она возила с собой чуть ли не с Академии.

Натянув свитер на Морено и укутав его в пледы поверх одеяла, Дороти растерла ему запястья и шею бренди, выждал пару минут и попробовал снова.

Неудача.

После растирания трясти Морено стало еще сильнее — судороги пошли каскадом и переходили одна в другую без перерыва. Глаза у пирата закатились, а губы посинели.

Оставался самый надежный и проверенный метод — согреть теплом тела. Не давая себе времени на раздумье, а своему воображению слабины для раскрутки фантазий, Дороти сбросила сапоги, стянула бриджи, оставив только рубашку и панталоны, подняла Морено и легла на кровать уже вместе с ним, положив его на себя. Неловко, почти вслепую, набросила одеяла. Греть, навалившись сверху, не рискнула — боялась потревожить раны, а переворачивать раненого на бок грозило расхождением швов.

Какое-то время Морено еще продолжало трясти, Дороти держала его крепко, сжимая в объятиях, не давая выгибаться и вредить себе. Но потом то ли лихорадка достигла пика, то ли удалось теплом немного отогнать озноб, но судороги стали реже и слабее.

Дороти разжала хватку, переложила Морено на кровать, а сама легла сбоку, прикрывая от сквозняков. Потянулась за стаканом с настоем, набрала в рот хинной горечи, прижалась ко рту Морено, с силой раздвинув его губы языком, и влила в него лекарство. Сглотнула слюну, выдохнула.

И повторила.

А затем повторяла снова и снова, заставляя себя не торопиться и не брать за раз больше маленького глотка. И так — пока стакан не опустел.

Губы у Морено, поначалу сухие и обметанные горячечной коркой, стали мягче, податливей. К ним вернулся нормальный цвет, ушла дурная синева.

Спустя четверть часа после того, как Дороти влила в него последний глоток, дрожь исчезла совсем, а еще через полчаса дыхание выровнялось и стало спокойнее.

Лихорадка спала.

Глава 11. Кризис

— Худая ночь, да, командор? Что я пропустил? Уже отплыли?

Хриплый голос выдернул из дремы так же грубо, как островной лекарь выдирал солдатам больные зубы.

Дороти поморщилась и осторожно приподнялась на локте.

Из хороших вестей был живой Морено. Измученный, но в сознании. Из дурных — вновь открывшаяся рана у него на боку. Из совсем паскудных — быстро расплывающееся по бинтам пятно. Первое радовало, второе тревожило, третье предвещало скорый виток лихорадки. И гробовой саван.

— Пить?

— Жить, — вздохнул Морено. — Хотя пить тоже тащи. Что я натворил хорошего, что ты решила погреть мне простыни? Озолотил приют в беспамятстве или женился на юродивой?

Дороти осторожно поднялась, чтобы ненароком не задеть в полумраке забинтованное плечо Морено, которое пока вело себя прилично — во всяком случае, там на повязках не проступало никаких подозрительных пятен. Зажла две толстые свечи. Налила в стакан на треть красного вина, которое должно помочь в сотворении крови, разбавила водой и вернулась к кровати.

Протянула и ответила:

— Ты же капитан, а капитанская каюта на “Свободе” одна. Нет, сначала лекарства, потом вино.

— Тебя бы в палачи…

— Всегда мечтала.

Она подсунула Морено под нос склянку с хинином, терпеливо выслушала поток черной ругани и дала запить горечь вином.

— Еще!

— Нельзя. Хирург запретил тебя поить сверх этого. Боится, что внутренности разбухнут и полезут в ту дыру, которую ты дал в себе провинтить.

— Хиггинс не разрешил давать мне вина? Мне, своему капитану?!

— Воды. Вино считай подарком судьбы. И не ропщи, — Дороти убрала опустевшие склянки, подвинула свечи так, чтобы можно было дотянуться, не вставая с кровати, и снова легла сбоку от Морено.

Тот, несмотря на крайнюю измотанность, нашел силы съязвить:

— Леди попутала континенты? Гамаки на борту закончились? Или я в бреду совершил подвиг во славу Алантии, и это наградные? Так я не король, люблю, когда рядом шевелятся.

— Морено, это — моя каюта и моя кровать. И я, как хозяйка, вольна приглашать кого захочу. И класть их куда захочу. Так что потерпи мое гостеприимство до тех пор, пока не сможешь на своих ногах выйти за эту дверь. Что до остального — на полу жестко, а кровать достаточно широка, чтобы вместить двоих. Или ты предпочитаешь пол?

Морено хмыкнул в ответ, но возмущаться больше не стал. Тем более что его опять начала бить дрожь — пока еще редкая и не такая сильная, как днем. Но она была предвестницей ухудшения, и они оба это понимали.

— Пожалуй, останусь тут, — тихо согласился Морено. — Упустить шанс поспать в твоей кровати — это все равно что отказаться трахнуть принцессу.

— Поэтично. И это мне говорит человек, в течение года ограбивший казну на полмиллиона золотых. Я видела твою каюту на “Каракатице”. Сплошь шелк, бархат, серебряное шитье и накрахмаленные скатерти. Так что не льщу себя надеждой поразить твое воображение офицерскими льняными простынями.

— Ну принцессы-то тоже не ахти какие бабы. На иную посмотришь — и рыдать охота. Тут дело не во внешности, а в этом… престиже.

— Или принцесса, или ничего? — Дороти придвинулась ближе, снова притянула Морено к себе и дунула на свечи.

— Кровать командора Дороти Вильямс тоже годится, — Черный Пес не стал отбиваться, только плечи на секунду закаменели и сразу расслабились — не нарочно, предательский озноб опять дал о себе знать и заставил прижаться ближе, в поисках тепла.

— Через час я буду менять повязку. Сейчас уснешь сам, или дать тебе опий?

— Спать в кровати с такой красоткой — никогда себе не прощу. Но если прижмешь сильнее — не надо мака, усну так. Бывало и похуже.

— Что для пирата может быть хуже, чем офицер королевского флота, греющий ему спину?

— У тебя, как у всех вояк, скудная фантазия, моя прекрасная леди. В мире есть вещи куда страшнее.

Дороти проснулась от короткого удара рынды, отмеряющего корабельный час. Снаружи еще было темно.

Морено то ли спал, то ли был без сознания. Скорее второе — от смены повязки на животе он даже не застонал. Жар держался сильный, но ровный. Используя уже опробованный способ, Дороти вновь напоила его рот в рот маком, а после разбавленным вином, поддерживая под голову и силой заставляя глотать.

От вкуса опия с вином в собственной голове стало гулко и ясно. Спать расхотелось, и Дороти вновь села за стол — перепроверить курс и поискать в судовых журналах все, что относилось к Гряде Сирен.

На свои записи она не рассчитывала — еще прошлой осенью было получено распоряжение от Королевского Адмиралтейства держаться от гибельных скал как можно дальше и не подвергать корабли риску. Эдикт распространял свое действие на весь флот Его Величества и был написан кровью.

Не буквально, конечно. Крови никто не увидел. Потому что некому было о ней рассказать.

Год назад, в августе, команда на сорокапушечной “Лючии”, увлекшись преследованием пиратского фрегата, нырнула в узкий пролив между Грядой и островами и обратно уже не вынырнула.

На ее поиски отправился “Стерегущий”. Тридцать пушек. Гарнизонные солдаты. Отличные канониры. Там командовал сэр Вормс — он приходился Вильямсам дальней родней. Тучный мрачный шкипер, уже в возрасте, который на берегу провел куда больше месяцев, чем в море.

Через неделю к островам прибило шлюпку с шильдой от “Стерегущего”. В шлюпке были трое мертвецов и уйма оплетавших их бурых водорослей. Выловившие находку местные рыбаки отправились на тот свет за пару дней, прихватив еще половину поселка — моровое поветрие. С кровавым кашлем и чернотой кожи. Вспыхнувшее и тут же угасшее. Адмирал задумался и отправил в столицу депешу. В столице донесению поверили, что удивительно, и отнеслись серьезно.

Больше к Гряде Сирен корабли королевского флота не ходили. И если какому-нибудь корсару удавалось оторваться от погони и нырнуть в скалы — то преследование оставляли.

Разделить судьбу “Лючии” и “Стерегущего” добровольцев не находилось.

Хотя бродили слухи, что пираты и особо резвые местные продолжают там не только прятаться, пережидая, пока преследователь уйдет, но и плавать сквозь Гряду.

Но если кто-то там и шарился, то они делали это тихо и по кабакам особо не трепали: хвалящихся такими подвигами вполне могли прикопать — мора боялись все. От него не откупишься.

Гряда Сирен, кроме местечка с дурной славой, была еще интересной навигационной задачкой. В здешних скалах когда-то тренировались претенденты на должность капитанов. Кроме весьма коварных рифов, там были еще и течения с разной насыщенностью, что делало прохождение фарватера настоящим ребусом.

Если б не эдикт короля, Дороти бы туда сунулась — она давно искала повод. Но маршруты “Свободы” все время проходили вдали от Гряды, а потом случилась беда с “Лючией”.

То, что десять лет назад в тех же краях произошло несчастье с “Холодным сердцем”, на котором ушел в свой первый и последний рейс Доран Кейси, никто уже и не помнил.

Никто, кроме Дороти.

“Сердце” было бедовым судном, с разношерстной командой и шкипером-сорвиголовой. Ради такого эдиктов не подписывают. Дорана никто не искал и никто о нем не помнил. Кроме Дороти.

В старых навигационных журналах предыдущего капитана “Свободы” нашлась прежняя схема прохода — очень поверхностная и с пробелами. Для навигации она не годилась — ориентироваться по такой сродни тому, как путнику в чаще леса сказать “иди к двум деревьям”.

Дороти задумалась, прикидывая возможные маршруты.

Когда снаружи начало светать, в каюту тихо постучал Саммерс и предложил сменить.

Дороти кивнула и вышла в серый утренний сумрак.

Жизнь на корабле продолжала кипеть — у Морено была на удивление сплоченная и сработанная команда.

Обычно на корсарских судах экипажи сменялись чуть ли не на четверть за сезон, а эти, похоже, плавали плечом к плечу уже не один год. Несмотря на нехватку рук, на борту царил порядок — ни одного непривязанного линя или брошенной впопыхах тряпки.

Фиши уступил штурвал молодому помощнику и неспешно жевал солонину с сухарями, запивая ранний завтрак водой из фляги.

Не чинясь, разговор начал первым, положив якорь на субординацию:

— Как здоровье кэптена?

— Пока что при нем. Но ждать быстрой поправки не стоит — это не пустяковые царапины. Все худо.

— Знаем, командор. Если б был другой способ протиснуться через этих поганцев, кэптен бы обязательно его увидел. Но уж как вышло…

— Да, ранения некстати. Когда мы будем у Гряды?

— Ветер хороший, точно сама Черная Ма в паруса дует. — Фиши отправил в рот полоску мяса, прожевал и подытожил: — Как раз к обеду подойдем.

— Это хорошо, останется пять часов на проход по свету, в старых капитанских записях говорится про три часа…

— Враки. Нет там никакого свету. Сумрак, да и тот… Как в киселе плывешь. Мерзко и стыло. И когда мы оттуда вылезем, не от курса зависит — скалы-то я обойду, а вот девок… С ними не угадаешь.

— Каких девок?

— А может, и не девок. Кто его знает.

— Что вы мелете?

— Неужто кэптену так плохо, что он не успел вам все рассказать?

— Рассказать что? — нахмурилась Дороти. — Проклятье, мне клещами из вас слова тянуть?

Фиши хлебнул из фляги еще. И начал набивать трубку, пряча глаза:

— Ну если Пес не сказал, может, и не надо оно вам? Много знать — плохо спать. Только вот как мы право на проход получим, если капитан без сознания? Они же потребуют капитана.

— У “Свободы” есть капитан. И я пока что в полном здравии, — отрезал Дороти.

— Так-то оно так. Но…