Хоу-Хоу, или Чудовище

— Что напоминают мне эти вещицы? (Это, Макумазан, орудия моего ремесла; ими мы, знахари, отвлекаем внимание приходящих дураков, чтобы легче было читать в их сердцах). Они напоминают мне нагромождение скал, горный склон — смотри! — вот тут, посредине, яма, словно зев пещеры. Ты укрылся от бури в пещере. О да! Как ловко я это угадал! Никакого волшебства — простая догадка! Но что же ты увидел в пещере? Что-нибудь необычное, должно быть. Этого кости мне не скажут. Я должен догадаться как-нибудь иначе. Постараюсь угадать, чтобы преподать большому мудрецу урок нашего искусства — показать, как мы, пройдохи, знахари, морочим дураков. Но, может быть, ты сам скажешь мне, Макумазан?

— Не скажу, — обрезал я, понимая, что старый карлик издевается надо мной.

— Что же, догадаюсь сам. Подойди сюда, ты, желтая мартышка. Садись между мной и костром, чтобы свет проходил насквозь, — я буду читать, что происходит в твоей крепкой голове. О Свет-Во-Мраке, пролей луч света в мою темноту.

Ханс неохотно подошел и сел на корточки, тщательно избегая касаться колдовских костей. Свою изодранную шляпу он прижал к животу, словно защищаясь от сверлящего взгляда Зикали, под которым он беспокойно ерзал и даже покраснел сквозь морщины, как молодая женщина под испытывающим взглядом будущего супруга, желающего удостовериться, годится ли она ему в жены.

— Хо-хо! Мне кажется, что ты и до грозы знал эту пещеру — впрочем, это понятно, иначе как бы вы нашли ее впопыхах — и она имеет какое-то отношение к бушменам, как все пещеры этой страны.

Что оказалось в пещере — вот в чем вопрос. Не говори, я сам узнаю. Странно, мне пришла в голову мысль о картинах. Впрочем, ничего странного — бушмены часто разрисовывают стены пещер. Не кивай головой, желтый человечек, это слишком облегчает задачу. Смотри мне в глаза и ни о чем не думай. Много картин и одна главная, да. К ней трудно пробраться… даже опасно… Твое собственное изображение, сделанное бушменом давно-давно, когда ты был молод и красив, желтый человек?

Опять ты качаешь головой. Держи ее тихо, чтобы мысли не перемутились, как вода на ветру. Во всяком случае, это было изображение чего-то отвратительного, о, гораздо более крупного чем ты. Ах, оно растет, растет! Теперь я овладел этим. Макумазан, стань рядом со мной, а ты, желтый человечек, повернись спиной к огню. Ба-а! Он, плохо горит, а в воздухе холодно! Я его раздую ярче.

С этими словами он вынул из мешка щепотку какого-то порошка и высыпал его на золу. Потом он протянул свои костлявые пальцы!! словно грея их над огнем, и медленно поднял руки. Огонь вспыхнул, подпрыгнул на три — четыре фута. Карлик опустил руки, и пламя спало. Опять он поднял руки, и пламя вспыхнуло, на этот раз гораздо выше. Это манипуляцию он проделал три раза. Огонь поднялся столбом на пятнадцать футов и так остался гореть, ровно, как в лампе.

— Теперь смотри на огонь, Макумазан, и ты тоже, желтый человечек, — сказал Зикали новым, незнакомым голосом, словно во сне, — и скажи, что ты в нем видишь, ибо я ничего не могу разглядеть. Мне; ничего не видно.

Я смотрел и в первую минуту ничего не видел. Затем из огня вырос какой-то смутный образ. Он колыхался, менялся, принимая все более определенные очертания, четкие и реальные. И вот перед собой, вытравленного в огне, я увидел Хоу-Хоу — таким, каким он был изображен на пещерной скале, только, как мне показалось, живым, потому что глаза его сверкали. Хоу-Хоу, глядящего, как демон в аду. У меня сперло дыхание, однако я выстоял твердо. Но Ханс вскрикнул на своем исковерканном голландском языке:

— Всемогущий! Это же уродливый старый бес! — и с этими словами упал навзничь и лежал тихо, онемев от ужаса.

— Хо-хо-хо! — засмеялся Зикали. — Хо-хо-хо! — И двенадцати раз стены ущелья отозвались: «Хо-хо-хо!»

Глава IV. Легенда о Хоу-Хоу

Зикали замолчал и смотрел на нас своими впалыми глазами.

— Кто первый сказал, что все мужчины дураки? — спросил он. — Вероятно, красивая женщина, которая ими играла и убедилась в их глупости. Я прибавлю: каждый мужчина в каком-нибудь отношении трус, как бы он ни был смел в остальном. Мало того, все мужчины одинаковы. Какая разница между тобой, Макумазан, белый мудрец, сотни раз смотревший в глаза смертельной опасности, и вот этой желтой обезьянкой? — тут он указал на Ханса, который лежал на спине, выкатив глаза и бормоча молитвы всевозможным богам. — Оба одинаково испугались; но только белый владыка старается скрыть свой страх, а желтая обезьяна стучит зубами, по обычаю всех обезьян.

Ты испугался простого фокуса: я показал вам картину, о которой вы оба думали. Заметь — опять не волшебство, а простой фокус, доступный любому ребенку. Надеюсь, ты будешь вести себя приличнее при встрече с самим Хоу-Хоу — иначе я разочаруюсь в тебе и скоро в пещере чудовища прибавится еще два черепа. Но, может быть, у тебя достанет храбрости. Да, конечно. Ведь ты не захочешь умереть, зная, как долго и громко я буду смеяться, услышав эту весть.

Чтобы выиграть время для размышления, старый колдун взял понюшку принесенного мною табака, ощупывая нас взглядом до самых костей.

— Ты прав, Зикали, утверждая, что все мужчины дураки, ибо ты сам первейший и величайший глупец.

— Я часто сам это думал, Макумазан, по причинам, которые оставляю при себе. Но мне интересно знать, почему ты это говоришь — совпадают ли твои основания с моими?

— Во-первых, потому, что ты утверждаешь, будто бы Хоу-Хоу на самом деле существует; во-вторых, ты сказал, что Ханс и я встретимся с ним лицом к лицу — чего мы никогда не сделаем. Итак, оставь эти нелепицы и покажи нам, как делать картины в огне. Ты сказал, каждый ребенок может овладеть этим искусством.

— Если его научить, Макумазан. Но все-таки я не настолько глуп. Я не хочу создавать себе соперников. Нет, пусть каждый оставляет при себе свои познания, а то никто не станет платить за них. Но почему ты думаешь, что никогда не встретишься с живым Хоу-Хоу?

— Потому что его не существует, — злобно ответил я, — а если и существует, то, надо полагать, его жилище далеко отсюда и мне туда не добраться без новых волов.

— Ах, — сказал Зикали, — я знал, что ты поспешишь к Хоу-Хоу, как жених к невесте, и все приготовил. Завтра ты получишь волов белого купца здоровыми и жирными.

— У меня нет денег уплатить за новых волов, — возразил я.

— Слово Макумазана дороже денег. Это знает вся страна. Более того, — прибавил старик, понижая голос, — из поездки к Хоу-Хоу ты вернешься с большими деньгами, вернее с алмазами, что одно и то же. Если это неправда, я обязуюсь сам уплатить за волов.

При слове «алмазы» я навострил уши, так как тогда вся Африка бредила этими камнями; даже Ханс поднялся с земли и снова начал проявлять интерес к земным делам.

— Это прекрасное предложение, — сказал я, — но брось вздувать" пыль (то есть говорить чепуху), а лучше, пока не стемнело, скажи прямо, к чему ты клонишь. Я не люблю этого ущелья ночью. Кто такой Хоу-Хоу? Если он (или оно) существует, то где он живет? И почему ты, Зикали, хочешь, чтобы я встретился с ним?

— Я отвечу сперва на последний вопрос, Макумазан.

Зикали хлопнул в ладоши, и мгновенно из хижины появился рослый слуга, которому он отдал какие-то приказания. Человек кинулся прочь и тотчас вернулся с несколькими кожаными мешочками. Зикали развязал один из них и показал мне, что он почти пуст — лишь на самом дне была щепотка бурого порошка.

— Это вещество, Макумазан, чудеснейшее зелье — оно чудеснее даже травы тамбоуки, открывающей стези прошлого. Посредством вот этого порошка я проделываю большинство моих фокусов; например, только что благодаря ему я сумел показать тебе и твоей желтой обезьяне изображение Хоу-Хоу в огне.

— Это, стало быть, яд.

— Да, между прочим, подмешав к нему другой порошок, можно получить смертельный яд, такой смертельный, что одной пылинки его на острие шипа довольно, чтобы бесследно убить сильнейшего человека. Но этот порошок обладает и другими свойствами: он дает власть над волей и духом человека; я объяснил бы, но ты не поймешь. Так вот, Древо Видений, из листьев которого приготавливают снадобье, растет только в саду Хоу-Хоу, и больше нигде во всей Африке; между тем последний мой запас сделан много лет назад, когда тебя еще не было на свете, Макумазан. Теперь мне надо еще листьев — или Открывающий Пути утратит свою силу колдуна и зулусы станут искать другого иньянгу.

— Почему же ты не пошлешь кого-нибудь за листьями, Зикали?

— Кого мне послать? Кто осмелится проникнуть в страну Хоу-Хоу и ограбить его сад? Только ты, Макумазан. Ах, я читаю в твоих мыслях. Ты удивляешься, почему я не прикажу, чтобы листья мне доставил кто-нибудь из уроженцев страны Хоу-Хоу? А вот почему, Макумазан: тамошние жители не смеют покидать своей потаенной страны — таков их закон. А если бы и могли, то за горсточку этого порошка они потребовали бы очень высокую цену. Однажды, сто лет тому назад (то есть очень давно), я заплатил эту цену. Но это старая история, я не буду тебе ею докучать. Ах, многие отправлялись к Хоу-Хоу, но только двое вернулись, да и то сошли с ума; то же произойдет с каждым, кто, увидев Хоу-Хоу, оставит его в живых. И ты, Макумазан, если увидишь Хоу-Хоу, убей его со всеми его присными, иначе его проклятие будет тяготеть над тобой до конца твоих дней. Павший, он бессилен; но пока он стоит, сильна его ненависть и далеко простирается его власть — или власть его жрецов, что одно и то же.

— Вздор! — сказал я. — Хоу-Хоу, если он существует, просто большая обезьяна, а я не боюсь обезьян, ни живых, ни мертвых.

— Рад слышать, Макумазан, и надеюсь, что ты не переменишь своего мнения. Несомненно, только его изображение на скале или в огне пугает тебя, как часто сон бывает страшнее действительности. Когда-нибудь ты мне поведаешь, Макумазан, что хуже — изображение Хоу-Хоу или он сам. Но ты спрашивал у меня еще одну вещь: кто такой Хоу-Хоу?

Этого я не знаю. Предание говорит, что некогда, в начале мира, далеко на севере жил бедный народ. Этим народом управлял тиран, жестокий и грозный, и к тому же великий колдун или, как ты выражаешься, мошенник. Такой жестокий и грозный, что народ восстал против него, и как он ни был силен, вынудил его бежать на юг с горстью приверженцев или же тех, кто не мог освободиться от его чар.

Он шел все на юг и на юг — тысячи миль, пока не нашел укромного места, подходящего для поселения. Место это осенено горой из тех, что извергали огонь, когда мир был молод; еще и теперь над ней иногда курится дым. Там этот народ, именующийся Вэллу, построил себе город по северному образцу, из черного камня, изверженного горой в минувшие века. Но их царь, великий колдун, продолжал свои жестокости и заставлял их денно и нощно работать на себя и на свой Великий Двор. Наконец народ не выдержал — однажды ночью тиран был убит. Но умер не сразу, и перед смертью смеялся над своими убийцами и сказал, что этим путем они от него не избавятся, ибо он вернется в новом образе и будет властвовать над ними из поколения в поколение. И он предрек проклятие и гибель каждому, кто попытается выйти за горное кольцо и покинуть страну. Это пророчество оправдалось. В страну можно попасть только по реке со стороны пустыни. И каждый, кто осмеливался спуститься вниз по реке и вступить в пустыню, погибал от внезапной болезни или же от зубов диких зверей, обитающих в пустыне и в болоте, обрамленном рекой там, где она входит в пустыню; звери сходятся туда на водопой.

— Несчастных, вероятно, убивает болотная лихорадка?

— Может быть. А может быть — яд или проклятие. Словом, рано или поздно они умирают, и теперь никто не покидает страны.

— А что сталось с этими вэллосами, после того как они покончили со своим милым царем? — спросил я, заинтересованный романтической повестью знахаря. Я знал, что в туземных преданиях всегда скрывается зерно истины. К тому же Африка велика, и много в ней странных мест и народов.

— Им пришлось очень худо, Макумазан. Едва умер их царь, как гора стала изрыгать огонь и пепел. Многие погибли, остальные переправились на лодках через озеро, превращающее гору в остров, и поселились в окружающих озеро лесах. Там живут они до сих пор, на берегу реки, той самой, что протекает через горный проход, образуя за ним болото и далее теряясь в песках пустыни. Так сказали мне сто лет назад мои посланцы, принесшие мне зелье из сада Хоу-Хоу.

— Вэллосы, верно, побоялись вернуться в свой город на острове?

— Да; и неудивительно. Чад из горы убил множество из них и обратил их в камни. Да, Макумазан, по сей день сидят они там, обращенные в камни, и с ними их собаки и скот.

Тут я громко рассмеялся, и даже Ханс усмехнулся.

— Я заметил, Макумазан, — сказал Зикали, — что сначала всегда ты смеешься надо мной, но последним смеюсь я. Говорю тебе, они там сидят, обращенные в камни, а если это ложь — ты не платишь мне за волов, сколько бы ты не принес оттуда алмазов.

Я вспомнил судьбу Помпеи и перестал смеяться. В этом не было ничего невозможного.

— Гора уснула, но они больше не вернулись на пепелище, ибо была у них и другая сильнейшая причина. На остров явились гости.

— Гости? Кто же? Каменные люди?

— Нет, те спят достаточно крепко. Явился убитый царь, обернувшийся гигантской обезьяной — Хоу-Хоу.

Я знал, что туземцы верят в оборотней. Не было ничего странного, если вэллосы вообразили, будто над их страной тяготеет проклятие легендарного тирана, обернувшегося чудовищем.

Но в само чудовище я не верил, допуская мысль, что на остров пробралась какая-нибудь крупная обезьяна, хотя бы горилла.

— А что делает дух? — недоверчиво спросил я карлика. — Швыряет в народ орехами и камнями?

— Нет, Макумазан. По временам он навещает материк, перебираясь через озеро, одни говорят — на стволе, другие — вплавь, а кто говорит — той дорогой, что доступна только духам. На берегу всем встречным он сворачивает голову. — (Тут я вспомнил картину в пещере). — Женщин, если они стары и некрасивы, постигает та же участь; если же они молоды и хороши собой, то он утаскивает их к себе. Остров полон подобных пленниц, возделывающих сад Хоу-Хоу. Говорят даже, у них есть дети, которые переплывают озеро и селятся в лесу — страшные волосатые существа, полуобезьяны-полулюди. Они умеют добывать огонь и владеют оружием: палкой и луком со стрелами. Это дикое племя зовется Хоу-хойа. Они живут в лесах, и между ними и племенем Вэллу идет постоянная война.

— И это все? — спросил я.

— Нет, не все. В определенное время года вэллосы должны выбрать прекраснейшую и знатнейшую девушку и в ночь полнолуния привязать ее к некоей скале на берегу острова. Потом они должны уплыть, оставив ее одну, а на рассвете вернуться.

— А что дальше?

— Одно из двух, Макумазан: если девушка не показывается, значит жертва принята, и вэллосы ликуют. Хоу-Хоу со своими жрецами на этот год оставляет их в покое, и посевы их процветают. Или же жертва отвергнута, и девушку находят растерзанной на куски. Тогда вэллосы плачут и стенают — но не по ней: Хоу-Хоу и слуги будут их преследовать весь год, похищая других женщин и насылая на народ болезни и голод. Поэтому Жертва Девы у них — великое торжество.

— Веселая религия, Зикали! Скажи, она нравится этим вэллосам?

— А разве какая-нибудь религия нравится хоть одному человеку, Макумазан? Разве слезы, нужда, мор, грабеж и смерть нравятся тем, кто рожден на земле? Я слышал, например, что и вы, белые, терпите то же самое, у вас есть ваш собственный Хоу-Хоу, или дьявол, отвергающий жертвы и мстящий вам. Нравится он вам или нет — а вы ему в угоду устраиваете войны и льете кровь, чините беззакония, утверждая таким образом его владычество над землей. Мы поступаем так же, как и вы. Но если вы и все мы за вами восстали бы против дьявола, власть его была бы низвергнута и он был бы убит. А мы продолжаем приносить ему в жертву наших чистых девушек — так чем же мы лучше почитателей Хоу-Хоу, которые делают то же самое, спасая свою жизнь?

Отдавая должное этому возражению, я смиренно ответил:

— Я совсем не считаю, что мы лучше их. — И чтобы перевести разговор на более конкретную тему, прибавил: — А как же алмазы?

— Алмазы? Ага! Алмазы, которые кстати сказать, я считаю одним из предметов вашего жертвоприношения своему Хоу-Хоу. Прекрасно, у Вэллу очень много алмазов. Но этот народ не занимается торговлей и потому не знает им цены. Женщины употребляют их для украшений, вплетают их в волосы и вмазывают их в глиняную утварь, составляя красивые узоры. Кажется, эти камни, и еще другие, красные, наносятся рекой. Дети собирают их в прибрежном песке. Постой, я тебе сейчас покажу их — много лет тому назад мой посланец принес мне их пару горстей, — и Зикали хлопнул в ладоши.

Тотчас, как и прежде, появился слуга и по приказанию карлика принес потертый мешочек из сморщенной кожи, очевидно от старой перчатки. Зикали развязал его и подал мне.

В нем действительно были алмазы, некрупные, но, судя по цвету, самой чистой воды. Попадались среди них и другие камни, должно быть рубины. На глаз я оценил их стоимость в двести — триста фунтов. Рассмотрев камни, я предложил их обратно Зикали, но он замахал рукой и сказал:

— Оставь их себе, Макумазан, — мне они не нужны. А когда ты будешь в стране Хоу-Хоу — сравни их с туземными и ты убедишься, что я не солгал.

— Когда я буду в стране Хоу-Хоу?! — с негодованием переспросил я. — Где же эта страна и как мне ее достичь?

— Это я скажу тебе завтра, Макумазан, не сегодня, ибо, прежде чем тратить впустую время и слова, я должен предварительно выяснить две вещи: во-первых, согласен ли ты туда отправиться и, во-вторых, примут ли тебя вэллосы?

— Когда я получу ответ на второй вопрос, мы поговорим о первом, Зикали. Но что ты дурачишь меня, Зикали? Эти вэллосы, как я понимаю, живут далеко. Как же ты к утру получишь ответ?

— Есть пути, есть пути, — ответил он как бы во сне. Его тяжелая голова опустилась на грудь, и он погрузился в дремоту.

Я смотрел на него, пока это занятие не надоело мне, и тогда, оглянувшись вокруг, заметил, что уже совсем стемнело.

В это время мне послышался в воздухе писк, резкий, тонкий писк, какой производят крысы.

— Смотри, баас, — прошептал Ханс испуганным голосом, — летят его духи, — и он указал наверх.

Высоко над моей головой, точно спускаясь с неба, парили какие-то твари. Их было три. Они спускались кругами, очень быстро, и вскоре я разглядел, что это были летучие мыши — огромные зловещие мыши. Они уже кружились над нами так низко, что дважды задели крылом мое лицо. Дрожь отвращения охватывала меня при этих прикосновениях. Они пронзительно пищали над самым моим ухом. Я стиснул зубы.

Ханс пробовал отбиваться от прикосновения одной из них, но она укусила его за палец, он вскрикнул, напялил шляпу на голову и засунул руки в карманы. Тогда мыши перенесли свое внимание на Зикали. Стремительной спиралью закружили над ним, сужая круги полета, и наконец две опустились ему на плечи и стали пищать что-то ему в уши, а третья подвесилась к его подбородку и прижалась своей отвратительной головой к его губам.

Зикали очнулся. Глаза его горели. Костлявой рукой он гладил летучих мышей, словно маленьких птичек. И мне почудилось, что с тварью, повисшей на его подбородке, он разговаривает на каком-то непонятном языке, а она чирикает односложные ответы.

Вдруг карлик взмахнул руками, и все мыши закружили вверх и исчезли во мраке.

— Я приручаю летучих мышей, они очень ко мне привязаны, — объяснил он и прибавил: — Приходи завтра утром, Макумазан, может быть, я смогу сообщить тебе, согласны ли вэллосы на твой приезд; если да, то я покажу тебе путь в их страну.

Когда мы пробирались в темноте по мрачному ущелью, Ханс спросил:

— Что это за твари висели у Зикали на плечах и на подбородке?

— Летучие мыши — очень крупные. А что, — спросил я в свою очередь.

— О, баас, я думаю, что это его слуги, которых он посылает к племени Вэллу.

— Значит, ты веришь в Вэллу и Хоу-хойа, Ханс?

— Да, баас, и больше того — я верю, что мы отправимся к ним, потому что Зикали этого хочет, а кто может противиться воле Того-Кому-Не-Следовало-Родиться?

Глава V. Аллан дает обещание

Мне не спалось всю эту ночь. Час за часом в ночной тишине, лишь изредка прерываемой случайным криком ночного ястреба или гулким лаем павиана, я думал о чудесном рассказе о Вэллу и Хоу-Хоу. Он был нелеп. И все-таки… все-таки в тайниках Африки скрывается так много странных народов, и многие придерживаются самых диких религий и суеверий. Право, почему бы не допустить возможность, что вековые суеверия породили нечто конкретное?

А если Хоу-Хоу существует — хотел ли я встретиться с ним лицом к лицу? И да и нет. Я всегда отличался любопытством, и мне предоставлялось заманчивым увидеть нечто такое, чего не видывал глаз ни одного белого человека, и еще заманчивее — сразиться с чудовищем и убить его.

В моем воображении вставало чучело Хоу-Хоу, выставленное в Британском музее, с надписью на пьедестале:

Застреленв Центральной Африке Алланом Квотермейном, эксвайром. Из скромного безвестного охотника я сразу превращусь в знаменитость. В «Грэфике» 7 будет помещен мой портрет. Я стою во весь рост, поставив ногу на грудь поверженного Хоу-Хоу.

Вот это слава! Но только, кажется, не всегда бывает приятно повстречаться с Хоу-Хоу, и дело может принять другой оборот: его нога может оказаться на моей груди и он оторвет мне голову — как на картине в пещере. Что же, в таком случае иллюстрированные издания ничего не напечатают на этот счет.

Ох, о чем я думаю? Зикали попросту все сочинил. Однако рассказ колдуна смутно напомнил мне о чем-то слышанном в детстве. И вдруг я сразу вспомнил. У моего ученого отца была книга греческих мифов. Там была одна легенда об одной даме по имени Андромеда, дочери царя, который под давлением народа, ради предотвращения бедствия, привязал ее к скале в жертву морскому чудовищу. Но в критический момент явился Персей, которому помогали волшебные силы, и убил чудовище, а царевну взял себе в жены.

Этот рассказ о Хоу-Хоу был совершенно тождествен с этим мифом. Девушку привязывают к скале; из моря — или, вернее, из озера — появляется чудовище, увлекает ее, и бедствия предотвращены. Быть может, думал я, древний миф проник как-нибудь в Африку. Только здесь еще не было Персея, и роль героя, очевидно, предназначалась мне. Если так, что же мне делать с девушкой? Вернуть благодарным родственникам, потому что женитьба на ней отнюдь не входит в мои намерения. Ах, я совсем одурел от глупых мыслей! Надо спать, сп…

Через две минуты (или мне так показалось) я опять проснулся, думая уже не об Андромеде, а о пророке Самуиле, недоумевая, почему мне пришел на ум этот суровый патриарх и священник? Однако, хорошо зная Ветхий Завет, я вспомнил негодование державного провидца, когда он услышал рев амаликитянских быков, которых Саул пожалел отдать на съедение народу. Как бы описали это происшествие зулусы?

В ушах моих тоже раздавался рев быков, что и послужило связующим звеном. Я высунул голову и увидел восемнадцать великолепных упряжных быков, пригоняемых к моему становищу двумя незнакомыми кафрами. Тут, конечно, я вспомнил обещание Зикали продать мне животных на льготных условиях (и даже при некоторых обстоятельствах подарить их мне) и подумал про себя, что пока колдун верен своему слову.

Натянув штаны, я вылез из фургона освидетельствовать быков и остался вполне удовлетворен. От прежней болезни они совершенно оправились, и даже такой строгий критик, как Ханс, выразил полное свое одобрение.

Я завтракал в прекрасном настроении духа: теперь, когда у мен» были упряжные животные, можно было подумать о заманчивом предприятии, и я решил тотчас отправиться к Зикали. Ханс под предлогом присмотра за новыми быками пробовал уклониться от неприятной обязанности сопровождать меня, однако я взял его с собой, так как, когда имеешь дело с Зикали, четыре уха лучше двух.

Тот-Кому-Не-Следовало-Родиться сидел перед хижиной у горящего костра, который он неизменно поддерживал, даже в самую сильную жару.

— Как ты находишь волов, Макумазан? — сразу спросил он.

Я осторожно сказал, что отвечу ему, когда испытаю их.

— Хитрый, как всегда, — сказал Зикали. — Хорошо, Макумазан, бери их и можешь, как я говорил, уплатить за них, когда вернешься назад.