Прощаться не будем!

— Знай, что я жду тебя и очень люблю! Только об одном прошу, береги себя!

— Прощаться навсегда не будем! — ответил я, и обнял еще крепче.

В то время саратовский вокзал, как и сотни других вокзалов страны, видели многое. И слезы солдат и их родственников, и клятвы, и прощания, и нежные поцелуи, которые для большинства здесь находящихся, были последними в их жизни.

Раздалась команда начальника поезда: «Все по вагонам!»

Набившись компактной массой в состав полуоткрытого типа, воинский эшелон тронулся с места.

Она закрыла рукой свое лицо и махала мне на прощание. В этот момент, я впервые переживал искренние чувства. Как тяжело расставаться с человеком, которого беззаветно любишь, при этом понимая, что возможно никогда не увидишь его снова. Что происходило в наших сердцах в тот момент передать сложно. Тем, кто с этим не сталкивался, вряд ли поймёт…

А наш состав, тем временем набирая скорость, все дальше и дальше отдалял нас от любимых людей. Так, мы молодые мальчишки двадцати лет не нюхавшие пороху, уезжали на войну.

Эпизод 5: «Прибытие»

Прибыли в пункт назначения довольно быстро. Уже пятого июля, наши эшелоны выгружались на станции Орша, что под Минском. Мы тогда еще многого не знали и не понимали сути происходящего. Вдали за холмом гремели бои и стояли клубы дыма. В наши только что освободившиеся вагоны, грузили раненых бойцов и местное население. Мимо нашего строя проходили вереницы отступающих частей на восток. Лица у них были обескураженные и безразличные. Глядя на них, я понял — это конец.

«Где же вся наша мощь? Где же лозунги: Бить врага на его территории малой кровью?» — с недоумением прокручивал в голове эти вопросы. Да и что в принципе двадцатилетний мальчишка вроде меня может понять.

К нашему строю подошел какой-то капитан. Форма замызгана кровью и землей. Сам он был не большого роста, худенький. Видимо из-за полученной накануне контузии, он постоянно нервно крутил головой влево. Лицо морщинистое, в шрамах. На его голове, из-под фуражки пробивался кусок бинтовой ткани, скудно пропитанный кровью. Поприветствовав сопровождавшего нас комиссара, он пристально разглядывал прибывшее пополнение.

— Значит так, сейчас называю фамилии и те отправляются с капитаном Смирновым! — приказным тоном произнес комиссар.

— Сержант Денисенко! Шаг вперед. Сержант Колобанов, шаг вперед. Сержант Петровский выйти из строя! Вы направляйтесь в 23-й отдельный медико — санитарный батальон. Всё! Шагом марш!

После того как услышали свои фамилии, мы и другие бойцы стрелковых частей отправились за капитаном.

Оглядываясь по сторонам и вздрагивая от каждого разрыва, который эхом доносился где-то из-за холмов, я задавал вопросы у сопровождавшего нас капитана Смирнова.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться?

— Валяй!

— Товарищ капитан, я на станции слышал, что Минск взяли, это правда?

Смирнов закуривает папиросу.

— Да… на минувшей неделе!

Он выдержал паузу, сделав несколько глубоких затяжек.

— Что ж они там, совсем охренели в штабах? Детей набирать стали! Вам по сколько лет то всем? Сразу в пекло бросают! — сминает рукой со злости недокуренную папиросу и швыряет на изрытую от разрывов бомб землю.

— Ну, вообще-то мы уже ни дети! Нам без малого двадцать лет будет. Навоюем не меньше остальных! — ответил я.

Капитан в голос засмеялся.

— Да я тебя умоляю, сынок! Навоюем?! Ни сегодня — завтра перебьют нас всех к чертям собачьим и поминай как звали. Ты вообще знаешь, какая средняя продолжительность жизни простого пехотинца, а? Сутки! Максимум двое!! А вы вообще медики! Для вас господь сорок секунд отмерил! Немец в первую очередь будет вышибать, что бы вы никого с поля боя вынести не смогли!

Насупившись от его столь обидных слов, я молча продолжил движение дальше.

Шли мы долго по изрытой белорусской земле. В этом походе, я думал о своей единственной и неповторимой Ксенечке и наши прогулки по набережной.

— Воздух!!! Всем в лес, быстро! — взвизгнул вдруг Смирнов, увидев сваливающуюся на нас кучку немецких пикировщиков.

Со стороны солнца заходила пятерка Юнкерсов и с ужасающим рёвом начала обстреливать колонну. Я в панике помчался в сторону леса, до которого было метров двести. Мы с капитаном успели добежать до опушки, но остальные ребята не смогли добраться.

Глядя на то, как наших ребят смешивают с землёй бомбами и пулеметами, я сбросил вещевой мешок, винтовку и ринулся к ним на помощь. Смирнов догнал меня, накинулся сзади и оттащил обратно в лес.

— Ты чего совсем дурак? Ты куда поперся? Ты видишь, что там творится?

— Ну как же так товарищ капитан? Там же Демьян, там же мои друзья! Я должен им помочь!

Мне удалось вырваться из его рук, но капитан, почувствовав, что я утратил над собой контроль, тут же заехал мне кулаком в морду, от чего я потерял сознание.

Очнулся от струек холодной воды бегущих по моему лицу. Капитан, приводя меня в чувства, поливал на лицо из своей походной фляжки.

— Ты прости сержант! Так надо было. Если б я тебя не задержал, ты бы сейчас лежал за компанию. (Держит мою голову рукой и продолжает поливать).

— Тебя как звать-то?

Насупившись от обиды, я сквозь зубы проворчал:

— Сержант медицинской службы Петровский!

— Да етит твою… по имени!

— Алексеем…

— А я Иван Алексеевич!

Протягивает мне руку.

Подняв глаза, я увидел его шрамы на лице, которые вместе с морщинами суживались в тонкую полоску от улыбки, и всё та же окровавленная бинтовая повязка на голове, которою некому было поменять.

Когда мы приводили себя в порядок после авианалета, я заметил, что от нашей колонны никого в живых не осталось. Полностью убедившись в этом, мы стали пробиваться к своим. Бродя по лесу около трёх суток мы с Иваном Алексеевичем наконец-таки вышли в расположение нашего стрелкового полка.

Эпизод 6: «Знакомство»

В ночь на восьмое июля мы прибыли в Могилёв, в расположение штаба 331-го стрелкового полка. Там ожидал пополнения некий полковник Литвинов, который при нашей встрече был крайне недоволен тем, что пришло не войско, а всего лишь остатки.

— Капитан, я тебя за каким чертом посылал? Где пополнение? И где вас носило всё это время?

— Товарищ полковник, нас не носило! — ответил Смирнов, стирая платком пот со лба. — Пополнение в количестве шестидесяти двух человек я забрал на станции. По дороге, мы были атакованы звеном Юнкерсов. Там все и остались лежать… В живых остались только мы с сержантом. Всё, больше мне сказать нечего!

— Ну да, ну да. Бешенной собаке и семь вёрст не крюк!

Полковник переключился на меня.

— Ну, сержанта то я вижу. Фамилия боец?

— Санинструктор сержант Петровский!

— Хм…ну орёл! Ты школу-то давно окончил? Вылитый ботаник! (усмехнулся он) — Ладно, времени нет! Ты сержант, бери своё личное дело в руки и дуй в санчасть, знакомиться со своим новым командиром. А ты Иван Алексеевич останься, покумекать надобно еще!

— Слушаюсь, товарищ полковник!

Отдав честь, я немедленно удалился из штаба.

Зайдя в полуразрушенный госпиталь, с подгорелой и еле висящей на одном гвозде вывеске, я прочел адрес: улица Хмельницкого дом 12А. Чуть дальше, я зашел в первый попавшийся кабинет и увидел там стоящего у настенной карты командира, лет тридцати на вид. Он был крупного телосложения, и не выпускал изо рта свою роскошную курительную трубку.

— Ты чьих будешь боец?

— Я санинструктор сержант Петровский, товарищ военврач!

— А один что? Где ещё люди?

— Не осталось более никого, товарищ военврач! Нас по пути в часть разбомбили…

Выслушав мой доклад, он прислонил свою трость к большим напольным часам, забрал из рук моё личное дело, присел за стол и вскоре продолжил:

— Я твой непосредственный начальник, военврач второго ранга, Октябрьский Алексей Петрович, начальник госпиталя 331-го стрелкового полка. В личном деле записано что, недоучившись в Саратовском медицинском институте, завершил обучение после третьего курса?

— Так точно!

— Специальность выбрал уже небось? (Вытряхивает в пепельницу прокуренный табак из трубки)

— Хирургия, товарищ военврач!

— Ну, добре! Вижу парень хороший! Только уж интеллигентный больно. Дуй в триста пятый кабинет и принимай дела, а то раненых много. Дел за гланды.

— Понял товарищ командир. Разрешите идти?

— Свободен!

После разговора с Алексеем Петровичем, я проследовал в указанное им место. В кабинете меня ожидал лейтенант с оторванной по локоть рукой. Гимнастёрка порвана, золотые танковые петлицы, пришпандоренные на его черном воротнике, окрасились в темно-вишневый цвет от стекающей по лицу крови. Его культя была уже небрежно сформирована. Вдобавок ожог помог осуществить гемостаз. Вся это «красота» была перевязана давящей повязкой, насквозь пропитанная кровью и грязью.

Сбросив вещи на пол, я тут же сориентировался на месте. Достал из шкафчика перевязочный материал, инструменты, лотки, и начал перевязывать. Придерживая второй рукой свою культю, он неимоверно корчился от боли. Я вкалываю ему обезболивающее и принимаюсь проводить первичную хирургическую обработку, по окончании манипуляций, отпускаю. Потом был второй, третий, четвертый и т. д. Цельных пять часов прошло. Полуразбитые часы, висящие на стене, точно показывают без четверти восемь. А раненые всё прут и прут. В кабинет вваливаются два бойца с тяжелым дыханием.

Приволокли за собой товарища, который стонал от боли держась за плечо. Под разорванной гимнастеркой виднелись две аккуратные дырочки, видимо осколок от разрывного снаряда. Он не молодой уже, лет пятидесяти на вид. Посматривая жалобно то на меня, то на приведших его ребят, он выжидал от нас каких-либо действий. Один из бойцов начал его успокаивать, что мол, кость цела и самое главное, а мясо нарастет. Он даже слегка успокоился, но потом его лицо стало несколько поддёргиваться, после чего, его рот приобрел страшную напряженную улыбку. Судороги схватили всё тело, и он начал выгибаться дугой, опершись пятками и затылком в пол. Громко стонал. Я кинулся чтобы его как-то разжать, но увы…

— Столбняк! — вдруг произнёс один из бойцов, — я в госпитале таких видел. Мне хотелось его спасти, но в этой ситуации я был бессилен. Через несколько минут страшных мук, раненный умирает.

Фамилия его Орлов. Игорь Орлов. Это я узнаю из его красноармейской книжки. Бойцы, скорбно сняв свои пилотки, стояли молча минуты две, после чего, подхватили тело умершего и потащили обратно во двор. Убитых мы не закапываем, так как нет на это ни сил, ни времени. Глухие разрывы и пулеметные очереди слышны совсем близко. Красноармейцы ведут ожесточенные бои на окраине города.

Что и сказать? Так начиналась моя служба в рядах Красной Армии в качестве санинструктора. Через меня проходили сотни искалеченных бойцов в день, и каждый нуждался в помощи, заботе, поддержке. Конечно, я пытался помочь каждому, но ни всегда это получалось. Под моими руками, бойцы гибли через одного. Нет ни потому, что я еще без опыта, нет. А потому, что ранения были несовместимы с жизнью. Трупов складывать было некуда, чего уж там говорить. Руки, лицо и гимнастерка так пропитались чужой кровью, что казалось я никогда от этого ни отмоюсь. Но несмотря на это, я всё же выполнял свою работу как наставляли нам наши преподаватели перед отправкой на фронт.

Эпизод 7: «Оборона»

В ходе наступления частей вермахта, Могилёв заблокировали со всех сторон, и 12-го июля 1941 года мы попали в окружение. Оборону города решили укреплять с помощью оставшихся сил армий и корпусов, батальона милиции и войск НКВД, студентами и преподавателями близ расположенных учебных заведений.

У нас катастрофически не хватало людей. Вскоре к нам на помощь выдвинулись эшелоны 172-й и 110-й стрелковых дивизий, но буквально через два дня, нам сообщили, что эшелон был полностью разгромлен, и защитники города потеряли всякую надежду на прорыв из окружения. Утром того же дня был отдан приказ идти на прорыв к своим, отступая от ранее занимаемых рубежей.

21-го июля к нашему госпиталю прорвался авангард немцев в количестве тридцати человек. Вступили в бой. Взяв в руки винтовку, я занял оборону в своем перевязочном кабинете и как многие другие бойцы госпиталя, вёл из окна прицельный огонь по наступающим силам.

В тот день мы смогли отбить атаку, но следовавшие друг за другом подкрепления гитлеровцев, мы уже не в силах были сдержать. Октябрьский приказал мне уводить людей, а сам остался в госпитале. Повинуясь приказу, я собрал оставшихся семерых человек и перебежками мы покинули госпиталь.

Полковник Литвинов и мой начальник Алексей Петрович, не желая сдаваться в плен, подорвали себя на гранате, когда немцы попытались окружить их у фонтана при входе в госпиталь.

Больше недели мы скитались по лесам, голодные, грязные, вшивые и просто обезумевшие от войны.

26-го числа в ходе ожесточенных боёв, был оставлен Могилёв. Мы несли огромные, бесчисленные потери. Наш полк и медсанбат был полностью уничтожен. В те дни скитаний, я понял, что скорее всего меня похоронили и что в мой дом уже давно почтальон принес извещение, где записано «Пропал без вести» или того хуже «Пал смертью храбрых».

«Эх, бедные мои родители, они ведь так же понимают, что их сын больше не приедет погостить. А моя любимая Ксюшенька в свои восемнадцать лет станет вдовой, так и не узнав, как погиб её муж» — подумал я, обессиленный и истощенный, цепляясь за мокрые от дождя кусты деревьев, преодолевая каждый метр пути. Таким был мой первый бой. Война словно жернова, перемалывала жизни и судьбы советских людей. Враг был на пике своего могущества и судя по всему рвался к Москве. А мы тем временем обреченно тонули в болотах, питаясь корой деревьев и щавелевыми листьями, ночуя где придётся.

Эпизод 8: «Свои»

Через полтора месяца скитаний по лесам, нам все же удалось выйти к своим. Придорожные указатели давали понять то, что мы находимся в районе города Юхнов, пройдя пол Белоруссии за это время. От столицы нас отделяло всего полторы сотни километров. Уже немощные, теряющие сознание мы решили заночевать в полуразрушенной хате на берегу реки Угры.

Где — то неподалеку гремели бои. Артиллерийская канонада и пулемётно — ружейные выстрелы преследовали нас шаг за шагом. Все это говорило о том, что враг вот-вот будет стоять и у стен Москвы. Наступающие части Красной Армии с востока, в отчаянных схватках останавливали противника всеми доступными силами. К сожалению, помочь им ни представлялось возможным, так как не было ни возможностей, ни патронов и тем более сил на ведение боевых действий.

С убийственной усталостью мы залегли в полуразрушенный сарай и наблюдали за гибелью наступающих войск. Картина была наижесточайшей. Немецкие пулеметы, как мясорубка, перемалывали наступающие войска. Тем, кому все же удавалось прорваться в немецкие оборонительные позиции, были тотчас же убиты. Крики, матершина, рукопашные схватки, единичные пистолетные выстрели, хлопки разрывающихся в воздухе гранат — все это стихло так же стремительно, как и началось. Из-за массированных фланговых и даже где-то безрассудных лобовых атак, всё поле боя было усеяно горами трупов. В течении нескольких дней, уже опухшими от голода и лишений, мы решились на дальнейший самостоятельный прорыв к своим в сторону фронта.

Ранним утром сквозь шелест листьев, я услышал подозрительный шорох возле нашего ночлега. На пороге, вдруг нарисовались несколько фигур в грязных плащ-палатках. Один из них передернув затвор своей винтовки, в полголоса произнёс:

— Эй! Вы кто такие будете? Свои? Аль чужаки?

Я с замыленным взглядом, пытаясь встать на ноги, пробормотал:

— Красноармейцы мы… к своим топаем… — и тотчас же рухнул на землю.

Что происходило со мной в тот момент, мне сказать трудно. Практически всё это время я находился в беспамятстве.