— Мам, — пищит Аленка.
— Я просто устала, золотко…
— Мам, выпей еще воды, — испуганно шепчет Марк.
— Маме надо отдохнуть, — Глеб подхватывает меня на руки. — Сидим мышками, — оглядывается на Арсения, — а про директора позже поговорим.
— Да там ничего такого, на самом деле… правда. Мам, ну ты чего? В первый раз, что ли?
У меня нет сил взбрыкнуть или оттолкнуть Глеба. Голова кружится и тошнит.
— Не дергайся, — едва слышно говорит он и выносит меня из кухни. — Паш, звякни Гале.
Галя — наш семейный доктор. Она с нами уже десять лет. Почти член семьи, однако я не хочу ее сейчас видеть.
Я просто перенервничала, и давление упало. Ничего особенного.
— Отпусти меня…
— Тихо, Нин, — Глеб хмурится. На переносице пролегает глубокая морщина. — Тебе надо прилечь.
— А тебе уйти.
— Нет.
— Как ты мог… Господи…
Поднимается по лестнице. Ступенька за ступенькой. Смотрит перед собой. Лицо — камень. Лишь глаза горят отрешенной мрачностью.
Ногой открывает дверь, вносит меня в нашу спальню и кладет на кровать, к изголовью которой он сегодня ночью привязывал мои запястья. Он пытал меня поцелуями, а после обнимал меня сильными руками.
— Проваливай…
Он накрывает меня второй половиной одеяла, после подходит к двери и запирает ее на замок. Стоит минуту ко мне спиной, проводит ладонью по щеке и разворачивается ко мне.
— Нина…
— Замолчи.
— Я лишь раз… Только один раз, — хрипло шепчет он. — Я знаю, что я не должен был этого делать, Нина. Но сейчас мне от этого не легче. Ты моя жена. Я тебя люблю, никакая интрижка этого не изменила.
— У тебя будет ребенок…
— А еще у меня их трое, — подходит к кровати и сверлит меня черным взглядом. — Трое любимых детей, которых я хотел.
— Что же ты…
— Не подумал о них? — усмехается. — Что я должен ответить на этот вопрос? Что я эти три месяца себя говном чувствовал?
— Ты должен уйти, — шепчу я. — Ты не имеешь права больше находиться здесь.
— Я не уйду. Нина, я действительно сожалею. И я тебе не лгу.
Взгляда не отводит и ждет того, что я приму его сожаления и пойму его.
— Это… — задыхаюсь. — Глеб, ты нагулял ребенка. Чего ты ждешь от меня? Что я приму его? Может, — сажусь. — Ты сейчас предложишь познакомиться с твоей беременной сучкой?
Я хочу открыть рот и просто орать на него, чтобы выплеснуть все отчаяние, которое жжет глотку ядом.
Но внизу дети. Наши дети, которые не заслужили всего этого.
— Я хочу… Я не знаю… Я хочу, чтобы ты была моей женой, с которой я могу все это обсудить.
— Я готова обсудить с тобой развод… — мои руки как безвольные ветки.
И меня опять ведет в сторону от слабости. Я падаю на подушку.
— Нина, — Глеб похлопывает меня по лицу. — Посмотри на меня.
— Не хочу на тебя смотреть, — пытаюсь отпихнуть его лицо пятерней, а он прижимает мою руку к кровати.
— Ты единственная женщина, которую я любил и люблю. Слышишь? Мы это пройдем вместе. Не отталкивай меня.
— Ты сам себя слышишь? — в изумлении всматриваюсь в его глаза. — Я не хочу этого проходить, Глеб. Ты как себе это представляешь?
— Я не знаю! — он неожиданно рычит в мое лицо. — Не знаю!
— А наши дети?
— Я не знаю!
Отшатывается от меня, опирается локтями о колени и накрывает лицо руками:
— Хорошо, Нин, я решу этот вопрос.
Я улавливаю в его голосе нехорошие нотки гнева. Он не тот человек, который кричит при ярости. Если его накрывает злоба, то он становится тихим.
— Что ты решишь?
— Я не должен был всего этого тебе говорить, — убирает руки с лица и смотрит в пустоту. — Исповедовался, мать твою… — хмыкает. — Что ж я за идиот-то такой? И действительно. Чего я ждал?
Смотрит на меня:
— Прости. Ты ведь женщина. Жена и мать, а не друг. Слушай, я… — делаю паузу. — Я буду против развода. И дети, я думаю, не обрадуются такому раскладу. У Арса ведь и так проблема за проблемой, Нин. Он ведь сорвется. А Марк, а Алёнка?
— Не прикрывайся детьми, Глеб. Не смей.
— Это должно остаться только между нами, — его лицо бледнеет.
— Облажался и хочешь сохранить лицо? — горько усмехаюсь я. — Остаться хорошим папочкой? Ты как это себе представляешь? Мне заткнуться? А что с твоей малолетней шлюхой? Ты и ее заставишь молчать? Заткнешь ее пасть деньгами? А потом? Потом ты на две семьи будешь жить? Так, что ли?
— А лучше все разрушить? Ты к этому сама готова, Нина? — зло шепчет он.
Меня подбрасывает с кровати. Я хватаю с тумбочки ночник, вырвав штепсель из розетки, и швыряю его в стену. Абажур отлетает, лампочка с тихим звоном разбивается.
— Мам, — пищит за дверью Аленка и дергает дверь. — Мам, мы супчик принесли. Мам…
Меня трясет крупной дрожью, и я не могу отвести взгляда от Глеба, который медленно выдыхает.
Мои дети не заслужили всего этого кошмара.
— Открывайте, — тихо говорит Марк. — Что у вас там? Папа! Ты там?
— Отойдите, — командует Арсений. — Ща выломаю. Я знаю, как это делать.
— Я прошу тебя, Нина, — шепчет Глеб и встает. — Не руби сплеча.
— Давай вдвоем? — предлагает Марк.
— Давай. Раз-два…
— Я иду. Я же сказал без глупостей, — подходит к двери и отпинывает носком абажур в сторону.
Щелкает замком и открывает дверь:
— Тут осколки. Осторожно.
Глава 3. Ради детей?
В тарелке с чечевичным супом лежит куриная нога. Аленка протягивает ложку:
— Кушай.
— Мам, — Арсений смотрит на меня исподлобья. — Там ничего серьезного. Просто мы с Булкой опять пацапались.
— Ее зовут Зинаида Аркадьевна, — шепчу я.
— Ладно, с Зинаидой Аркадьевной, — фыркает он. — Не любит она меня.
— Год только начался, Арс, — Глеб вздыхает. — А нас уже два раза вызывали.
— Кушай, — повторяет Аленка и лезет на кровать. — Давай, я тебе накормлю.
— А у меня все хорошо, — Марк улыбается, перетягивая внимание со старшего брата на себя. — Никого никуда не вызывают.
— Открой рот, — Аленка подносит ложку с супом к губам. — Мам… Самолетик прилетел.
— У этой Булки вечно я во всем виноват, — Арсений ворчит и поднимает с пола абажур. Вертит его в руках. — Мужика нет…
— Арс, — охаю я, и Аленка сует мне в рот ложку, которая неприятно стукается о зубы.
— Вкусно же. Ням-ням.
Аккуратно забираю ложку у Аленки, вытираю подбородок от потёков супа и медленно выдыхаю.
— Ребят, за супчик спасибо, но…
— Ладно, — говорит Арс, всплеснув руками, — я послал Булку. Далеко и надолго. Она меня просто выбесила, Мам. То не так сижу, то не так читаю, не так пишу, не так хожу. Вот и послал.
— Чо, вот прям послал? — Марк с удивленным благоговением смотрит на старшего брата. — Прям на три буквы.
— Не только на три буквы.
— Ого.
— Я же сказал, вопрос твоего очередного косяка обсудим вечером, — отзывается Глеб сдержанно и сухо. — Давайте, за уроки.
— А можно я останусь, — Аленка оглядывается на Глеба и складывает бровки домиком. — У меня мало уроков.
— И тебя это тоже касается.
Хочу ли я того, чтобы мои дети узнали, что их отец — неверный муж?
Нет.
Я несу за них ответственность в том числе и в такой страшной и липкой ситуации. Я должна, как мать, их максимально обезопасить.
Да, мне хочется бегать по спальне с криками, что их отец ждет на стороне ребенка, но это во мне говорит эгоизм. И этот же эгоизм желает найти в моих детях поддержку и союзников против предателя.
Но…
Я могу им навредить. Если Глеб не подумал о последствиях, то теперь я должна лавировать и вывести наш корабль, что напоролся на рифы, к берегу на мелководье.
— Мам, — шепчет Марк.
— Я устала, милый, — поднимаю на него взгляд. — Идите покушайте и садитесь за уроки.
— Я останусь, — упрямо шепчет Аленка и пытается вырвать у меня ложку, — я должна покормить тебя. Ты не кушаешь.
Наших детей ждет удар. Жестокий и бесчеловечный удар. Глеб хочет этого избежать, а я в тупике.
Ради детей заткнуться?
Ради детей принять тот факт, что Глеб мне изменил с последствиями и помочь ему разгрести за ним дерьмо?
Ради детей быть понимающей идиоткой, которая безоговорочно верила мужу?