Помоги проекту - поделись книгой:
– Что, новенький, обалдеваешь потихоньку?
Сзади подошли два капитана-лётчика в выгоревшей форме. Марат обрадовался землякам больше, чем в раннем детстве Деду Морозу.
– Да вот, не могу свой вагон найти, номер «три».
– Подумаешь, задача. Отсчитывай от паровоза третий и садись.
– Так там номер «семь» висит!
– Фигня, поменяют. Нам тоже туда, пошли.
Капитаны оказались отличными ребятами. Угостили разведенным спиртом и терпеливо разъяснили Тагирову накопившиеся вопросы.
– Я не понимаю, зачем эта путаница с номерами вагонов?
– Да плюнь, местная специфика. Тутошний любой начальник, даже самый маленький, – это «дарга»[3]. Царь и Бог. Что хочет, то и творит. Ему надо свою власть показать. Думается, что этой инфекцией монголы и нашу страну заразили во времена ига.
– А питаться тут где? Я в вокзальном буфете чуть не наблевал на пирожки или как их там…
– Ты чего, самоубийца? Есть можно только в нашем общепите, армейском. И вообще поосторожней будь, контактируй с кампанами поменьше. Почаще руки мой. Тут дизентерию или холеру поймать легко. Даже бывает чума. Тарбаганы[4], степные здоровенные сурки, её разносят. А уж желтуха – как насморк. Мы оба в Афгане отпахали – так там и то попроще с этим делом было.
Марат решился и рассказал про недоразумение с книжным спекулянтом. Лётчики ржали так, что пролили спирт из драгоценной фляжки.
– Ну ты зелёный, как три тугра (купюра в три тугрика была зеленого цвета, как и советская «трёшка»)! «Кухан» – это «женщина» по-монгольски. Сутенёр он был, бабу тебе предлагал. Это же надо – «Толстой»! Уморил, молодой…
За окном тащились пыльные однообразные пейзажи, по трансляции бесконечно тянулась соответствующая им заунывная песня. Поезд ехал медленно и, как казалось, какими-то кругами. Захмелевший с непривычки Марат захихикал:
– Мне уже спьяну кажется, что состав никак дорогу не найдёт. Вот опять в окно наши же последние вагоны видно.
– Не боись, это не галлюцинация. Говорят, что тут рельсы китайцы укладывали, и платили им за километраж. Вот они и понарисовали кренделей, чтобы побольше заработать. Давай, летёха, выпьем за твой культурный шок! Чтобы не перешёл в кому, ха-ха-ха.
Опытные капитаны поучали:
– Из Союза надо везти наши рубли в крупных купюрах. Так-то больше тридцати рублей червонцами нельзя, а если сможешь через таможню протащить «четвертаки», «полтинники» или «сотки» – монголы с руками оторвут, возьмут по курсу один к шести. А официальный курс – один к четырём. Так что навариться можно неслабо. Ещё они любую бытовую технику берут с удовольствием – холодильники, утюги. Но это если городские. У аратов, местных пастухов, электричества-то в юртах нету! Они вообще люди дикие, дети степей, гы-гы. За пару офицерских хромовых сапог ценой в двадцать семь рублей дают две-три лисьих шкуры, которые в Союзе можно потом рублей за триста загнать. Три месячных зарплаты инженера! Одно плохо – ножки у них маленькие, у мужиков максимум тридцать седьмой размер. А таких «хромачей» у нас на складах и не бывает. Любую кожу, мех можно домой везти. Контрабандный китайский речной жемчуг – он дорогой, а спрятать легко, мало места занимает. Но вообще, конечно, опасное дело. Поймают наши таможенники – и песец, в двадцать четыре часа выкинут в Союз дослуживать, в дыру какую-нибудь. Если чего не похуже.
Марат не выдержал:
– Мужики! Ну как так можно! Вы же офицеры, а разговариваете как какие-нибудь прапорщики или торгаши-кооператоры, честное слово! А как же, это… Офицерская честь! Разве же мы Родину защищаем ради денег? Прямо стыдно вас слушать.
Капитаны переглянулись, расхохотались.
– Ну ты зелёный, как пенис лягушки. Мы же не предлагаем китайцам военные секреты продавать. Хотя они и так всё про нас знают. Ладно, ничего, повзрослеешь, семью заведёшь – сам поймешь, что крутиться надо.
– Нет, я не такой!
– Хорошо-хорошо, не такой. На, выпей лучше. Тимуровец, ёшкин кот.
Разговор продолжался под бескрайнюю монгольскую песню по радио.
– …Прапорщик наш, бортмеханик – прожжённый, гад! В доме офицерского состава радиаторы меняли, так он одну выброшенную батарею кипятком залил и поехал монголам продавать. Говорит: смотрите, какая штука горячая! Будете в своей юрте зимой греться. Кампаны-то в городе бывали, видели в квартирах такие фиговины. Ну, и заплатили ему достойно, поволокли свою берлогу украшать… Потом приезжают в гарнизон, перехватывают его на КПП. Мол, возвращай деньги, не греет твоя мандула. А он говорит: «Да вы, черти безрукие, её сломали! Сами виноваты». Так и ушли ни с чем, поехали батарею чинить…
– …Бабы у них страшные, конечно. Но с голодухи и не на такую залезешь. А вообще насчёт секса всё очень просто, не комплексуют. Говорят, раньше в Монголии за изнасилование полгода давали, как за мелкое хулиганство. А вот в Улан-Баторе очень красивые девочки есть, из «семеновцев». Внучки тех казаков и белогвардейцев, кто в Монголию вместе с бароном Унгерном от большевиков сбежал. Вот у них одна мечта – замуж за советского выскочить. Чтобы потом в Союз всех родственников перетащить…
– …С тоски дохнуть начинаешь. Ни деревца, ни цветочка. Стрекозки, пчёлки – никого, не за что глазу зацепиться, порадоваться. Регулярно из Китая тучи саранчи заносит – вот это трындец! Здоровенные, с огурец. Ковер такой шевелящийся, все вокруг покрывает. Идёшь по нему, а они шебуршат, под ногами с чавканьем лопаются – страх один!
– …Местные ленивые – ужас. Камень на дороге лежит – так будет спотыкаться каждый день, но не сдвинет. Мол, не я положил – не мне его убирать. Грунт копать нельзя, у них даже на сапогах носки вверх загнуты, чтобы, не дай Бог, не потревожить сон земли. Ламаисты, словом. Хотя в чём-то им и позавидовать можно. Ко всему легко относятся: родился человек – хорошо! Повод выпить. Умер человек – хорошо! Опять же повод накалдыриться. Судьба, мол, такая, а против судьбы не попрёшь.
– …Однако по Союзу тоскуешь – сил нет. Скорее бы замена. Пять лет очень долго тянутся…
Так, под разговоры, и доехали до станции Чойр. Марат попрощался с вертолётчиками и поволок огромный фанерный чемодан «мечта оккупанта» на выход из вагона.
Тагиров растерянно стоял на перроне под чёрным монгольским небом, украшенном огромными звёздами. Куда идти, как до гарнизона доехать? Потом увидел качающуюся под единственным фонарем фигуру в офицерской фуражке и потащился с чемоданом к ней.
– Товарищ! Товарищ капитан! Как тут до рембазы добраться?
Небритый офицер с трудом сфокусировал взгляд на Марате.
– А! Ик… Летёха, ты кому заменщик?
– Я? Капитану Миронову вроде бы.
– Ик! Сука! Как долго я тебя ждал! Две тыщи дней и около того ночей! Я – Миронов! Неужто не видно?
Капитан вытащил из-за пазухи сигнальную ракету, с третьей попытки нащупал шнурок и дёрнул. Обалдевший Марат еле успел отшатнуться – чуть не опалив лицо, в небо с визгом унесся красный огненный шар.
– Пошли, салага. Я дежурную машину пригнал. В гарнизон поедем, отмечать будем, ик!
Ветру в монгольской степи привольно. Одетый в пыль, несётся он над ровным столом Гоби, облизывает невысокие холмы, силится оторвать от земли камни. Не сумев, злится, выцарапывает на известковых боках неглубокие борозды и летит дальше, путаясь в кудряшках редких овечьих стад и пытаясь забраться под кошму одинокой юрты арата. Не найдя прорехи, внимательно обследует всю поверхность кочевого жилища. Обнаруживает наконец-то отверстие в потолке; обрадованный (нашёл!), падает в тёплое душное нутро – и получает коварный удар снизу дымом и паром от очага, на котором вечно кипит вода для чая. Ошпаренный, выскакивает из юрты. Делает вид, что ничего не произошло, и вновь набирает скорость, припускает над бескрайней, как океан, пустыней. Он тут хозяин! И всё здесь – его собственность, от ловящего восходящий поток гордого орла до коротенькой, послушно кланяющейся ему пересохшей травы. Летит, подгоняя толстую коричневую саранчу, летит…
И разбивается о бетонный забор очередного советского гарнизона. Раздражённо перепрыгивает через препятствие и бежит пересчитывать пятиэтажки домов офицерского состава. В Чойре их два десятка. И пара дюжин одноэтажных бараков, первыми построенных ещё в шестьдесят девятом году, когда из-за грозящего войной обострения с Китаем сюда пришли части 39-й армии. Обособленно – самодовольная офицерская гостиница, где есть даже генеральский люкс, весь в полированном дереве и красных коврах. Храм культуры – дом офицеров; школа, детсад, магазины и столовая; какие-то нужные будки с гудящими в темноте трансформаторами или запасами кумачовых плакатов и флагов к празднику…
А туземцам сюда вход строго воспрещён! Исключение делается только для официально приглашенных делегаций аймачного партийно-хозяйственного руководства, толпы толстых надменных дядек в неимоверно засаленных шляпах и ветхих галстуках под синими халатами на вате. Дядьки здороваются за руку с встречающими их старшими офицерами, важно кивают на приветствия, а сами косятся в сторону вожделенных советских магазинов и с плохо скрываемым нетерпением ждут, когда их поведут отовариваться. Там можно купить мыло, и консервы, и даже такие удивительные вещи, как фаянсовые чайники в фиолетовых цветах, а если повезёт – то и электроплитку.
Ещё право свободного круглосуточного входа на территорию городка имеет местный милицейский «дарга» – капитан Доржи. Он одет в потрепанный, пропыленный серый китель, зимой – в аккуратно заштопанную кургузую шинель. У Доржи тёмное обветренное лицо, тонкий нос с горбинкой и всегда сжатые синеватые губы. Он гордо игнорирует магазины и столовую, весь этот мещанский тлен. Приезжает по делу – к гарнизонному военному прокурору, майору Пименову. Или в комендатуру, забирать очередного, пойманного патрулем, земляка.
А земляки, несмотря на все запреты и на строгого капитана Доржи, постоянно ищут и находят прорехи в бетонном периметре. Расползаются серыми тенями по городку, шустрят на помойках, собирают по офицерским квартирам пустые бутылки. Выносят поломанную мебель и брошенные ржавые железяки… Барыжат дефицитной монгольской водкой фабричного разлива, какими-то китайскими безделушками. Продают русским самопальные меховые шапки и криво пошитые куртки из плохо выделанных, вонючих, гремящих мездрой шкур волков, корсаков[5] и тарбаганов.
И если не поймает патруль – топают, счастливые, десять километров по степи домой, до монгольского городка Сумбэр, столицы Чойренского аймака. Волоча на себе обломки покоцанных тумбочек, мешки с пустыми бутылками, а за пазухой халата – мятые комки грязных мелких купюр. А чего поделать? Надо крутиться. Монгольская жизнь даже на фоне скромного военного быта советского гарнизона – беспросветная нищета…
С высоты орлиного полёта Сумбэр выглядит как неаккуратная кучка засохших овечьих катышков вперемешку с серыми круглыми камешками. Грязные двухэтажные дома чередуются с юртами. Наши военные здесь не редкость, забредают от скуки, пока ждут поезда на расположенной рядом железнодорожной станции. Никто не обращает на них внимания, кроме любопытных местных мальчишек. Чумазые, одетые в перешитое и рваное, обутые в жуткую дрянь, а то и вовсе босые, они бегут на безопасном расстоянии и кричат в спину советским что-то обидное. Хохочут, скаля крепкие белые зубы, – единственное, что у них есть белого. Лучше никак не реагировать, а то могут и камнем засветить. Камнями пацаны умеют кидаться виртуозно.
Но на этот раз монгольских гаврошей не наблюдалось, и человек в советской военной форме проскочил в двухэтажку под номером «три» незамеченным. Без стука толкнул покосившуюся дверь, вошёл в квартиру. Поморщился от запаха кипящего молока и прогорклого жира.
– Я пришел, кампан, – сказал негромко, вглядываясь в полумрак.
Монгол выглянул из комнаты, кивнул. Сказал по-русски чисто, практически без акцента:
– Проходи, располагайся. Я сейчас.
Гость скептически поглядел на вытертый диван: вместо одной ножки были подложены обломки кирпичей. Решил не рисковать и осторожно присел на табуретку.
Хозяин ушел в соседнюю комнату, что-то сказал – ему ответил женский голос. Звякнула посуда, скрипнул ящик шкафа. Возился недолго, минуты три, вернулся и сел напротив, достал из кармана синих «треников» пачку тугриков. Начал пересчитывать, шевеля губами.
Гость молчал, брезгливо разглядывая грязную растянутую майку на безволосой груди монгола. Тот заканчивал подсчёт:
– Ес зуун[6], мянга[7]. Всё, тысяча. Забирай.
Русский схватил неровную пачку, спрятал во внутренний карман. Вскочил.
– Всё, спасибо, я пошёл.
– Да подожди ты, куда торопишься? Давай посидим, чаю выпьем. Или водки. Хочешь водки? Разговор есть.
Гость хмыкнул, сомневаясь. Присел обратно.
– Что за разговор? Чаю вашего не надо, потом блевать с него. И водки не хочу. Говори, давай, у меня времени нет.
– Эх, русские, неправильные вы люди. Надо посидеть, чаю выпить, помолчать. Только потом говорить. Куда спешите? Зачем?
Гость кашлянул и выразительно посмотрел на наручные часы. Хозяин вздохнул, покрутил головой. Продолжил разговор:
– Не надоело тебе мелочью заниматься? Хлопот много, денег мало. Мыло, сапоги, тушенка – всё ерунда, даже если ящиками торговать.
– А что, есть другие предложения? – Гость обиженно поджал губу, его явно тяготил разговор и не терпелось уйти.
– Конечно, есть. Патроны нужны. Много. Цинк, лучше два.
– Ты того, кампан?! Это же… Это же хищение боеприпасов, тут выговором и высылкой в Союз не отделаешься. Лет на пять загреметь можно. Или больше. – Гость опять вскочил, попятился к двери. – Всё, на фиг. Ты не говорил, я не слышал. Ишь, патронов ему! В кого стрелять собрался?
Хозяин прикрыл и так узкие глаза и скучным голосом проронил, делая паузы между словами, чтобы лучше дошло:
– Двухкассетник. Японский. «Шарп». Новый. За два цинка патронов.
Гость замер. Вылупился, приоткрыв рот, непроизвольно теребя пальцами пуговицу кителя. «Жадный, – подумал хозяин. – Это хорошо». И продолжил так же тихо:
– А стрелять – в волков. Развелось волков, сил нет. Никакой жизни бедному монгольскому арату не стало. И гранат бы хорошо – вдруг на рыбалку пойду? Заплачу достойно, не обижу. Автоматы тоже интересны.
– Ты что, кампан, маленькую войну устроить собрался? Зачем всё это тебе?
– Времена тяжелые наступают, друг. Год, два пройдёт – вы войска выведете. А советской власти у нас кирдык потихоньку наступает, и у вас тоже. Тут, понимаешь, только на себя надеяться остаётся, а как без оружия? Ну, так что, будешь водку?
Русский вернулся на место, скрипнул табуреткой. Проглотил слюну, дёрнув кадыком, кивнул:
– Буду.
Первый день в офицерской карьере Тагирова напоминал барабанный магазин славного автомата ППШ – набит событиями туго, как жёлтыми нарядными патронами, а пролетел мгновенно, одной очередью в пять секунд.
Предшественник, капитан Миронов, совершенно наплевательски отнёсся к важной процедуре передачи дел. Видимо, последние эмоциональные силы пожилой комсомолец потратил, когда вчера встретил салютом долгожданного заменщика на вокзале и привёз его в гарнизон, в свою загаженную квартиру, поэтому отключился практически сразу после первого содержательного тоста («Ну, будем!»).
Марат осторожно понюхал свой стакан, на треть наполненный мутной жидкостью отвратного вида и запаха, отставил в сторону. Посидел, отщипнул кусочек ноздреватого серого хлеба, пожевал. Капитан спал, сидя за захламленным столом, положив лысеющую потную голову на волосатые руки. Храпел, взрыкивал, чмокал губами.
Тагиров, не раздеваясь, лёг на продавленный диван. Подушку не нашел и положил вместо неё найденный в углу валенок.
Утром вскочил, попытался разбудить Миронова, но это было бесполезно: капитан только буркнул что-то матерно-неразборчивое, сбросил со стола обкусанную буханку хлеба и пару открытых консервных банок с чем-то засохшим и продолжил путешествие в страну Морфея.
Марат самостоятельно нашел офицерскую гостиницу, пристроил чемодан у вахтёрши. У неё же разузнал, что на рембазу в семь утра ходит автобус для офицеров, на который он уже опоздал. Так что придётся пешочком, но, мол, ноги молодые да длинные (при этих словах пожилая вахтёрша как-то странно, не по-служебному, улыбнулась), для них четыре километра – не расстояние.
– Тут не перепутаешь, юноша. Сначала мотострелковый полк пройдёшь, потом штаб дивизии. Потом ракетный дивизион, автобат, и уж почти в самом конце – ваша рембаза. Дальше вашего только один хлебозавод. В Китай не уйдёшь, не боись. Счастливо служить, лейтенант!
– Говоришь, Миронову, комсоргу батальона, заменщик? Дождался, значит, страдалец, ха-ха-ха! Тот ещё клоун был. То на учениях пистолет потерял, всем составом искали. То матерные частушки про замполита базы Дундука… ну, то есть полковника Сундукова Николая Александровича сочинил и по радиотрансляции на всё расположение части вопил. Как там?
Дежурный по базе, потёртый капитан, наморщил лоб и продекламировал:
– Ну и дальше, в том же духе. Дундук аж позеленел, поднял наряд по штабу и побежал Миронова из радиорубки выковыривать.
Растерянного Марата продрал мороз, несмотря на жарищу.
– Ничего себе! Как же так можно – про начальника, целого полковника?!
Бывалый сплюнул, сочувственно посмотрел на Тагирова:
– Молодой ты ещё. Дундук – скотина редкая. Так и норовит нагадить, стукачей развёл толпу. Всё подслушивает, вынюхивает. Как офицеры заменяются – он сразу сказывается больным, запирается у себя в хате.
– Зачем?
– А затем, что ребята на отвальной нажрутся и идут его искать, чтобы морду набить. Если бы не жена его, Ольга Андреевна, так и дверь бы выломали. А её уважают все, не хотят расстраивать. Удивительных достоинств женщина. Такая вся… Эх!
Капитан попытался глазами, пальцами и вытянутыми в трубочку губами передать своё восхищение неведомой Ольгой Андреевной, но имеющиеся в его распоряжении художественные средства были явно недостаточны.
– Ну, короче, сам увидишь. Ладно, докуривай да иди к Дундуку представляться. Главное – не перечь, какую бы пургу он ни гнал. Ешь глазами и «Так точно!» вставляй.
Дежурный жалостливо глядел, как Марат дрожащими руками поправлял новенькую портупею и проверял, ровно ли сидит фуражка.
– Эх, худенький ты. Надолго тебя не хватит, сожрёт Дундук с говном. Не такие ломались и полгода не выдерживали. Да не суетись ты! Изнасилование в голову неизбежно. Иди уже, с Богом!
И капитан перекрестил Тагирова брякающим коробком спичек.
Поделиться книгой: