Помоги проекту - поделись книгой:
Впрочем, хорошо, что он был весь занят делом Бэтмена, и покамест ему было не до событий вокруг капитана Кравченко, как вполне прозрачно намекнул Томич.
Получается, что Сан Саныч и после гибели своей страшной прикрыл друга.
В общем, Алексей с облегчением встретил медиков, приехавших за Иркой, с облегчением проводил её до машины, держа за руку и ласково перебирая её горячие пальчики. Нет, ласка не была механической — просто в нём действительно каким-то образом уживались и облегчение от близящегося расставания, и нежная признательность к женщине, и частица чего-то такого, что, наверное, можно было назвать любовью. И досада, что приходится играть роль нежного любовника, а не быть им, и нежелание оказаться в этой роли, и опасение, что как бы не прилипла теперь Ирка к нему окончательно. И раздражение от этой тотальной двусмысленности, в которую он как-то нежданно-негаданно угодил.
Вот чего не было — это мыслей о Насте. Вернее, была одна — промелькнула где-то быстрой тенью по тылу сознания. Но то ли сама эта мысль ощутила, явилась не к месту и не время и сама смылась по-быстрому, то ли просто мозг пометил соответствующее направление, как сапёр необезвреженную мину, — только больше не вспоминал Алексей об Анастасии.
А как проводил Ирину, так и вовсе не до того стало. Надо было отвечать на вопросы следаков, внимательно следя за извивами границы между правдой и умолчанием, чтобы никому не навредить из тех, кто так помог ему в эти часы. Школа Ященко помогала, конечно. «Зачем вы поменяли сим-карту в телефоне?», «Где вы ночевали сегодня?», «Почему в больнице вы представились сотрудником МГБ?» — кажется, всё естественно делал, по обстоятельствам, но сколько же зацепок потенциально кроется за этими вопросами!
Надоело! Надоело всё! Уже как гражданский шпак стал ощущать и, главное, вести себя капитан Кравченко, несгибаемый когда-то Буран! И это при том, что опрашивали, можно сказать, свои!
Всего-то чуть больше суток прошло с их с Мишкой посиделок в «Бочке», с которых всё и началось! Сбежать бы отсюда поскорее. К себе, на фронт!
«На войну бы мне, да нет войны…» — вспомнил Алексей вдруг слова из песенки Высоцкого. Вот уж точно!
Но сбежать не получилось.
Надо было забрать сперва свои вещи у Насти. И — тут же уйти. То, что было вчера, — случайность. Этого не должно быть — и, значит, никакого продолжения не будет. Вот только уйти надо сразу. С подрывом, как говорится. Иначе надо опасаться за собственное душевное состояние.
А — за её?
Алексей прикинул мысленно, как он мечется по городу между разными женщинами, волоча за собою нарастающий груз проблем.
Причём это — женщины. А для них природою отведён в жизни с мужчиной только один принцип: или я, или никто. Вернее, не так: я — и никого кроме!
Конечно, на стадии любовницы они этот принцип напоказ не выставляют. Но ведь страдают! И страдания свои так или иначе проявляют. Или специально демонстрируют. Не потому, что такие собственницы, а потому, что природой так заповедано. Вбито в спинной мозг: девять месяцев беременности и десять лет выхаживания ребёнка кто-то должен кормить её и семью. А кто? Да только свой мужчина! Свой! От кого ребёнок. На чужого в этом деле положиться нельзя. Вот и ищет женщина такого мужчину — чтобы и любовник, и защитник, и кормилец. И никакие эмансипации этого перебить не могут. Все эти феминистки — просто недолюбленные бабы. У которых любви не случилось, и они её заменяют общественной активностью и беспорядочным сексом.
Всплыла в мозгу история, рассказанная Тихоном со ссылкой на его карабахское пребывание. Как раз про феминисток.
Тогда был самый конец советской эпохи, что важно, рассказывал Тихон. Ибо советские воинские части на территории независимого в будущем Азербайджана, в том числе и в воюющем за будущую независимость Карабахе ещё стояли — а вот со свободами и правами человеков была уже полная горбачёвская перестройка.
А в Советском Союзе чего было много? Людей и автоматов Калашникова. А чего мало? А всего! Особенно всяких женских вещичек, чтобы нежные были, кружевные и красивые. Гэдээровские бюстгальтеры за роскошь считались. И косметики, само собой, западной, от Шанель или, как там, Ив Сен-Лоран. А на Западе всего этого навалом. По пфеннигу сбросятся — им ничего, а нам гора трусиков и радости.
А что тогда мог предложить за трусики западному человеку советский человек, если не считать автомата Калашникова и ракеты «Сатана»? А душу свою заблудшую! Которая ныне открывается западным ценностям и ищет соответствующих друзей.
И вот женсовет одного из полков решил сделать ход конём.
В общем, тётки эти, офицерские жёны, нашли гениальный, как им казалось, ход: прикинуться феминистками, объявив, что тут, у них, первый в Советском Союзе клуб феминисток в воинской части открылся. Написали что-то в духе бессодержательных, но трогательных речей генсека Горбачёва и отправили в Америку, по адресу, указанному в глянцевом журнале, каким-то чудом оказавшемся в войсковой части в Гадрутском районе.
Пока письмо достигло адресата, пока американские феминистки переживали радость от появления у них соратниц в глубинах русского Кавказа, пока обменивались первыми письмами, пока получали приглашение и выправляли визы, — Советский Союз возьми и скончайся. И советские части были из Нагорного Карабаха эвакуированы. В смысле — люди. А имущество и оружие приватизировали азербайджанцы — где смогли, или армяне — где дотянулись.
Ященко описывал со вкусом, будто там был. Несмотря на развал СССР, на совсем уж распоясавшуюся карабахскую войну, упорные американки всё-таки добрались сначала до Еревана. Потом на нанятом за доллары микроавтобусе поехали до места дислокации русских подруг-«феминисток» через пробитый уже тогда Лачинский коридор. Почему их никто не сумел убедить, что никаких феминисток из русских воинских частей в Карабахе не осталось, как и самих частей, — о том история умалчивает. Вероятно, американки не верили «мужским шовинистским свиньям», если вообще спрашивали их мнение.
На каком-то из блок-постов на горном серпантине то ли у Берддзора, то ли у Шуши, то ли вовсе уже на дороге в Гадрут американок остановили наконец бойцы сил местной самообороны. В просторечии федаины, они же фидаи — заросшие бородами по самые глаза, шерстистые на груди и животе, несколько дней не мывшиеся, в разномастной униформе карабахские вооружённые ополченцы.
А карабахские армяне, в общем, горцы и имеют мало общего с рафинированными армянами городов даже самой Армении, не говоря уже об армянах российских. Землепашцы и воины, не уделяющие своего драгоценного внимания различным фантазиям и перверсиям. И появление перед ними группы американских феминисток — иные в шортиках, иные в маечках без лифчиков, многие без презренной косметики на лицах — повергло фидаев в настоящий культурный шок. Когнитивный диссонанс. Хотя тогда так и не говорили.
От того, чтобы быть прикопанными тут же, у дороги, американок спасли лишь выправленные в Степанакерте по настоянию переводчика бумаги, не выветрившееся ещё преклонение советских людей перед иностранцами, да наличие сопровождающего от КГБ Нагорного Карабаха. Который, кстати, эту историю Тихону и рассказал.
Ну а когда первые шоки прошли, все успокоились и закурили подаренные американками сигареты, главный из федаинов — самый бородатый — и спросил: что, мол, ищут американские женщины так далеко от своего дома.
Ответ о том, что здесь должна быть войсковая часть, где исповедуется феминизм, вызвал новый шок. Молчание было им ответом, что называется. Правда, этакое, постепенно наливавшееся гневной горской кровью. Затем оно взорвалось бурной дискуссией. На непонятном, естественно, для американок языке, но с вполне внятным потрясанием автоматами и одним гранатомётом.
Наконец бородатый командир справился с эмоциями своими и своих фидаинов. И, ещё раз взвесив взглядом выпирающие сквозь маечки соски феминисток, ответил как мог вежливее: «Нет, женщины, мы феминизмом не занимаемся». Потом подумал и добавил: «Это вон у тех феминизма полно…», — и мотнул головой на восток, в сторону азербайджанских позиций…
Алексей не опасался того, что вдруг в его женщинах вспыхнет феминизм. Он трезво и ясно знал: всем им он не сможет уделять достаточно внимания. Не сможет по определению. И, главное, не захочет. Иметь двух любовниц он полагал моральным перебором. Ведь ты всё равно даёшь этим женщинам какие-то надежды — даже если наружно они ни на какие более глубокие отношения и не претендуешь.
Да и что он — султан, что ли, турецкий, гарем себе собирать? Нет, это и нечестно, и, если покопаться в душе, то даже противно. Непорядочно. Да, конечно: организм мужчины тянется ко многим женщинам. Но волю ему давать нельзя, ибо не один ты участвуешь в этом процессе, и не кукла резиновая с тобой, а человек. Который тоже хочет звучать — и имеет на это право! — гордо. И потому иметь несколько женщин в параллель — это унижать и их, и себя. Тем более, известно, что в головах их — совсем другие тараканы, нежели у мужчин.
Но в этом-то было всё и дело! Жена и в её отсутствие — любовница, это, в общем, нормально. Ну, относительно. Так биологией человеческой задано, что бы там ни говорили церковь и моралисты. Мужик биологически такой: ему надо разбросать семя по как можно большему количеству самок. Чтобы продолжился род. Это такой же инстинкт, как семейный инстинкт — у женщин. Один из столпов, на котором человеческая культура стоит. И, поди, ещё со времён каменных веков. Как только женщина когда-то обозначила свои исключительные права на мужчину, — тут же нашлась вторая, которая выразила ту же заинтересованность. А мужчине что — намекни самка человеческая на желание размножиться именно с ним, тут же пульт управления поведением перехватывает нижний «мозг», и поехало…
Оттого и начало человечество изобретать разные способы примирить женщин вокруг одного мужчины: групповые семьи, главные и вторые жёны, гаремы и всё такое прочее. Зря говорят, что проституция — самая древняя профессия. Ничего подобного: пока там, где религия не ограничивала права женщин на доступ к избранному мужчине, а права мужчин — на многих женщин, там проституции просто не было места. Как не было её, скажем, у американских индейцев. Она появилась именно с принятием религиозных доктрин, обязывающих всю жизнь проводить исключительно в браке один на один. Наверняка это родилось в пользу женского собственничества, но и привело к тому во многом лицемерному состоянию морали, что превалирует ныне в обществе. По крайней мере той его части, что базируется на христианстве.
Это не хорошо и не плохо, это — данность. В которой каждый решает эти вопросы сам. В соответствии с собственной и только собственной моралью.
И вот тут и крылось главное, чего боялся Алексей. Он боялся полюбить.
До сих пор Кравченко в этом отношении чувствовал себя достаточно уютно. Он любил жену — не так ярко уже, конечно, как в первые годы, тем более что она довольно заметно ожлобилась после переезда в Москву. Но неизбежные в семье размолвки и разномнения ни разу ещё не доходили до той стадии, чтобы задуматься о жизни по раздельности.
Да, здесь, на войне, как-то само вышло, что появилась другая женщина. Но даже не любовница — если от слова «любовь». Так, подружка… Никаких противоречий с любовью к своей родной жене.
После всего, что произошло вчера и сегодня, они с Иркой оказались связаны чем-то неизмеримо большим, нежели простой секс.
Как бы и не жизнью оказались они связаны.
И более того: когда он увидел её, больную, контуженную, жалкую в этой её рубашонке больничной, в душе заворочалось что-то близкое к любви. А уж её лучистые глаза тогда — они как раз иного понимания и не допускали: девчонка точно ушла на «ту» сторону. Где любовь.
И ведь он сам это спровоцировал! Всего-то лишь хотел утешить её своей немудрёной лаской, показать, что он с нею, что она может рассчитывать на его плечо и руку, — но тем самым подал ей мысль, что она может рассчитывать на его сердце!
Но в это же самое время, в этом же самом мозгу сидело раздражение и пустота — и тоже по отношению к Ирке! Вот так как-то умещалось оно всё в одном разуме — и угасший огонёк, что освещал и освящал их отношения, и прилив нежности, готовый перерасти в любовь, и подленькая усталость от этой связи…
И в параллель со всем этим — ещё и Анастасия!
Да, он почти не думал о ней днём — просто некогда было! Но сейчас, когда всё схлынуло, когда его проблемы перешли в руки кого положено… Сейчас он снова один на один со своим мозгом. А в нём — Настя.
Влюбился?
Да нет — ведь он уже не тот юноша, который готов переворачивать всю свою жизнь после жаркой ночи любви. И не тот курсант, который готов свернуть себе шею, залезая ночью в окно общежития НГПУ. Хотя не близкий свет: добежать полтора километра до станции Сеятель, а там электричкой до разъезда Иня и потом автобусом. Но — бешеному кобелю двадцать вёрст не крюк. Зато вот тебе жаркое тело и сладкая нега в подарок.
Но ведь на том и всё! Так, приключение. Славное, доброе приключение, и девушку ту вспоминаешь с тёплой благодарностью. Но и не более.
А с Настей, кажется, и он заглянул на ту сторону, где «более».
Что, не ревновал он её к Злому? Ревновал, это надо признать. И к Митридату ревновал. Пока не узнал, как у них на самом деле отношения устроены. И к этому паршивому Русланчику из Народного Совета, которым она было увлеклась, — ещё до Юрки Злого. А Русланчик, дурачок, оказывается, просто хотел побольше разузнать о Митридате. Чудак, конечно, ибо после этого попал на жёсткую «галочку» у Мишки, а это вывело на не совсем прозрачные отношения Русланчика с «той стороной».
Но не в том дело. А в том, что всё это время она, оказывается, вполне себе ждала, когда он, Лёшка, всё же передумает про свои с нею отношения. Вот он и передумал…
Конечно, он ясно понимал, что вчера вечером Настя напрямую его спровоцировала на всё, что потом произошло. Что может быть прозрачней символики, когда женщина, раздевшись, заходит в ванную к мужчине? Мог он среагировать уже отработанным способом? Семья, мол, не имею права… Не захотел. И перед Юркой совесть не колыхнулась. Алкоголь сказался? Конечно! Но давай, Лёша, честно признаем, что сам ты желал эту девушку. Хм, возжелал… Ты хотел её давно, и просто воспользовался случаем и тем же алкоголем, чтобы дать самоконтролю потеряться где-то в глубинах…
И вот что теперь? А теперь он подходит к Настиному подъезду, и его благие намерения открутить всё назад постепенно растворяются, как сахар в чае.
Нет, ну вещи-то всё равно нужно забрать, — успокаивающе похлопала его по плечу новая мысль. А там — как получится. Всё равно у тебя ещё одна ночь праздничного отпуска…
Ну да, змей-искуситель проявляет снисходительное благородство. Хотя нет, эти политесы — это не его. Он просто надёжнее запирает совесть на замок…
— Мишка звонил, — хмуро встретила его Настя. — Волнуется, что у тебя и почему на связь не выходишь.
Чёрт! Он же опять забыл позвонить Митридату с новой симки!
Впрочем, и слава богу! Эта информация сгладила первый, самый трудный момент встречи. Момент, когда он должен был — он всё же решил, несмотря на змея-искусителя! — сказать, что больше им видеться не следует. Потому как — Ирка. Потому как, хоть в нём и борются нежность к ней и усталость от этой нежности, хоть сдулся тот шарик, но есть кроме всего ещё и долг, и совесть. И простая порядочность, человеческая…
И потому он решил не поддаваться давлению «нижнего хозяина». У него всё же есть разум. И разум должен быть сильнее. А разум знает, с кем Алексей Кравченко должен остаться. Разум знает, что есть долг. И этот долг должен победить.
Вот так он шёл к ней и мучился. А Настя… встретила его деловито, как всегда. Напомнила о Мишке.
И дала тем самым мгновение взглянуть на происходящее её глазами. Не эгоистическими глазами Кравченко.
И Алексей понял, что не имеет права так жестоко и злобно обидеть её, если бухнет с порога, что им надо расстаться.
Да, это было бы разумно — он восстановит статус-кво с Иркой, Настя — с Юркой; между ними самими восстановится прежняя дружеская симпатия… Или не восстановится — после такой-то обиды. Но это будет лучше того мучительного омута, куда их всех так неотвратимо засасывает…
И в то же время он не мог повиноваться разуму, как решил две минуты назад. Он не мог, он не хотел её обидеть! Не заслужила она этого! Да и само такое расставание в дополнение к обиде было бы ещё и оскорблением. За что?
Надо ли это плечеразрубание? Вот наведёт он со всеми своими женщинами мораль и порядок, по пути оскорбив их и обидев, со всеми разругавшись ради морального удовлетворения. А назавтра он на выходе ляжет — все под Богом ходим. И что? Получится, что в последние дни свои он будет сеять вокруг себя страдание и обиду! Хорошо?
Вспомнилась карикатурка, встреченная всё в том же отцовом альбоме. Изображена могилка, возле обелиска — погнутый автомобильный руль, а на обелиске — надпись: «Ты был прав, Пол»…
Ты будешь прав в своей принципиальности, Буран. Но обидишь ею всех. Ни в чём не повинных девчонок. И всё ради того, чтобы предстать перед самим собою в белых одеждах? Да какие они, на хрен, белые будут в этом случае? Ты мог бы оставить девочек в иллюзиях, ежели — тьфу-тьфу! — однажды не вернёшься с выхода. И они этого заслуживают! Но ты хочешь, по сути, нагадить им в души…
Нет, так не годится. Что будет, то будет, но поступать надо порядочно не по отношению к себе, а по отношению к людям. В данном случае — к двум девчонкам, которых в конце концов впутал во всё ты сам… И хватит!
— Ща позвоню ему, — постукал себя ладонью по лбу Алексей. — День был сегодня… суетливый какой-то. У тебя на сегодня какие планы?
Настя скептически хмыкнула:
— Хотела тут сходить в «Ла-Скалу», да вот, видишь, припоздала, тебя дожидаясь…
Алексей глянул на часы. Ну да, поздновато уже. Засиделись с ребятами, отмечая удачную операцию…
— Это… — выронил он. — «Ла-Скала» — это же не здесь…
Да уж, остроумнее некуда! А с другой стороны…
Начал зарождаться гнев. Ну да, посидели с ребятами в «Бочке»! Ещё бы — после того, как «Тетрис» уделали! И кто-то будет выговор за то лепить?
Особенно после того, что с Юркой Злым было очень тяжело говорено…
— Слушай, — сказал Настя. — Мне некогда. Я тебе не «Яндекс». Ты давай «Ла-Скалу» там ищи. А мне тут вваливающийся нетрезвый капитан — незачем!
Лёшка уставился на неё в тягостном изумлении. Не понял! Ваще не понял!
Только что в край разругался с Юркой — из-за неё. И незачем?
Юрка поначалу был весел и немножко разочарован: в «Тетрисе» ему не удалось подраться всласть. Он такой, да ещё в «Антее» на силовые всегда напрашивался. А потом любил делиться воспоминаниями.
Рассказывал, как с шефом задерживали известного банкира, который организовал похищение жены у Тихоновского друга-бизнесмена. Давно, правда, дело было, семь, что ли, лет назад, ещё до Пятидневной войны с грузинами.
Это был один из любимейших в «Антее» жанров устного народного творчества — рассказывать, сколь остроумен и оригинален бывает шеф, организуя силовые.
Тогда жену друга-бизнесмена тоже похитили. Как потом выяснилось, бандосы — по заказу жены того банкира. Но поначалу и друг шефа, и сам шеф подозревали самого олигарха, потому что были у них какие-то крупные тёрки по бизнесу.
И Ященко придумал гениальную схему, как и заложницу отбить, и олигарха подставить так, чтобы тот больше на друга его не наезжал.
Сам Злой в той операции участвовал плотно, но на подхвате. И потому не всё видел. Но что-то всё же наблюдал сам, что-то пояснил затем шеф, что-то поведалось позже на банкете, который закатил тот бизнесмен в благодарность за решение проблем и на котором присутствовала практически вся команда их ЧОПа.
Одно время даже поговаривали, что посиделки те должны были стать и отвальной для Ященко — он сам немало бабок срубил на том деле, поучаствовал в разделе богатств неудачливого банкира и принял ещё от него же толику некую за небольшое изменение показаний. Якобы хотел Тихон отойти от дел, пожить на дачке, пописать какую-то книжку…
И вот, веря поначалу в ключевую роль банкира во всех событиях, шеф решил сделать натуральный налёт на его главный офис и на него самого. А с собою взял того терпилу-бизнеса — с версией, что тот якобы готов был сдаваться на волю олигарха. А Тихон при нём вроде финансового директора. Это естественно — о деньгах дело было.
Но шеф есть шеф. Он сперва навёл самые подробные справки о делах банкира, косяках, укрывательстве налогов. А также о его близких, семейных и сотрудниках. И среди прочих нашёл в ближайших помощниках у олигарха дядечку, увлекавшегося мерзкими сексуальными деяниями с несовершеннолетками. И даже поимевшего через то неприятности, но сумевшего замять уголовное дело. Через бабки, естественно.
Злодей тоже был введён в планы шефа — лично о том не подозревая.
Юрку и ещё одного парня, позднее уволившегося из «Антея», шеф взял на операцию в качестве якобы охранников бизнесмена — с задачей гасить охрану банкира. Не всю, конечно, что было невозможно, но ближайшую, которая окажется в центре событий.
И вот поехали. Юрка сам передал Тихону пакет, в котором были очки и накладные усики с бородкой. Шеф сразу преобразился неузнаваемо! Был шеф, а стал серьёзный интеллигент высшей пробы, с намёком на хилость и робость.
С дороги позвонили банкиру, договорились, что переговоры будут вести двое на двое, а охранники с обеих сторон будут ждать внизу. Без оружия. Правда, хитрый пёс-олигарх устроил так, что начальник его охраны тоже ушёл наверх и стал присутствовать на переговорах.
Тогда Тихон изменил план операции на ходу. Олигарх встретил их как родных, угостил кофеём. Когда приступили к переговорам, Тихон, доставая телефон, якобы отключить, будто бы случайно задел чашку и уронил её со стола. Бросился за ней, не успел. Поскользнулся на осколках в пролитой жидкости. И сам упал. А пока все смотрели за его кульбитами, сам шеф подкатился поближе к начальнику охраны, уронил и затем вырубил ударом по голове.
После этого эпизода события пошли развиваться по плану Тихона. Второй человек банкира — со странной, запомнившейся Злому фамилией Загалатий — начал было дёргаться, но тут шеф его тоже пригрел кулаком. А банкира в это время прижал бизнесмен — то ли бывший сослуживец Ященко, то ли ещё откуда дядька, но — с подготовкою. Шею оппоненту зажал, а к глазу ножик приставил.
В общем, пяти минут не прошло, а шеф уже маякнул Злому с товарищем, чтобы были наготове. А им-то что — выбрать позицию поближе к лестнице, чтобы ломануться наверх при первом же шухере: как выразился Тихон, — мол, «поймёте сразу». Да ремешок ослабить, приготовиться сорвать его и превратить в довольно неприятную штуку — гибкую, но с металлическими жилами под кожей нагайку. Ну, типа нагайки. Жестокое оружие в умелых руках.
Кравченко был с ним знаком: в «Антее» обращение с казачьим вооружением — прежде всего именно с подобным, адаптированным под требования городского махалова, — входило в систему рукопашной подготовки. Все умели вращать железные прутья в обеих руках, как шашки, работать пикой — в общем, похоже на китайский гунь, а то и чжан, — хлёстко стегать нагайкой или волкобоем. Ничего, неплохое дополнение к обычным техникам. Особенно нагайка, которая практически всегда становится сюрпризом даже для подготовленного оппонента — ибо как против неё действовать? Не летальна, но вызывает такой болевой шок, что нейтрализация противника практически обеспечена.
А шеф между тем развивал свой план. Взяв Загалатия под полный контроль — не только причинением очень острой боли, но и напоминанием об истории его половых извращений и притоптанном уголовном деле, которое усилиями Тихона оказалось поднято.
Сначала принудил того достать оружие шефа из сейфа, оставив пальчики. После чего отнял пистолет и, держа под прицелом, продиктовал ему будущие показания. Мол, Серебряков, как звали бизнесмена, со своим помощником пришли, чтобы спросить, не имеет ли отношения хозяин к похищению жены Серебрякова. Но банкир, мол, всё захотел спихнуть на начальника службы безопасности. Тогда между ними возникла ссора. Дошло до рукоприкладства, и начальник охраны ударил босса по лицу…
Поделиться книгой: