Записки иноагента

Андрей Макаревич

ЗАПИСКИ ИНОАГЕНТА

© А. Макаревич, 2023

© eBook Applications LLC, 2023

Вместо предисловия

Возможно, многие ждут, что, поскольку данным нелепым званием меня наградили в России, то я сейчас и буду за это всячески препарировать и осуждать всё в России и всё из-за России происходящее. Да упаси бог. Во-первых, я там уже два года не был и в обозримом будущем туда не собираюсь. Многих деталей не знаю. Во-вторых, неинтересно. Могу только сказать, что оттуда нехорошо пахнет. Когда одни непрерывно врут, а другие делают вид, что им верят — это всегда нехорошо пахнет. И довольно об этом.

Жизнь на новых берегах — иногда приключение, иногда открытие, иногда испытание. Хотел бы в повествовании держаться этого русла, но не получается: периодически уносит в разные стороны — иногда бог знает куда.

Ну, что ж поделаешь.

1

Кажется, это был рассказ Стивена Кинга. Рассказ о том, что каждый отрезок времени, в котором ты находишься, существует ровно до тех пор, пока в нем находишься ты. Со всеми деталями, запахами, разговорами и птицами над головой. И исчезает без следа, как только ты его покидаешь. Поскольку движение твое во времени и пространстве предопределено, сам ты этого никогда не увидишь. И только если невероятно исхитриться, обмануть заданный ход вещей и непредсказуемо запрыгнуть в прошлое — ты увидишь, как некие существа — хронофаги — буднично и торопливо съедают картинку, которая только что была твоей реальностью, а ты — ее частью, и от маленького куска твоей жизни остается белый лист. Я очень давно читал этот рассказ и может быть половину уже допридумал сам. Может быть это вообще не Стивен Кинг, дело не в этом. Мне тогда сразу понравилась задумка, а сейчас я просто поклонник этой теории. Поэтому чувство ностальгии мне совершенно не присуще. Ну правда — можно тосковать по тому, что где-то есть, просто некие силы не дают тебе туда попасть. Но тосковать по тому, чего больше нет и не будет — по меньшей мере непродуктивно.

А я за последнее время повстречал таких людей немало (хотя всё же меньше, чем ожидал). Они очень рассчитывают на твое сочувствие (хочется индивидуальное усилить социальным резонансом) и затевается трагическая хоровая песня «а помнишь, как было хорошо?» Да помню я, помню. Было. И слава богу. Мне хочется поднять этого человека с дивана, отобрать у него стакан пива и сказать — друг мой! Ничего из того, по чему ты плачешь, там уже нет. Если не веришь — потрать силы, время, деньги, вернись в ту страну за тот самый стол, за которым тебе было так славно с друзьями, и увидишь, что и страна другая, и друзья уже в других местах, а те, что остались, тебя сильно разочаруют, и воздух пахнет иначе, и другие звуки тревожат твой слух. Полегчает тебе?

Я часто наблюдаю, как здесь, в Израиле, десяток прекрасных умнейших людей, сбежавших от российской телевизионной мерзости, от вони пропагандистского вранья, от вселенской трусости и молчания, сидят за столом и под водочку с мазохистским наслаждением обсуждают последние эскапады какого-нибудь Соловьёва или Симоньян. «Нет, ну ты слышал?!» Я не слышал. Потому что не слушал. А вы-то зачем слушали? Вам что, делать нечего, кроме как ковыряться в дерьме? Вы же именно от этого и уехали!

А ведь жизнь не закончилась. И каждый день, каждую минуту она совершенно бесплатно разворачивает перед нами новые картины! Написанные специально для нас! И надо только вынуть из ушей вату (иногда, увы, и из других частей головы), шире раскрыть глаза и оторвать жопу от дивана! Это не так сложно, поверьте!

Я живу в Израиле.

2

Интересно, чем вообще определяется привязанность к месту? Не знаю, как это, скажем, у французов или австралийцев — у русских примерно так: «Это моя земля, в ней лежат мои предки, тут родные берёзы, как упоительны в России вечера…»

Ой ли?

Пойдём с начала.

«Моя земля». Когда, с какого перепугу она стала твоей? Она не была твоей, она не твоя и твоей она не будет. А была она, есть и будет государственная. То есть тех бандитов, которые сегодня находятся у власти (в России крайне редко бывает иначе). То есть нам, конечно, говорили, что она народная, но в чём её народность — так и не объяснили. Что ты говоришь? Ты заплатил за неё деньги? И чо? Надо будет — отберут. Вот народ и отберёт. А юридические нормы пусть идут лесом, как нам недавно объяснили. Если того требует историческая целесообразность. Не знаю, насколько прочно владели помещики своей землёй в царской России. Отобрали в два счёта. Национализировали, блин. Точнее, очередная шайка бандитов всё присвоила себе. Как водится.

Предки. Да, я тоже знаю, где похоронены папа и мама и их родители. На этом как правило знания обрываются. И дальнейшее прошлое — в лучшем случае удел непроверенных преданий. А с учетом ветров, гулявших по бескрайним пространствам России, носило и швыряло людей как и не снилось. Бывало, целые народы переселяли как дважды два. Военных с их семьями засылали бог знает куда. Я постоянно слышу (иногда с удивлением) «Наша семья родом из Хабаровска…» «Мы родились в Ташкенте…». «Моя мама из-под Витебска…». И какая у вас земля — предков? Прям вся?

Сакральность берёзок нарисовалась из полублатной советской эстрады. Запевалой был Есенин — что-то я у Пушкина ни слова ни вздоха по поводу берёзок не помню. И в Европе и в Канаде берёзок полно — и все в точности такие же как у нас, обнимай любую. Не обнимают. У нас, кстати, тоже особо не обнимают — разве что Шукшин в «Калине красной». Ну или пьяный сторож.

По поводу упоительности российских вечеров — я бы пригляделся к семантике слова «упоительный». Если тут таится слово «упоить», «упиться» — то да, понимаю. Бывало. Как же без этого.

Да не злобствую я, правда. Чудесные в России вечера. Бывают. Как и во всех прочих странах. Просто хочется докопаться до истинного положения вещей. По чему же мы скучаем на самом деле?

В первую очередь — по себе молодому. И это понятно: вот ты лёгкий, весёлый, ничего у тебя не болит, и дней впереди немерено, и каждый бесконечно долог, и ты свободен от всякой ответственности — от этого особенно легко, ты просто пока этого не понимаешь, поймёшь, когда эта ответственность придёт, а придёт она уже навсегда, это необратимо, но пока этого груза ещё нет, и родители твои живы, и ты не думаешь о том, что когда-нибудь их не станет, и такое ощущение, что весь окружающий тебя мир пронизан еле слышной, лёгкой и прекрасной музыкой. Увы — скучать по этому состоянию по меньшей мере бессмысленно, оно не вернётся. Помнить — не вредно. Можете считать меня бездушным рационалистом, но я могу скучать по чему-то, с чем я расстался на время. А по тому, что ушло навсегда? Не знаю.

Ребёнок приходит в мир очарованным. Он ещё не столкнулся со злом, подлостью, потерей. С безжалостным течением времени. Скоро начнётся познание мира (да уже началось), а с ним — первые разочарования. Жизнь — последовательная цепочка разочарований. Это неизбежно. Просто надо стараться с этим не спешить. Успеете.

3

Где-то в районе шести утра под окном начинает орать петух. Он орёт очень по-русски, без малейшего ближневосточного акцента. В детстве меня безумно интересовал вопрос: если наша кошка встретит, скажем, английскую — они смогут поговорить без переводчика? Петуху начинают отвечать куры — игриво и зазывно. Это значит — встало солнце и в мошаве началось утро. Весной утро начиналось ещё до восхода — по крыше ходили голуби, топали как свиньи, громогласно ворковали и едко гадили сверху на террасу. Пришлось вызывать специальную службу спасения. Служба (в лице приятного русского парня) установила на крыше металлические ленты с иглами. Я знал, что такие иглы крепят на головы особенно загаженным памятникам и был уверен, что голуби туда не садятся, ибо как на иглу сядешь? Оказывается, ни фига: места для посадки там достаточно, просто тонкие длинные иглы трепещут на ветру и это отпугивает птиц. Открытие.

К завтраку приходят кошки. Кошки в Израиле ведут себя совсем не так как в России — они практически все полудикие и находятся на попечении общественности. От этого они более независимые, чем наши. Ночью они шатаются бог знает где. Если кошка (или кот) лишены права на потомство, они носят отличительный знак — кончик левого уха чуть подрезан. Это, конечно, не добавляет им красоты, зато сразу видно, что к чему. Кошки беззастенчиво орут, сидя на крыльце (их, как правило, трое) и жена выносит им специально закупленный корм в баночке. Ни разу не видел, чтобы они подрались или даже поругались — как-то без слов понимают друг друга и едят по очереди, согласно только им понятной иерархии. Одна из них, самая храбрая, подходит ко мне урчать и ласкаться, но я знаю цену этой любви — стоит за завтраком на секунду отвернуться — и вот она уже всеми четырьмя лапами на столе и еще через секунду уносится с куском чего-нибудь самого хорошего из твоей тарелки. Циничная лживая тварь.

Давайте-ка я вам расскажу о них поподробнее. Вообще-то их пять, но постоянных гостей трое. В целом нет ощущения, что они умирают от голода. Из трёх одна — чёрная с белым пузом — наименее интересна в плане общения, среднестатистическая израильская кошка, рассказать о ней практически нечего. Моя задача упрощается.

Красивая серо-мраморная дама (жена назвала её Алисой) — интереснейшее создание. Она безумно хочет, чтобы мы её удочерили. Не просто кормили каждый день на крыльце (она, кстати, этот недешевый сухой корм не очень-то и ест) — нет, она хочет стать членом семьи, жить в доме, есть со стола, иметь право на наследство. Это её беззастенчивое желание даже обескураживает. Стоит оставить открытой дверь с террасы — и она уже в доме. Ты (я) выгоняешь её с криками и всевозможными унижениями. Никакого впечатления на неё твои эмоции не производят — нет, она выйдет с достоинством, но через две минуты опять будет тереться о твои ноги и мурчать — и я слышу в её мурчании — хозяин, ты чего? Ты же видишь, как я тебя люблю. Так пусти уже меня в дом и за стол. Встречал я в былой жизни подобных девушек, поэтому отношусь к её эмоциям с большим недоверием.

Но моя симпатия — огромный черно-серый кот. Я не смогу описать его окрас — крупные почти черные спирали по гранитно-серому. Длинная пушистая шерсть. Большая голова — по пропорциям он скорее напоминает пуму. Когда мы его увидели впервые — он был бандит. Непобедимый корсар. Умри всё живое. Потом он пропал ненадолго, а когда я его увидел вновь — оторопел: его роскошный хвост был ободран — нет, не до кожи — до кости. Весь. Бока его ввалились, и вообще не было похоже, что он выживет. Кто это сделал — не знаю. Это могли быть и люди, и енот, и дикобраз. Судя по тому, как он до сих пор шарахается от людей, я не исключаю первый вариант. Жена хотела отвезти его к врачу, но поймать его было невозможно.

Ну ладно, вы уже поняли, что он не умер. Он опять пропал недели на три, а когда вернулся — на месте ободранного хвоста был короткий пушистый обрубок. Он отбросил хвост! Вернее, то, что от него осталось. Слушайте, я видел это у ящериц, но кот всё-таки не ящерица. Как можно отбросить нижнюю часть позвоночника?

Сейчас он поправляется, бока постепенно приобретают былую округлость. От людей шарахается по-прежнему, но я надеюсь, что это вопрос времени. Кошки, приходящие жрать, его не сильно уважают, но это тоже вопрос времени (кстати, во избежание конфликтов пришлось им всё-таки выдавать разные мисочки. Суки). Лично я ему очень сочувствую. Хвост!

Еще полтора года назад мы жили в Нетании, на двадцать седьмом этаже высотного дома на самом берегу моря. Вид с балкона был великолепный, но эта красота компенсировалась адскими ветрами, налетавшими весной и осенью. На высоте нашего этажа они набирали такую силу, что приходилось всё расположенное на балконе — стол, стулья, гриль — связывать в единый пучок альпинистским канатом. Пару лет назад совсем рядом с домом упал от ветра башенный кран. Я не видел. Говорят, было очень красиво. Море постоянно шумело — похоже, на таком расстоянии звуки прибоя только усиливаются. Эти звуки не раздражают и не мешают — я слышал, этим белым шумом даже пытаются лечить нервные расстройства. Но ближе к середине ночи, часа в два-три, начинался шабаш мотоциклистов. Не знаю, каким таким байкерским мёдом были намазаны дороги вокруг нашего дома, но байкеры слетались туда как мухи, бешено гоняли кругами, глушители на их рисовых ракетах отсутствовали как класс, и я всерьёз подумывал о приобретении снайперской винтовки. До этого не дошло — родился сын, и мы уехали в деревню.

Мошав — это деревня.

Первое, что меня поразило, когда я вышел на крыльцо нового дома — тишина. Нет, сельская тишина — совсем не тишина в буквальном смысле, она вся соткана из негромких звуков, но все они — уместные и живые. Проехавшая машина — редкое досадное исключение. Шелестит ветер в листве, негромко перекликаются птицы. Ночью слышны песни шакалов, похрюкивают кабаны. Недавно видели прямо рядом с домом сразу двух дикобразов — они настолько были увлечены любовной игрой, что не обращали на нас внимания («И хочется, и колется» — метко охарактеризовала процесс Алла Борисовна).

Картина библейских холмов — зелёно-рыжих, покрытых лесом, до самого горизонта, без единого признака цивилизации — заставляет сесть на террасе в старое кресло-качалку, взять в правую руку стаканчик виски, в левую — хорошую сигару, и глядеть вдаль, тихо покачиваясь и ни о чём не думая. Так я и делаю — сижу, тихо покачиваюсь и ни о чём не думаю.

4

— Шалом. Слиха, ешь лах кама тари даг?

— Можно по-русски! (продавщица, улыбаясь.)

А я нёс в голове эту фразу от дома до магазина, повторяя и боясь расплескать. Попытки выучить язык Книги разбиваются об отсутствие мотивации. В принципе для жизни в Израиле язык, казалось бы, не так уж необходим — примерно треть населения спокойно живёт без него, перебиваясь с русского на английский. Проблемы начинаются при столкновении с почтой, квитанциями, смсками, которые государство присылает тебе на телефон, и тут чувствуешь себя настоящей обезьяной. Дети, учите языки в молодости!

Узнаваемость в Израиле присутствует, правда, не повсеместно — ибо русскоязычные жители покрывают Святую землю неравномерно. Говоря «русские», я имею в виду приехавших из России недавно — или относительно недавно. Среди израильских пионеров, строивших поселения на болотах, тоже было немало русских. И сегодня есть «русские» города, «русские» поселения. Особенно это заметно в «русских» магазинах — там уж от покупателей до кассирш. При этом номинальная его «русскость» скорей всего в том, что у него русскоязычные хозяева, и на полках можно встретить майонез из России и подсолнечное масло из Украины — остальное всё как везде.

Степень пикантности обращения при узнавании везде разная. Самый милый вариант недавно наблюдал в Казахстане. Человек явно не мог вспомнить моего имени, поэтому он бежал за мной и кричал: «Эээээ!» В Одессе — на Привозе, народный вариант: «Мужчина Макаревич! Вы думаете, вы надели чёрные очки, так мы вас не узнаем?» Или интеллигентный, на Дерибасовской, сзади, мягко: «Или я ошибся?» В средней полосе России, как правило — «Простите, пожалуйста!» В Азии и Закавказье — «Брат!» При этом получив разрешение сфотографироваться, твой новый брат непременно положит тебе руку на плечо. Бороться бесполезно, это в крови. Ты же брат! Человеку из Сибири такое в голову не придёт, он будет стоять рядом, мучительно стесняясь.

Интересно, что в разное время суток степень узнаваемости разная. Человек в принципе не готов встретить своего кумира нос в нос — в метро или на улице. Но утром он более не готов, чем вечером. То есть утром он не готов вообще — он не опохмелён, опаздывает на нелюбимую работу, думает о постылом, и тут — на тебе. Он не верит в чудо, поэтому в лучшем случае подумает — как на Макаревича похож. К вечеру он уже заметно веселее, а может и несколько расширил сознание, поэтому чудо допустимо, поэтому — о, Макаревич, бля!

В Израиле меня сначала несколько поразила непосредственность, с которой к тебе подходят, я полагал, что уровень внутренней деликатности тут выше, но потом понял, что дело не в ней. Просто в такой маленькой и национально мотивированной стране все себя чувствуют практически родственниками. А в одной семье как ещё общаться?

Вот что меня действительно поразило — при доброжелательности и вежливости людей на улице — совершенное хамство на дорогах, замешанное, как правило, на очень плохом вождении. Этому феномену я пока не нашёл разгадки — как будто по городу ходят одни люди, а ездят совершенно другие.

Экзамен на водительские права я тут, как и все, сдавал дважды (не знаю ни одного человека, который сдал бы вождение с первого раза). Просто потому, что это ровно в два раза выгодней, платишь не пятьсот шекелей, а два раза по пятьсот. В первый раз я (как и все) петлял по улочкам старого города — скорость 30–40 километров в час, выезд из переулка в переулок, движение по кругу — и так в результате не понял, где совершил ошибку. Второй раз я сел в машину, пристегнулся, проехал десять метров — и инструктор сказал «хорошо, достаточно». На трассы ученики не выезжают.

Кстати. Вроде вчера было, а многие уже не знают. В Советском Союзе собственная машина для среднего гражданина была вещью настолько недостижимой, что и права получать не имело смысла. (Помните чудесный фильм Рязанова «Берегись автомобиля»? В основе сюжета лежит простая мысль — если человек приобрёл автомобиль, значит он жулик. Однозначно.) Несмотря на бессмысленность борьбы за получение прав иметь эти права хотелось страстно — мне в умении управлять автомобилем виделось какое-то почти сакральное знание. Помню, существовали юношеские школы ДОСААФ (не спрашивайте, что это за аббревиатура, я и тогда не знал — вроде ещё из сталинских времён, что-то типа «добровольного содействия армии и флоту», но могу ошибаться). В общем, курсы вождения для юношества. С вождением там, правда было туго — как правило, из-за отсутствия предмета вождения. Уныло изучали правила дорожного движения по картинкам. В лучшем случае в финале было одно практическое занятие на раздолбанном драндулете на пустыре. По окончании торжественно выдавали корочки — юношеские права. Никаких реальных прав эти корочки тебе на самом деле не давали, но авторитетный был документ! Во дворе.

(Внезапное воспоминание: начало девяностых, гастроли, ночь, поезд, мы с проводницей курим в тамбуре, оба слегка выпили. Она жалуется — зарплата никакая, машина у неё говно — «Лада», представляешь? Я думаю — вот бы тебя лет на двадцать назад с твоими запросами! Как же быстро всё меняется!)

Так вот о езде по израильским дорогам (дороги, кстати, отличные, специальное покрытие позволяет воде во время ливня моментально уходить внутрь).

Штрафы за превышение скорости в Израиле весьма ощутимые. Камер достаточно, хотя гаишники отсутствуют как класс. И вот типичная ситуация: трасса, ограничение скорости девяносто. Все едут сто двадцать. Пристраиваюсь в поток и через минуту кто-то упирается в мой задний бампер и начинает бешено моргать — чего тащишься? Естественно, ухожу в крайний правый и вижу, как он утыкается в следующего. Я пытался разгадать причину такого поведения и плюнул — видимо, одна из тайн древнего Сиона.

Повторяю — при этом во всех других ситуациях это доброжелательные, спокойные, никуда не спешащие люди. И они сохраняют безмятежную расслабленность, когда я уже начинаю подпрыгивать на месте, покашливать и смотреть на часы. Израильтяне вообще очень любят поговорить. Если ты встал в очередь в кассу и перед тобой два человека — будь готов, что это на четверть часа. Покупательница не спеша выложит товар, потом засомневается в размере, обсудит это с кассиршей, обговорит, если что, возможность всё вернуть, потом спросит насчёт скидок, потом — почему их нет и когда будут и в результате уйдёт, ничего не купив. Психовать будете вы один — остальные, за и перед вами будут молчаливо ждать очереди на такое же удовольствие. Чудесное еврейское слово — «савланут».

Очень интересно смотреть, как расходится еврейская компания. Вот они все в коридоре, и дверь на лестницу уже открыта, и все попрощались и перецеловались — но нет, не уходят, разговаривают ещё минут десять. Вот почему меня это раздражает? Милая национальная особенность. Никто никуда не опаздывает. Всё понимаю — всё равно стою между ними и мнусь как идиот.

Вообще множество маленьких особенностей, которые надо просто знать и иметь в виду. (Нет, знать мало. Надо привыкнуть.)

Например — товарищ твоего товарища (тебе он не близкий знакомый) узнал, что ты любишь рыбалку, а компании у тебя нет, и вообще ты не знаешь, где тут как и что. И вот он приглашает тебя на рыбалку. Ты совершенно счастлив, но именно в этот день ты не можешь — дела. Ты благодаришь этого человека, объясняешь ситуацию и слёзно просишь не забыть тебя в следующий раз. Он обещает — но больше он не позвонит. Я сталкивался с этим несколько раз и просто принимаю как данность. Объяснения я не нашёл. Сверхделикатность? Нежелание навязываться? Или просто нахер ты ему сдался? Не знаю.

5

У каждого музыканта (художника, поэта, писателя) хоть раз да возникает в голове эта мысль. И если ответа нет, она может поселиться там надолго, и последствия будут тяжёлые. Вот как она звучит:

«ТО, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ, НИКОМУ НЕ НУЖНО.»

Мне кажется, потрясение, вызванное этой мыслью, происходит оттого, что изначально твоя картина мира строилась на ошибке — ты считал, что всё, что ты делаешь, чрезвычайно нужно человечеству.

Кто сказал?

И не стоит путать свою нужность с успехом, когда плачущие поклонницы рвут тебя на сувениры и из каждого утюга несётся твоя очередная песня — при скорости вращения современного мира и буйстве технологий мы знаем цену всему этому и не надо себя обманывать — завтра тебя не вспомнят (хорошо ещё, если напоследок не обольют дерьмом) — а ты-то ещё не умер, ты вот он и даже ещё лучше, чем был вчера! (Как тебе кажется.) Есть люди, которые по этой причине панически боятся перестать сочинять — остановишься, и перестанут приходить к тебе песни, и всё. Вот и Юрий Олеша, похоже, был этому подвержен. Осталось произведение «Ни дня без строчки». Очень так себе.

Возможно, у всех по-разному. Возможно, трейнинг необходим. Ну, или не повредит. Но в случае со мной песня или стих сами решают, когда им приходить — через день или через год. И бесполезно подгонять их или хотя бы попытаться эти приходы как-то упорядочить. У меня главная задача — не пропустить момент, когда она пришла — долго стоять у порога она не будет. А ты едешь за рулём по забитой трассе и даже прижаться на пять минут негде. Блин!

Сколько раз я просыпался посреди ночи, разбуженный одной строкой, и понимал, что это готовая песня, и что строка эта настолько проста и хороша, что просто невозможно не вспомнить её утром! А надо было встать, зажечь свет, взять блокнот и записать. И где теперь эта строка, куда улетела эта песня?

Так вот, о нужности. С чего ты решил, что вообще должен быть нужен человечеству? И что был нужен?

А нужен ты себе. И как Джонатан Ливингстон (это такая чайка, если кто помнит) ты пишешь, рисуешь и сочиняешь, совершенствуя своё мастерство — мастерство слышать, когда звуки стучатся в твою дверь. И тогда к концу земного пути твой опыт будет бесценен — а разве не для этого мы рождаемся и живём? А для чего тогда? Мудрейший Миша Генделев знал это очень хорошо — он говорил мне, что стихи пишутся вообще не для людей. Для Неба. Однажды у него случился перерыв в стихописании — длиной в семь лет. Стихи просто не приходили — он и не писал. Не выдавливал, как пасту из тюбика. А потом меньше чем за год написал потрясающий цикл.

Что вы говорите? Хотите почитать? Да пожалуйста. Если вам интересно.

Вам правда интересно?

6

Я скучаю по эпохе легенд.

Да нет, не скучаю, конечно. Я счастлив тем, что жил в эту эпоху и дышал её воздухом с лёгкой примесью волшебства.

В эту эпоху английская королева курила сигареты «Прима», которые изготавливали в СССР специально для неё — они были в красной жестяной коробочке, как «Benson and Hedges», и конечно с фильтром. Она же (видимо, других королев советский народ просто не знал) пила молдавское красное игристое из Криковских подвалов. Молодец, Елизавета!

Скопление дальнобойщиков на трассе у бочки с квасом. Вещает один, остальные слушают, не дыша. Подхожу. Понимаю, что этот избранный недавно гонял трайлер куда-то в Европу — в Польшу или ГДР.

Ну и там как? Выезжаешь на трассу — и знак: «Не меньше ста двадцати километров!» Понял? Десять рядов туда, десять сюда. Ну и давишь, хули делать…

Откуда в советском народе жила такая любовь к мифотворчеству? Понятно, от отсутствия информации. Её случайные обрывки, долетавшие из-за ржавого железного занавеса, вступали в прямое противоречие с унылой белибердой, которой народ пичкали с серых экранов ТВ и страниц газеты «Правда». Но ведь не только из-за этого! Андрей Синявской очень точно заметил, что пьёт русский народ не с горя, а от извечной потребности в чём-то чудесном, сверхъестественном.

При этом фантазии рождались в головах, непоправимо искалеченных совком и принимали от этого совсем причудливые формы. В начале перестройки директор «Машины времени», человек ушлый и бывалый, умудрился съездить в Париж по приглашению. При том что он был изрядный фантазёр, фантазия его не могла воспарить выше планки, установленной советским представлением о прекрасном. Вот его рассказ.

В Париже есть спецраспределитель для миллионеров. Закрытый совершенно, они туда по особым пропускам ходят. Там шмотьё — самые крутые фирмы, и в три раза дешевле. Ну, меня туда провели. Вот пиджак купил. Обратно летел — в самолёте штатники пристали: откуда такое? Пять штук грина предлагали. Я хотел отдать, а потом подумал — а в чём я ходить буду?

В этом рассказе всё прекрасно. Когда долгие годы потолок мечтаний — спецраспределитель, то какой ещё может быть история? Париж, не Париж…

Недалеко уехал от него и Иосиф Давыдович Кобзон (уж он-то! Вот ему зачем?) Тем не менее это то, что непосредственно он рассказал непосредственно мне. На гастролях. Так что из первых рук.

В общем, выступал он где-то на западе. И после концерта местные менеджеры пригласили его в сауну. И туда же пригласили Битлов — у них тоже где-то концерт был. Ну, они стали рассматривать татуировки на теле Иосифа Давыдовича, сравнивать со своими (чуть я не вякнул, что не было у Битлов никаких татуировок, но прикусил язык). В общем разговорились, подружились. Нормальные такие ребята.

Тут необходимо пояснение. В советское время во дворцах спорта, в которых концерты популярных артистов шли чаще, чем хоккейные матчи, были сауны. Формально они предполагались для спортсменов, но истинным хозяином являлся горком партии. Вот туда и пускали иногда ведущих артистов страны в качестве высшего поощрения. Шли после двух концертов со своим пивом, с водочкой. Флагман партийной эстрады просто не знал, что подобная форма поощрения свойственна исключительно совку, во всём остальном мире артисты сильно бы удивились, получив такое приглашение. Даже Битлы.

Отсюда же сказка Людмилы Зыкиной про то, как пресловутые Битлы услышали её волшебное пение, были потрясены, стали подпевать и даже собирались записать вместе с ней альбом. Не могу понять — всё у неё было: богатство, слава, благоволение правителей и народная любовь. Вот какого рожна ей не хватало? Откуда такие комплексы?

Битлы, разумеется, тайно посещали СССР и давали секретный концерт — для членов ЦК (ну а откуда тогда песня «Back in the USSR»? То-то!). Дальше легенда распадалась на три версии: концерт состоялся в Театре Эстрады, концерт состоялся прямо в Шереметьево, так как Битлы летели на гастроли в Японию и их уговорили задержаться, и концерт состоялся в английском посольстве (тут, правда, с членами ЦК неувязочка, но кого-то наверняка пригласили, а как же). Все три версии имели своих горячих сторонников, прямых свидетелей и счастливчиков, которых знакомые дети членов ЦК взяли с собой. Я уже рассказывал, как один ученик нашей школы (я учился в девятом классе, он в десятом), прослышав, что в Москву инкогнито приехал Джон Леннон, трое суток пролежал в засаде напротив Северного входа в гостиницу «Россия», где Леннон остановился. Он так боялся его пропустить, что не покидал поста, не ел, не пил и, по-моему, не писал. Он вернулся в школу осунувшийся, с синяками под глазами и сказал: видел. Я не мог ему не поверить.

Золотое время! Сегодня мы тонем в море бессмысленной, ненужной информации, сказочная история теперь называется пресным словом «фейк», и чаще всего пролетает этот фейк, так и не затронув наше сознание и уступая место следующему. Ничему мы не верим и в общем ничего не хотим.

Тоска-то какая.

7

Комната у нас с папой была маленькая. То есть формально это была моя спальня, но ещё и папина мастерская. Пока мы жили в коммуналке, мастерской периодически служила то гостиная (громко сказано! Она условно называлась «большая комната». Метров двенадцать, наверно), то общая кухня в часы, когда она относительно освобождалась. Разворачивались на столе чертежи и кальки, клеились макеты павильонов из зелёного картона, приходили разные дядьки, громко спорили, курили. А тут — отдельная квартира! (Нет, сегодня никому не понять, не пытайтесь!) Трёхкомнатная! Размер комнат не имел значения. В общем, наша спальня-мастерская была совсем маленькая. У одной стены, там, где дверь, стоял мой диванчик. Он был раздвижной, но раздвигался не в ширину (ещё чего!), а в длину. У противоположной стены располагался папин кульман (знаете, что такое кульман? Ушло слово в прошлое). Это большая чертёжная доска, по которой вверх-вниз двигается линейка — рейсшина. (Боже мой, у меня такое ощущение, что я рассказываю о приборах семнадцатого века — а ведь это было вчера! Чертежи делались руками, слово «компьютер» ещё никто не знал, кульманы стояли в ряд в проектных институтах и инженерных конторах. Готовые чертежи — на бумаге или на кальке несли в ксероксную, где на огромной шумной и нехорошо пахнущей машине с них печатали грязно-голубые копии — «синьки». Вход в ксероксную был строго ограничен, требовался «допуск», чтобы не дай бог кто-то несознательный не размножил там какую-нибудь антисоветчину. За это сажали.) Свой кульман папа сделал сам — он вообще был удивительно мастеровитым (качество, которое я, увы, не унаследовал). Рейсшина у него передвигалась по доске на двух роликах, которые ехали по натянутой шёлковой нити. Угол наклона доски менялся. Когда папа собирался рисовать, он опускал доску горизонтально и клал на неё либо бумагу, либо цинковый лист, на который накатывал краску. (Есть такая техника — «монотипия», папа её очень любил и постоянно совершенствовал. Если примитивно — на некую поверхность наносится краска, сверху кладётся лист бумаги, на нём рисуют задуманное. Вся красота получается с обратной стороны.) Рисовал папа очень быстро и много. Готовую работу клал на пол (а куда?), несколько секунд смотрел на неё, сощурясь, потом рисовал следующую — за это время предыдущая уже высыхала и можно было класть сверху новую. За вечер получалось около десятка работ. Они лежали в нашей комнатке толстенными пачками, мешая проходу граждан и проезду транспорта. Мама ругалась — а что делать? Получение мастерской требовало времени, знакомств и нечеловеческого упорства, папа всё это ненавидел. Мастерскую он всё-таки получил в самом конце жизни — чёрт знает где, в подвале новостройки на самой окраине, свёз туда работы и — никогда там не рисовал. На следующий день после его смерти в мастерской прорвало трубу, и несколько тысяч (тысяч!) великолепных работ погибли — сестре удалось спасти десятка три. (Такие дела, сказал бы Воннегут.) А рисовал он исключительно женские портреты. Не каких-то конкретных женщин, нет. Хотя портретное сходство ловил моментально и мог рисовать блестящие шаржи. Нет, это были женщины из какого-то другого, горнего мира. Иногда они были немного похожи на маму.

Согласитесь, я прошёл хорошую школу. Так учили в средние века. Сначала — просто быть рядом с Мастером, смотреть, как он работает. Через пару лет начать растирать ему краски. Потом — грунтовать холсты. Потом —…

Если сравнивать написание песни и рисование, то со вторым у меня, конечно, проще. Чтобы настроиться на это дело нужно всего несколько вещей: чтобы ты никуда не спешил и тебя никто не дёргал и чтобы на столе лежали предметы, которые меня лично притягивают: хорошая и разная бумага, маркеры, перья, кисти, карандаши, краски — чем больше и разнообразней, тем лучше. Нет, я не буду хвататься за всё подряд — скорее всего выберу что-то одно, но важно, чтобы было из чего выбирать. Я ещё не знаю, что и как я хочу нарисовать. Сейчас выясним.

На третьем курсе у нас появился новый предмет — живопись. Наш преподаватель Скобелев по кличке, естественно, «генерал», тончайший гиперреалист, пребывавший в опале у советской власти, человек деликатный и застенчивый, на первом занятии сказал очень важную вещь. Главное, сказал он, чтобы вы почувствовали, что класть краску на белый холст необыкновенно приятно. Я поймал это ощущение и стараюсь его не потерять.

В равной степени это относится к линии на бумаге.

Вот голову в этот момент желательно выключить. Иначе школа сыграет с тобой злую шутку — нарисуешь не как хорошо, а как дОлжно. Композиция, основанная на золотом сечении, за годы учёбы вбита вглубь головы, вживлена, как имплант. Всё вроде правильно, и именно от этого тошнит. Поймите меня верно — я не против золотого сечения, это основа учения о красоте, и ему сотни лет. Я просто не люблю, когда ты не вполне в состоянии управлять собой. Я знаю нескольких художников, которые умеют с этим справляться. Они могут рисовать как дети, не подделываясь под детский рисунок (это отвратительно и всегда видно), а просто отключив в голове жёсткие правила школы. Я ими восхищаюсь и немного завидую. Ну, Александр Войцеховский, по-моему, по-другому и не умеет, и рисунки его полны света и лёгкости необыкновенной, и правил для него не существует. А вот Саша Галицкий правила знает в совершенстве, просто может сознательно убрать их — как вазу со стола. А может и включить. Саша Бродский (а, может, Вова Радунский? Оба гении.) предлагал в момент рисования не смотреть на свою правую руку — но это уже уловки.

Детский рисунок часто бывает совершенным — с моей точки зрения. Пока ребенка не отвели в детскую художественную школу и там посредственный неудачник-преподаватель, не любящий ни рисование, ни детей, не объяснил ему, как надо. Всё, назад пути не будет. А у ребёнка еще незамыленный глаз, и видит он лучше взрослых — не так, как это должно выглядеть, а так, как это есть на самом деле, и никакие каноны ему не помеха. «Коленька, что же ты ёлочку фиолетовой нарисовал? Ёлочка зелёная!» А ёлочка может быть и фиолетовая, и синяя, и золотая, и чёрная — это зависит от освещения, надо просто уметь видеть. Дети — умеют. И главный герой на картинке будет в два раза больше остальных — да потому что он главный! Неужели не ясно? Ещё один наш преподаватель говорил — ошибочно думать, что у художника в основном работает рука, и надо поэтому её всё время тренировать. Ах, какая у него техника! Нет, рука, конечно, тоже. Но главное — глаз. А глаз начинает работать, как только ты проснулся — хочешь не хочешь.

Я занимался смешанными техниками, чёрно-белой и цветной графикой, живописью на больших досках. Сейчас не хочется. Небольшого формата бумага, перо, гелиевая ручка, чёрная темпера.

Не так давно возникло желание сделать рукотворную книгу со своими стихами и рисунками. Книгу мне изготовили прекрасную — огромную, в кожаном переплёте, с отличной бумагой. Стихи я туда вписал довольно быстро — долго искал хорошее перо. Для рисунков оставлял чистые страницы. Испортить ни одну было нельзя. Причём было понятно, что предметно иллюстрировать описанное в стихотворении — самое глупое, что может быть. Что рисовать? Я отключил голову. А тут началась война. Я не предполагал, что способен на такие мрачные рисунки (и стихи-то у меня не сильно весёлые, но всё-таки не настолько). Видимо, как ни отключай мыслительный процесс, а некие антенны работают, и ловят вибрации нашего безумного мира.

8

Она от него без ума. Сама возможность быть рядом, дышать с ним одним воздухом, да просто видеть его — высшее и единственное счастье. Она растворяется в нём без остатка, день, проведённый без него, невыносим, бесконечен и чёрно-бел. Как хорошо, что они всё время рядом. Ну, почти всё время. БОльшую его часть. Нет, они не муж и жена. Почему? Бог его знает.

А что он? Он её, пожалуй, любит. Просто он об этом не думает — зачем? Она для него — часть его мира, важная, наверно, часть, но он вообще любит окружающий мир. Вы же любите синее небо? А вы об этом думаете? А ещё он привык к тому, что ему всё время везёт, об этом он тоже не думает, ему кажется, что так и должно быть — нет, ну а как иначе? И вот так у них не месяц, не два — сколько лет? Встречаются.

Кого-то она увидела. А может, и не увидела — просто копилось-копилось и лопнуло. Вдруг. Лопается всегда вдруг. Она и раньше иногда себя на этих мыслях ловила: как-то всё… нечестно, что ли? Нет, неправильное слово — он же её не обманывает. Просто вёсла очень уж разной величины.

И кораблик отошёл от причала.

Он почувствовал это мгновенно. По каким-то настолько тонким вещам, что и слов-то нету их описать. Ничего вроде не случилось. Она ведь никуда от него не делась. Пока. А он почувствовал — его бросают! Как же так? Почему?

А его и правда раньше никто никогда не бросал — сам всегда уходил. Как только возникало желание. Без особых проблем. Господи, да что же это?