Руна

Катерина Снежная

Руна

Пролог

Наверняка ей долго будет сниться кандальный клекот. Горестный, унылый, шаркающий, со всяким содроганием утомлённых ног, ступающих по пыльному и размокшему этапу. Нет сил смотреть в небо, даже во сне. Не поднять подбородка. Наверху облака, синева простора, воля, внизу матерные окрики конвоиров, непристойности и стоны.

Спустя пару секунд волчица открыла глаза, благословляя зримое. Волки любят свободу. Не камера, не дом терпимости, не изба на поселении, и ладно. Комната простая, серая. Явно давно не чиненная. Но она в ней одна, и это самое значительное.

— Девка, а девка? Сколько можно спать? Тащи зад сюда!

В дверях показалась Варвара, в крестьянском сарафане, истопниковский фартук обстоятельно заправлен за пояс, на плече тряпка. Глазами тыркает, черные брови сведены в кучу, ко второму подбородку присоединился третий.

— Барыня прямочки. Не бывает рыжих, не красются они! Белоручка, лежит туть, аки столб багряный. Вставай, воды принеси! Кто вчерашнюю размыкивал? А то коромыслом потружусь тако, не будет больше никакого успеха тебе ни у кого.

— Варвара, выпороть бы тебя. Я же просил, — за спиной хозяйки дома, недовольный басовитый голос Ильи. — Окажи милость, ступай. Еще раз услышу, Егору скажу. Разъярится же. Наговорила погано немало. Поди в сени, я харчи привез.

— Да негоже, чтоб девка бока отлеживала, или у нее жопа неписаной красоты⁈

— Тебе червонец уплачен, баба ядрёная, вот и поди вон!

— Ох, барыня, однако, коза прореховна.

Варвара ушла, продолжая ворчать где-то в глубине дома, а Руна с Ильей какое-то время смотрели друг на друга. Он понуро и с виной, а Руна — со смехом, укрывшись по самый нос одеялом.

— Ты прости, она не со зла. Не ведает ничего, кроме этого.

Он обвел взглядом комнату на постоялом дворе. Оно и понятно. Дом на отшибе, кругом беднота, лихой люд ошивается, только приезжих гостей мало. Сюда могли заселиться те, кому гостиный двор не по карману, а до ночлежки утратить человеческий образ пока не поспели. Могла бы Варвара заподозрить, что укрывает не беглого каторжанина и ссыльную по душегубному обвинению. Человек с документами на имя Илья Кадуций через несколько дней достигнет Иркутска и покажет свои статейные списки. Все как положено — паспорт и аттестат ссыльного. А перед ней Илья, а, как записано в паспорте, Илья Простаков. Только вот муж Варвары, бывший каторжанин, по делам московским знался с ним с младых ногтей. Это на огорчение жены. Но кто ее спрашивать будет, бабу сварную, славшую с сеней дома гостей непрошенных. И девчонка с ним, вовсе и не девчонка. А волчица серая. Попала в силки к егерям. Те поглумились над девчонкой, да и продали чину в дом, радости приносить. Она и приносила, пока по весне не перегрызла глотку князю. Вот, Руну и судили. На каторгу сослали.

— Баню истопи, ночную рубаху дай… А елдой по бесстыжей роже, не дать? — возмущалась Варвара.

Илья пришел не с пустыми руками, протянул бумажные свертки, а сам смутился. Руна же в одной ночной рубахе. Вчера, когда селились, кроме одежды на ней ничего не наличествовало. Вонючий кафтан, сапоги с дырами, штаны казенные с тобольской тюрьмы не снимала. Все в крови и грязи. Никого не волнует, бабские у тебя дни или нет, тряпкой заткнула с исподнего и идешь дальше.

Баню плохонько стопили, только воды хорошо нагрели, на большее дров не нашлось. Варвара ворчала на Егора за купеческое поведение, да что совести у них, у пришлых, нет. Осень на дворе, выстывает быстро. Илья следом зашел в прогретое тесное помещение. Так что мылись вместе.

От воспоминаний по ее щекам жар пополз. В волчьей жизни умерла бы от бесчестья. Позор-то какой. А теперь деваться некуда, столько прошли. Краснея маковым цветом, ей пришлось перед ним снимать с себя заношенную одежду.

От волнения мелкой дрожью оцепенение схватывало все части истощённого мучительной дорогой тела. А стыдно же стоять с мужиком в предбаннике, в духоте, в сырости, понимая, что первым тебя узрел не муж, а каторжанин, вор, известный малый в преступных кругах. Считай, пропала. Так ведь давно пропала, еще в детстве словилась. Да и по этапу идти — не чай в саду с подружками распивать, да кокетничать с кавалерами.

Руна обернулась, готовая ко всему. Разглядывая его. Переходы по этапу не сломали, не похудели его. Поджарый, мускулистый от тяжелых работ, будто крестьянский сын. Голым он смотрелся лучше многих юношей и офицеров, коих она видела на летних купаниях. Кожа его блестела от пота. Ее взгляд сам уперся в черную поросль ниже живота. Жар пыхнул в лицо, словно горячий пар. Руне сделалось дурно. Выдается елда. Толстый, крепкий, готовый действовать.

Его ладони, крестьянские, большие, опустились ей на плечи, он легко развернул Руну к себе, не давая раздеться дальше кафтана.

— Посмотри на меня, — голос севший, как ветер в поле. — Я не трону, веришь?

Раз сказал, слово сдержит. Так уже было меж ними. Она подняла взгляд. Илья здоровый, кучерявый. На вид ему лет двадцать, на самом деле больше. Руна кроме глаз и носа, лица толком не видела, борода закрывает. Но его взгляд, лихорадка сверкающих яростью глаз, приковывает к себе любого смотрящего. Если бы не он, Руну бы сломали на первом же каторжном переходе. Хоть и с женщинами идешь, только там тоже всякие. Есть и такие, кто шпохнуть сразу желает.

Она кивнула, и Илья медленно стянул с ее плеч рубаху, обнажая кожаную белизну, обтягивающую кости.

— Исхудала, — уверенным движением двинул вниз тряпье, с бесстыдством разглядывая девичью грудь, маленькую, тощую, вонзился взглядом между ног. Там, внизу, она не поседела. Удивительное существо волк — седеет не целиком, только головой. А там Руна все такая же.

Илья присел, торопливо стаскивая с нее больше тряпки, до голени, разгуливая взглядом, потягивая носом, уткнулся в нее. Так что слышались его горячие губы на чувствительных бедрах, отчего стало совсем тягостно. Что у него на уме? Разве не ясно? Не сдержит слова. Обманет. Ждал лишь подходящего момента. Разве зря он помогал ей? Теперь хочет награды за труды праведные. Молодое, нетронутое. Спаси и сохрани в очередной раз! Душа Руны задергалась, как огонёк на сальной свече, мечась туда-сюда в тревоге, и не в состоянии сбежать с фитиля. Отвертеться бы от нежащих, ласковых рук непрошеного защитника. Не заткнешь уши от его бормотания.

— Какая же красивая. Серая.

Сброшены в угол ненавистные сапоги. От невозможности больше стоять и гореть постыдной обнаженностью, под накатывающим ненасытным взглядом, она ушла в баню. А деваться некуда. Все в жизни потеряно. Целиком сломано. В стаю не вернешься. У людей все чужое. Падать пока есть куда, но даже здесь, докуда уже поверглась, невыносимо осознавать свое положение. И в петлю не влезть и отказать никак, выжила она благодаря защите этого волка.

— Повернись спиной, легшее будет, — буркнул Илья, наливая в ушат кипяток и оглядываясь в поисках мочала.

Она отвернулась, чувствуя, как от смятения душно, по ногам ползет онемение и между ними родилось горячее. Откровенно тяжкое, тягучее, напрягающее душу неимоверно. И мысли бьются, как рыба об лед. Тяжела судьба сироты.

Пока она размышляла, Илья окунул мочало в воду, намылил и приблизился.

— Знаю, пошло так, только мы с тобой почти родня, — произнес он, то ли пытаясь шутить, то ли уговаривая.

От прикосновения побежали по всему ее телу мурашки, ввергая в грешное чувствование, а согретое в непристойное волнение. Сладкое настолько, что Руна сама удивилась, как не то стало внутри.

— Я чую, запах. Не отбил еще.

Значит, все-таки шутит. Странные они у него, грубоватые, а все-таки шутки.

— Ты хоть раз была с мужчиной наедине?

Руна тяжко и шумно выдохнула.

— Нет, — прошептала, ощущая, как именно в эту минуту их роли меняются во второй раз. Первый раз, когда договорились о секрете и сейчас. Снова.

— Никогда?

— Не положено.

Он и сам знал. Это на этапах можно все увидеть, но не в жизни. И целующихся парочек и тех, кто прямо в углу на скамье ночью предавался страсти без стеснения и стыда. Этапная любовь пылкая, отчаянная и безжалостная. Сегодня за ручки ходят, в беседах и ласках дорогу коротают, а завтра кто-нибудь кого-нибудь убил или ограбил. Подобный шок вышибает светский и культурный дух за неделю. Тогда Руна очень быстро поняла, в каком иллюзорном розовом мире ему повезло родиться. Там, куда она хотела вернуться, такого не было. И от этого хотелось рвать на себе волосы и умереть.

Илья развернул ее, убрал с лица рыжий локон. Заглянул в глаза.

— Не бойся, сказал же.

Она-то дура поверила. Обещал работу дать. А сам! Ноги от облегчения слегка подкосились, а где-то в глубине души родилось виноватое разочарование. Качнулась Руна вперед, и в живот уперлась мужская стать. Испуганно подняла взгляд, на миг сверкнула своим волчьим нутром. Он откликнулся.

— Почему?

— В дороге не с кем, а кто угодно не сойдет, — ответил добродушно, не забывая при этом ловко мылить ее с ног до головы. Она краснела и шаталась под его мыльными руками, словно сыр в масле. — Разворачивайся.

Отвернулась, не в силах справиться с нахлынувшей легкостью и чем-то внутренне напряженно-невыносимым. Стоило ему задеть пальцами там, меж ног, замылить у бедер, как жар с бездной мучения подтолкнул тело вперед, на кончики мужских пальцев. Ощущались они Руной остро. У нее забирало дыхание. Бросило назад, заставляя выгнуться дугой, с глухим стоном, прочувствовать оттопыренными ягодицами, всей спиной разгоряченное мокрое тело тяжело дышавшего позади мужчины. Как же сильно ведет, словно пьяная.

— Не к добру, — бормотание едва можно было разобрать, так как в следующую секунду Илья плеснул на раскаленную каменку воды, и шипящий пар жгучей влажной волной обдал их, горяча тела, сжигая непрошенное.

Рука Ильи прижала к себе, удерживая ее за талию, а пальцы другой настойчиво заскользили вверх и вниз, пеня извивающуюся волчицу. Она задохнулась окончательно, заметалась, застонала в голос, по телу прокатилась волна блаженного освобождения. Стало нежно. У Руны не осталось сил ни на что, кроме как, замереть, дышать, ощущая благость во всем человеческом теле. Пока не разрядилась в невероятное удовольствие. В это время он терся сзади, вскрикнул следом, крепко-накрепко обняв, так, что сперло дыхание и затрещали ее торчащие ребра.

Некоторое время они стояли, не шевелясь, наслаждаясь покоем, теплом. Этап выбил из них все силы. И сейчас накрывала уютной пеленой мысль, что все закончилось. Здесь, на свежем месте, их, каждого по отдельности, ждала новоиспеченная жизнь. Единил пройденный путь и облегчение.

Илья неловко положил на кровать свертки, верно, тоже вспомнил и поспешно вышел. Мол, сама догадается, что с этим делать. Вот только видно все же, как бурно налилось у него ниже гашника. Вчерашнее воспоминание живо нахлынуло, окатывая не молёнными пикантными деталями. Так что Руна задумалась, стоит ли вообще об этом помнить впредь. Ведь вряд ли судьбинушка сведет их еще раз. Она пройдет сегодня-завтра алатырь-камень и исчезнет в этом времени года. Навсегда станет человеком, а волчица останется в старом месте. Животная сущность здесь, человек где-то там.

Она развернула свертки для прохода в лес. Прогулочное платье, белье, шляпка, сапожки. Некоторое время разглядывала купленное. Вещи новые, пусть и скромные. Модель устаревшая, но какая разница, когда у тебя ничего нет. Когда егеря идут по пятам, и мир сжимается до одного спасительного камня.

А на нем девочка, которую принесли духи предков в жертву. Меняя их телами. Ведь щенку все равно, она уже погибла. А Руне нет. Руна жить хочет. Пусть и ценой забвения. Пусть и тем, что навсегда в чужом мире. Кровь за кровь. Душа за душу. Лес свидетель многих тайн. Тысячи горестных воспоминаний. А в нем мириады разных миров. Ему не жалко, лишь бы на старом пепелище древних шаманом вновь приносились жертвы. Вновь лилась чья-то кровь. Пусть это будь чужая кровь, не Руны, не ее.

Глава 1

Прошлое…

В коморке недалеко от отхожего места, где ютилась Руна, не было места. Там стоял много лет сундук со старым тряпьем, и все. Кого интересует уютно ли жить служке, поступившей в распоряжение князя великого не то нянькой, не то кухонной подсобной. Суду выявить это так и не удалось. Одно известно, Москва таких девиц не балует и за не имением средств, они соглашаются на ту долю и приют, что выпадает им. Не велит им природное и божье призвание быть самостоятельными и служить. Только женское бессилие, и постоянная нужда в мужской помощи и поддержке, вынуждает таких пришлых девиц выживать, а если нужно и зарабатывать собственной прелестью.

Руна же костлявая, худая, даром рыжая и с ярким взглядом, приглянулась мелкому чиновнику Тимофею Викторовичу, что бывал в игральных комнатах на балах великого князя Данишевского. Как чиновник он выучился науке и стал писцом, попал на легкую службу, но, как водится, его канцелярские временные с некоторой надбавкой за место оплачивалось низко. И только благодаря природной юркости и раболепию, он смог выстроить свой чиновничий карьерный ход так умело, что дослужился до благотворительных комитетов и стал вхож в высокие дома, где и пытался не безуспешно поправить шаткое финансовое положение.

Там же он приметил Руну, играющую с детьми в волчок. Игра азартная со ставками. Играли делая ставки, у кого, что было. Выигрывала рыжая постоянно, удача у нее фартовая. Так счастливо, Тимофей сколько бы не был весел и во хмелю, а засмотрелся. Отмечая в раздумьях в ребенке скрытые таланты и придавленную силу. Тогда то, он и подозвал ее к себе в коридоре, где сновала прислуга туда-сюда, и поинтересовался, кто такая и откуда будет.

Попросил высоко благороднейшую благодетельницу мадам Данишевскую, являющуюся главной сердобольной создательницей комитета выделить ему Руну для разного рода деликатных поручений. Милость оказали. Сам же он, Руну приучил к побегушкам, став для нее злым и вороватым начальником. За восемь лет Руна сделалась опытной, сообразно с пожеланиями и капризами титулованных заказчиц и хозяйки. Сам же Тимофей Викторович заделался лучшим угодливым другом для светских дам, выдавая указания послушной помощнице, что держал в ежовых рукавицах.

Сколько стоит вызнать секрет, в каком платье будет мадам Ровская? Что будет из угощений на балу у Кандинских? У кого заказывает вина и цветы мадам Романская? Все эти мелкие поручения, с узнаванием кто кому симпатиями проникся, и кто с кем каких отношениях, подняли мелкого чиновника из незаметного человека до невообразимых высот, сделав его незаменимым.

Положение вещей сохранялось из года в год, пока однажды, его благодетельница мадам Данишевская в попытках удержать молодого любовника не решилась на отчаянный шаг…

В то утро Илья Кадуций незаконнорождённый сын князя Олейникова выскочил из ее постели при виде личного слуги, совсем не стесняясь наготы, и выхватил у него письмо. Стремительно развернул, он погрузился в чтение, на ходу натягивая атласный халат. В то время, как мадам распорядилась подавать завтрак, состоящий из простокваши, каши и нетипично мясного, зная, что любовник нуждается в последнем. Мадам скользила взглядом по его телу также жадно, как любовник по строчкам, состоящих из очень мелкого почерка, и ей нравилось, то, что она видела. Сын князя Олейникова был невероятно красив и хорош собой. Темный волос, коротко остриженная борода, и карие глаза, лицом он удался весь в отца, но телом, телом он вышел значительно лучше. Хорошо сложенный, он притягивал к себе мускулами и формами, какие бывают у молодых мужей, занимающихся гимнастическими упражнениями. И мадам Данишевская никогда не отказывала себе в удовольствии насладиться зрелищем мужской первозданной красоты, коей природа щедро наградила ее любовника.

— Илюша, — проворковала она, с неохотой поднимаясь с мятых простыней и заворачиваясь в тончайшие кружева черного халата, привезенный непременно с предпоследних мод из Парижа. — Неужели это то, что я думаю?

Илья повернул голову и кивнул, затем снова вернулся к чтению, пока любовница забирала поднос у прислуги, отсылая ее.

— Замечательная новость. Наконец, мы можем обсудить дальнейшие отношения наши, — ответила она, стараясь говорить не слишком возбужденным тоном. — Ты же думал о нас?

Илья Кадуций с выражением некоторого удивления на лице, прекратил чтение, сложил письмо, и уставился на любовницу. Мария Данишевская, безусловно, интересная любовница, но были и другие на свете претендентки на эту роль. И Илья искренне полагал, что ему рано жениться.

— Думаю, твой муж будет рад вызывать меня на дуэль или любым другим способом избавиться. Милая, ты желаешь ему смерти?

Данишевская вздохнула, задумавшись о том, что смерть мужа может изменить все. Он стар, немощен и у него нет наследников. А хорошее денежное положение легко заставит пересмотреть ее любовника планы в отношении нее. Ныне в обществе без финансовой поддержки и связей трудно достичь успеха. Впрочем, как и во все времена. Она села за стол, жестом приглашая присоединиться.

— Может быть, я разонравилась тебе? — с обидой спросила она, стеля на колени салфетку и беря в руки цветной бокал из муранского стекла с простоквашей.

Он ответил не сразу. Набросился на мясное, как волк, поражая его аппетитом. Что не удивительно, из всех известных ей мужчин, только этот любовник смог полностью усмирить ее чрезмерно горячий нрав.

— Как может разонравиться, то, что мы делаем? — спросил он с хитрой улыбкой, бросив жадный взгляд на ее грудь, не подозревая, что, в общем-то, озвучил самый большой страх мадам.

Та отставила стакан, позвонила в колокольчик, а затем, сцепив пальцы в замок и облокотившись на стол, разглядывая, как ест ее любовник, вкрадчиво произнесла:

— Мы три года вместе. И хотя чувственные аппетиты твои очень сильны, я думаю, ты нуждаешься в некотором разнообразии меню.

В этот момент в комнату вошла юная девушка. Илья, закончив с мясным, налил воды из кувшина в бокал, встал с удивлением разглядывая ее. Затем перевел изумленный взгляд на любовницу.

— Ты шутишь?

Девушка стояла так, словно не посвященная в происходящее, хотя очевидно знала Данишевскую. Одета она в скромное платье, указывающее на принадлежность не к высшему обществу, а скорее к ценной обслуге. Она походила на гимназистку, только что закончившую дорогое учреждение, но никак не на разнообразие меню. Может только волосы, решил Илья. Убранные в строгий пучок, они все равно были необычными. Он не видел никогда такого насыщенного рыжего оттенка. Вероятно крашеный?

Кожа казалось идеальной, фарфоровой. Тонкая талия, крепкая грудь, лицо…да с годами она могла превратиться в шикарную куртизанку. От девушки веяло аппетитным чувствованием, спрятанным под маской скромности. От нее дышало волчьим запахом? Что-о-о⁉ Она оборотень⁉

Илья переменился в лице, разглядывая ее со всей тщательностью.

— Мадам, — произнесла красавица, ожидая распоряжений.

— Ты, я и она, — предложила Данишевская, вставая и приближаясь к нему, недвусмысленно погладила Илью по твердой груди под воротом халата. — Что скажешь?

— Ты сошла с ума, — произнес он вынужденно, отлично понимая, что и в самом деле, не безумие ли то, что предлагает любовница. Затем посмотрел на девушку. Оборотень и он! Конечно, заставить ее, или купить, будь она человеком не составит труда. Люди продажны. Но зачем? К чему ему еще одна любовница, к тому же прислуга.

Данишевская закусила губу. С обидой уставилась на любовника. Ведь она хотела, как лучше. Илья весьма горяч и хорош в постели, но она все-таки женщина с опытом и знает, мужчины любят разнообразие. Тем более молодые мужчины.

— Не ожидала, что ты ханжа, — скисла она.

Девушка же, бросила сначала испуганный взгляд после слов на расстроенную мадам, а потом на Илью. Дыхание у малышки сбилось, по хрупкой шее поползла краснота, отчетливо угадываемая на фоне завитков. Заалела по щекам и всему белому, как снег лицу без единой веснушки. И эта краснота, и завитки на белом заставили Илью сглотнуть. Никогда бы не подумал, что захочет оборотня.

Он отвернулся, стараясь больше не дышать в сторону красавицы. Гадая, знает ли она, что является альбиносом. Наверное знает, раз красит волосы.

— Это оскорбительно, мадам, — выговорила та, сдавленным голосом, разглядывая улыбнувшегося Илью.

Он повернулся, развязал пояс халата, и под все ширящимися глазами малышки, дал полам разойтись в стороны, чтобы лучше почувствовала запах. Да и его самого.

— Я тебе не нравлюсь, — спросил он, разглядывая ее, скорее для смеха, чем с намерением. Скорее порадовать любовницу, чем что-то сделать действительное. Безусловно, рыжая дивно хороша, но даже для него подобное слишком.

— Свояк свояка видит издалека, — прошептал он, наблюдая, как малышка поняла и от удивления приоткрыла ротик, бессознательно втягивает в себя воздух. Понюхала. Покраснела выдыхая, всматриваясь в него совершенно другим взглядом. Испуганным, чуть опьяненным с поволокой животной реакции, очевидно не понимающая, куда деться от возникших внутри разом чувств. Илья усмехнулся. Ему то не знать, что чувствует волк, почуяв возможную пару. Почуяв не человека, а существо. Необычное, не из мира людей, такое же, как и она. Случается. Не часто. Но, когда бывает, от водоворота чувств и желаний трудно устоять на ногах.

— Ты совсем молодая, — констатировал он, разглядывая чужое смущение. — И у тебя нет пары.

— Пошла вон, — произнесла Данишевская, беря в руки кувшин с водой, даже не взглянув на Руну.

Девушка развернулась, и бросилась из комнаты. Выйти она не успела. Ей на встречу, ввалилось трое мужчин, а за ними великий князь. И эти люди были не с пустыми руками, а с машиной. Польская деревянная фотокамера SzalayGrünhauser сделала один единственный (но какой) снимок. Полуголая мадам, распахнутый с могучим непристойным Илья и неизвестная рыжеволосая девушка.

Вместе со вспышкой завопила мадам Данишевская, захохотал Илья, и над всем командовал великий князь.

— Еще, еще один! Мадам, покажите правду.

Завязалась драка. Руна прижалась к стене, испуганно взирая на происходящую потасовку. Княгиня бросилась к дерущимся, борясь за пластину с негативом.

— Забери снимок! Илья! — визжала она, не жалея дорогостоящих французских кружев и каштановых кудрей.

Каким-то образом пластина отлетела к ногам девчонки. Она наклонилась, подобрать, и в этот момент на нее бросился великий князь. Руки мужчины оказались на шее, и та понимая, что ее душат, извернулась. Она сначала надавила ему на глаза, а когда смогла освободиться, повалив его на спину, вцепилась князю в шею, не осознавая, что творит.

Оглушительный визг мадам и вода из кувшина привели Руну в чувства. Почему-то она оказалась в руках Ильи, успевшего оттащить ее от князя.