Помоги проекту - поделись книгой:
Якоб Ульфельдт
Путешествие в Россию
Читателю
Новое издание записок Якоба Ульфельдта о России — не совсем стандартное для подобного типа публикаций. Помимо текстов на языке оригинала и в переводе, обязательных вступительных статей и комментариев оно включает “мемориальную” часть. И это неслучайно. Так называемые записки иностранцев возникли в результате какого-то контакта — дружественного и не очень, посреднического или активного, торгового или политического — Руси, княжества всея Руси или Российского царства с другими странами. Контакта, осуществлявшегося, естественно, людьми разного возраста и положения — дипломатами (по преимуществу), купцами, авантюристами-воинами и т. д. Сопричастность авторов этих записок к судьбам их родины и самой восточной в Европе страны, куда закидывала их судьба, по-разному сказывались на их жизни. Некоторым всю жизнь приходилось оправдываться в допущенных ими ошибках (как это случилось с самым замечательным исследователем Руси — Сигизмундом Герберштейном), другим полностью ломала политическую карьеру (Якоб Ульфельдт), третьих поднимала на высоты дипломатической карьеры (Антонио Поссевино), четвертым помогала обогащаться (как многочисленным англичанам), пятых, наконец, наставляла на путь истинной религиозности (как Мартина Груневега).
По-разному складывалась и жизнь их записок. Некоторые стали руководством для посещающих Русь и Россию людей, другие — публицистическим и идеологическим орудием в политической борьбе их родины с Россией (П. Петрей), третьи по многу веков пролежали в архивах, не будучи востребованными ни их современниками, ни многими последующими поколениями (М. Груневег). Некоторые подобные записки вошли в обиход просвещенных слоев европейского общества как составная часть географических, даже не политико-географических, описаний малоизвестных стран, заняв определенное место в литературе эпохи Возрождения.
Еще причудливее оказалась судьба этих записок в той стране, описанию которой были посвящены записки иностранцев. И в Российском царстве (1547—1721), и в Российской империи (1721—1917), и в Союзе советских социалистических республик (1922—1991), и в нынешней Российской Федерации знакомство с этими памятниками зарубежной мысли определялось политическими условиями. Узкому кругу исследователей эти сочинения стали известны еще в XVIII в. Благодаря удивительному такту и умению Н. М. Карамзина “истину царям с улыбкой говорить” ему удалось познакомить сравнительно широкую читающую публику первой трети XIX в. с зачастую весьма нелицеприятными и отнюдь не лестными для правительственной власти прошлого высказываниями иностранцев. Его традицию продолжили историки и XIX в., и начала XX в. Тогда-то и были впервые изданы записки Я. Ульфельдта. Пожалуй, наиболее трудные времена для записок иностранцев пришлись на время так называемого “победившего и развитого социализма” в СССР — вторую половину 30-х — 70-е годы XX столетия. Приравненные к шпионам, а соответственно и “врагам народа” (почти по знаменитой статье 58 Уголовного кодекса), авторы иностранных записок исчезали из поля зрения историков, если только они не рассказывали об антифеодальных восстаниях, крестьянских войнах и т. д. Некоторое исключение составили годы оттепели, когда восстанавливались научные связи СССР с другими странами, когда временно вновь стало возможным привлекать материал иностранных записок в качестве источника по отечественной истории. Такое же воздействие политической конъюнктуры, в том числе и благотворный, а затем весьма далекий от подобного поворот событий, испытали на себе, разумеется, и исследователи этого вида источников — косвенно за рубежом и напрямую — отечественные.
Читателю легко понять это, ознакомившись с краткими биографиями издателя первой научной публикации записок Я. Ульфельдта в Дании — Кнута Расмуссена и переводчицы этого сочинения на русский язык Лидии Николаевны Годовиковой. Солнечно доброжелательный и открытый людям взгляд датского исследователя и столь же доброжелательный подход щедрой к людям советской переводчицы, по трагической случайности родившихся в один и тот же год и скончавшихся почти одновременно, сопровождал составителей настоящего издания на всем протяжении работы. Памяти К. Расмуссена и Л. Н. Годовиковой с благодарностью они и посвящают настоящее издание, открывающееся именно их, а не автора записок биографиями.
Диалог датских и российских историков, и не только диалог, но их творческое содружество, стали возможными лишь в 90-е годы прошедшего столетия. Дж. Линд провел основную работу в Датском королевском архиве, благодаря чему он обнаружил оригинал “Путешествия” и установил источники сочинения Я. Ульфельдта.
Есть у этой публикации и другие особенности. Ульфельдт был единственным иностранцем, посетившим и описавшим Александрову слободу — опричную столицу Ивана Грозного. Поэтому в книге сравнительно большое внимание уделено реконструкции ее облика в опричное время и истории тех сооружений, которые мог видеть Ульфельдт в 1578 г. Они принадлежат известному историку архитектуры В. В. Кавельма-херу. Однако эта тема была предметом многолетних исследований и его предшественников, наиболее ярким из которых по праву может быть назван А. И. Некрасов, испытавший на себе все превратности “строительства социализма в отдельно взятой стране”. Составители хотя и считали своим долгом включить в рукопись сочинения выдающегося историка искусств 20—30-х годов XX в. вместе с критическим отзывом на него, но не смогли этого сделать: объемное исследование А. И. Некрасова требует отдельной публикации.
Составители настоящего тома решились произвести общее редактирование перевода, уточнив отдельные неясные места (в нем участвовали в первую очередь В. В. Рыбаков, а также В. А. Антонов, Дж. Линд, еще один ученик Л. Н. Годовиковой — Ю. Я. Вин). Биографические очерки Дж. Расмуссена и Л. Н. Годовиковой и библиография их трудов принадлежат Дж. Линду и И. В. Ведюшкиной.
По своему типу настоящее издание примыкает к “академической” серии записок иностранцев. Оно наряду с переводом включает текст подлинника, снабжено тремя введениями (Дж. Линда, В. А Антонова и А. Л. Хорошкевич, В. В. Рыбакова), в которых анализируются обстоятельства создания памятника, сообщаются биографические сведения об авторе и целях написания данного труда, характеризуется ценность записок Ульфельдта как источника по истории России XVI в., устанавливаются связи работы посла с другими материалами, относящимися к деятельности посольства, — официальным отчетом, записками личного священника посла и дневником анонима. Во втором из этих введений использована статья сотрудника музея “Александрова слобода” Алексея Архиповича Масловского (1941—1991), посвященная гравюрам де Бри как источнику по истории архитектурных сооружений Александровой слободы. Комментарии составлены В. А Антоновым, М. Е. Ворожейкиной, К. Ю. Ерусалимским, С. 3. Черновым, А. В. Юрасовым, А. Л. Хорошкевич, А. В. Виноградовым, В. В. Кавельмахером, П. Д. Малыгиным, Е. Л. Назаровой, А. Г. Тюльпиным, А. А. Юшко; биография — В. А. Антоновым, А. Л. Хорошкевич. Перевод датских текстов на русский язык осуществлен Н. А. Охотиной-Линд.
При оформлении книги использованы материалы К. Расмуссена и его вдовы, Историко-художественного и архитектурного музея-заповедника “Александрова слобода”, Датского королевского архива, Дж. Линд, Н. А. Охотиной-Линд, проекты реконструкции памятников архитектуры Александровой слободы В. В. Кавельмахера, рисунки Н. Витсена, фотокопии которых любезно предоставил А. Н. Кирпичников[1], которому издатели приносят благодарность, равно как и Н. Д. Маркиной, А. С. Петрухно и Л. И. Лифшицу за помощь в подборе иллюстраций, натурные съемки. Научно-организационная работа в 1993—1994 годах проводилась И. А. Тихонюком, в 2000— 2001 годах — А. Л. Хорошкевич при участии И. В. Ведюшкиной. Имена составителей комментариев к тексту, статьям и маршруту движения посольства указаны следующим образом: В. А. Антонова — В. А. А; А. В. Виноградова — А. В. В.; М. Е. Ворожейкиной — М. Е. В.; К. Ю. Ерусалимского — К. Ю. Е.; В. В. Кавельмахера — В. В. К; Г. М. Коваленко — Г. М. К.; П. Д. Малыгина — П. Д. М.; Е. Л. Назаровой — Е. Е. Н.; А Г. Тюльпина — А Г. Т.; С. З. Чернова — С. 3. Ч.; А. В. Юрасова — А. В. Ю; А. А. Юшко — А. А. Ю. Комментарии, авторство которых не указано, принадлежат А. Л. Хорошкевич — А. Л. X.
Публикаторы записок Я. Ульфельдта надеются, что настоящее издание, подготовленное совместно российскими и датскими историками, будет содействовать упрочению научных контактов историков России и Дании, с одной стороны, и движению России к открытому обществу, в котором будет невозможно повторение ни опричных, ни репрессий типа сталинских, с другой.
Издатели благодарят Датское посольство в Москве за помощь в подготовке этой книги к публикации, а Российский гуманитарный научный фонд — за финансирование издания.
Посвящение
Дж. Х. Линд[2]
Knud Rasmussen in memoriam
Датский историк, специалист по средневековой истории Руси, в первую очередь по эпохе Ивана Грозного, Кнуд Расмуссен умер в 1985 г. Ему было 55 лет. Кнуд Расмуссен родился 16 декабря 1930 г. в маленькой деревушке Хеммесхей (Hemmeshoj) на острове Зеландия. В сохранившейся его ранней автобиографии 1965 г. он называет себя сыном так называемого
Те годы, когда Расмуссен закончил университет, были — по датским понятиям — чрезвычайно благоприятными для выпускников-историков, и К. Расмуссену посчастливилось очень быстро получить место архивариуса в Государственном архиве Дании.
Первая работа К. Расмуссена по русской истории оказалась связанной с визитом в Данию в 1964 г. Н. С. Хрущова — им написана глава в небольшой книжке о датско-русских связях[4]. Приезд Хрущова сыграл еще одну роль для будущей научной судьбы историка. Во время этого визита было заключено соглашение между датским Государственным архивом с одной стороны и МИДом СССР и советским архивным руководством с другой стороны. Согласно этому договору два датских архивариуса должны были съездить в 1965 и 1966 гг. в московские и ленинградские архивы, чтобы отобрать материалы для микрофильмирования[5]. Само собой разумеется, что одним из этих двоих стал Кнуд Расмуссен — благодаря его блестящему знанию русского языка[6].
Это был уже не первый случай, когда датские историки получали возможность отмикрофильмировать в советских архивах материалы, представляющие интерес для исследований по истории Дании. В 1920-е гг. скандинавским историкам удалось заключить соглашение с руководителем Центрархива М. Н. Покровским[7]. Это открыло перед ними двери русских архивов, и за период с 1928 по 1932 команда скандинавских исследователей смогла “прочесать” русские хранилища и сделать нужные фотокопии. Среди этих исследователей только один — норвежец Олаф Брок (Olaf Broch) — был славистом по образованию, поэтому его задачей стал просмотр трудночитаемых материалов допетровского времени. Эти ранние архивные материалы тогда не микрофильмировались, а только регистрировались. Вместо этого все силы были сосредоточены на архивных материалах XVIII и XIX вв., что, вообще, отвечало собственным научным интересам той группы исследователей.
Поэтому когда в 1965 г. Кнуд Расмуссен и его коллега приехали в Россию, их интересовали в первую очередь старые материалы. В этой связи хорошим подспорьем для отыскания важных материалов послужили записи, делавшиеся Олафом Броком.
Работа продолжалась до 1983—1984 гг., когда возможности договора оказались исчерпанными, и в результате Государственный архив Дании получил от ЦГАДА микрофильмы, среди которых все 24 посольские книги за 1559—1698 гг., а также соответствующие им дела, грамоты и трактаты, охватывающие период с 1516 по 1719 гг.
К сожалению, проблема с использованием этих материалов состоит в том, что они не закаталогизированы. Лучшим их описанием до сих пор остаются записи Олафа Брока. Свои записи за 1928 г. О. Брок опубликовал в том же году. Но все остальные записи — за 1929, 1930 и 1932 г.,— ясно показывающие, что О. Брок просмотрел практически все документы, относящиеся к датско-норвежской и шведской истории до XVIII в., — эти записи так и остаются неопубликованными. В 1970-е К. Расмуссен готовил эти записи к публикации, но не сумел закончить работу до своей смерти[8].
Работа со старыми источниками в собрании ЦГАДА явно послужила причиной того, что Расмуссен обратил свои научные интересы на древнюю русскую историю. В 1967 г. он получил прекрасную возможность заниматься этой темой, т. к. он перешел в Славянский институт Копенгагенского университета — в те годы это было единственное место в Дании, где велось преподавание истории России и где как раз незадолго перед этим Бйарне Нерретрандерс защитил докторскую диссертацию на тему “Формирование идеи царской власти при Иване Грозном”[9]. Теперь Кнуд Расмуссен мог — особенно в первые годы, когда он был стажером-исследователем, — целиком посвятить себя научной работе и написанию большого труда. Этот труд был завершен в 1972 г. и в следующем году защищен в виде докторской диссертации под названием “Ливонский кризис 1554—1561 гг.”[10].
В этой работе дипломатическая история берется в чистом виде; остальные исторические события при этом не учитываются. Расмуссен выдвинул ряд принципов, каким образом на основе имеющегося в нашем распоряжении источникового материала можно выяснить, какие мотивы определяли политику, проводимую во время ливонского кризиса вовлеченными в него государственными деятелями в Дании, России, Польше, Швеции и крымскими татарами. Используя такой анализ побудительных причин различных сторон, Расмуссену удалось внести по ряду пунктов поправки в существовавшие до этого представления, нашедшие отражение в трудах Вальтера Кирхнера, Эрика Доннерта, В. Д. Королюка и Бйарне Нерретрандерса. Так, Расмуссен сумел опровергнуть точку зрения, что в русских правящих кругах якобы существовали расхождения во мнениях в момент начала Ливонской войны в 1558 г. Эти несогласия возникли только в 1560 г., когда ситуация перестала быть благоприятной для московской власти. Ему также удалось доказать неправильность резко негативного изображения датской политики, которое дал за несколько лет до него Кирхнер, приписавший правительству Дании совсем иные намерения, чем оно имело в действительности. В дополнение к этому, Расмуссену не удалось найти никаких подтверждений мнению, высказанному шведскими специалистами по экономической истории Артуром Аттманом и Свеном Свенссоном, что причиной всего ливонского кризиса явилась потребность русской торговли в выходе к Балтийскому морю. Вместо этого, в противоположность своим предшественникам, Расмуссен подчеркивал значение, которое имела для взаимоотношений между Россией и Польшей их переменчивая позиция по отношению к крымским татарам. Именно это обстоятельство в значительной степени определяло меру агрессивности, которую одно государство осмеливалось продемонстрировать против другого.
Интерес К. Расмуссена к истории дипломатии нашел позже выражение еще в двух важных работах. Первая проблема выросла как непосредственное продолжение темы его диссертации: о чем в действительности знали в Посольском приказе, когда надо было принимать какое-то решение внешнеполитического характера[11]. Одновременно с этим К. Расмуссен переиздал в связи с 400-летним юбилеем датского посольства 1578 г. к Ивану Грозному знаменитые “Записки о России”, которые глава посольства Якоб Ульфельдт написал по возвращении домой. К. Расмуссен опубликовал факсимильно первое латинское издание. Но в качестве вежливой услуги современному читателю слегка подновил язык датского перевода, впервые напечатанного в 1680 г. В обширном предисловии Расмуссен разъяснял многие моменты, касающиеся происхождения текста, и его взаимосвязь с другими описаниями России, написанными участниками того же посольства[12]. Это было первое серьезное исследование записок Ульфельдта после классической старой работы Ю. Н. Щербачева 1887 г.[13] (Подробнее в статье Дж. Линда в настоящем издании.) Одним из результатов, который сам К. Расмуссен считал важным, был вывод о том, что знаменитые иллюстрации, часто используемые в современных работах о России Ивана Грозного[14], едва ли ведут свое происхождение от самого Ульфельдта, но скорее всего являются результатом работы фантазии первого издателя на основе чтения ульфельдтовского текста.
На основе нового прочтения ульфельдтовского текста специальное внимание уделил К. Расмуссен и такому аспекту: следует ли рассматривать “Записки” как источник по датской истории или по русской. Имеется в виду, что манера Ульфельдта видеть русскую действительность и его отношение к ней дают нам столь же много информации о менталитете и представлениях самого Ульфельдта и современных ему датчан, как и о российских реалиях. Рассмотрению этого вопроса он посвятил специальную статью[15]. Работы по этому историческому периоду были заключены монографией “История России в 16-м веке. Обзор исследований и источников”[16], вышедшей в свет уже после смерти автора, осенью 1985 г.
Одновременно с этим уже в 1970-е гг. Кнуд Расмуссен обратил свой интерес и на историю Новгорода, что привело в 1977 г. к появлению историографического обзора на датском языке “Великий Новгород в современной советской историографии”[17], где он представил наиболее значимые результаты, достигнутые археологами в Новгороде, и где в первую очередь он объяснил значение многих предпринятых В. Л. Яниным пересмотров общепринятых представлений. Конкретной проблеме “
К. Расмуссен не соглашался с мнением В. Л. Янина о том, что
В последующие годы К. Расмуссен посвятил много усилий написанию его части в первой датской большой “Истории России”, где “его период” охватывал годы с 1240 по 1598[19]. В написанном Расмуссеном разделе (который, пожалуй, является самым сильным во всем этом коллективном труде) есть короткая — около 20 страниц, — но прекрасно написанная главка о Новгороде. В этой главе ярко виден отпечаток того, что мысль его активно работала над большой работой, закончить которую помешала ему преждевременная смерть. Речь идет о труде по истории Новгорода, который он должен был написать в соавторстве с филологом Карлом Стифом, бравшим на себя написание разделов о литературе и искусстве Новгорода. Совсем незадолго до смерти Расмуссена они вдвоем совершили поездку в Новгород, где собирали материал для книги и обсуждали различные проблемы истории Новгорода с русскими специалистами.
В последние годы своей жизни Кнуд Расмуссен был, несомненно, самым известным датским специалистом по русской истории. Незадолго перед смертью он стал членом редколлегии журнала
Список публикаций Кнуда Расмуссена, относящихся к истории России эпохи Ивана Грозного
1. Dansk-russiske forbindelser gennem 500 аг. Датско-русские отношения за 500 лет. Kbh., 1964. S. 11—45.
2. Die livlaendische Krise 1554—1561. Kbh., 1973. 241 s.
3. Velikij Novgorod i moderne sovjetisk historiografi, Forskning-soversigt// Svantevit. II. 2. Arhus; Kbh., 1977, S. 65—70.
4. Samfundet og studiet af Osteuropaeisk historie // Svantevit. III. 2. Arhus; Kbh., 1977. S. 73—79. (В соавторстве с Rosenfeldt Niels Erik.)
5. On the Information Level of the Muscovite Posol'skij Prikaz in the Sixteenth Century // Forschungen zur Osteuropaishen Geschichte. Wiesbaden, 1978. 24. S. 87—98.
6. Jacob Ulfeldts Rejse i Rusland 1578. Kbh., 1978. (изд.)
7. О книге Якоба Ульфельдта “Hodoeporicon Ruthenicum”, Frankfurt 1608 // Скандинавский сборник. Таллин, 1978. 23. С. 57—67. (Сокращенная версия предисловия для издания “Hodoeporicon Ruthenicum” Якоба Ульфельдта (S. 7—27.)
8. “300 золотых поясов” древнего Новгорода // Scando-slavica. 1979. 25. S. 93—103.
9. Das Hodoeporicon Ruthenicum von Jacob Ulfeldt — eine Quelle zur russischen oder zur daenischen Geschichte? // Reiseberichte als Quellen europaischer Kulturgeschichte. Wolfenbuttel. 1982. S. 177—192 (= Wolfenbuttel Forschungen. XXI).
10. Politikens Ruslandshistorie. Kbh., 1983. Bd. 1. S. 49—170 (“История России”, где К. Р. писал о периоде с 1240 по 1598 гг.).
11. Jakov Romanovich Kokoshkin and the Coup d'Etat of 1660 in Denmark // We and They. National Identity as a Theme in Slavic Cultures. Donum Stiefanum 11th August 1984. Kbh., 1984, S. 31—37.
12. Aktuelle Forschungen zur osteuropaischen Geschichte in Danemark (1978—1983) // Jahrbuecher fuer Geschichte Osteuropas. 1985. NF. 33. S. 106—108.
13. Ruslands historic i det 16. Arhundrede // Problemer i Ruslands og Sovjetunionens historic. 4. Arhus, 1985. 161 s.
И. В. Ведюшкина
Памяти Л. Н. Годовиковой
Лидия Николаевна Годовикова родилась 8 марта 1930 г. в Москве. В 1948 г. поступила на классическое отделение филологического факультета МГУ, который окончила в 1953 г. Сразу же начала работать на кафедре древних языков исторического факультета МГУ; сначала старшим лаборантом с почасовой нагрузкой в вечерние часы, затем преподавателем, старшим преподавателем, доцентом, вплоть до кончины 26 декабря 1986 г.
Лидия Николаевна вела занятия как по элементарному курсу латинского и древнегреческого языков на историческом и юридическом факультетах, так и в специальных группах кафедр истории древнего мира, Средних веков, археологии, истории искусств, а также индивидуальные консультации с дипломниками и аспирантами этих кафедр и, очень редко, кафедр периода феодализма и источниковедения отечественной истории. Уже в последние годы жизни, в непрерывной борьбе с тяжелой болезнью, заново разрабатывала и вела восстановленный в восьмидесятые годы на биологическом факультете (как оказалось, ненадолго) спецкурс “Греко-латинские основы палеонтологической терминологии”.
Значительную долю в преподавательской нагрузке Л. Н. занимали не элементарные курсы (к которым, впрочем, она относилась очень серьезно и отточила до блеска и виртуозности), а специализированные занятия с дипломниками и аспирантами с очень широким репертуаром сложнейших источников. Это были тексты, созданные на протяжении всех столетий использования латыни и древнегреческого. В. И. Исаева начинала под ее руководством знакомство с источниками по проблемам греческого полиса IV в. до н. э., а А. И. Сидоров — со сложнейшими гностическими текстами. С поло-нистом М. В. Дмитриевым она занималась поздней латынью, а с автором этих строк читала русские известия византийского хрониста XI века Иоанна Скилицы, тогда еще не переведенного ни на один из современных языков. Стажеры и аспиранты исторического факультета, приехавшие в Москву из провинциальных вузов, навсегда запомнили ее консультации, помогавшие за несколько лекций систематизировать все знания по латинской грамматике. С большой теплотой и благодарностью вспоминает эти занятия львовянин С. Г. Яковенко.
К сожалению, мне знакомы лишь немногие из учеников Л. Н., поэтому не могу даже просто перечислить всех основных тем ее фактически спецкурсов по древним и средневековым авторам. Среди ее бумаг остались многочисленные подготовительные выписки к занятиям по Никите Хониату, Иоанну VI Кантакузину, И. Кобенцелю и Д. Буховскому, десяткам более традиционных античных авторов.
Научная специализация Л. Н. — латинские источники по истории России XVI в. В 1971 г. она защитила кандидатскую диссертацию по историческим сочинениям Антонио Поссевино о России, а в 1983 г. издала перевод этих сочинений со вступительной статьей и комментарием. Выбор темы был далеко не случаен: Л. Н. была глубоко убеждена, что именно латинские и греческие источники по отечественной истории должны изучаться русскими филологами-классиками, причем в первую очередь именно с позиций историка, филология должна играть вспомогательную роль. Отсюда и наиболее азартный интерес к работам тех учеников, которые изучали иноязычные источники по истории Руси и России, в частности к моей. Отсюда и желание возродить задуманный еще в 50-е годы, но не осуществленный проект издания учебного пособия для студентов-русистов — хрестоматии греческих и латинских источников по русской истории с историко-филологическим комментарием. Это начинание Л. Н. также не успела завершить. Даже неимоверные сложности с изданием перевода Поссевино — он пролежал без движения в издательстве МГУ более 8 лет — не разочаровали ее в выбранной теме. Справедливость требует заметить, что в той тяжелой ситуации не было вины издательства: такова была политическая обстановка в Москве 70-х годов XX века. Мало кто теперь поймет, почему “недружественные высказывания” иезуита XVI в. о России Ивана Грозного воспринимались в некоторых инстанциях почти как “антисоветские” и уже сами по себе могли стать препятствием к публикации. Поссевино же вдобавок еще и активно содействовал русско-польским переговорам, а в те годы любые упоминания о Польше в открытой печати, мягко говоря, не приветствовались, что в очередной раз затормозило книгу, прошедшую уже почти все стадии издательского цикла. Причем степень свободы, отпущенная разным издательствам, была различна: то, что проходило малым тиражом в издательстве “Наука”, запрещалось в рассчитанной на более массового читателя серии “Университетской библиотеки”.
Сочинение Якоба Ульфельдта Л. Н. переводила в последние месяцы жизни, прекрасно понимая, что времени осталось немного и надо спешить. Предварительная работа по этому автору была ею проделана, видимо, еще за несколько лет до этого, в процессе занятий с одной из дипломниц. Когда Л. Н. узнала, что ученица не собирается больше заниматься наукой, она сочла своим долгом перевести интереснейший источник сама. Нет никаких сомнений в том, что какие-то наброски комментария Л. Н. делала уже в процессе перевода, для нее эти виды работы были совершенно неразделимы. Но после ее кончины нам с В. И. Исаевой удалось обнаружить в ее архиве лишь машинопись готового перевода. Валентина Ивановна, самая преданная ученица Л. Н., предприняла несколько безуспешных попыток пристроить готовый перевод без комментария для публикации. Болезнь и безвременная смерть Валечки Исаевой в возрасте 46 лет возложила на меня ответственность за судьбу рукописи. После очередной неудачи я обратилась за помощью к А. Л. Хорошкевич, содействовавшей выходу в свет труда Л. Н. о Поссевино, и не ошиблась. Особенно радует, что в настоящем издании перевод Лидии Николаевны приобретает не просто достойный, а прямо-таки блестящий “конвой”: латинский текст, а также комментарии, исследовательские статьи и приложения, созданные трудом коллег; со знанием и вкусом подобранные иллюстрации; возможность включения мемориальной части; наконец, что немаловажно, качественная полиграфия. Хочется надеяться, что это тот действительно редчайший случай, когда научная работа выигрывает от всех проблем и промедлений с публикацией, и что интереснейший источник в новом более точном переводе наконец-то дойдет до современного читателя. А сама книга останется лучшим памятником Лидии Николаевне, увлеченному и честному человеку, бесконечно преданному науке.
Список основных трудов Л. Н. Годовиковой
1.
2.
3. Музыкальная эстетика западноевропейского Средневековья и Возрождения. М., 1966. (Перевод фрагментов.)
4. Сведения о России XVI в. Паоло Кампани // Вестник МГУ. Серия история. 1969. № 6. (Перевод.)
5. “Московское посольство” А. Поссевино // Вестник МГУ. Серия история. 1970. № 5.
6. Исторические сочинения Поссевино о России XVI в.: Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1971.
7.
8.
9. Иностранные писатели XVI в. о русском городе // Русский город: Исследования и материалы. Вып. 8. М., 1986.
Вступительные статьи
Джон. Х. Линд
О рукописном наследии датского посольства 1578 года в Россию
Сравнительный анализ трех путевых описаний посольства Якоба Ульфельдта
В науке хорошо известно описание России, написанное на латыни в 1578 году датским дворянином Якобом Ульфельдтом. Его можно рассматривать как “классику”, конечно уступающую по уровню популярности
Но в отличие от сочинения Герберштейна, которое не просто цитируется, но и тщательно изучалось многими исследователями, описание Ульфельдта никогда не становилось предметом источниковедческого анализа. Первый шаг в этом направлении был сделан датским историком Кнудом Расмуссеном, когда он готовил факсимильное воспроизведение первой латинской публикации и датского издания 1680 г. (книга вышла в 1978 г., к четырехсотлетнему юбилею посольства в Россию)[21].
К этому параллельному двуязычному изданию К. Расмуссен добавил вступительную статью[22]. Впоследствии К. Расмуссен делал доклад о “Записках” Ульфельдта, в котором центральной проблемой было: следует ли рассматривать записки как источник по датской истории или по русской?[23].
То, что Ульфельдт, бывший официальным главой датского посольства к Ивану Грозному в 1578 г., написал какие-то записки о происшедшем с ним во время путешествия, стало известно в 1588 г.
После возвращения из России в январе 1579 г. с текстом договора, который был составлен в пользу России в значительно большей степени, чем это допускалось выданными посольству инструкциями Фредерика II, Ульфельдт вызвал суровые порицания, потерял милость короля и политическое влияние и, выйдя в отставку, удалился в свои имения.
Когда в 1588 г. на престол взошел новый король, Кристиан IV, Ульфельдт предпринял попытку вернуться к политической карьере. Он обратился к собранию государственных чиновников и дворянства в надежде добиться реабилитации. Пытаясь защитить свое поведение как руководителя посольства, он всячески подчеркивал многочисленные трудности, созданные на его пути русскими, и общую недружелюбную обстановку, которой было встречено посольство в России. Для этого Ульфельдт подготовил
Правительство высказало настойчивую рекомендацию не публиковать записки, если только в них не будут включены те официальные инструкции, которые он нарушил; в противном же случае правительство угрожало опубликовать опровержение. Кажется, что в результате Ульфельдт отказался от публикации.
После этого записки, по мнению К. Расмуссена, были утеряны из виду, пока их будущий издатель, Мельхиор Гольдаст, не обнаружил рукописи в 1601 г. в Лионе. Когда Гольдаст в 1608 г. в первый раз издал текст, он еще не знал, кем же именно он был написан. Но после того как записки были опубликованы, датский священник и историк Клаус Кристоферсен Люскандер сообщил ему, что автором является Якоб Ульфельдт. Второе издание Гольдаста вышло в 1627 г. уже под именем Ульфельдта.
На основе информации предисловий к обоим гольдастовским изданиям К. Расмуссен сделал вывод, что рукопись в 90-е гг. XVI в. должна была покинуть пределы Дании и в результате всплыть в Лионе.
Исходя из вступительной статьи К. Расмуссена, мы должны заключить, что не существовало никакой другой рукописи, кроме той, что была найдена в Лионе, и что текст Ульфельдта дошел до нас только благодаря публикации Гольдаста. Подобное заключение, как будет показано ниже, неверно.
К. Расмуссен, однако, сам указывал на три других рукописных сочинения, сохранившихся от посольства, — но не для того, чтобы определить их ценность для описания России, а только для выяснения, не могли ли они оказать влияние на записки Ульфельдта. Видимо, поэтому он и не обратил должного внимания на содержание этих произведений.
Из этих трех сочинений только одно К. Расмуссен нашел заслуживающим внимания. Это написанные на латыни записки о путешествии, которые, согласно приписанной в 1596 г. помете, принадлежали перу священника Ульфельдта по имени Андреас Н. с Фюна (scriptum ab Andrea N: Fionico)[26].
Другие два сочинения— это: 1) официальный протокол, написанный по-немецки[27]; 2) анонимный текст на датском языке в форме дневника[28]. При этом протокол содержит в основном копии входящих и исходящих писем посольства, и его вряд ли правомочно относить к “запискам путешественников”.
Последнее сочинение могло, по первоначальной мысли К. Расмуссена, сыграть роль канвы для записок Ульфельдта. Но между двумя текстами было слишком много несоответствий относительно мест, в которых останавливалось посольство, так что после дальнейших размышлений К. Расмуссен пришел к выводу, что ни один из двух вышеупомянутых текстов Ульфельдт не использовал.
Тем не менее К. Расмуссен должен был признать, что между записками Ульфельдта и священника существовала явная взаимосвязь. Он нашел много параллельных мест и сходств, но нашел также и различия. Во-первых, Записки Андреаса значительно больше по объему, и особенно много в них говорится о церковных делах. Во-вторых, у Ульфельдта встречается некоторый материал, которого нет у Андреаса. Как пример К. Расмуссен приводил запись от 6 июня об атаке шведами Пернау. Поэтому К. Расмуссен сделал вывод, что ни один из этих текстов не мог быть непосредственно списан с другого[29].
Ключ к решению вопроса о взаимозависимости этих произведений К. Расмуссен нашел при сравнении следующих двух отрывков:
1. Junij, mare Monsunt traiecto curiam regiam Mongardt dictam accessimus, ubi sub dio primum pernoctandum nobis erat. Nam a Rutenis et Suecis combusta et deruta tota erat curia[30].
1. Die Mensis Iunii trajecimus mare Monsund pervenimusqve ad curiam regiam Mongard: ubi illa nocte sub dio delitescere cepimus, erat namque a Ruthenis et Suecis devastata et combusta[31].
Оба произведения описывают одно и то же событие, но используют при этом различные латинские выражения и стилистические обороты. На этом основании К. Расмуссен делал вывод, что оба сочинения основываются на общем источнике, написанном на каком-то другом языке — немецком или датском. Кто был автором гипотетического оригинала — Ульфельдт или священник, — этот вопрос К. Расмуссен считал не поддающимся решению.
Если принять эти заключения — как и поступил К. Расмуссен, — то переиздание в 1973 г. ульфельдтовского текста вместо новой публикации записок Андреаса получается научно оправданным. Но расмуссеновское издание остается, тем не менее, все равно весьма проблематичным в другом аспекте. Во вступительной статье К. Расмуссена, как уже было сказано, совершенно отчетливо говорится, что текст Ульфельдта известен нам сегодня только по гольдастовскому изданию. Это, тем не менее, не верно. В действительности, рукопись с текстом Ульфельдта хранится в Королевской библиотеке Дании[32]. Рукопись, которая вне всяких сомнений старше издания. По водяным знакам бумага рукописи датируется 1541 — 1563 гг.[33], и более того: хотя маловероятно, чтобы основной почерк — небрежная скоропись с многочисленными знаками сокращений — мог принадлежать самому Ульфельдту, но второй почерк, которым вносились поправки к тексту между линиями строчек, обнаруживает очень близкое сходство с известными нам образцами собственной руки Ульфельдта[34]. Некоторые из этих исправлений можно найти в изданном тексте записок, другие же нет. По крайней мере в некоторых случаях рукопись содержит более верные чтения, чем издание[35]. Но поскольку сейчас издается долгожданный новый русский перевод издания, то я должен уточнить, что в сущности разница между текстами в издании и в рукописи не принципиальная.
Одно из принципиальных различий между рукописью и изданием связано с иллюстрациями[36]. В обоих изданиях Гольдфаста было по пять иллюстраций: вид Александровской слободы с птичьего полета; три изображения внутри покоев (прием посольства и переговоры); и, наконец, “рис. № 5” — пьедестал, поддерживающий царскую державу. В тексте есть отсылки к рисункам № 1—4. Но отсылка к рисунку 4 явно ошибочна, там должно стоять “рис. № 5”. Учитывая это и сравнив изображение Александровской слободы с реальной топографией современного Александрова, К. Расмуссен высказал предположение, что иллюстрации были плодом творчества не Ульфельдта, а издателя и не представляют ценности как исторический источник[37].
В рукописи никаких отсылок к изображениям нет. Но есть все же один рисунок на поле, в том месте, где в издании ошибочно указано “рис. № 4”. В действительности рисунок соответствует “рис. № 5” издания[38]. Отсутствие отсылок подтверждает, вероятно, подозрения К. Расмуссена в том, что иллюстрации в первом издании появились, скорее всего, благодаря творческой работе издателя. С другой стороны, наличие в рукописи одного рисунка (наименее сложного и интересного, а поэтому никогда не воспроизводившегося в работах историков) заставляет предположить, что Ульфельдт думал об иллюстрациях. Возможно, этот маленький рисунок подтолкнул издателя к идее проиллюстрировать книгу. В любом случае, трудно не согласиться с мнением К. Расмуссена, что первые четыре иллюстрации выглядят довольно подозрительно и вполне вероятно, были созданы на основе ульфельдтовского текста художником с богатой фантазией.
Несомненно, что при современном переиздании записок Ульфельдта приоритет должен быть отдан тексту рукописи, а не первого издания[39].
То, что в нашем распоряжении есть ранняя рукопись с ульфельдтовским текстом, — это, конечно, очень важно. Но все же в том, что касается ранних записок иностранцев о России, более важен факт, что помимо ульфельдтовского текста мы обладаем еще двумя сочинениями о посольстве в Россию в 1578 г., которые никогда раньше историками не изучались и не использовались. Одно из них — дневник NN — К. Расмуссен совершенно справедливо считал никак не связанным с текстом Ульфельдта.
Но прежде чем обратиться к “Дневнику”, мы должны сначала разобраться с описанием путешествия на латинском языке, атрибутируемым ульфельдтовскому священнику, Андреасу[40]. Атрибуция не вызывает никаких сомнений. Несомненна тесная связь между сочинениями Ульфельдта и священника, если мы сравним оба текста между собой. Так, к примеру, в тех случаях, где Ульфельдт употребляет “Ego” и глаголы первого лица, то у священника мы читаем: “D: Jacobus Wlfeldius”[41]. В особенности следующий сюжет, содержащийся в обоих текстах, ясно показывает, что Андреас действительно был личным священником самого Ульфельдта, а не просто каким-то клириком, прикомандированным к посольству. Когда 11 июня посольство достигло Фелина, то некоторые ливонские женщины пришли к посольским священникам с просьбой крестить их детей. Ульфельдт об этом пишет, что “наш пастор” крестил “более 55 человек”[42], а в записках Андреаса стоит: “мною было крещено более 50 человек”[43]. Судя по сведениям “Дневника”, также отразившего этот эпизод, священников при посольстве было больше одного[44]. Следовательно, когда Ульфельдт употреблял выражение “наш священник”, то он имел в виду своего личного священника.
В первую очередь мы должны задать вопрос, верно ли заключение К. Расмуссена о взаимоотношениях между записками Ульфельдта и священника. Суть этого вопроса заключается в том, действительно ли помимо трех существующих текстов был еще и гипотетический четвертый — на немецком или датском языке, из которого в равной степени заимствовали и Ульфельдт, и священник.
Главный аргумент К. Расмуссена, на котором он строил свою теорию, — это то, что поскольку и у Ульфельдта, и у священника встречается информация, которой нет у другого, то они независимы друг от друга. Этот аргумент, конечно же, не выдерживает критики. Любая информация, которой нет в другом сочинении, легко могла быть почерпнута из какого-то дополнительного источника или же просто из собственных воспоминаний. Что касается сведения, на которое К. Расмуссен указывал как на свойственное только Ульфельдту (шведская атака Пернау), то следует напомнить, что Ульфельдт сам открыто сознавался в том, что он использовал дополнительный литературный источник — “недавно изданную” “Ливонскую Апологию”[45]. Следовательно, любую информацию о Ливонской войне Ульфельдт легко мог позаимствовать оттуда. Относительно упоминания “Ливонской Апологии” К. Расмуссен полагал, что это должно было быть второе (в сущности третье —
Что касается вопроса о гипотетическом иноязычном источнике, то примеры подобные тому, что приводил К. Расмуссен, в действительности часты в обоих текстах. Но мы можем, однако, указать и на такие примеры, где сходство не столь очевидно до тех пор, пока мы не начнем сравнивать оба текста в деталях. Но в таком случае и вытекающее отсюда заключение должно быть иным.
Hinc
Inde
Здесь мы видим, что ульфельдтовский текст слово в слово, почти целиком содержится в тексте священника. Или что касается следующих примеров:
Wisnoiwollatosk
Сходство в употреблении латинских выражений свидетельствует о том, что и Ульфельдт, и священник использовали один латинский текст. Но если у нас отпала нужда в допущении иноязычного общего источника, то и вообще не нужна больше версия о гипотетическом третьем тексте. Просто получается, что одни “Записки” использовали текст других “Записок”. Первый из приведенных примеров сравнения текстов ясно показывает, что именно Ульфельдт заимствовал из сочинения Андреаса. Мы можем, однако, найти и другие доказательства правильности этой точки зрения.
Сходство между двумя сочинениями значительно больше, чем кажется на первый взгляд, потому что соответствующие друг другу текстовые параллели часто оказываются в этих двух текстах в совершенно различных местах и в окружении различного контекста, поэтому для их выявления требуется очень кропотливое чтение. В результате последовательного сравнения оказывается, что в каждом тексте лишь немногие отрывки остаются без соответствующей пары в другом тексте.
В приводимых ниже сопоставлениях текст записок священника идет последовательно, в то время как отрывки из Ульфельдта перемешаны в тексте с другими сюжетами. К первому отрывку нами была добавлена для сравнения параллель из текста “Дневника” (подробнее о нем см. ниже), ко второму отрывку — из
Postquam Jam Nouogardiam veni-mus
Cum eo perventum est,
...och Bleffue indford Vdj en mectig stor gaard Liggenndis Udenn for Slot-tet, Och haffde Hertug Mogenns samme gaard, Menn hand Var hoss Grotforstenn, och bleff oss Strengelig for budit, at Inngenn motte gaa Vd, lenger end mand kunde kaste med enn Steenn[55].
Postridie Aduentus nostri D: Legatj a Rutenis
Hic
Nondum enim animo suo exciderat
revocans in memoriam
Anno 1571. den 24. Maij, up Hemmelfarths dach, hefft de Tater dem Muscowiter syne houetstadt, de Muscow, gantz uthgebrandt, in welckerem brande ouer 40000. Huser, Heren Haue, unde waningen, sampt alien Kercken unde Spykeren, unde in de dre mahl hundert dusent Minschen, junck unde oldt, vorschmoket unde ummekamen sint, unde disse brandt ys in dren stunden korth unde gudt tho gegahn[58].
Тот факт, что у священника в первом отрывке выражение “quae olim sedes fratris Moscovitae” встречается в отступлении, основное содержание которого Ульфельдтом не передается, — этот факт является очень веским аргументом в пользу того, что Ульфельдт использовал текст священника, а не наоборот. Во втором отрывке в первую очередь бросается в глаза поразительное сходство между текстами Рюссова и священника, а это показывает, что и священник был знаком с Хроникой Рюссова. Значительно более полные и правильные заимствования из рюссовского текста у священника подтверждают, что “Записки” Ульфельдта не могли послужить источником для Андреаса. В то же время сходство латинских выражений и формулировок в текстах Ульфельдта и священника показывают, что “Записки” Ульфельдта не могут быть результатом самостоятельного использования Рюссова[59].
Даже на основе предварительного и не совсем завершенного исследования уже можно с уверенностью на 99 процентов сделать вывод, что Ульфельдт использовал “Записки” священника, возможно в дополнение к собственным записям, ведшимся во время путешествия, или просто воспоминаниям[60].
Поделиться книгой: