Призраки оставляют следы

Лунная ночь встретила их настороженным шумом деревьев, раскачивающихся под порывами ветра. Стало жутковато. Патологоанатом жался к Ковшову и ёжился; ничего на себя не набросив, он так и оставался в кровавом халате.

– Куда? – окинул взглядом больничный двор Ковшов.

– Тут недалеко, – всё же шагнул первым Дынин.

Морг располагался в глубине запущенного двора, в старом деревянном сарае, привалившемся к так же покосившемуся забору. Так они и стояли, будто набравшиеся до риз пьянчуги, боящиеся расстаться, чтобы не упасть. Голый столб с тусклой электрической лампочкой под жестяным колпаком, периодически издававшем скрежет, довершал убожество.

– Илья Артурович! – нагнал их внезапный крик сзади. – Никак меня забыли?

– Петровна! – взвился Дынин. – Чего это с дверью?.. Зачем ты её прикрыла?

– Я здесь, – догнала их старушка. – Водички божьей напилась и сил прибавилось. А двери и не касалась.

– Ты не понадобишься, – остановил её патологоанатом. – Возвращайся.

– Она пулю видела? – перебил его Ковшов.

– Нет.

– Пусть идёт. А милиционер где?

– Дубель при морге оставался, – начал оглядываться Дынин. – При входе.

– Не заметил. Испугался, что ли?

– Верующий он, – опустил тот голову. – Развёл мне целую философию. Нельзя, мол, отдавшего Богу душу мучить…

– Это милиционер-то!

– Вот… – растерянно опустил руки патологоанатом.

– Идиллия, – хмыкнул Ковшов. – Каримову сказать, тот его в три шеи!..

– Что вы!

– А куда он сейчас-то запропастился? Удрал?

Будто услышав их голоса, из темноты возник чёрный силуэт.

– Смотрите! – ткнул пальцем Дынин.

– Илья Артурович, это я. Дубель.

– Вы что же пост покинули? – обрадовался тот. – Я вам велел…

– А чего там стоять? Кого охранять? – приблизился милиционер. – Кому мёртвые нужны?

– Товарищ постовой! – Ковшов возмутился так, что милиционер опешил. – Что себе позволяете?

– Да не убудет, – разглядел гражданского тот. – Самоубийц-то и в народе не милуют…

– Вам было приказано!.. – взвился Ковшов, но на него наткнулась старушка, едва поспевавшая за ними, и гнев пропал сам собой. – Пошли дальше, – безразлично махнул рукой Данила.

Худющий милиционер присоединился к старушке, и они о чём-то зашептались за спиной Ковшова.

– Петровна, ты мне страха-то не наводи и так спина мокрая, – донеслось до Данилы.

– Какие страхи, какие страхи, милок? – успокаивала его старушка. – Тут уж бояться нечего. То, что к полуночи они все слетаются, ещё прабабка моя, Ниловна, сказывала. Но вреда, не боись, не причиняют… Нам-то что их опасаться? Мы покойника обмываем, в последний путь собираем… Нам что? Мы слуги и помощники…

– Разве вспомнить, сколько за всю жизнь-то накуролесил? – жаловался долговязый. – Может, где и того… Но дело служивое, по приказу. А, Петровна?..

– Не твоя вина, милок. Коль по приказу, тому и отвечать.

В морге было ещё темней, и Дынин споткнулся у входа, пропустив вперёд Ковшова. Тот включил фонарик, взятый у Дубеля.

От входной двери в глубину морга уходили грубо сколоченные полусгнившие стеллажи, почерневшие от времени. Они были пусты, но местами в глаза бросались остатки всевозможного медицинского оборудования, пришедшего в негодность: носилки без одной ручки, сундук с красным крестом на боку, пара респираторов вперемежку с несколькими противогазами и прочая рухлядь. Почти обвыкнув, Данила вдруг вздрогнул от пластмассовых розовых конечностей, бывших когда-то подобием человеческого скелета – наглядным пособием для студентов. Чертыхнувшись, он направил луч фонарика вперёд, где в центре помещения высился громоздкий стол в виде постамента. Над ним тускло горел свет. Внизу разверзлось тело, когда-то бывшее человеком. И признаков никаких, что это принадлежало метавшемуся в избе живому Топоркову, только знакомая запрокинутая патлатая голова. Запах ударил в нос. Перехватило дыхание. «Так вот, оказывается, какова она, Голгофа!..» – тоскливо мелькнуло в сознании Данилы.

Он, хотя и подтрунивал над другими, не переносил вынужденных визитов в эти казённые дома. Морги и обыски претили его натуре. По своей воле он их избегал, считал – каждому своё. Он профессионал, следователь, его дело раскрывать преступления, уличать преступника, собирать и анализировать факты и доказательства. Его идеала, великого сыщика Шерлока Холмса, знаток сыскного хобби Конан Дойль никогда не загонял в морг, какие бы загадочные преступления тот ни расследовал. Колдовать над телом жертвы – удел эксперта. Ему и карты в руки. Никто не мог переубедить Данилу в этом, даже начальство. Но следователь – лицо подчинённое, сам он до начальства не дорос, поэтому приходилось терпеть.

Ковшов замер на подступах к телу, и тут сзади раздался грохот, сопровождаемый диким криком. Он обернулся и остолбенел. Старушка, шедшая за ним, неосторожно задела конечности пластмассовых останков, те обрушились на несчастного Дубеля, и милиционер свалился на пол, в ужасе хватаясь за стеллаж и роняя на себя всё, что могло падать.

– Очнись, касатик! – запричитала старушка над очумевшим от страха долговязым. – Бойся живых. А эти чего…

– Воды бы ему, – поискал по сторонам Дынин.

– Откуда ей быть, Илья Артурович? – покосилась старушка. – Я ж в корпус бегала.

– Водки! – мрачно отрезал Ковшов. – Или дай спирту, если есть.

– Спирт был, – Дынин помог подняться милиционеру. – Но он выделяется для мытья рук и…

– Вот и побереги, – снова перебил его Ковшов. – Пошли, они сами управятся. Где твоя коробка?

Патологоанатом засуетился над растерзанным телом, потом сунулся под стол, начал открывать всевозможные ящички в шкафу.

– Стерилизатор, говоришь? – подталкивал его от нетерпения Данила. – Где пуля-то?

– Здесь всё было… – Дынин опять полез под стол, засветив фонарик, заглядывал под деревянный настил, в углы.

– Ты что же, потерял коробку?! – захолодела спина у Ковшова.

– Да нет… Куда ей деться? – лепетал патологоанатом, он снова принялся копаться в ящиках стола и, наконец, воздев руки вверх, с облегчением завопил: – Вот она! Я же говорил, куда ей деться!

– Ну, давай, – потянулся к нему Данила.

– Я сам, – как бесценную драгоценность прижал блестящую коробочку к груди тот и открыл дрожащими руками.

Он коснулся пальцем мелких дробинок, пошевелил осторожно помятую серебристую серёжку, измазанную кровью, и поднял испуганные глаза на Ковшова.

– Чего?

– Н-нет…

– Как нет! Ты что мелешь?

– Пули нет… – посеревшими губами прошептал патологоанатом.

Профи и дилетанты

После того как справедливость совершила свой нерушимый приговор, милосердие должно вернуть человека в братство людей.

Д. Гиббонс

I

На таких совещаниях Ковшову бывать не приходилось. И он не знал, как себя вести. Это выглядело несправедливым разносом, который без лишних церемоний и преамбул устроил Дынину прокурор.

Присутствовали, правда, свои, из приглашённых – начальник колонии да Югоров. Но он-то и был не только городским чужаком, но и начальником бюро судебных медицинских экспертиз, а значит, будущее патологоанатома горело синим пламенем.

Но только ли это? На глазах Данилы творилась великая несправедливость. Вершилось судилище над невинным, а если и виноватым, то не в таких чудовищных грехах! Данилу так и подмывало вскочить, закричать: да, виноват Дынин, но не настолько же! Да, свалял дурака с этой нелепой дробью, но при чём здесь пуля? Не это главное! Он же один там мучился… И впервые… а условия?.. Но Ковшов ничего не мог поделать. Его никто не спрашивал, он сам находился здесь на правах подельника несчастного подсудимого и тоже дожидался своей участи. Данила ёрзал на стуле, дёргался, порываясь вскочить, но под грозным взором Боброва обмякал и проглатывал язык.

Бобров обвинял патологоанатома во всём: в дилетантском исследовании трупа, в полном неумении завершить анатомирование, в халатном отношении к вещественным доказательствам и всех прочих грехах, последовавших далее. Он и Каримов подняли на смех невразумительный лепет Дынина насчёт якобы пропавшего кусочка металла, названного к тому же «пулей», причём «пулей огнестрельного оружия ближнего боя», то есть пистолетной, вот как посмел выразиться тот! Видимо, мальчишке здорово задурили голову фантазии западных книжек, тут же рассмеялся, не поднимаясь со стула, Каримов, важно постукивая карандашом по столу. Грозным вершителем судилища он восседал рядом с прокурором. И где же сама находка, язвил он, её как не было, так и нет. Подполковник сурово намекнул о спирте, который выделяется на вскрытие, мол, продукт был задействован явно не по назначению, поэтому налицо такие факты. После чего Дынин совсем поник головой, Данила подскочил от возмущения, уже открыв рот, но нелепость пресёк Бобров, перебив подполковника взмахом руки и, обращаясь к Югорову, подвёл черту:

– Откуда у молодых такие богатые фантазии, Константин Владимирович? Чем объяснить столь дикие погрешности?

Югоров смолчал.

– Скажите мне, Дынин, где акт вскрытия? – повернулся Бобров к патологоанатому. – Почему вами не велось никаких записей? Вы должны были фиксировать все свои действия в присутствии медицинских работников, помогавших вам. Что?.. Не слышу?

– Каких работников? – подскочил всё же Данила. – Древней старушки?

– Вам не терпится, товарищ следователь? – одёрнул его прокурор. – Ваши объяснения мы ещё выслушаем. Погодите.

Каримов не преминул поддакнуть, и Ковшов понуро опустился на стул, пристыженный.

– Если вы обнаружили посторонний предмет в исследуемом… – горячась, Бобров на секунду запнулся, – объекте… необходимо было его беречь как зеницу ока! Не явилась ли эта пуля вам в воспалённом бреду? Кстати, как у вас со здоровьем? Плохо себя чувствуете? Иначе я не пойму – ужа принять за ежа!

Крах приближался, на Дынина без слёз нельзя было смотреть. Защитить патологоанатома попытался Брякин, пискнувший, что такого бы не случилось, будь на месте Богдан Константинович Кантемиров. Он бы и совет подал вовремя и сам помог при необходимости… Но лучше бы главврач не встревал. Видимо, у прокурора района давно накопилось на «гастролёра», как он тут же обозвал отсутствовавшего единственного хирурга. Бобров сразу наговорил кучу нелестных отзывов в его адрес и пообещал разобраться, почему тот беспрестанно отсутствует на рабочем месте.

– По моим сведениям, первый секретарь, – робко вставил Брякин, многозначительно поглядывая на прокурора, – Хансултанов инициативу в этом вопросе проявил.

– Что? – не расслышав, в запале обернулся прокурор.

– Хайса помог хирургу найти место в городе, – смелее и громче подсказал главврач.

– А дело? – в гневе рявкнул прокурор, не обращая внимания, как сузились и без того маленькие глазки Каримова.

И, вспомнив об общей круговой поруке, Бобров проехался несколько раз по поводу плохой организации работы всей больницы, не забыл поморщившегося главврача и, наконец, начал утихать.

Югорову предстояло выступать последним. Все понимали – ему делать выводы. Седой, высокий и властный, это стало особенно заметно, когда он поднялся, Югоров производил впечатление. Все притихли. Даже Каримов перестал отстукивать карандашом.

– Ваше волнение, Маркел Тарасович, – начал Югоров, – невольно передалось и мне.

Он как-то по-особому глянул на Боброва, ещё лохматившего ручищей волосы в причёске, и улыбнулся, будто извиняясь.

– Но о нашем случае я повременю. Убережёмся расставлять акценты. Достоверно одно: по ряду субъективных причин довести до завершения процесс… процесс довольно сложного, как я понял, медицинского исследования, молодому специалисту не удалось. Помешало много обстоятельств, я бы позволил себе смелость некоторые из них назвать безобразиями. И думаю, – Югоров остановил свой взгляд на главвраче, – все со мной согласятся и сделают правильные выводы.

Брякин попытался вскочить, но Югоров его опередил:

– Что уж там скрывать, милейший Мирон Венедиктович? Дынин промолчал, вас спасая, а ведь ему пришлось работать в безобразных условиях! Я по области поездил, насмотрелся всякого, но, простите за резкость, такого непонимания и отношения к нашим исследованиям видеть не приходилось. У вас тут, батенька, Средневековье какое-то. Пока готовился этот… консилиум, я походил, посмотрел. Свет отсутствует, вентиляции, канализации в морге нет. Да и какой это морг? Он же рухнет в один роковой миг и под обломками окажутся и врач, и покойник. Да что там говорить!..

– Я ставил вопрос в облздравотделе! – подскочил с места Брякин. – Просил выделить средства, но…

– Не операционная, а стол мясника, – поморщился Югоров. – Вы сами, милейший Мирон Венедиктович, заглядывали туда когда-нибудь?..

У Брякина взлетели руки вверх, он начал призывать всех в свидетели, но Югоров продолжал:

– Что касается этого молодого человека… Всякая операция требует большого опыта, собранности, подготовки и должной организации. Что греха таить, – он улыбнулся, – вспомните, всем нам приходилось когда-то начинать…

Под его ласковым взглядом лица некоторых начали меняться. Югоров улыбнулся шире.

– Извините уж старика, но Бог нас создал людьми и наделил способностью ошибаться. Вот только ошибка ошибке рознь. Там, где неудача предопределена отсутствием опыта, но продиктована большим желанием выполнить порученное, это не большая беда. Это поправимо. Безобразно другое, не терплю подлость и лень! Это не исправить, не искупить.

Он помолчал и снова чему-то усмехнулся:

– Я вам открою маленькие тайны… наши с Мироном Венедиктовичем, – подмигнул как ни в чём не бывало он главврачу, – вы ахнете.

Брякин от этих слов испуганно покосился на профессора, но тот успокоил его, миролюбиво махнул ладошкой:

– Помнишь, Мирон Венедиктович, как мне досталось от великого Паршина, когда я во время операции чуть не оставил пинцет в теле больного?

Смешного в примере было мало, у слушателей вытянулись лица.

– Потом его нашли у меня же в кармане халата, – хмыкнул Югоров, – но сколько было переполоха.

– Больного тогда перепугали, назад прикатили! – крякнул главврач, чем вызвал общее веселье.

– Перед хирургом тело живого человека, аппаратура подключена к пациенту, казалось, тебе всё подсказывает, тем более рядом глаза коллег. И всё-таки в первый раз велика опасность ошибки! А в нашем случае?.. Мёртвый, нереагирующий предмет. Я Дынина не оправдываю, но не учитывать этого нельзя.

Когда оживление в кабинете улеглось, Югоров повернулся к патологоанатому, подошёл к нему, положил руку на плечо, отчего голова Дынина совсем опустилась к его острым коленкам.

– А насчёт самообладания, – слегка похлопал его по плечу Югоров. – Я тут случай один вспомнил. Извините, если не к месту. Был у меня студент на практике. Ничем особенным не выделялся, единственное, в анатомичке, при вскрытии всегда в первых рядах. Этакий смельчак, скажу я вам. И всё любопытствует, вопросы задаёт, внутрь норовит заглянуть. Ну и заглянул однажды, шлёпнулся в обморок. Смеялись вокруг, а мне потом, уже через несколько лет, он, став хорошим врачом, признался, что его в дрожь бросало, лишь к дверям анатомички притрагивался. Выходит, себя закалял, смельчак. Так что… родилось тут у меня к вам, уважаемые коллеги, одно предложение, – неожиданно начал заканчивать он.

Меньше всего ждал чего-то хорошего Брякин, потому что именно на него поднял свой заинтересованный взгляд начальник бюро.

– С учётом того, что исследование трупа Топоркова не завершено, заберу-ка я его в бюро. Там закончим исследования и ответим на все неразрешённые вопросы следствия.

Каримов даже дёрнулся.