«Жива»
Отозвалось ли во мне это слово радостью? Не знаю. Я понимал и осознавал, что ее смерть самое лучшее, что я могу дать себе, самое правильное, законное, естественное. Но я так же осознавал, что именно ее смерть вывернет мне мозги. Я сломаюсь, меня раскрошит от невыносимого отчаянного горя, раздавит на хрен, размажет. Знать, что она жива, что где-то совсем рядом дышит этим воздухом оказалось важнее жажды мести и жажды смерти.
Не подходить…держаться подальше. Пусть живет в адской норе Заханаварры. Подальше от меня и от моего отчаянного желания видеть ее, брать ее и убивать ее. Мои сны наполнены ядом измены и вонью смерти, вонью гниющих надежд и разлагающихся воспоминаний. Я не могу спать. Я не сплю уже несколько недель потому что сны — это пытка, потому что мой собственный разум играет со мной злую шутку. Везде эта проклятая, везде ее глаза дикого голубого цвета, везде ее медовые волосы, ее нежное тело… и я вижу это же тело исполосованное когтями моего чудовища.
Человек кричал зверю, а зверь в ответ рычал человеку. Казалось они сцепились в кровавой схватке…
Вокруг меня вакуум. Я практически один и в то же время окружен нескончаемым потоком людей, слуг, охраны и женщин. Мои сестры, мать…Гульнара.
Все катится к чертям, все разрушается как карточный домик. Айше на грани смерти и ничто не может вернуть ее из комы, в которую она погрузилась несколько дней назад, а мой долгожданный сын…отказывается есть. Он теряет вес, его кормят насильно…но его рвет съеденным молоком. У него аллергия на молоко матери, он не принимает молоко кормилиц.
— Если так дальше продолжится…
— Что? Говори, не щади меня, Сабах. Говори, что с моим сыном?
— Он умирает, Ваша Светлость, он отказывается от еды. Его организм по какой-то причине не принимает молоко. Я пока что не знаю, что именно не подходит. Я мог бы вывести для него идеальную формулу, но я не знаю чего ему не хватает. На это могут уйти месяцы…а есть нужно сейчас. Мальчик истощен.
— Сколько времени у него есть?
— Пока что кормим насильно через зонд…потом перейдем на внутривенное вскармливание. Будем надеяться на лучшее, хотя бы продержаться до того возраста, когда можно будет ввести прикорм.
— Айше…
— Здесь счет идет на часы.
— И… и никакой надежды?
— Не знаю…мы даем ей кровь, которая регенерирует ткани, кровь аксагола…процесс вроде бы начинается, но потом снова идут разрушения. И я не пойму, с чем это связано. Утром после лекарства анализы улучшаются, но уже к вечеру она на грани смерти.
— Иди работай, Сабах…
— Ваше Величество!
— Да…
— Я… думаю. У меня есть предположения, можно попробовать. Но я не уверен. Я даже не знаю, как это сказать и…
— Говори, как есть. Со мной не надо юлить. Говори прямо.
Он явно боится произнести то, что хочет. Склонил голову и мне видно только атласную. Светло-зеленую чалму, а так же его бороду с проблесками седины.
— Кровь аксагола — это редкое и особенное лекарство, но в то же время очень хрупкое, очень чувствительное. У нас запасы…мы вывели синтетический аналог, да, нам больше не нужен сам донор….Но я думаю, думаю свежая кровь, настоящая, человеческая могла бы намного лучше усваиваться организмом вашей сестры.
Вскинул голову, стиснул руки в кулаки. Одна мысль о том, что проклятую суку приведут в мой особняк, заставила сердце закровоточить. Я сделал все, чтобы выдрать ее из своей жизни, чтобы в ней не было необходимости.
— Разве не ты мне сказал, что выведенная тобой формула полностью идентична и может совершенно заменить оригинал? Что изменилось теперь?
— Я по-прежнему утверждаю, что аналог уникален, но я подумал, что…
— Меньше думай, Сабах. Если твое открытие ерунда и нам не обойтись без донора, то на хрена я тебя здесь держу? Тебя и целую команду ученых, которые занимаются разработками и получают за это несметные деньги. Где сейчас твоя семья, Сабах? Разве не уехала в Арабские Эмираты, разве не живет там на широкую ногу во дворцах с золотыми унитазами? Может быть мне найти тебе замену и отобрать все что ты получил за свое открытие? Как думаешь трущобы той нищей страны, в которой ты раньше жил и кормил ослов, лучше того, что ты имеешь сейчас?
— Простите, мой Господин! Мой Хозяин!
— Лечи мою сестру и спаси моего сына! Иначе тебя ждет страшная смерть! Ты перестанешь дышать, как только умрет кто-то из них! Ты, твоя семья и даже твои лошади и псы.
Чалма трясется вместе с бородой. Я чувствую запах его страха. Мой зверь буквально впитывает его и наслаждается ужасом витающим в воздухе.
— Слушаюсь, мой господин!
Не разгибаясь, он отступает спиной назад, выходит за дверь не смея повернуться ко мне затылком, кланяется несколько раз и выходит. А я… я хочу увидеть своими глазами, что то, что он говорит мне это правда и все настолько плохо.
У кровати Айше никого нет кроме ее верных служанок и помощниц. Я молча киваю им на дверь и они послушно удаляются из спальни с плотно закрытыми шторами. В воздухе разливается запах благовоний, повсюду стоят зажжённые ароматизированные свечи. Так любит Айше.
Я подхожу к постели сестры…Мне впервые страшно. Здесь как будто пульсирует сама смерть и последнее время я слишком часто чувствую ее дыхание к себе в затылок. Но сейчас она дышит мне прямо в лицо. Шаг за шагом, под одеялами почти не видно ее хрупкого детского тельца. Мое сердце сжимается от боли и от тоски. Моя связь с Айше особенная. С самого ее рождения когда я часами носил на руках горбатую малышку, когда массировал ее плечи и ножки, давал лекарства чтобы облегчить боль.
Роксана после рождения ребенка с генетической поломкой была слишком расстроена, она отстранилась, ушла в себя. Девочкой занимались только няньки, слуги и… я. Потому что когда она родилась ее оставили до утра лежать голой на холоде совершенно одну и все прекрасно знали, что она не выживет.
— Где младенец, мама?
— Там, где ему и положено быть! — отвечает Роксана и намазывает лицо мазями. Она все еще в постели после родов, но уже приводит себя в порядок, слуги расчесывают ее роскошные черные волосы.
— Ты дала ей имя?
— Нет…зачем? Она все равно умрет… — ответила равнодушно и провела пальцем по бровям, — Надо изменить форму, мне кажется левая бровь слишком изогнута, Иветта.
— Девочка нелоношена и она мало весит. Ее нельзя оставлять одну.
— Таковы наши правила.
— Она не выживет!
— Значит так и должно быть! — хладнокровно отвечает Роксана и смотрит на меня своими прекрасными зеленым глазами.
— Это твоя дочь!
— Это генетическая ошибка природы. У волков для того и существует такой отбор. Слабых волчат сама мать может загрызть. Я … я более милосердна. Я дал ей шанс выжить.
— Но ты прекрасно знаешь, что она не выживет! — крикнул я и сжал руки в кулаки.
— И это к лучшему. Ее жизнь будет сплошным мучением. Иветт, накрути мне волосы щипцами и надень на меня вон ту кружевную накидку.
Я развернулся и пошел к двери.
— Если ты это сделаешь, сын, то всю ответственность за нее и за ее жизнь ты возьмешь на себя! И в ее мучениях будешь виноват только ты! Не смей мешать природе!
Я ей ничего не ответил, я шел в комнату, где морозным утром были открыты все окна и на голом каменном столе лежала малышка с черными волосами…ее спинка была изогнута и скрючена, она лежала на боку и даже не кричала, только судорожно дышала.
— Ты…ты умираешь, девочка? — тихо прошептал я и тронул пальцами черную головку, провел ими по лобику. — Как же можно умирать без имени…ты красивая, ты очень нежная и красивая. Я назову тебя Айше, сестричка…Маленькая принцесса Айше.
Когда я назвал ее имя девочка пронзительно громко закричала.
Я сорвал с себя плащ, схватил ее и укутал в шерстяную ткань, прижал хрупкое тельце к себе.
— Ты выживешь, Айше. Я возьму на себя ответственность за тебя и не дам умереть…
Кажется, я так и не смог сдержать своего слова.
Глава 8.1
Глава 8.1
— Я умираю, Вахид…
— Нет, мы найдем лекарство, ты не умрешь!
Я схватил ее маленькую ручку и прижался к ней губами, поцеловал каждый пальчик с чуть синеватым ноготком. Стараясь ничем не выдать вырывающиеся из груди рыдания. Моя сестра для меня почти мой собственный ребенок, я растил ее и заботился о ней.
— Умру… я чувствую. Мне все хуже и хуже. Сегодня я забыла как разговаривать, после адской ночи мой язык отказался мне подчиняться. А каждое движение причинило боль. Мои кости не срастаются, они остаются вывернутыми и сломанными, а в следующую ночь их корежит еще больше. Я не переживу еще одно обращение, брат. Лучше убей меня…Найди для меня яд…я выпью жидкий хрусталь и все это прекратится.
— Нет! Нет! Мы что-то придумаем.
— Я не переживу сегодняшнюю ночь!
— Переживешь! Ты сильная!
— Да? Насколько?
Она сдернула одеяло и я увидел ввернутые неестественно ноги, выгнутые в нескольких местах, торчащее ребро и скорёженную руку. Внутри все оборвалось, все сжалось от понимания какую адскую боль она терпит.
— Сегодня… это должно закончиться сегодня. Иначе я сама разорву себе грудную клетку и выдерну сердце. Я больше не могу!
В отчаянии закричала Айше и я резко обнял ее и привлек к себе, а она застонала от боли и я осторожно положил ее обратно.
— Хорошо…сегодня тебе станет легче.
— Если не станет обещай, что сам лично пустишь хрустальную пулю мне в голову. Обещай!
Стиснул челюсти, сдавил маленькую ручку. Выдохнул.
— Обещаю!
Она прикрыла глаза и из-под пушистых ресниц вытекли слезы, побежали по матовым щекам, травя мне душу еще сильнее, выворачивая наизнанку мое сердце.
Вышел быстрыми шагами из комнаты сестры, облокотился о стену, медленно выдыхая и стараясь справиться с болью. Мы с ней повязаны, и я ощущаю ее боль как свою собственную.
— Мой господин! Ваш сын!
— Что такое?
Сжимая переносицу двумя пальцами.
— Он потерял в весе еще больше, сегодня он почти не кричал…
Оттолкнул от себя служанку, бросился по ступенькам вверх в детскую. Растолкал мамок-нянек, склонился над колыбелью, тяжело дыша. Малыш лежит на спинке, глазки закрыты, они немного запали, как и щечки, которые у младенца должны быть круглыми и пухлыми, маленькие ручки лежат на груди и пальчики едва подрагивают.
— Родничок запал, все что он ест — все срыгивает.
— Малыш…мой маленький! — прошептал, приподнимая младенца, прижимая его к груди, заглядывая в крошечное личико… и снова это ощущение, что он мне на кого-то похож, похож до боли в груди. — Что с тобой? Почему ты е можешь кушать, родной мой?
Покачивая подошел с малышом к окну, посмотрел на пламенеющий закат, на то как горящее солнце сжирает черный горизонт, как оно прячется в бездне, унося с собой мою надежду, погружая меня самого в кровавый мрак.
Малыш вдруг громко закричал.
— Где его мать?
Обернулся, отыскивая Гульнару среди всех нянек, но так и не нашел.
— Госпожа пошла отдыхать, она спит в своих покоях.
СПИТ? Спит, когда наш сын умирает? Рванул в сторону двери, удерживая на руках кричащего младенца, бросился в спальню, распахнул дверь ногой и увидел как Гульнара вскочила на постели, протирая сонные глаза.
— Что случилось?
— Твой умирающий сын кричит? Ты не хочешь взять его на руки? Прижать к сердцу?
— Конечно хочу…я весь день провела с ним. Чем я могу помочь… я пошла отдохнуть!
Она взяла из моих рук нашего сына, взяла как-то неумело, небрежно. Мне захотелось поддержать, чтоб он не запрокинул головку. Малыш закричал еще сильнее.
— Тшшш…тихо, сколько ты будешь кричать! Тш тш тш. Пора успокоится.
Качает-трясет. Ребенок орет еще сильнее. Я не выдержал, отобрал, прислонил к своей груди, покачивая и поглаживая крошечную головку, прикрытую чепчиком. Вынес ребенка обратно в детскую. Качал пока малыш не уснул, посасывая соску.
Я тяжелым сердцем вышел из комнаты, чувствуя, как глаза наполняются слезами, как от бессилия перехватывает горло. Приближается ночь, и я ничем не смог помочь ни Айше, ни своему сыну.
— Приведите аксагола! — скомандовал я, стискивая челюсти и кулаки. Банахиры переглянулись. Они знали о моем приказе держать сучку изменницу как можно дальше от особняка как прокаженную.