Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Оловянные солдатики (роман) - Майкл Фрейн на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

— Так вот, исследовательский институтишка обратился к нам с просьбой о помощи. Мы не стали спрашивать какой он протестантский, католический или иудейский. Стали мы спрашивать, Прествик?

— Да нет, Эр-Пэ, потому что у нас…

— Потому что у нас это не принято. Вне зависимости от их цвета кожи, расы и вероисповедания мы оказали им посильную помощь.

— Пятьдесят тысяч фунтов, Эр-Пэ.

— Пятьдесят тысяч фунтов.

Три круга по комнате мистер Пошлак проделал в сосредоточенном молчании. От беспрерывного кручения в вертящемся кресле у сэра Прествика все плыло перед глазами и к горлу подступала тошнота.

— Пятьдесят тысяч фунтов, — повторил мистер Пошлак. Пятьдесят тысяч… эту сумму утвердило правление, так ведь, Прествик? Да? Но нас ждут дела. Какие дела нас ждут, Прествик?

— По-моему, Эр-Пэ, вы хотели утрясти вопрос о том, чтобы изъять из кабинетов всех руководящих работников плакаты «мыслим масштабно».

— Ага. Мы решили, что для такой организации, как наша, они чуть-чуть простоваты, не так ли? Одна из ваших наименее удачных находок, Прествик, хотя, как известно, я никогда не вмешиваюсь в то, как вы налаживаете культуру. Что же вам удалось состряпать взамен?

— А как бы вы отнеслись к девизу «согласуй!»?

В кабинет на цыпочках прокралась секретарша мистера Пошлака. Он опять знаком приказал ей удалиться и, углубленный в себя, встал перед Ротко — послюнил палец и потер пятно на холсте, чтобы выяснить, краска это или грязь.

— Вспомнил, что я хотел уточнить, — сказал он. — Кто у нас сейчас ставит «Обхохочешься»?

2

Весь Институт исследования автоматики имени Уильяма Морриса так и звенел от лязга стальных строительных балок, их сбрасывали вниз с большой высоты. Новый корпус этики был почти готов. Давно пора. Шум и прочие неудобства, связанные со стройкой, существенно уменьшили количество автоматики, которую институт успел исследовать за минувшие два года. Согласно подсчетам компетентных лиц, если бы принципиально новые программы для вычислительных машин (а именно такие программы и разрабатывал институт) создавались бесперебойно, то в ближайшие десять лет миллиона два специалистов оказались бы без работы. А так все же был риск, что кое-кто из этих двух миллионов останется при деле или по крайней мере будет безработным лишь частично. Но, как утверждают оптимисты, ради прогресса кто-нибудь непременно должен страдать.

Доктор Голдвассер, начальник отдела прессы, уже страдал. С каждым новым звоном или лязгом он подскакивал, а с каждым подскоком раздражался все сильнее и сильнее. Ему не хотелось, чтобы подчиненные видели как он подскакивает, а то еще подумают, будто у него шалят нервы. С другой стороны, ему не хотелось, чтобы подчиненные видели, как он четвертый раз за три часа отправляется в туалет, где было тихо, а то еще подумают, будто у него шалит мочевой пузырь.

Он беспокойно выглянул из окна — не видно ли, как достается другим. Из других удалось разглядеть только начальника спортивного отдела Роу: его лаборатория находилась как раз напротив, через двор. Роу, казалось, был всецело поглощен работой, а это скорее всего означало, что работает он не над автоматизацией спорта, а над романом, который, как поговаривали, пишет. Роу то склонялся над письменным столом, и тогда вихры волос закрывали ему глаза, то ошалело таращился в окно, вертя мизинцем в правом ухе. Время от времени он вынимал палец и рассеянно обозревал его, словно надеялся обнаружить следы нефти или урановой руды. Созерцание писателя, охваченного порывом истинного вдохновения, совершенно потрясло Голдвассера, и чуть погодя он поймал себя на том, что из солидарности тоже ковыряет мизинцем в правом ухе.

Он раздумывал, не зайти ли к Роу поболтать. Это подкрепило бы его душевные силы. Роу безусловно уступает ему в уме, а дело дошло уже до того, что, как молчаливо признавал Голдвассер, ему для душевного покоя нужно было иногда поговорить с людьми, заведомо уступающими ему в уме. Не с глупцами (им вообще ничего не скажешь), а с людьми умными, но настолько, чтобы это таило в себе опасность. Такая установка предполагала широкий круг потенциальных утешителей — почти весь институт, за исключением Мак-Интоша, начальника отдела этики.

Ох уж этот Мак-Интош! Он был самым близким другом Голдвассера, и при одной лишь мысли о нем в душе тотчас вскипало привычное раздражение. Он раздражал Голдвассера двумя способами: иногда тем, что казался слишком глупым собеседником, а иногда тем, что казался умнее даже самого Голдвассера. Еще сильнее, чем обе эти крайности, раздражала внезапность перехода из одной в другую.

Кто умнее — он сам или Мак-Интош? Есть же какой-то объективный критерий! Голдвассер не сомневался, что когда-то он был бесспорно умнее Мак-Интоша. Но он сдавал. Во всяком случае боялся, что сдает. Он был твердо уверен, что ум у него типа Cercbrum Dialectici — ум логика или вундеркинда, ранний цветок, увядающий после тридцати лет. Его беспокойство по этому поводу переросло в нечто похожее на душевную ипохондрию. Он всячески проверял свои умственные способности, выискивая симптомы упадка. Брал у коллег комплекты тестов на IQ и хронометрировал операции, а результаты воплощал в графиках. Когда график получался в виде нисходящей кривой, Голдвассер уверял себя, что виновата несовершенная техника, а когда в виде восходящей скептически твердил себе, что это, скорее всего, результат ошибки.

Характерным симптомом упадка, как он порой думал, была утрата собственных мнений. У одних есть вера, у других мнения. Некогда у Голдвассера было собственное мнение обо всем, что он слыхал, а с четырнадцати лет он слыхал почти обо всем во вселенной. Когда его мыслительный аппарат был в зените, Голдвассер разделил все мироздание на две категории: на то, что он одобрял, и то, что отвергал. А теперь мнения выпадали у него, как у стариков — зубы. Круг непосредственных интересов сузился от судьбы пи-мезона и теократии языческих богов до лихорадочного гадания о том, кто умнее — он или Мак-Интош.

Из окна Голдвассеру не был виден Мак-Интош, поскольку тот скрывался в готической крепости старого отдела этики, но шумная разборка лесов нового корпуса мешала Голдвассеру выкинуть Мак-Интоша из головы. Неужто Мак-Интош умнее? Относится ли мозг Мак-Интоша, как и его собственный, к типу Cercbrum Dialectici? Если так, то сейчас этот мозг в самом расцвете, но постепенно начнет хиреть теми же темпами, что и его собственный, если его собственный действительно хиреет. Или же у Мак-Интоша cerebrum Senatoris — мозг мудрого старца, медленно созревающий с годами? Если он таков, то может сравняться с мозгом Голдвассера, и это не доказывает, что способности самого Голдвассера ухудшаются. Но если мозг у макинтоша типа cerebrum Senatoris, то в отличие от Cerebrum Dialectici он будет совершенствоваться по сравнению с голдвассеровским, а это перспектива не слишком радужная. Голдвассер уныло повертел пальцем в правом ухе. Теперь ухо зудело уже по-настоящему.

Вдруг Голдвассер почувствовал, что за ним следят, и перехватил пристальный взгляд, устремленный ему в спину из окошка, что выходило в коридор. Взгляд принадлежал Нунну заместителю директора института. Нунн бодро улыбнулся и чуть заметно помахал рукой. Голдвассер нервно кинулся назад, вглубь кабинета. Он поспешно вынул палец из уха, потом засунул снова, будто все время держал его там во имя серьезных научно-исследовательских целей, а затем стал рыться в бумагах у себя на столе.

Может все-таки сходить лишний раз за малой нуждой?

В туалете для начальников отделов, когда он туда вошел не было никого, кроме главного швейцара Джелликоу. Джелликоу перегнулся через умывальник к самому зеркалу и миниатюрными ножничками подравнивал усы. Он покосился на Голдвассера.

— Привет, мистер Голдвассер, — сказал он и вновь занялся усами.

— Привет, — ответил Голдвассер, до сих пор не решивший для себя, как же называть швейцара — Джелликоу или мистер Джелликоу. Он помочился, потом щедро наполнил раковину горячей водой и вымыл руки. В туалете царили тишь и гладь, особенно заметные, когда их нарушали периодические всхлипы спущенной воды и едва слышное позвякивание ножничек Джелликоу.

— Я вижу, доктор Ребус опубликовала еще одну статью о случайном распределении, — не совсем внятно выговорил Джелликоу, оттопыривая верхнюю губу.

— Ага, — подтвердил Голдвассер, разглядывая свое отражение в зеркале. В общем и целом сомневаться нечего, он умен, даже чересчур умен на добрую половину, а то и на три четверти умнее, чем надо.

— Вы прочли, сэр? — спросил Джелликоу.

— Нет, — сказал Голдвассер. Газету, не говоря о научной статье, он мог читать только одним способом — от конца к началу, от низа полосы к ее верху, от заключительной фразы к заголовку, постепенно распаляясь и превращая каждый параграф в очередную головоломную задачу на сообразительность. В дни особой депрессии он сознательно увеличивал дозу мазохистского удовольствия, которое извлекал из своего чудачества, и прочитывал от конца к началу каждую фразу.

— Блистательная работа, — сказал Джелликоу. — Во всяком случае, мне так думается.

Обратным ходом Голдвассер разглядывал и серийные карикатуры, с удручающей безошибочностью заранее предугадывая, что увидит на первой картинке, и изнывая от скуки из-за того, что невозможно смотреть от конца к началу каждую отдельную картинку.

— Я узнал из верного источника, что к нам собирается королева, — сказал Джелликоу.

— Вот как? — ответил Голдвассер.

Книги он тоже прочитывал от конца к началу. Когда он брал книгу в руки, ему претила мысль об унылой авторской презумпции, будто он ничего не знает о героях и в первых главах надо его с ними знакомить.

— Нанести институту официальный визит и открыть новый корпус. Что вы об этом думаете, сэр?

— Гм, — промычал Голдвассер.

Не исключено, что он стерпел бы церемонию знакомства с героями книги, выяснив наперед, чем они кончили: умерли, переженились или смирились с судьбой. Но кому интересно узнать, что некий совершенно незнакомый тебе человек умер, женился или смирился с чем бы то ни было?

— Лично я думаю, — сказал Джелликоу, — что в известном смысле это знаменует начало эры исследований в области автоматики. Мы завоевываем социальный престиж.

В общем-то Голдвассер решил, что предпочитает телевидение: там, предопределяя должный порядок, всем заправляет некая Force majeure, там нет скидок на экстравагантные вкусы людей вроде него, слишком умных, чтобы знать, что идет им на пользу.

Он задумчиво высушил руки под пневмосушилкой.

В коридоре у туалета, с ракеткой для сквоша под мышкой, согнувшись в три погибели, прижал ухо к замочной скважине заместитель директора Нунн. Он не мог допустить, чтобы начальники отделов приглашали низших служащих в свой туалет. Так расшатывается дисциплина и создается почва для гораздо более серьезных проступков. Опять Голдвассер, конечно. Нунн заглянул в блокнот «Энтузиаст регби». Нынче утром Голдвассер посетил туалет в четвертый раз. Джелликоу сегодня зашел сюда впервые, но зато сидит уже минут двадцать.

Нунн был как нельзя более доволен результатами бдения у замочной скважины. Они подтвердили его теорию, что повседневная слежка зачастую приносит неожиданные плоды. Не подслушивал бы на предмет выяснения, почему Голдвассер общается с низшими служащими, — не разузнал бы, что в институте ожидают королеву. Для институтского начальства это весьма ценная информация. Он сделал пометку в блокноте в графе «Размер перчаток». «Королева», записал он и вернулся к листку «Последние поезда», где регистрировал деятельность Голдвассера. «Голдвассер», — записал он.

Голдвассер вышел из туалета. Нунн поспешно распрямился.

— Очень здорово, — сказал он хмыкнув и сжал руку Голдвассера. Затем, обутый в кеды для бадминтона, бесшумно двинулся прочь по коридору.

3

«Хью Роу, — отпечатал Хью Роу, — блистательная новая фигура на литературной арене. «Р» — первый его роман, и критики, рецензировавшие это произведение перед выходом в свет, провозгласили автора «самым пленительным из новых голосов, что стали слышны после войны» и «ослепительным новым талантом, который сногсшибательно сочетает в себе трезвую весомость Роб Грийе с размахом комических традиций П.Г.Вудхауза» (подробно об этом см. задний отворот суперобложки)».

Роу остановился и покрутил пальцем в ухе. Писать роман — дело поразительно трудное. До этого места Роу доходил раз десять, не меньше (пол и письменный стол были завалены отвергнутыми вариантами), но неизменно убеждался, что никак не может сдвинуться с мертвой точки. Он попробовал сызнова.

«Р» — история пьяного попа, которого замучили угрызения совести, ибо он совершал все грехи, от богохульства до убийства; его пугает то, с какой легкостью он вновь и вновь возвращается (и сам с глубочайшей внутренней убежденностью сознает это) к состоянию благодати».

Роу поморщился, вынул лист из пишущей машинки. И начал сызнова.

«Р» — повествование о четырех лицах: беглом диктаторе, корректоре, спившемся герое войны и профсоюзном деятеле с ярко выраженным классовым сознанием; все они очутились под палящим зноем на заброшенном островке близ пролива Торрес. С ними молодая и красивая светская дама, которая собирается в монастырь…»

Роу заложил в машинку новый лист.

«Р» — одиссея разочарованного писателя, который сквозь цепь фантастических приключений (каждое из них — безжалостная сатира на различные стороны нашей действительности) стремится к «Р» туманной цели; порой это город, порой наркотик, порой женщина…»

Роу вздохнул и стал глядеть во двор. Голдвассер уже не торчал у окна. А ведь довольно долго было видно, как он ковыряет в ухе. До чего неаппетитные привычки у иных субъектов. Роу опять вздохнул, энергично повертел пальцем в ухе и вложил в машинку чистый лист.

«Р» — повесть о юноше, который делает карьеру и твердо намерен уничтожить все преграды, отделяющие его от блондинки с собственным «ягуаром» модели…»

Роу застонал. Боже правый, может, действительно, легче сперва написать книгу, а потом уж рекламу для суперобложки? Интересно, в каком порядке делают это другие писатели?

А все же первый абзац удался на славу. «Самый пленительный из новых голосов» — фраза довольно броская. Роу испытывал блаженство и в то же время странное смирение при мысли о том, как аккуратно разложены по полочкам его достоинства и таланты, с какой прямодушной готовностью хвалит он все, что заслуживает похвалы.

Книга, несомненно, подвигается. Это главное. Он бережно спрятал все черновики, чтобы грядущему критику легче было проследить эволюцию авторского замысла, и для разнообразия принялся за автоматизацию спорта.

4

В старом здании отдела этики по стенам плясали ярка, зыбкие блики; легкие, почти неразличимые звуки, сказочно преобразившись, отдавались гулким эхом. Дверь за Голдвассером захлопнулась с таким грохотом, точно выстрелили из гаубицы. Голдвассер нервно дернулся. Мак-Интош обернулся к нему и кивнул. Он занимал свою излюбленную позицию при исследованиях этических проблем. Терпеливый и бесстрастный, он стоял на портале подъемного крана, подобно капитану на мостике, облокотясь на поручни, и ни единый мускул его большого багрового лица не шевелился.

— Поднимайтесь сюда, — пригласил он Голдвассера, и его слова внушительно повисли в воздухе, как напечатанные.

Голдвассер вскарабкался по металлической лесенке. Портал высился над испытательным резервуаром Мак-Интоша. Макинтош очистил свой отдел от всего лишнего — мебели, стен, полов и все это заменил испытательным резервуаром для этических автоматов. Целеустремленный был мужчина.

— Мы как раз проводим последний серийный опыт, — сказал Мак-Интош. Голдвассер ничего не ответил. При виде испытательного резервуара ему всегда становилось как-то не по себе. Резервуар напоминал ему бассейны для плавания и заставлял стыдиться своих дряблых бицепсов. Голдвассер все время ждал, что банда богатырски сложенных плебеев без всяких признаков духовной жизни накинется на него и сбросит в воду. На дальнем краю резервуара тихонько хихикнула девушка; эхо заулюлюкало по всему зданию, словно некое божество гомерически расхохоталось над ним, Голдвассером.

Порой и самому Мак-Интошу испытательный резервуар напоминал бассейн для плавания. Летом Мак-Интош изредка нырял туда с портала, прямо в одежде, и плавал допотопными саженками взад и вперед под уважительные шуточки подчиненных. Делал он это, чтобы доказать собственную непосредственность и легкомысленное пренебрежение условностями, и еще потому, что в гардеробной у него висел запасной комплект одежды; да кроме того, вислое брюхо меньше угнетает, когда ты в костюме.

— Майна, — распорядился Мак-Интош. Подъемный кран развернул над водой плот и начал его опускать. На плоту, угрюмо пялясь друг на друга, сидели старший научный сотрудник Синсон в желтом спасательном поясе и этический автомат «Самаритянин-2». Резервуар окутала величественная гулкая тишина.

Все усилия своего отдела Мак-Интош сосредоточил на самаритянской программе. Этическая проблема в ее чистом виде, как он себе представлял — это двое на плоту, выдерживающем только одного, и он все старался построить автомат, который разработал бы четкий алгоритм этичного поведения для таких обстоятельств. Первая модель, «Самаритянин-1», прыгала за борт с величайшей охотой, но прыгала ради спасения любого предмета, оказавшегося рядом с ней на плоту, от чугунной болванки до мешка мокрых водорослей. После многонедельных жарких препирательств Мак-Интош согласился, что недескриминированная реакция — явление нежелательное, забросил «Самаритянина-1» и сконструировал «Самаритянина-2», который жертвовал собою ради организма хотя бы уж не менее сложного, чем он сам.

Плот замер, медленно раскручиваясь в нескольких метрах над водой.

— Пошел! — крикнул Мак-Интош.

Плот ударился о воду с отрывистым всплеском, похожим на выстрел. Синсон и «Самаритянин» не дрогнули. Постепенно плот выровнялся, его начали захлестывать небольшие волны. Вдруг «Самаритянин» подался вперед и ухватил Синсона за голову. Четырьмя экономными движениями он измерил габариты Синсонова черепа, затем помедлил, вычисляя. Наконец, после заключительного щелчка, автомат боком скатился с края плота и без колебаний затонул на дне резервуара.

— Спаси его, господи! — приказал Мак-Интош молодому человеку в плавках, стоявшему наготове возле самой воды. Господи нырнул и обвязал затонувшего «Самаритянина» канатом.

— Отчего бы не привязывать к нему канат до того, как он кувыркнется за борт? — спросил Голдвассер.

— Он не должен знать, что его спасут. Иначе решимости жертвовать собой грош цена.

— А как же он узнает?

— Да ведь «Самаритяне-2» — хитрюги. Иногда мне чудится, будто они понимают каждое наше слово.

— Они слишком низко организованы, Мак-Интош…

— Нет-нет, они проникаются доверием к людям. Поэтому время от времени я кого-нибудь не выуживаю, оставляю на дне. Надо же показать остальным, что я не расположен шутки шутить. Двоих уже списал на этой неделе.

«Самаритянина» отбуксировали к краю резервуара и перевернули вверх тормашками, чтобы вылить воду. Время от времени он испускал едва слышное тиканье и содрогался.

— Слыхали новость о новом корпусе, а? — спросил Голдвассер.

— А что такое?

— Насчет королевы.

— Нет.

— Она приезжает на открытие.

— Неужели?

Он перегнулся через поручень и проорал:

— Эй, господи! Все в порядке? Тогда готовь его к следующему рейсу.

— А теперь что будет? — спросил Голдвассер.

— Начинаем новую серию опытов — поведение относительно менее сложных организмов.

Подъемный кран опять водрузил «Самаритянина-2» на портал. На индикаторах и градуированных дисках автомата появилось нечто новое, поразившее Голдвассера.

— Вам не кажется, что у него ханжеский вид? — спросил он у Мак-Интоша.

— Да уж так всегда, стоит ему только окунуться. Мелкий конструктивный недостаток. Устраним при доводке.

— Но, Мак-Интош, если самопожертвование доставляет ему удовольствие, это ведь нельзя считать решением этической проблемы, правда?

— Не понимаю, почему бы ему не получать удовольствия от праведных поступков.

— Какая же это жертва, если приносишь ее с удовольствием?

— Да вы истый пуританин, Голдвассер! Что праведно, то праведно, а если извлекаешь удовольствие их праведного поступка, то тем лучше.

— Поступок, может, и праведный. Но, согласитесь, Мак-Интош, этически он не интересен!

Доведенные до белого каления, они пронзали друг друга взглядами. Голдвассера бесила мысль, что этот упрямый жирный тугодум в чем-то немаловажном, может быть, умнее его самого. Но, наверное, и Мак-Интоша бесила мысль о том, что в конечном итоге его здравый, неповоротливый мозг не выдерживает конкуренции с блистательным умственным аппаратом Голдвассера.

— Как бы там ни было, — сказал он, — на открытие вашего нового корпуса приедет королева.

— Надо полагать, Нунн снова нажал кнопки?

— Надо полагать, так.

— Еще раз запрягли элиту.



Поделиться книгой:

На главную
Назад