Я проснулся

— Простая потеря сознания, называемая в простонародье обмороком, впоследствии психического удара, либо от перенасыщения эмоциями, — сказал врач, но уже не мне, а той девушке, что являлась моей рабыней.

До сих пор не могу понять и оценить, что я теперь рабовладелец.

— Меньше эмоций, больше покоя. Тепло, спокойствие — вот основные лекарства и как можно больше теплого питья, оно расслабляет.

— Доктор, а как память то восстановить? — прорезал я свой голос, надеясь, что девочка уже рассказала ему о моей приобретенной амнезии.

— А для памяти, — врач достал платок и начал протирать им монокль, — нужно больше двигаться, смотреть на окружающий мир и получать впечатления, чтоб было больше возможностей увидеть что-то, что память вспомнит и будет в дальнейшем использовать как отправную точку.

— И как мне все это сочетать?

— Что сочетать?

— Тишину и покой для обморока и движение с впечатлениями для памяти.

— Сочетать, тут не получиться. Тут нужно поставить приоритеты и следовать в одном выбранном направлении.

— То есть, лечить или обмороки, или память?

— Естественно.

— Ну, тогда я думаю, что память она все же важнее.

— Спасибо доктор за осмотр, дальше я сама справлюсь, — девочка чуть ли не силком вытолкнула белый халат за дверь, посмотрела на меня строго и вынесла свой вердикт. — Никакой пока памяти. Сначала лечимся, потом вспоминаем, — она фыркнула, — не хватало еще, чтоб на какой-то из гулянок для улучшения вашей памяти, вы свалились в обморок на потеху зевакам!

— Есть мой генерал! — а шутку выпалил я.

Девочка покраснела и замялась.

— Как тебя зовут милое создание? А то в третьем роде да в обезличенной форме обращаться неудобно.

— Как ни позовете, я приду.

— А имя можно все-таки узнать у тебя?

— Имя? — глаза ее сделались огромными как тарелки для первых блюд.

— Тебя мама то, как завет?

— Мама больше не завет, она умерла, — огромные глаза превратились в тоненькие щелочки, в которых начали накапливаться маленькие озерца влаги.

— Прости, я не знал. А как она тебя называла, когда была жива?

— Добой.

— А друзья как называют?

— Доброславой.

— Хорошо. Я буду называть тебя Добой. Идет?

— Вы меня будете называть по имени? — до нее только дошел смысл моих расспросов.

— А что есть еще какие-то варианты?

— Конечно, есть. Вы можете звать меня как угодно.

— То есть как угодно? Поленом тоже могу?

— Можете, — кивок головы говорил, что и на полено она согласна, и даже на более худшие прозвища.

— Но ты же не поймешь, что я зову или обращаюсь именно к тебе.

— Это будет моя вина, и вы меня накажете.

— Нет уж, давай-ка лучше по имени. Так и тебе будет проще, и мне тебя наказывать не придется. А то "эй ты" и "слушай девочка" меня как-то раздражать стали.

— Только не зовите так меня перед хозяйкой, — она потупила глазки, — вам может попасть за это.

— А хозяйка помнит, как тебя зовут?

— Нет, наверное.

— Ну, так в чем же проблема? Я думаю, ей все равно как я тебя называю полено или по имени.

— Хорошо господин.

— Ну, вот и договорились.

Я поменял положение тела в кровати на полусидящее.

— Ну, если получать впечатления ты мне запретила и почти насильно оставила дома, то придется тебе меня сегодня развлекать.

Доба кивнула и начала развязывать тоненькие ремешки, которые стягивали ее платье.

— Стоп! Ты чего это удумала?

— Ну, вы же сами приказали вас развлекать, — глазки ее потупились в непонимании, а рука остановилась на половине движения.

— Да… Что за мир то такой, где под развлечениями только кровать и подразумевают. Скажи мне Доба, я раньше часто пользовался такими развлечениями с тобой?

— Раз в неделю, не более. Я вам не нравилась.

— Я-то тебе нравился?

— Тогда нет.

— И зачем же ты со мной спала? — изумился я.

— Я же ваша рабыня. Это моя обязанность ублажать вас.

— Понятно, — пробубнил я, — ладно, не будем об этом. Развлекаться мы будем сейчас по другому. Я буду лежать в постели и лечить обморок свой, а ты мне будешь рассказывать про этот мир.

— А что именно нужно рассказывать? Я мало видела в этой жизни.

— Тогда рассказывай все, что успела увидеть. Мне, как сама понимаешь, сейчас каждая мелочь важна. Рассказывай о своей жизни все, от рождения до сегодняшнего дня.

— Да нечего особенно рассказывать. Родилась я в деревне. Мама умерла при родах, отец работал на поле, нас, детей, было пятеро. Отец получил мои сто душ и естественно в первый же месяц их пропил.

— То есть получил сто душ за тебя?

— Ну, деньги. Каждому рожденному причитается сто душ.

— Деньги у нас душами зовутся?

— Да. А как они еще зваться должны?

— Ну, я не знаю. Памяти же нет.

— Все очень просто. У человека есть душа. В математике сто процентов это целое. Следовательно, у каждого человека при рождении сто процентов души. Вот их и выдают, как родишься.

— Стоп. Если каждому выдают сто душ, то, как получаются богатые и бедные? Первоначально же все в равных условиях. Или у богатых души больше чем у бедных? Я имею в виду процентное соотношение.

— Первоначально все рождаются с равной душой. Но если человек продается в рабство, то его господин получает все оставшиеся у раба души и казначейство выписывает ему еще сто душ, считая, что раб переродился в его услужении.

— А раб сам, что ли продается?

— Естественно сам.

— И ты сама продалась? — мои глаза от ни понимания вылезли из орбит.

— И я. А что тут такого?

— Но зачем?

— А что хорошего в вольной жизни? Вам господин хорошо, вы изначально родились в богатой семье, а мой удел был вечно голодать, носить обноски да работать. Чтоб дом починить души нужны, платье новое купить, опять же не меньше пол души требуют, а мои души папенька пропил глазом не моргнув. Ребеночка рожать, дабы на его души жить? А ребеночек потом как, тем более с отцом ребеночка придется еще делиться. Многие конечно так и живут. Нарожают дюжину детворы, а там всяко стадом прокормиться легче, но по мне так чем нищету плодить, так лучше в рабство податься. Тут одевают и кормят. Не так конечно как сами господа, плохенько конечно, но уж лучше, чем в обносках ходить, да есть один раз в сутки от экономии.

— А заработать нельзя что ли?

— Что заработать?

— Деньги. Души эти.

— Кто ж куском души платить станет? Только если богачи, у них только от душ сундуки ломятся.

— Ну, какой-то же обмен должен существовать. Вот вырастила ты пшеницы больше чем нужно, куда е девать?

— На молоко сменю у соседей.

— А на платье можно?

— Не, платье за пшеницу не отдадут. Только за души.

— То есть за пшеницу души выторговать нельзя?

— Кто ж будет часть души за хлеб отдавать. Так все раздашь и в рай не попадешь.

— Как в рай не попадешь? В рай, что за деньги, что ли пускают?

— Экий вы барин непонятливый. Точно всю память отшибло, даже этого не помните. Конечно за деньги. Сколько процентов души смог за жизнь скопить или не потерять, такой кусочек рая и получишь. А коли, ничего не осталось, то кроме адской сковородки после смерти и не жди.

— А богачи? Вот у меня, по сути, много этих душ, мне, что самый лакомый кусочек рая выдадут? И арфу золотую?

— У вас отдельный рай, со всеми развлечениями и удобствами.

— А… — хотел я спросить, но Доба меня перебила.

— Поздно уже господин. Спать вам пора. Маменька ваша ругаться будет, если свет увидит в комнате.

— Уснешь тут, и так полдня пролежал, то в беспамятстве, то в обмороке, — проворчал я.

— Мне с вами ложиться или одной?

— Одной, — ну не мог я воспользоваться ее рабским положением.

Когда был при памяти, может, и мог, а сейчас не могу. Как то дико для меня было осознавать, что эта девочка готова нырнуть ко мне в постель, только потому, что я ее господин.

— Хорошо, как прикажете, — сказала она, мигом сняла с себя платьице и примостилась на коврике рядом с кроватью.

— Ты чего, а коврик то улеглась? У тебя кровати нет что ли или коморки, какой?

— Мое место подле вас господин. Коморка рабам не положена. Вдруг вы ночью проснетесь, и пить попросите, а я дура в коморке и не услышу.

— Понятно. А ну залезай в кровать, нечего на полу кости морозить.

— Но вы же сказали, что один спать будете…

— Никаких "но". Я господин, я и решаю, где ты будешь спать.

Она юркнула под одеяло и сразу потянулась развлекать меня ниже пояса.

— Стоять. Точнее лежать. Ответь мне честно на вопрос. Ты сейчас сама хочешь это делать?

— Вы же сами мне сказали в кровать вашу лечь… — ее глаза были полны не понимания.

— Ты не ответила на мой вопрос. Ты хочешь этого сама?

— Я раба, я делаю все, что хотите вы.