На стене возле двери висела большая политическая карта — разноцветье всех волчьих и лисьих воеводств, Хвойно-Морозненская Автономная область, Поларская Рыбная Республика, ЯМАЛ.
— На Ямал, — ответила Адель, не особо задумываясь — брякнула первое название, которое зацепила взглядом. — Посмотрим на северных лис и песцов. ЯМАЛ — это Янтарно-Мраморный Альянс лис и песцов. У них холодно, льды, тундра и немного тайги. На нас там будут коситься — там совсем-совсем нет огненных лис. Песцы белые, чернобурки темные, без коричневого отлива, с сизым оттенком шерсти. Янтарные кланы похожи на местных кремовых аристократов, только желтее. Как одуванчики.
— А что они едят? У них есть грибы?
— На юге есть, — с трудом вспоминая отрывки из курса экономической географии, ответила Адель. — На севере ловят рыбу, в тундре пасутся стада оленей. У них не растет картошка, слишком холодно. Они готовят ячменную кашу с грибами, пекут пироги. Рыба, грибы, мясо… согласись, жить можно.
— А курицы? Куриная лапша вкусная.
— У них водятся перепелки. Может быть, их сейчас разводят, как мы — кур. Я не знаю, — честно сказала Адель. — Никогда не интересовалась. На Ямале все очень чванливые. У них каждый второй — аристократ. Они проверяют родословные, прежде чем пожениться, вычисляют возможный оттенок шерсти. Титулы ничего не значат, к ним не прилагаются ни деньги, ни земля, но северяне ими очень гордятся.
Она осеклась — куда-то не туда занесло, надо бы про грибы и картошку, это понятнее — и увидела, что Лютик заснул, не дослушав историю о выдуманном путешествии. Она встала, неслышно вышла на кухню и поймала тяжелый взгляд Ильзе. Кремовая подслушивала. Неужели попыталась найти какой-то скрытый смысл в вечерней сказке для ребенка? Вот гадина…
Адель ожидала вопроса с подвохом, но гнетущее ощущение исчезло. Ильзе мирно сказала:
— Про Медовик надо придумывать. Любую пургу нести можно. Он рядом, а никто ничего не знает. Хоть трехтомник сказок пиши.
— Ага, — согласилась Адель, усаживаясь на табуретку. — Слухи про медовую магию, секретное оружие… Никогда не видела их альф — только обычные медведи, которые молча забирают вербену и записки. И приносят ответ.
— Главное, что взрывчатку потом переправляют с Медовика, — Ильзе побарабанила пальцами по столу. — Ушлые мохнатые жопы — к себе никого не пускают, остров как крепость. И деваться некуда — мы не можем заказать взрывчатку или детали для минометов у людей напрямую. Не продадут, потому что это применяют против них самих.
— Да, ты права. Жопы ушлые. Скупают у нас пшеницу и грибы оптом, дешево, а мед продают по такой цене, что глаза на лоб лезут. Но, знаешь, он того стоит. Они мне подарили баночку — поздравили с рождением Лютика, когда в первый год вербену забирали. Я ему понемногу в молоко добавляла, а потом экономно тратила, как лекарство. Чайную ложку в горячую воду — они предупредили, что не в кипяток — и любую хворь снимает. Мед совсем другой. Твердый, в нем какие-то цветы, семечки и кусочки орехов. Белесый.
— Есть и желтый, и коричневый, и даже зеленый, — сказала Ильзе. — Я как-то в ярмарочный павильон проскользнула, рассмотрела и мед, и сахарные украшения.
— Я бы купила зеленый. Но на банку год работать надо. Ладно… это все разговоры ни о чем. Пора ложиться. Завтра приедет Рой, привезет мне список. Подбросит нас к трассе, проголосуем, остановим автобус. К полудню будем в Чернотропе.
— Ты можешь ехать прямо на ярмарку. Записку-то я уже принесла, — напомнила Ильзе. — Брендон умотал на хутор, его не будет.
— В поликлинику зайду, — вывернулась Адель. — Мне надо, чтобы мелкому отметку о посещении поставили, иначе соцзащита докопается. В поликлинике может быть очередь, туда каждый раз как попадешь — проторчишь до вечера. Переночуем где-нибудь, попробую на «пятаке» возле вокзала угол снять. А послезавтра ярмарочную территорию откроют, и тогда уже или рядом с товаром, или у знакомых. Поспрашиваю по рядам, кто где остановился, приткнусь.
Они улеглись в разных комнатах — Адель постелила Ильзе в спальне покойного свекра, где сейчас обитал Рой. Сама ушла в свою спальню, когда-то бывшую супружеской, расплела собранные в узел волосы, расчесала, снова заплела в легкую ночную косу. Она не стриглась с тех пор, как переехала на ферму, только подрезала кончики волос. Темно-рыжая грива была тяжелой, мешала, но Адель отгоняла регулярно возникающее желание подстричься — длинные волосы напоминали ей о том, что она оборотень-лисица, а не бесполый фермер, способный и колоть дрова, и косить траву.
Утром их разбудил Джерри, который принес хлеба и молока от родителей, и, таким образом, обеспечил завтрак. Джерри Адели нравился — не как предмет воздыханий, а как взбалмошный, но готовый выручить товарищ. Молодой, бестолковый, предвкушавший ярмарку почти как Лютик — примчался с вестью, что родители отпустили его в Чернотроп.
— Можно я поеду с Роем? Я буду вам помогать! — тараторил Джерри. — Буду осторожно-осторожно носить ящики. Я ничего не разобью! Могу торговать! Прочту цены на бумажке, правильно посчитаю сдачу.
«Правильно посчитаю» вызывало у Адели глубокие сомнения, но поездку Джерри она одобрила — будет кому присмотреть за Лютиком на ярмарке. Мелкий тот еще непоседа, за ним глаз да глаз нужен.
Рой приехал чуть позже. Поздоровался с Ильзе, приложился к молоку, подождал, пока Адель сложит вещи в рюкзак, выслушал последние указания — «перецеди ежевику, там еще на пять бутылок, и вербену в мешок собрать не забудь» — и отвез их к трассе. Долго стоять не пришлось — через десять минут на горизонте появилась точка междугородного автобуса. Адель подняла руку, рейс «Усть-Белянск — Чернотроп» принял двух лисиц, рюкзак и ребенка в теплый салон, и даже сидячие места нашлись, повезло.
Они вышли не на вокзале. Почти все автобусы останавливались в пригородных районах, и Адель с Ильзе выгрузились вместе с порцией пассажиров, потащивших багаж к маршруткам. Документы могли проверить где угодно, но на вокзале вероятность возрастала всемеро, поэтому Адель решила не рисковать.
— Ты сейчас куда? — спросила Ильзе, приглядываясь к автобусам и маршруткам.
— В центр, к поликлинике. А ты?
— Пробегусь по знакомым. Надо где-то перекантоваться несколько дней. Сунусь на Масляк, там вахтеры по-прежнему на лапу берут.
— Удачи, — пожелала Адель, порадовавшаяся тому, что кремовая не попросилась остаться на ферме — кого-то другого, может быть, и пустила бы. А Ильзе — нет. Трудно объяснить, почему. Душа не лежала.
Они сели в разные автобусы. Адель заплатила за проезд, заняла место у окна, пристроив рюкзак в ногах и усадив Лютика на колени. Сын, притихший рядом с Ильзе, прилип к стеклу и начал болтать, задавая вопросы, не требующие ответа, комментируя увиденное.
— Ой, мам, смотри, кошка! А зачем дяди машине колесо откручивают? Грузовик! Картошка! Смотри, сколько картошки! Часы! Башенка! Остановка! Рыбки, смотри, красные рыбки!
Адель слушала и улыбалась. Радость сына при виде рыбок была неудивительна. Мозаичные остановки — примета Чернотропа — стоили того, чтобы на них полюбоваться. Добрую треть украшал морской орнамент, перекликавшийся с парком Камня-на-Воде, остальные притягивали взор цветами, плодами и разнообразием грибов. Работы Юлиана Громоподобного и его последователей сделали Лисогорское воеводство неповторимым — мозаики на станциях по главной ветке железной дороги, панно на городских зданиях, фонтаны в парках, остановки… Всего не перечесть. Адель привыкла, скользила по потрепанной красоте равнодушным взглядом, а Лютик живо реагировал на яркие пятна, расспрашивал об осьминогах и морских коньках — «мам, а что это такое?» — и восторгался, узнавая фрукты: «Арбуз, смотри, арбуз! А это яблоко!»
«Надо его в парк сводить, — подумала Адель. — День теплый, запасные вещи я взяла, даже если не захочет перекидываться, забрызгается и намокнет — переодену».
Она прислушивалась к себе. Росла, крепла уверенность — пора заканчивать. Полыхнувшее желание покинуть ферму никуда не делось. Вместо факела рдели угли — медленно раскаляясь, выжигая сомнения и мысли о долге и обязательствах.
Вышли возле Главпочтамта. Лютик повертел головой по сторонам, спросил:
— Почта? Или кофе?
«Уже запомнил, — отметила Адель. — И это тоже сигнал. Пора».
— Кофе, — ответила она, закидывая рюкзак на плечо. — А тебе что купить? Газировку? Будешь пирожное?
— Картошку, — подумав, выбрал Лютик.
— Договорились.
В кафе их встретили приветливо. Адель сделала заказ: «Пирожное «Картошка», газированная вода «Тархун», чашка кофе», сводила Лютика помыть руки и усадила за самый дальний стол, скрытый огромными пальмами в кадках. Получив заказанное, она вытащила из рюкзака конверт. Лесные братья заклеивали письма кое-как — достаточно было пара от чашки кофе, чтобы дешевая бумага пошла волнами. Адель осторожно подцепила край, вытащила записку, внимательно прочла и запомнила. На этот раз командиры полевых отрядов заказывали немного взрывчатки и хотели купить детали для самодельных минометов — значит, где-то еще остались снаряды, украденные с военного склада в позапрошлом году. Или произошло еще одно хищение. Впрок бы не покупали, это не их манера. Обмен товара на деньги предлагали совершить в море, выбрав точку между Медовиком и Буклином. Такое уже случалось — в первый год после рождения Лютика. Потом и взрывчатку, и детали на ферму доставляли посредники, медведи-пещерники. Что заставило лесных братьев отказаться от удобной схемы? Возможно, безденежье, экономия на услугах дорогостоящих посредников. Или же недоверие к Адели.
Она не могла объяснить даже самой себе, почему она постоянно ищет признаки, что её вот-вот обвинят в предательстве. Ничего необычного не происходило, ничто не предвещало… а точил и точил червячок. Накопилось? Или случилось какое-то событие, которое она запомнила, но неправильно истолковала, и теперь эта ошибка пыталась напомнить о себе приступами беспокойства?
Лютик расковырял «картошку» — каждый раз просил, но почти не ел — отдал Адели и пригубил кофе из её чашки. Пришлось доедать.
— Пойдем? — спросила она, расправившись с пирожным и отодвигая чашку и блюдце. — Посмотрим, как письма шлепают.
Здание Главпочтамта по какой-то неведомой причине не удостоилось мозаик — ни внутри, ни снаружи. Адель захаживала сюда, чтобы заклеить вскрытый конверт и отправить письмо, теряясь в оборотническо-человеческой толчее. Лютик посещение почтамта одобрял — рассматривал открытки в витринах, требовал, чтобы его подняли к окошку, наблюдал, как штемпелюют бандероли и письма. Адель этим пользовалась, чтобы купить конверт и выпросить листок бумаги. Ей никогда не отказывали: обаяние еще не потускнело, и работники-лисы — не лисицы — отвечали улыбкой на её улыбку.
Они побродили по залу. Адель дождалась, пока освободится место за письменной конторкой, встала лицом к толпе, быстро исписала клочок бумаги и заклеила конверты — свой и переданный Ильзе. Одно письмо отправилось в почтовый ящик, второе — в рюкзак, занимая место между двумя детскими трусами. Адель взглянула на светящиеся часы на стене и вышла на улицу.
— В парк? — предложила она сыну. — Но только если ты будешь бегать осторожно. Вода холодная, в фонтанах купаться нельзя. Можно пройти лабиринт, полазить по лесенкам…
Лютик так громко завизжал: «Да!», что у Адели заложило ухо.
— Договорились, — сворачивая в нужную сторону, сказала она. — До парка я тебя донесу, иначе ты устанешь, не будет сил гулять. Потом сходим в столовую, а потом будем думать, куда устроимся на ночлег.
— Домой? — спросил Лютик, запутавшийся в её рассуждениях.
— Нет. От трассы слишком долго идти, а завтра надо выезжать рано утром. Ночью. Джерри тоже едет, мы все не поместимся в фургоне. Мы переночуем у знакомых или в какой-нибудь гостинице, а потом пойдем на наше место. Если Рой еще не приедет, будем смотреть, как соседи раскладывают товар.
Лютик её толком не слушал — смотрел по сторонам, впитывал детали городской жизни. На улицах было довольно много детей, в школе начались осенние каникулы. Стайки мелких оборотней на ногах и на лапах шныряли туда-сюда, путались под ногами у взрослых, перебегали дороги в неположенном месте, покупали и ели мороженое, пинали футбольные мячи. Волчата и лисята были слишком большими, чтобы у Лютика появилось желание поиграть, но следил он за ними с интересом — оборачивался на каждый писк, крик и лай.
Адель шла размеренно — рюкзак и Лютик были увесистым грузом, и это заставляло экономно расходовать силы. Погода баловала. Солнце золотило остатки осенней листвы, небо умиротворяло глубоким голубым цветом, облетевшие ветви деревьев добавляли черные росчерки в летопись уходящего октября. В витринах магазинчиков и кафе стояли букеты астр, кое-где лежали красные и оранжевые тыквы — дань Празднику Урожая — корзинки рябины, облепихи и боярышника, дожидающиеся Ворот-в-Зиму и Камулова Покрова. Овощные лавки обновили связки сушеных грибов, заманивали покупателей сочной хурмой, каштанами и последним виноградом, сыпавшимся с кистей при прикосновении. Время от времени Адель цеплялась взглядом за свое отражение — волосы рдели на солнце, соперничая с тыквами и рябиной, Лютик, прижавшийся к её плечу, золотился.
«А в остальном… кроме огненной гривы похвалиться нечем. Как будто на лбу пылает клеймо «рыжая фермерша». Поношенная одежда полувоенного кроя, тяжелые ботинки — привет от лесных братьев — рюкзак. Ни тебе платьица, ни сумочки, ни маникюра».
Адель посмотрела на ухоженную горожанку и напомнила себе, что маникюр и платье — не главная проблема. Изменится жизнь — изменятся и наряды.
— Коть! — взвизгнул Лютик.
— Кот, — согласилась Адель, пересаживая его на другую руку.
Вскоре они добрались до пешеходной части города. Асфальт сменила булыжная мостовая. Разделение на тротуар и дорогу было чисто номинальным — кое-где вкопаны столбики, соединяющиеся цепями, кое-где на камне стоят огромные чаши с землей, пламеневшие снопами бархатцев, «дубков», астр и часовых-петуний. Каждую чашу украшал мозаичный рисунок. Где-то простой, из волнистых линий и колец, где-то сложный. Заказанный хозяевами дома оберег на удачу или на избавление от пожара. Адель остановилась возле такой чаши, на которой голубые волны тушили языки пламени, прочла надпись: «Огонъ не лъком шитъ, но ход свой здесь завершитъ», поправила лямку рюкзака, коснулась крупного алого георгина и ускорила шаг: до парка было уже рукой подать, можно посидеть и отдохнуть после рывка, пока Лютик побегает по дорожкам.
— Парк! — завопил сын, увидев знакомую кованую ограду. — Парк! Рыбы!
Адель потрясла головой, спустила завозившуюся ношу на землю и велела:
— Посмотри, кто там сейчас гуляет. Подумай, будешь перекидываться или побегаешь на ногах.
Лютик помчался в парк, не слушая указаний, спотыкаясь и почти падая, вопя от восторга. Адель прошла через гостеприимно распахнутые ворота — кованые створки крепились к мозаичным столбам — миновала огромный камень с табличкой «Здесь будет стоять памятник Юлиану Громоподобному от благодарных горожан». Памятник собирались ставить уже лет пятьдесят, если не семьдесят, но дело не двигалось дальше обсуждения эскизов и выбора материала. За время прений парк успел обветшать, а осьминогу требовалась срочная реставрация — какие-то вандалы под покровом ночи отбили ему несколько щупалец.
Камень-на-Воде был уникальным парковым ландшафтом из четырех фонтанов-каскадов разного уровня, извилистых водных дорожек с цепью мостиков и огромных бетонных скульптур — мозаичных снаружи и полых внутри. Кита, золотую рыбку, осьминога и трех морских коньков соединяли ходы и лесенки — под и над фигурами. Щупальца осьминога вытягивались и образовывали мозаичный лабиринт, в центре которого стоял фонтан с крабами, плюющимися струйками воды. Летом детвора не только бегала по дорожкам, но и купалась, несмотря на таблички с запретами. Весной и осенью падение в воду могло грозить простудой, но это пугало только родителей, а не малышню, любившую парк во все времена года. В начале ноября, после Лесной ярмарки и Камулова Покрова, фонтаны выключали и спускали воду по желобам, готовя к зиме. Камень-на-Воде не пустовал никогда — фотографии на фоне заснеженного кита были в доме каждого уважающего себя чернотропца. У Адели тоже были — Артур позвал её погулять по парку после регистрации брака и вручил фотоаппарат свидетелям, отщелкавшим с полсотни кадров.
Выйдя к фонтанам и лабиринту, она окинула взглядом немногочисленных посетителей. Будний день и подготовка к Лесной ярмарке сыграли свою роль — на лавочках сидели несколько лисиц и волчиц с колясками и без, и одна медведица. По дорожкам металась троица волчат, два мелких медвежонка-барибала, бурый лисенок, ровесник Лютика, и кремовый постарше, лет десяти. Людей не было, оборотни бегали на лапах, и Лютик пожелал присоединиться к общей возне — потянул Адель к раздевалкам, одновременно снимая курточку.
— Айчо! — крикнула лисица в шляпке, сидевшая на лавочке неподалеку от кита. — Ради Хлебодарной, осторожней! Я боюсь, что ты упадешь.
Кремовый лисенок тявкнул, и, не слушая увещеваний, шмыгнул в чрево кита, выбрался на широкую каменную спину, обмакнул нос в фонтанчик и исчез в тоннеле, начинавшемся в хвосте и выводившем на свет возле щупальца осьминога. Пока Адель помогала Лютику раздеться, к тревожащейся лисице присоединились двое альф: один в полевой военной форме, второй — в добротной темной одежде. Гражданский показался Адели знакомым, но это могло быть и обманчивое впечатление — крупный пепельный оборотень, наверняка бурый на лапах. Таких в Лисогорском воеводстве пруд пруди, как будто где-то на конвейере штампуют.
Больший интерес вызвал тот, который был в форме. В первый момент Адель приняла его за старика — из-за скованности движений и седины. Присмотревшись, поняла, что ошиблась. Альфе было лет тридцать, седина сбивала с толку.
«Такое впечатление, что у него болят ноги — шагает с усилием, заставляя непослушное тело».
Альфы тут же прилипли к киту, подергали верхнюю губу и поковыряли мозаичные глаза.
— Вроде бы, все крепкое, — оповестил тот, что в форме, и с громким шипением встал на четвереньки, чтобы заглянуть в лаз, рассчитанный на оборотней.
Лютик, уже выбравший маршрут, добежал до кита, вспрыгнул альфе на спину, толкнул лапой в затылок и скрылся в чреве, повторяя путь кремового лисенка.
— Ой, — сказал альфа. — Блин. О, а тут здорово.
Слова отдались гулким эхом.
— Что там? — заинтересовался второй.
— Лампочки светятся. Я никогда внутрь не заглядывал, думал, что тут темно.
— Слыш, давай или туда или сюда. Я тоже посмотреть хочу.
Кит был большим, в два человеческих роста, мелких зверят на лапах в чреве помещался с десяток, да и взрослые туда регулярно забирались. Но не на ногах — из-за высоты входа. Альф это не смутило. Первый пополз на четвереньках и скрылся в полой мозаичной фигуре, второй последовал его примеру. Лисица на лавочке вздыхала, поправляла шляпку и постукивала по дорожке изящной тростью. Адель наблюдала за ними с умеренным любопытством. И альфы, и лисица явно не были коренными горожанами — те бывали в чреве кита тысячу раз, если не больше, и внутренним интерьером скульптуры не интересовались.
Через некоторое время из лаза на спине кита высунулась седая голова. Альфа долго возился и пыхтел, а потом оповестил весь парк:
— Не, тут не вылезу. Плечи не проходят.
— Валериан, вы застряли? — вежливо спросила лисица с тростью.
— Не очень, — подумав, сообщил альфа. — Сейчас выберусь. Мне Брант мешает, я на него все время наступаю.
Адель улыбнулась. Голова повертелась и встретилась с ней взглядом. Альфа, несмотря на свое комичное положение, проявил хищную натуру: прищурился, вызывая у нее невольную дрожь, тут же улыбнулся — лукаво, маскируя заигрывание.
«Какой шустрый. Не знает, что одинокие лисицы, желающие с кем-нибудь познакомиться, в этот парк среди бела дня не приходят? Или, наоборот, ищет сговорчивую женушку, которой опостылел законный муж, чтобы согрешить под Камуловым Покровом?»
Голова исчезла — альфа спустился в чрево кита. Адель коснулась куртки Лютика, лежавшей на коленях, и замерла в ожидании продолжения.
Глава 3. Валериан. Отъезд
Анджей опоздал на час. Валериан успел выпить литр сливового сока — врачи категорически запретили ему употреблять алкоголь — и, после встречи, объятий и рукопожатий, отправился в туалет, оставив приятеля разбираться с меню. Когда он мыл руки, произошло крайне забавное событие — вертлявый рыжий лис предложил ему купить старинные золотые монеты — недорого, в полцены, клад, найденный на чердаке в доме дедушки. Валериан проанализировал обстановку, понял, что его приняли за пьяного — сок подавали в графинах, а его, после сидения в одной позе, пошатывало — и включился в игру, нечленораздельно порадовавшись. После переговоров в туалете он отправился за столик — «займу у друга денег, иначе мне не хватит» — и изложил ситуацию Анджею, который и огорчился, и обрадовался. Дружеские посиделки накрылись медным тазом, зато подвернулась возможность поймать мошенников.
Просидели еще пару часов — Анджей несколько раз отходил от столика, перезванивался с коллегами, встречал опергруппу. Сбытчика медных монет арестовали в подсобном помещении, сразу после того, как он забрал деньги у Валериана. И это, к сожалению, было только началом, потому что после задержания все дружно отправились давать показания и писать протоколы.
Домой Валериан добрался среди ночи, хоть и старался войти в дом тихо, но разбудил отца. Тот рассказ о мошеннике слушать не пожелал — кажется, не поверил — велел ложиться спать, а утром, уходя в часовню, сообщил:
— В холодильнике торт. «Принц-чернобурка», безе с черносливом. Эльга принесла, просила тебе передать слова глубочайшей благодарности.
— С какой стати? — удивился Валериан, выползший на кухню.
— Говорит, Брант её впервые в жизни приревновал. И это выразилось не в криках или, упаси Хлебодарная, рукоприкладстве, а во внезапном согласии сопровождать в поездке.
— Сообразил, что в Лисогорске и Чернотропе жене могут встретиться не только хулиганы, но и желающие обсудить скрытый эротизм мозаичных панно?
— Вероятно.
Валериан вытащил из холодильника торт, крикнул в закрывающуюся дверь:
— Как ты думаешь, торт выбрали с намеком на мое аристократическое происхождение?
— Наверняка, — отец задержался, посоветовал в щель. — Поешь и поспи еще немного, принц-чернобурка. У тебя помятый вид. Я не хочу, чтобы прихожане шушукались у меня за спиной, обсуждая твою разгульную жизнь.
— Мы сбытчика взяли! — напомнил Валериан.
Дверь закрылась. Оправдание не помогло.
Пришлось последовать совету. Он съел два бутерброда, заполировал куском торта, отсалютовав чаем особняку с балконом, и улегся, скорчившись на боку, и подложив подушку под ноющий локоть. Жалко было, что они с Анджеем так и не поболтали, зато продемонстрировали всем его коллегам, как правильно совмещать приятное с полезным.
Знакомы они были не первый год. В училище их объединило землячество, к третьему курсу переросшее в дружбу. Потом разошлись по разным группам — Анджей выбрал службу в полицейском комиссариате, а Валериан ушел на военную подготовку, чтобы устроиться в Управление по борьбе с экстремизмом и терроризмом. После училища они оба попали в Лисогорское воеводство, и это разворошило чуть остывшие угли дружбы. От Лисогорска, где служил Анджей, до Чернотропа, куда отправили Валериана, было полтора часа езды, не проблема сесть за руль и добраться. Виделись, понятное дело, не часто — оба вкалывали не на страх, а на совесть — зато, встретившись, обязательно устраивали посиделки, заканчивающиеся какими-нибудь приключениями. Потом Анджей вернулся в Ключевые Воды — встретил свою истинную, когда съездил в отпуск к родителям — а Валериан так и остался в Чернотропе. Расстояние свело общение к телефонным звонкам, но они по-прежнему понимали друг друга с полуслова.
За все время знакомства Валериан и Анджей ссорились дважды: один раз из-за красивой висицы, которая в итоге выбрала волка из таможенного управления, а второй раз из-за волка-омоновца Светозара. Из-за Светозара поссорились сильнее, чем из-за висицы, потому что Валериан не собирался спускать угрозы в свой адрес, а Анджей упрямо продвигал идею прощения и примирения. Кража и драка случились в Чернотропе, в дни той самой Лесной ярмарки, которую Эльга собиралась посетить, чтобы купить грибное варенье. ОМОН прибыл из Лисогорска, а подразделения УБЭТ перевели на режим повышенной боевой готовности. Разношерстную толпу альф, волков и лисов, собрали в гарнизонной офицерской казарме, чернотропцев по домам не отпускали, кормили в столовой, накрывая общие столы. Валериан, не любивший плотно завтракать, обычно отставлял в сторону или отдавал кому-нибудь порционный цилиндрик масла, обходясь кашей и вареными яйцами. Два утра он отдавал масло соседу-волку, а на третий день решил выменять на дополнительное яйцо — если найдутся желающие. Пока Валериан раздумывал, кому предложить такую, несомненно, заманчивую сделку — ведь масло гораздо ценнее яйца! — сидевший напротив Светозар сказал: «Ты все равно его не ешь», забрал цилиндрик и размазал по своему хлебу. От такой наглости Валериан сначала потерял дар речи, а когда обрел, решил промолчать и насыпал Светозару в чай содержимое двух солонок. И даже успел размешать, потому что Светозара окликнули, и он долго разговаривал с кем-то за соседним столом.
Кульминация произошла позже, в вестибюле. Валериан вышел из столовой первым, а Светозар его догнал — уже после того, как залпом выпил остывший чай. Началась словесная перепалка, затем рукоприкладство, переросшее в массовую драку. Светозара и Валериана отправили на гауптвахту, а лисы и волки еще месяц препирались, выясняя, кто победил — фонарей друг другу навешали примерно поровну.
Позже Анджей, приятельствовавший со Светозаром, убеждал Валериана, что тот обещал спустить с него шкуру в сердцах, а на самом деле ни свежевать, ни прибивать трофей гвоздями к двери не собирался. Напирал на то, что у Светозара маленький сын, а беременная жена лежит в больнице на сохранении, мол, от этого любой будет нервным и скажет что угодно. Валериан вроде бы и верил, но прощать Светозара все равно не хотел, потому что его еще никто и никогда так нагло не обворовывал. Речи Анджея возымели умиротворяющее действие — Валериан отказался от дальнейшей мести. Но не более того. Небольшим утешением служило то, что самому ему за драку просто влепили выговор, а Светозару влепили выговор и зарубили повышение, не одобрили на должность заместителя командира отряда.