Рыжики для чернобурки (СИ)

Рыжики для чернобурки

Пролог

— Тебе надо уговорить Бранта перейти на более легкую работу, — сказал отец.

Эльга поморщилась — тема поднималась не в первый раз, и она устала отвечать одно и то же. Она не верила, что родители не слышат и не понимают ее аргументы. Почему они давили на нее, вынуждая надавить на Бранта? Эльга думала, что из-за уязвленного самолюбия. Вряд ли родители стремились разрушить ее брак: Бранта в доме принимали, внуков любили и баловали — и Патрика, и Шона, и Айкена. Не делили на родных и приемного.

Родители желали, чтобы Эльга как-то затерла пятно, марающее честь семьи. Как ни странно, проблема скрывалась не в темном прошлом, не в том, что Брант когда-то был боевиком Истинной Рыжей Армии. Это относилось к категории недоказанных слухов: был бы виновен — посадили бы. А вот то, что Брант продолжал работать грузчиком, по их мнению, позорило семью и создавало впечатление, что Эльгу отлучили от родительского дома. Оставили без поддержки. А еще двое маленьких детей связали ее по рукам и ногам — иначе бы она уже вернулась в реставрационную мастерскую и получала большие деньги. А она тратит жизнь на бесконечное домашнее хозяйство, внуки вынуждены питаться пустой кашей и сухими корками на зарплату папы-грузчика… Ужасно! С этим надо что-то делать. Желательно, прямо сейчас.

Эльга напомнила себе: «Терпение, только терпение!», вымучила улыбку и ответила:

— Ты же знаешь, он не хочет учиться и приобретать другую специальность. Говорит, что и раньше не любил протирать штаны за партой, а сейчас и вовсе не сможет сидеть над книжками. А без специальности его возьмут только грузчиком в магазин или трамвайным кондуктором. Не думаю, что это будет лучше. В депо он, хотя бы, помощник бригадира.

— Я не раз предлагал вам переехать в поместье, — парировал отец. — Брант прекрасно ладит с лошадьми, это редкий дар для оборотня. Он разбирается в грибах, а мы ежегодно делаем закупки на Лесной ярмарке. Красно-рыжие торговцы благоволят сородичам, не любят вести дела с янтарем и чернобурками. Я просил Бранта взять на себя эту обязанность, но он упрямо продолжает ходить в вагонное депо.

— Пойми, он чувствует себя чужим в этом доме. Не хочет тратить ваши деньги.

— Он не хочет здесь приживаться, — отмахнулся отец. — Вы вместе четыре года, почти пять лет. За это время он приезжал около дюжины раз, не больше, хотя его принимали с искренним радушием, без камня за пазухой. Твой муж не желает поступиться принципами, взращенными на ложной гордости.

— Хватит, — твердо сказала Эльга. — Закончим бесполезный разговор.

Она нащупала трость, прислоненную к креслу, ушла в парк, сохраняя видимость достоинства. Прислушалась к далеким крикам детей — катаются на пони, визжат от восторга — и тяжело опустилась на скамейку.

Неприятно было сознавать, что в словах отца крылась доля истины. Брант действительно упрямился, но это обуславливалось не ложной гордостью, а нежеланием менять простую и наладившуюся жизнь. Эльга знала, что муж переехал в Ключевые Воды, чтобы Айкен мог ходить в школу и кружки, выбирать профессию по вкусу, избегнуть его судьбы — когда без спроса отправляют в тренировочный лагерь боевиков — и взрослеть без страха перед будущим. Это был серьезный шаг. Брант порвал с матерью Айкена и ИРА, не попрощавшись, и Эльга высоко ценила поступок мужа, поставившего интересы ребенка выше собственных.

Адвокаты помогли, после применения акта об амнистии и годового надзора Брант пополнил ряды добропорядочных граждан, получил право передвигаться по стране без ограничений и даже выезжать на человеческий континент — если вдруг возникнет такая надобность. Это совпало с рождением первенца, Патрика, и Эльга, вымотанная родами и новыми проблемами, даже не задумалась о том, что теперь они могут куда-то поехать — не до размышлений об отпуске. Второй сын, Шон, был погодком, заботы удвоились и чуть не захлестнули с головой, но потом все как-то наладилось. Приятель Эльги из архитектурного бюро спроектировал им уютный двухэтажный дом с огромным балконом, на котором все семейство собиралось на чаепитие. Знакомый из строительной фирмы возвел дом на участке, а потом помог со сломом старого, чтобы расчистить двор. Дети немного подросли, нашлась хорошая няня, Эльга выдохнула, огляделась по сторонам и поняла, что хочет куда-нибудь съездить на отдых. Поваляться на пляже под солнышком или побродить среди бочек с грибами на Лесной ярмарке, повидаться с «Зеркальными» — статуями Камула и Хлебодарного под витражным куполом в Лисогорске — или навестить памятники-паровозы и мозаичные панно, разбросанные от Ключевых Вод до Усть-Белянска. Она заговорила об этом с Брантом и была неприятно удивлена отсутствием энтузиазма. Муж не хотел никуда ехать. Ей не запрещал, наоборот, предлагал — «отдохни, мы с няней присмотрим за детьми» — но сам не желал выбираться за границы двора после отработанной смены.

Эльга крепко призадумалась. Осторожными расспросами выяснила, что Брант не боится мести со стороны «лесных братьев» — «да кому я нужен, не командир, чтобы про меня помнили» — и не планирует им тайно помогать, используя выгоды добропорядочного статуса.

— Я пару раз сталкивался с теми, кто меня знает, — спокойно сообщил Брант. — Помнишь, я как-то домой треть получки не донес, сказал, что помог товарищу? На вокзале лиса с соседнего хутора встретил, мы с ним в лагере в спарринге тренировались. Ему ногу от колена осколками оторвало, на деревяшке ковыляет. Поздоровались, по кружке пива выпили. Чем мог, тем помог. Он в Волчье Степное воеводство ехал, там у него дальняя родня. Хотел, как и я, пристроиться куда-то на работу, попробовать получить чистые документы. Я ему удачи пожелал.

Эльга почувствовала, что за этим рассказом скрывается что-то еще, трижды возвращалась к теме, и поняла, что с оборотнями из прошлой жизни Брант время от времени видится — вокзал этому способствует. О том, что ее муж поселился в Ключевых Водах, знали не меньше пяти боевиков, в том числе и мать Айкена. Об этой встрече супруг говорить не захотел, буркнул: «Ей до мелкого дела нет» и замолчал на два дня.

Следующая серия разговоров привела к пониманию: Брант доволен и счастлив, ему нравится возвращаться с работы домой, валяться на кровати, пить чай на балконе, смотреть телевизор, если транслируют футбольные матчи, превращаться и спать под сливой, если матчей нет. Физическая работа его утомляла — не выматывала до бессилия, спасало богатырское здоровье — и лишала потребности делать ненужные движения. Зачем? Зачем ехать на море, когда можно спать под сливой? Зачем ехать и смотреть на паровозы и тепловозы? В депо такого добра полно. И мозаик на вокзале много, ходи да смотри безо всяких поездок. Бранта не интересовали ни ярмарки, ни музеи. Он очертил себе границы, за которые не собирался выходить. Работа, дом, возня с детьми — малышня его любила, постоянно требовала, чтобы он с ними побегал на лапах, заставляла строить крепости из кубиков или песка, сооружать во дворе шалаши из веток, жечь костры, печь картошку и жарить сосиски на шампурах. Эльгу звали рассказывать сказки — за картофелину и сосиску — и она охотно отрабатывала угощение длинными речами.

В один из вечеров, глядя на прогорающие чурбачки и ветки, она дала себе слово, что не будет заставлять Бранта что-то делать против воли. Не хочет к родителям в поместье? Ну и не надо. Пусть отдыхает от детского гомона, пока отпрыски катаются на пони и объедаются выпечкой. Не хочет ехать в отпуск? Тоже не надо. Эльга рискнула, оставила младших в поместье под присмотром родителей и няни, и свозила Айкена на море — в награду за то, что тот закончил второй класс без троек и четверок. Табель отличника портило «удовлетворительно» по поведению — приемный сын рос проказливым и въедливым одновременно — но Эльга не считала это поводом для нотаций.

Они отлично отдохнули. Айкен набрался впечатлений на полгода вперед. Облазил руины старой крепости — с экскурсоводом и без экскурсовода — накупался в море, насобирал большой пакет ракушек. Они проехались по побережью на автобусе, полюбовались прекрасными видами, побывали в двух музеях и в заброшенных оборонительных сооружениях. Брант их возвращению обрадовался, рассказы слушал с неподдельным интересом, но на предложение Айкена: «А давай ты в следующий раз поедешь с нами?» ответил отказом. Знакомый набор фраз: работа, устал, чемпионат по футболу. Как будто в гостиницах нет телевизоров, а в отпуске его кто-то будет заставлять таскать ящики.

Эльга вынырнула из воспоминаний, потерла лицо, отгоняя мрачные мысли. Казалось бы, на что жаловаться? Здоровый, заботливый и страстный муж, таскающий ее на руках, души не чающий в детях. У них никогда не было ссор и разногласий — Брант принимал ее решения, благодарил за постройку дома для них и детей, за выбор школы для Айкена, за комнату-библиотеку на втором этаже — «мне бы такое и в голову не пришло». Никаких ограничений в поездках. «Куда хочешь, на сколько хочешь». И отравляющее идиллию дополнение: «Только без меня».

— Я же знала, что мы разные, — негромко сообщила Эльга подстриженному можжевельнику. — Я вообще не думала, что мы поженимся. И что дойдет до семьи и детей — не рассчитывала. Просто он мне очень понравился. Я чувствовала его силу, не завидовала, только восхищалась здоровьем и грубоватым обаянием. Так хотела прикоснуться, привлечь к себе, что меня незаметно затянуло в водоворот страсти, подаривший нам Патрика. Я сразу же получила предложение о браке — «если тебе родители не запретят» — и согласилась, надеясь, что Брант не уйдет в ближайшие годы. Побаивалась: он оглядится по сторонам, увидит, что по улицам ходит много здоровых лисиц, и решит, что жизнь с калекой не возмещается постройкой дома и деньгами. Я ошиблась. Он — по крайней мере, пока — доволен больше, чем я. Его все устраивает. Это у меня какие-то непонятные претензии.

Можжевельник сочувственно зашуршал.

— Может быть, не надо слушать отца? — продолжила Эльга. — Эти разговоры ведут в тупик. Я не могу изменить мужа и не должна этого делать. Как в поговорке: «Видели очи, что руки брали». Два разных мира — мир Бранта и мир моих родителей. Я и дети — как мостик между мирами. Надо быть осторожной, милость Хлебодарной не безгранична. Мостик от лишнего груза может разрушиться. И тогда мне придется выбирать между Брантом и родителями. А я этого не хочу. Нужно больше отмалчиваться, не спорить, отделываться от родителей нейтральными фразами. Ничего сложного. Я смогу.

Попрактиковаться ей пришлось через час, за обедом. На этот раз в атаку пошла матушка — с другого фланга.

— Я слышала, что тебе предложили ревизионную командировку в Лисогорское воеводство. Собираешься поехать?

— Скорее всего, нет, — ответила Эльга.

— Ты же участвовала в переписи объектов культурного наследия в дни университетской практики. Я помню твои восторженные рассказы о панно и цветочных чашах, фотографии автобусных остановок, лестниц, порожков, фризов на зданиях. Ты — одна из тех, кто может оценить ущерб, нанесенный гражданской войной и временем. Почему ты отказываешься от интересной работы? Мы возьмем детей, тебе не придется за них волноваться.

— Я сначала хотела поехать с Айкеном. В дни осенних каникул, — откладывая вилку, сообщила Эльга. — Каникулы совпадают с Лесной ярмаркой, можно было бы отпросить Айкена еще на несколько ноябрьских дней. Он хорошо учится, неделю догонит. Хотелось и поработать, и погулять, и сходить на ярмарку. Но меня предупредили, что ревизия памятников займет полгода, а то и больше. Нельзя взять несколько объектов в каком-то определенном городе и проверить их за пару недель — только в команде, только от первого до последнего дня, пока не будет сдан отчет. Я не готова расстаться с детьми и Брантом на такой срок.

— Тогда съезди на ярмарку. Брант давно не брал отпуск, — напомнил отец. — Пусть поедет с тобой и Айкеном. Погуляете, сходите в парк Камня-на-Воде, пообедаете на Каштановом фестивале. Купите нам грибов, варенья и мёда. Закажете паштеты. Прекрасный отдых! Если бы не подагра, я бы уже собирался в Чернотроп. Но, увы… Поговори с мужем, пусть сопроводит вас в поездке.

— Поговорю, — промокнув губы салфеткой, пообещала Эльга. — Завтра или послезавтра поговорю.

Глава 1. Валериан. В гостях у отца

— А кто это перестроил дом деда Шефри? — спросил Валериан у отца, когда они уселись чаевничать на лавочке возле порожка.

Невысокие заборы не скрывали двухэтажного особняка с полукруглыми окнами и просторным балконом. Интерес у Валериана был не столько архитектурным, сколько профессиональным — час назад он увидел, как в калитку вошел детина, неуловимо напоминавший боевика Истинной Рыжей Армии. Подозрение на неблагонадежность складывалось из мелких деталей: лис из красного клана; выправка тренированного бойца; цепкий взгляд, которым детина окинул улицу, прежде чем войти в калитку, запирающуюся на замок.

— Это Эльга постаралась. Жена его внучатого племянника, славная лисичка, — в голосе отца появились теплые нотки. — Добрая прихожанка, бывает в часовне и в будни, и в праздники. Помогает малоимущим — и пожертвованиями, и вещами, и продуктами. Она из обеспеченной семьи. Клан Молочного Янтаря.

Валериан кивнул, прекрасно зная, что жрецу Хлебодарной, сохранившего веру в порядочность людей и оборотней, легко запорошить глаза. Он подождал продолжения и получил дополнительные подробности.

— Брант с сыном сюда переехали за неделю до смерти Шефри. Тот давно родичей с хутора в город зазывал, расстраивался, что отнекиваются, не хотят хозяйство бросать. Собирался дом приходу отписать, если никого не дождется. Хвала Хлебодарной, дождался. Бранта на работу в депо пристроил, завещание оформил, и отправился охотиться на вечные поля с легким сердцем. Я с Брантом познакомился, когда он пришел отпевание и поминовение заказать. Сказал, ему чтобы обращался за помощью — хоть через часовню, хоть лично. Надо только через дорогу перейти. Он поблагодарил, сказал, что постарается справиться сам. Справился, молодец, выбрал честную жизнь. Были у меня подозрения, что сюда «лесные братья» начнут наезжать, но Хлебодарная миловала. Айкен, конечно, болтался без присмотра, по всему вокзалу шнырял, пока Брант ящики ворочал. Познакомился с Эльгой в алтарном зале, когда реставрационные работы шли, а через Айкена и Брант с Эльгой познакомился. Эльга — реставратор. Ты в алтарный зал заходил, статуи видел?

— Да, — ответил Валериан. — Как новые. Помню, когда мозаики рекламными щитами закрыли — ох и жуть была. А сейчас словно в детство вернулся.

— Эльгина работа, — улыбнулся отец. — Её весь город за это хвалит. Мозаики восстановили, к тому моменту на травле оленя половина кусочков смальты отвалилась. Эльга говорила… Ах, да, я же про Бранта. Не знаю, как они с Эльгой сошлись, кто первый знаки внимания оказывать начал, я их вдвоем в часовне после Дня Изгнания Демона Снопа увидел, когда они скрутки принесли. Это было после того, как вокзальные алтари открыли, только-только зимняя олимпиада закончилась. С той поры машина Эльги почти каждый день возле ворот Бранта стояла. Я не спрашивал, съехались или не съехались. Подумал — взрослые оба, сами разберутся. Пока за советом не приходят, незачем лезть. Весной я их то видел, то не видел, а на Зажинки они в часовню в брачных браслетах пришли. Да и заметно стало, что Эльга затяжелела. С тех пор живут, двух сыновей родили, дом отстроили. Отличная пара, смотришь, и сердце радуется.

То, что отец подумал о возможных визитах «лесных братьев», придало рассказу определенный вес — значит, не совсем затуманила глаза доброта. Остальное нужно было делить натрое. Детина мог притихнуть, не водить никого домой, а встречаться с боевиками на вокзале, передавать информацию или координировать поставки оружия. Куда, кому и на что еще жертвовала деньги добрая прихожанка, было ведомо только Хлебодарной. Вполне могла одной рукой ИРА деньги подавать, второй — в часовню. Чтобы успокоить смятение грешноватой души.

Валериан решил подстеречь детину по имени Брант, проверить у него документы и отправить запрос сначала в Ключеводское, а потом, при надобности, и в столичное Управление по борьбе с экстремизмом и терроризмом. Не прихоти ради, а на законном основании — члены семей сотрудников УБЭТ имели право на государственную защиту. От нехитрого подсчета — «сегодня он пришел в восемнадцать двадцать пять, завтра надо в половину шестого прогуляться по переулкам и подстеречь его возле спуска с пешеходного моста» — отвлек вопрос:

— Валерек, а ты ни с кем встречаться не начал?

От удивления горло перехватило — неужели у отца неладно с головой? Валериан помолчал, напомнил:

— Пап, я в госпитале лежал. В реабилитационном отделении по восстановлению поврежденных суставов. Из инвалидной коляски на костыли, от костылей к трости. С кем я мог встречаться?

— Мало ли… Может быть, ты с медсестрой поближе познакомился. Или за родственницей соседа по палате приударил.

«Похоже, с головой все в порядке, просто озвучил давнюю мечту, — догадался Валериан. — Немного невпопад, но когда он спросил, не влюбился ли я в диверсантку, которую мы выслеживаем, было еще неуместнее».

Не дождавшись ответа на свое замечание, отец продолжил:

— Я надеялся, что после госпиталя ты останешься в Ключевых Водах. Не обязательно в этом доме. Понимаю, что тебе неинтересно тесниться со стариком. Но ты бы мог получить служебную квартиру. Жить в этом же городе, приходить ко мне в гости. А ты опять собираешься в красные графства.

— Ты не старик, — вывернулся Валериан. — Еще о-го-го. Тоже мог бы начать с кем-нибудь встречаться. Присмотреть себе лисицу или висицу. Да хоть волчицу! Можно играть в бадминтон, вместе ходить на рынок, обсуждая свежесть продуктов… бывают же всякие пристойные развлечения, необязательно устраивать оргии!

Отец рассмеялся. Потрепал Валериана по волосам.

— Я не встретил ту, которая могла бы сравняться с твоей матерью. Хлебодарная забрала ее на вечные поля, чтобы избавить от страданий, это было милосердием. Верю, что она смотрит на меня с небес и радуется, что я могу посвятить все силы служению. Я стараюсь помогать людям и оборотням. А ты…

— Я в рядах тех, кто противостоит злу, — напомнил Валериан. — Кто-то должен пресекать распри и останавливать фанатиков. Давай не будем ссориться. Сто раз говорил тебе, что если найду ту, единственную, чей вид и голос заставит сердце уйти в пятки, а рука Хлебодарной пригнет к земле, требуя встать на колени и молить, чтобы она родила мне детей, то я привезу её сюда, в Ключевые Воды. Может быть, мы построим на участке второй дом, чтобы, как ты выразился, не тесниться. А пока я одинок, продолжу службу в Чернотропском отряде. Сейчас меня отправят на канцелярскую работу, месяца три придется перебирать бумажки — до полного восстановления. Потом переведусь на прежнее место. А как сложится дальнейшая жизнь — видно будет. Все в руках Камула и Хлебодарной.

Отец повздыхал, но больше к теме брачных отношений не возвращался. Начал расспрашивать о здоровье. Валериан отвечал, хотя это тоже было не особо приятно.

— Превращаться могу. Пока с ограничениями, велели не чаще раза в неделю. Колени почти как новенькие, только на перемену погоды ноют. Думаю, что это скоро пройдет. Левый локоть отлично, правый с хорошими прогнозами. Мне перед выпиской прокололи последний курс препарата, стимулирующего восстановление суставов, должен сработать накопительный эффект. Как я тебе говорил — три месяца с бумажками, а потом на медкомиссию. Надеюсь, что вернусь в строй.

— Я уже спрашивал, но ты не ответил, — заглядывая в пустую чашку, пробормотал отец. — Почему такие странные ранения? Только суставы. Колени и локти.

— Потому что от ранения в голову уберег шлем, а два выстрела в живот принял бронежилет, — Валериан решил, что надо сказать правду, перестать скармливать отцу недомолвки — все закончилось, опасности для жизни нет. — У меня было отравление угарным газом, сотрясение мозга и множественные ушибы внутренних органов. Снайпер развлекался, прежде чем меня добить. Стрелял по конечностям, пробил щитки. Расколол шлем — прямо перед тем, как меня вытащили из-под обстрела. Если бы не щитки — остался бы я без рук и ног. Спасибо, что вовремя погрузили в санитарный вертолет, а потом из госпиталя в столицу переправили. Часть пуль были отравленными.

— А я получал короткие официальные отписки.

— Пап, ну ты бы все равно ничего не смог сделать, — Валериан обнял отца, забрал пустую чашку. — Рассказали бы тебе сразу, и что? Лететь в столицу смысла не было, ко мне не пускали. Как только выписали, я сразу к тебе приехал.

— Ты не согласишься остаться, даже если я встану на колени, — привалившись к его плечу, подытожил отец.

— Пап, мое место там, — ответил Валериан, чувствовавший себя крайне неуютно. — Я должен ехать.

Весь оставшийся вечер он старался быть хорошим сыном. Вымыл посуду, отдраил хрустальные вазочки из «горки» в зале, навязал три дюжины скруток из сухоцветов и боярышника, перехватывая красными шерстяными нитями. Когда дары для Хлебодарной были сложены в корзинку и прикрыты вышитым полотенцем, отец спросил:

— Перекинешься? Прогуляемся вместе перед сном? Я обычно брожу по переулкам, делаю крюк и возвращаюсь. Если тебе трудно, оставайся дома.

— Нет-нет, — соврал Валериан. — Я специально подгадал, чтобы дома можно было превратиться и пройтись на лапах.

Он ушел в свою комнату, разделся, и, перед тем как перекинуться, сделал глубокий вдох. Главное было не заорать, не напугать отца. Правую руку при смене формы прошивала адская боль, затмевавшая мерзкие ощущения в коленях — каждый раз казалось, что он превращается не в лиса, а в кузнечика. Сегодня было не лучше чем вчера: Валериан повалился на бок, прикусив язык, а когда тело окончательно изменилось, вцепился зубами в свисающий с кресла плед, чтобы не завыть. Отдышавшись и отлежавшись, он побрел во двор, прихрамывая и оберегая правую переднюю лапу. Отец ждал его возле приоткрытой калитки. Шерсть поседела еще сильнее, цвет стал белым, только чулки, кончики ушей и переносица сохранили темно-бурый окрас. Валериан по сравнению с отцом выглядел куском угля, припорошенным снегом. Уши, хвост и чулки на лапах не портила ни одна белая шерстинка, а морда с белой полосой-маской, спина и бока отливали тусклым серебром. Чернобурки юга отличались от северных родичей рыжей оторочкой на ушах и белой каплей на кончике хвоста. Хвост Валериана соответствовал самым высоким северным стандартам — хоть с углем сравнивай, хоть со смолой, хоть с печной сажей — ни намека на белизну и серебро не найдешь.

Благородный окрас и такой же благородный цвет волос он унаследовал от покойной матушки, вместе с титулом безземельного баронета. Ни хвост, ни титул, ни «лунная седина» на юге не ценились, только дома, на Ямале, можно было бы извлечь какие-то выгоды — в основном, на брачном рынке. Валериан это прекрасно знал, о титуле почти никому не докладывал — благо, в военном билете такой графы не было — а вот угольным хвостом втайне гордился. К кличке «Седой» привык со школы, но все равно предпочитал стрижку под ноль, чтобы не выделяться в строю.

Отец толкнул калитку лапой, расширяя проход. Они пошли по переулкам — медленно, обнюхивая цветы, укрывшие палисадники разноцветным ковром. Валериану нравились дубки, мелкие хризантемы, дурманящие осенней горечью, и он выискивал их среди отцветающих «зорек» и «огоньков», пока не наткнулся на ежа, ужинавшего виноградными улитками. Драки не случилось: отец одернул Валериана укоризненным тявканьем, и еж отбыл в кусты непобежденным. Несмотря на это, настроение улучшилось. Лис впервые за долгое время вышел на прогулку без надзора врачей, испытал радость узника, вырвавшегося из клетки, и щедро поделился ей с Валерианом.

«Будем гулять, — пообещал зверю Валериан. — У нас с тобой хороший дом с большим двором, хозяева на нашу половину не лезут, замечаний не делают. Будем каждый вечер валяться на порожках и караулить ежей. Их там навалом. И никто нам не запретит с ними драться».

Возвращение двуного тела после прогулки прошло с большим трудом, все-таки напугал отца приглушенным криком. Если бы не цель — проверить документы у Бранта — Валериан бы мог прожить пару дней, передвигаясь на лапах. Поставил бы ему отец на пол миску еды, не пожалел ужина. Но желание держать ситуацию под контролем перевесило страх перед болью. Валериан успокоил встревоженного отца, и, прежде чем лечь спать, долго пил чай на кухне, глядя на окна особняка с просторным балконом. План встречи он продумал в трех вариантах. Нужно было дождаться следующего вечера и начать его выполнять.

Первую половину дня он посвятил генеральной уборке — пропылесосил все комнаты, наскоро протер окна и подоконники. Отец, уходя в часовню, просил его не перетруждаться, но ничегонеделание настолько надоело, что пылесос, веник и тряпка стали желанным развлечением. В обед Валериан подкрепился двумя огромными бутербродами с колбасой и сыром, заранее начистил кастрюлю картошки и, чувствуя как ноют натруженные колени, побрел в часовню. Он обещал отцу, что посетит пятичасовую службу, зажжет скрутку, поминая маму и прося Хлебодарную о здравии для здравствующих, и собирался сдержать слово, даже если до часовни придется добираться ползком.

Приход, в котором служил отец, был ни бедным, ни богатым — в окрестных домах в основном жили железнодорожники, зарабатывавшие на умеренную жизнь, но не купавшиеся в роскоши. Часовня Хлебодарной-на-Холме заметно одряхлела, ограду тронула ржавчина, деревянные рамы огромных окон рассохлись. Внутри было чисто и дымно. В потускневшей бронзовой чаше скопились пепел и угли от утренних скруток, паства подбавляла новые, сквозняк разгонял дым по всей часовне, вместо того, чтобы уносить в отверстие в куполе. Статуи лисиц в двух нишах, сидящие на пшеничных снопах, зорко следили за прихожанами. Хлебодарная улыбалась с фрески на стене — приветствовала тех, кто пришел к ней в поисках защиты.

Валериан подошел к чаше, взял коробок с длинными спичками и скрутку из корзинки, поджег, шепча просьбу и благодарность: «Дай ему спокойную жизнь, чтобы мама смотрела на него с небесных полей с улыбкой, а мне подари еще капельку здоровья. Не дала умереть — спасибо. Теперь позволь вернуться в строй».

Отец поправил золотистую накидку с вышитыми снопами и васильками, поднялся на возвышение возле фрески. Дым заставлял глаза слезиться, и Валериану показалось, что Хлебодарная обнимает отца за плечи, подбадривая и помогая подобрать нужные слова.

— Сегодня мы поговорим о добрососедстве, — голос набирал силу, обрывал шепотки паствы. — О мирном сосуществовании не только людей и оборотней, но и оборотней и оборотней. Оглянитесь вокруг. На что мы тратим жизнь? На распри из-за заборов, на обсуждение и осуждение другого цвета шерсти. На пересуды. На содержимое чужих кастрюль.

Валериан убедился, что скрутка тлеет, и попятился к выходу. Отец говорил хорошо, проникновенно, но распри из-за содержимого чужих кастрюль не задевали и не вызывали отклика — волновали другие проблемы. Выходя из часовни, он столкнулся с Эльгой, одетой дорого и неброско и опиравшейся на трость, и добродушной пожилой лисицей, которая несла на руках улыбающегося малыша. Самый старший ребенок — видимо, сын Бранта — вел за руку сводного брата, крепыша лет трех. Валериан вежливо поздоровался, придержал дверь, чтобы процессия могла пройти внутрь, и неспешно направился к продуктовому магазину — поболтать с рыженькой продавщицей, дождаться Бранта.

Лиза, увидев его, обрадовалась. В школе Валериан ее и не запомнил — мелкая слишком была — а когда несколько лет назад приехал на побывку, познакомился заново. С тех пор они общались непринужденно, перешучиваясь и перемывая кости соседям — напрашивались на проповедь. В разговоре выяснилось, что Лиза, как и отец, считает Бранта хорошим парнем, который сворачивал на скользкую дорожку, но вовремя опомнился.

— Повезло Эльге.

— Эльге? — удивился Валериан. — Не Бранту?

— Брант бы одиноким не остался, — махнула рукой Лиза. — На него лисицы уже засматриваться начали, но Эльга первая успела. Ухватила себе надежного альфу. Брант ее на руках носит, в детях души не чает — что еще надо? За таким — как за каменной стеной. Больших денег в дом не приносит, но с другой лисицей жил бы скромнее, не голодали бы, и на малые радости тоже хватало.

— Эльга здесь чужая, — утвердительно проговорил Валериан.

— Аристократка из клана Молочного Янтаря, — повторила чьи-то слова Лиза. — Кремовая шерсть. А тут все рыжие.

— Она не аристократка, — фыркнул Валериан, расспросивший отца о сословном и имущественном положении Эльги. — Ее родители — эсквайры. Нетитулованные дворяне с наследуемым земельным наделом. Титул тут только у меня. Я баронет.

Лиза расхохоталась.

— Ой-ой-ой! Помню, что ты аристократ, помню. Но ты, Валерек, в нашей школе учился, все закоулки депо и складов знаешь. А отец Мельхор наш утешитель и советчик, все прихожане его любят и уважают — любой тебе это подтвердит, хоть человек, хоть оборотень. А Эльга… да, чужая. Ее не обижает никто, не подумай. Но с ней не поболтаешь, в магазине не столкнешься. Всегда в шляпке, с сумочкой. Дети по улице бегают, только если Бранта встречают, остальное время няня присматривает. У кого из нас няня или шляпка была?

Валериан усмехнулся, купил пол-литровую стеклянную бутылку газировки — и попить, и оружие, если Брант проявит агрессию — взглянул на часы, попрощался и двинулся к выходу, размышляя, что, судя по всему, отец выбрал тему проповеди неспроста — пересуды в приходе цвели пышно. Валериану это было на руку — в шелухе сплетен часто находилось зерно истины — поэтому бежать в часовню и поспешно каяться он не собирался.

— Ты себе никого не нашел? — вопрос прилетел в спину. — От отца Мельхора о тебе лишнего слова не добьешься. Ты же красавец, хоть на ногах, хоть на лапах — особенно, когда налысо не бреешься. Был бы ты человеком, я бы тебе проходу не давала.

— Как полезно быть оборотнем, — хохотнул Валериан.

— Не стригись, — продолжила гнуть свою линию Лиза. — Ты сейчас прекрасно выглядишь. Лисицы должны на шею пачками вешаться — что здесь, что в Чернотропе. Выбирай и женись.

— Лиза, я все время то в командировках в красных графствах, то в засаде, но на оперативном мероприятии, — обернувшись, ответил он. — Не до знакомств. Шалю иногда с теми, кого необременительные отношения устраивают. Истинную не встретил.

— Все говорят, что чернобурки самые злые и ветреные лисы, — подколола Лиза. — Ты, наверное, бедненьким лисичкам голову морочишь и бросаешь. Даже не возвращаешься узнать, наплодил детишек или нет.

— Лиза! — укоризненно покачал головой Валериан. — Если ты не прекратишь придумывать про меня гадости, папа прочтет тебе отдельную проповедь о вреде злословия и неизбежной каре Хлебодарной за наветы. Я об этом позабочусь.

Лиза расхохоталась. Он улыбнулся ей в ответ и вышел — очень вовремя, потому что от пешеходного моста к магазину приближался Брант. Валериан отошел на пару домов, остановился возле куста сирени с зелеными листьями и высохшими цветочными ветками, откупорил лимонад и начал изучать ржавчину на сетчатом заборе. Ждать пришлось недолго. Брант вышел из магазина с пакетом мармелада и двинулся в его сторону. Они сцепились взглядами задолго до сближения. Брант не свернул, шел прямо, и Валериан, перехватив бутылку поудобнее, заступил ему дорогу и коротко потребовал:

— Документы.

Брант остановился. Посмотрел на него без гнева, но с недовольством, и сунул руку во внутренний карман.

— Медленно, — напомнил Валериан. — Без резких движений.

Две справки — о применении акта об амнистии и примерном поведении во время годового надзора — были вложены в паспорт. Валериан проверил печати и даты, убедился, что формально Брант чист, как слеза младенца, запомнил фамилию и место рождения и вернул документы.

— Знаешь, кто я? — спросил он.

Брант кивнул.

— Если здесь когда-то произойдет что-то, что расстроит моего отца, я приеду сюда с сослуживцами и зачищу этот железнодорожный курятник, не обращая внимания на этажность домов. А если с отцом что-то случится, виновный до суда не доживет, даже если успеет попасть под следствие. Ясно?

Брант снова кивнул и буркнул:

— Здесь все тихо. У меня жена и дети. Я завязал.