Нежить и богатыри

— Погодь, не время пироги жевать. Давай, проси у Банного духа прощения, покайся да поклонись ему три раза.

— Поклоняться я никак не могу, к лавке присох!

— Ну ладно, лежи, мы за тебя челом побьем.

Поклонилась вся семья, вместе с кошкой, собакой и курицей, три раза духу банному. Попросили они хором прощения. Сорвали с груди Ставра Годиновича крестик православный и в богатырский сапог запихали, а затем дали воину водицы медовой испить да ушли в дом пироги печь.

А былинник поскучал-поскучал в одиночестве и захрапел. Тут выходит из-за угла Банник злой-презлой и давай кричать, ругаться! Ведь деваться то ему некуда — надо заклятие снимать (семья крестьянская, хошь не хошь, а добрый ритуал совершила). Покряхтел Банник, поскрипел и давай шептать Ставру в ухо — злые чары развеивать. Поколдовал, поколдовал и исчез. А навсегда иль нет — никто не знает, не ведает.

Тем временем, Егоркина маманька напекла пирогов, накормила семью, остатки со стола в корзинку положила и пошла к баньке — богатырешку проведать. А за ней, лоб хмуря, муж побежал, за мужем — сын, за сыном — кошка, за кошкой — собака, за собакой — слепая курица. Примчалась процессия к Ставру, тот спит. Разбудили они его и давай пытать:

— Как, добрый молодец, здоровьице?

Открыл богатырь свои очи ясные, потянулся, встал с лавки, оделся, обулся и накинулся на пышные пироги. А поев, пообещал деревню от ворогов избавить.

— Дык нет у нас ворогов!

— Это только кажется, что ворогов днём с огнём по белу свету не сыскать. Их сегодня нет, а завтра набегут, налетят — никого на семена не оставят! В общем, свистите, как появятся. Я мигом прибегу да дружину хоробрую приведу.

Раскланялся великий, могучий богатырь и исчез. Жди-пожди его теперича! А Егора родные спать повели.

Баю-бай, сыночек,

баю-бай, не срочно

нам со злом махаться;

впервой черёд — проспаться,

во второй — покушать,

а в третий — сказки слушать.

Банник — дух бани, крохотный голый старичок, с покрытой плесенью бородой, который шпарит моющихся кипятком, раскалывает камни в печке и стреляет ими в людей, затаскивает их в горячую печку или сдирает клоки кожи. Надо оставлять баннику хороший пар, свежий веничек и лоханку чистой воды. А уж если ты попал под руку баннику, надо выбежать из бани и позвать на подмогу овинника или домового: «Батюшка, выручи!» Банников в бане может быть несколько: банник, банная бабушка, жена Банника — обдериха и их дети). Вымывшиеся оставляли на полке ведро и веник для банников, благодарили их, приглашали: «Хозяин с хозяюшкой, с малыми детишками, гостите к нам в гости!» Банник дух-охранитель: защищает баню чужих банников, чужой нечисти и пришлых людей. Банник может погубить родильницу, если ее оставить в бане одну, или украсть младенца, заменив его своим ребенком. Дети банника обычно уродливы и плохо растут. Чтобы задобрить банного хозяина, под полком новой бани в чистый четверг страстной недели закапывали задушенную черную курицу, а затем уходили, пятясь задом и кланяясь.

Медведи-двоедушники

Прослышал сердобольный богатырь Чурило Пленкович, что в славном граде Саратове живут-поживают два медведя-великана, которые богатырей из беды спасают, заблудшим помогают, а всё остальное время на цепи сидят, брагу пьют и народ честной на ярмарках веселят, пляшут да на гармониках пиликают. И судачат, что внутри у них две души: одна медвежья, другая человеческая. А посему медведи те — двоедушники.

Обидно стало Чуриле за мохнатых товарищей богатырских, за названых братьев самого Добрыни Никитича и Сухмантия Одихмантьевича.

— Надо бы у них человеческую душу наружу выпустить, али же оборотить медведей в людей, и дело с концом!

Но сказать одно, а сделать другое. Как из косолапых лишнюю душу выпустить? Ну, или как превратить их в людей? Никто не знал.

Пошел Чурило к злющей ведьме Яге с бочонком медовухи в руках — та всё знает, всё примечает, за всеми следит, а на мед также падка, аки и пчелы.

— Тук-тук-тук, Яга!

— Чай пришла моя беда?

— Не беда, а бедка, заводи обедку, будем брагу пить, о делах говорить.

— Эх какие такие дела от тебя, богатыря?

Высунула бабка нос из избы, понюхала воздух недоверчиво, но всё же распахнула дверь пошире:

— Ну, заходи, коли пришел, на пороге стоять — ноженьки не уважать.

Взобрался Чурило Пленкович еле-как в избушку на курьих ножках, просела изба, застонала, богатырю отомстить пообещала. А тому и дела нету, знай себе за стол садится, прихорашивается, златые кудри на палец наматывает.

— Никак соблазнить меня хочешь? — замотала крючковатым носом ведьма. — Ты это брось, я с такими, как ты, в два счета расправлюсь! Али забыл?

Помнил, помнил Чурилушко, как он с богатырями на Московию ходил, и как Баба-яга их в печи сожгла чуть ли ни до смерти самой. Поглядел вояка в окошко на баньку ту славную, вздохнул, на бочонок с мёдом покосился и промолвил слово доброе:

— Наливай!

Разлила бабуся сладкой бражки по чаркам и говорит:

— Рассказывай с чем пришел, а коли не расскажешь, то спать ляжешь и не проснешься.

— Да ты старая смеешься! Вот послушай о чем сказ расскажу тебе сейчас. Есть в городе Саратове два медведя-великана, что играют на баяне. Так судачат, те медведи — двоедушники: одна душа у них человеческая, а другая звериная. Надо бы помочь страдальцам: одну душу наружу выпустить, много они добра по свету делают!

Фыркнула бабуся на речи такие, прищурилась:

— А какую душу ты хочешь наружу выпустить: медвежью или человечью?

— Медвежью, конечно!

— Э-э, дружок, а ведь медведи те не оборотни, выпусти из них любую душу, так медведями и останутся, не обратятся они в человека! — хмыкнула Ягуся и хлопнула былинного по плечу. — Придется тебе, касатик, решать какую душу облегчить, а какую оставить в медвежьих мослах.

Не ожидал добрый русский богатырь такого расклада, хотел было заставить ведьму раскидать по столу картишки:

— Пущай масть и порешает судьбину косолапых!

Да бабка лишь носом из стороны в сторону повела и пробурчала:

— Э нет, так не пойдет! Давай-ка вместе подумаем: вот чья душа брагу пьет, а чья богатырей из навоза вытаскивает?

Тут Чурило Пленкович оскалился и загигикал, аки конь:

— Ну, ясно дело, брагу хлещут человеки, а спасают…

— Медведеки! — заржала ведьма.

— Ну и что тогда делать будем? Надо пьяниц из медведей вытаскивать! — рассудил богатырь.

— Погоди, не спеши. И свинью споить можно, а где ты видал свинью нрава героического?

Почесал Чурило затылок, задумался:

— Ты хочешь сказать, что пьянствовать может и медвежья душа, а геройствовать только человеческая?

— Ну да, родной, ну да! Выпусти ты душу человечью наружу, и останется род вояжек без помощников.

Тут избушка совсем устала держать на себе богатырскую тушку и скрипнула угрожающе. Не обратили на ее грозный рык два сотоварища-бражничка, отмахнулись и давай думу думать дальше: какую душу в медвежьем теле оставить, а какую освободить. Но избушке на курьих ножках на их раздумья плевать, стала она раскачиваться из стороны в сторону да песни петь по-петушиному.

Но от качки да кукареканья богатыря лишь в сон потянуло. Зевнул славный русский витязь и уснул мертвецким сном. Расстроилась изба, да и присела наземь, дав ногам отдохнуть. А баба Яга хотела под шумок напоить спящего гостя ядовитым зельем (и дело с концом), но передумала, махнула кочергой — выгнала кота Баюна с печи и шепнула другу верному:

— Беги, коток, во дальний лесок, во светлый городок к двум медведям-великанам, что играют на баяне и скажи им речь такую: хочет из них душу вынуть богатырь Чурило Пленкович, пущай не едят, не пьют из его рук, а какую чарку поднесет, так ту пущай и перевертывают.

— Мяу, — отвечает ей верный кот Баюн и бежит во дальний лесок, во светлый городок к двум медведям-великанам, что играют на баяне — предупредить их об опасности.

Но вот прошло сто лет, сто веков, проснулся наш богатырь… Да не, не прошло и трех дней, как оклемалась наша детинушка. Встал Чурило, расправил плечи, огляделся, вспомнил о чем пришел Ягусю просить и спрашивает:

— Так что, старая, поможешь медведям?

Крякнула бабка:

— Так ты какую душу хочешь освободить: медвежью иль человечью?

— В любом случае людскую!

— Ну, людску так людску, не мне тебя судить. На флягу с зельем, дашь её медведям, те выпьют и людская душа наружу выпрыгнет.

Дала бабка богатырю обычной браги да и выставила за дверь. А напоследок пробурчала себе под нос:

— Не ты греховодников в медвежье тело облек, не тебе их и вынимать.

А Чурило Пленкович уже шагал да песни напевал. Так и добрался до города Саратова. Заглянул на ярмарку шумную, разглядел там средь толпы двух медведей-великанов, с усердием пиликающих на баянах. Распихал толпу и подходит к товарищам, названным братьям самого Добрыни Никитича и Сухмантия Одихмантьевича. Подходит он к ним походкой бравой и подмигивает: и так подмигивает и эдак! Затем протягивает косолапым флягу с брагой. А медведи одним ухом кота Баюна слушают, другим — Чурилу, но их души (уж незнамо и какие) похмелья просят. Вот мишки и не отказываются: выпили они каждый по пол фляги и повеселели, еще шибче играть стали. Былинник наш тоже повеселел:

— Ну и ладушки, ну и хорошо, видать по одному духу в мослах медвежьих осталось, вона как их морды то расцвели! Прощевайте, души людские, летите далече, на божие вече!

А медведи, знай себе, наяривают! Народ пляшет, девы платочками машут, бабкин кот рыбий хвост пихает в рот. А дурачок Чурило стихом заговорило:

Жил-был богатырь,

он не ел и не пил

без креста за пазухой,

добрых дел помазанник!

Ох, как кричал эту припевку сердобольный богатырь Чурило Пленкович, медведи аж пиликать устали, а он всё кричал и кричал, кричал и кричал…

А ты спи, Егорка, крепко,

не твоя это зацепка —

лазить по чужим дворам

и устраивать бедлам.

Двоедушник — существо, заключающее в себе две две души: человеческую и демоническую. Двоедушник днем обычный человек, ночью он засыпает непробудным сном. И тогда Двоедушник путешествует вне своего тела в образе животного. Если попытаться задержать Двоедушника, то он может убить. Чтобы разбудить это существо, его нужно было перевернуть вверх ногами. После смерти двоедушника его чистая душа идёт на тот свет, а нечистая душа становится упырем, который живёт то в могиле, то под водой, в зарослях, глухих местах. Такой упырь пьёт кровь, вызывает болезни детей, падёж скота и тому подобное.

Белая лошадь Евпатия Коловрата

/ Сказание о Евпатии Коловрате /

Некий вельможа рязанский по имени Евпатий Коловрат гостил в Чернигове с князем Ингварем Ингваревичем. Услышал он о нашествии злого хана Батыя. И выступил из Чернигова с малой дружиною да помчался быстро. Приехал в землю Рязанскую, увидел её опустевшую: города разорены, церкви сожжены, люди убиты. И вскричал Евпатий в горести души своей, распалялся в сердце своем. Собрал небольшую дружину — тысячу семьсот человек, которых собрал вне города. Погнались они за ханом, едва нагнали его в земле Суздальской и напали на станы Батыевы. Начали сечь без милости так, что смешались полки татарские. Тут поймали татары из полка Евпатьева пять воинов, изнемогших от великих ран. И привели их к Батыю, хан их спрашивает: «Какой вы веры, с какой земли и зачем мне много зла творите?» Воины отвечали: «Веры мы христианской, служим великому князю Юрию Ингваревичу Рязанскому в полку Евпатия Коловрата.» Усмехнулся хан и послал своего шурина Хостоврула на Евпатия, а с ним сильные полки татарские. Обступили Евпатия татары, стремясь его взять живым. И съехались Хостоврул с Евпатием один на один. Евпатий был исполнен силою и рассек Хостоврула пополам до седла. И пошёл дальше сечь силу татарскую! Многих богатырей Батыевых побил: одних пополам рассекал, а других до седла разрубал. Испугались татары, видя, какой Евпатий крепкий исполин. И навели на него множество орудий для метания камней: били по нему из бесчисленных камнеметов. И убили его, а тело принесли к Батыю.

/ Поверье о белой лошади /

В рязанской губернии, на кладбищах старинных, расположенных вблизи болот, слышны бывают песни да свист. Выбегает белая лошадь, оббегает всё, прислушивается к земле, раскапывает её и жалобно плачет над покойниками. Ночью над могилками появляются огни и перебегают на болото. Горят они так, что видно каждую могилку, а как засверкают, то видно, что на дне болота лежит. Поселяне говорят, что здесь когда-то было побоище. Сражались русские князья с татарами, бились не на живот, а на смерть. Татары уж было начали одолевать князей, как откуда ни возьмись, выезжает на белом коне неведомый богатырь со своими сотнями. Бьет да колет татар, направо и налево, и добил их чуть ли ни всех. Тут подоспел окаянный Батый, убил он богатыря, а белого коня загнал в болото. С тех пор белый конь ищет своего хозяина, а воинские сотни поют, свистят — авось откликнется удалой богатырь.

Пела б я вам старинку,

да закончились песни у Инки,

а посему слушай былину мою.

Ну так вот, в той самой глухомани рязанской, по болотам топким да по кладбищам старинным бродит призрак белой лошади, а за нею следом — чёрной тучей войско сотенное, ищут они хозяина своего — богатыря-воеводушку Евпатия Коловрата, но всё не сыщут никак. Невдомек им, душам умершим, знать правду суровую о том, что богатыри бессмертием обладают: павшие в бою воины переходят в мир сказочный и живут там вечно, гуляя по былинам, потехи мелкие перепрыгивая, а байки про меж ног пуская!

И бродила б белая лошадь с войском сотенным еще целую тыщу лет, а то и вовсе две, да прознал Евпатий Коловрат, что воины его верные и кобыла белая Зорюшка по кладбищам шастают, в болотах-топях вязнут, его, воеводушку, кличут. И стал он искать способ на землю грешную ненадолго вернуться, дружков милых с собой в сказку забрать.

Кинулся-бросился былинный, но никак из света белого выбраться не может! Бился, бился он с пространством тягучим, но всё зазря. А лошадь белая ржет на болотах рязанских, копытом стучит, и его сотня смелая по кочкам пробирается, Евпатия кличут не докличутся.

Стал думу думать богатырь: как в мир неласковый пробраться? Год думал, другой, третий. Заболела от дум у него голова, и решил он идти спрашивать совета у сильных русских могучих богатырей. Выслушали богатыри горе Евпатьево, почесали свои башки мудрые, развели руками аршинными, пожали плечами, теми, что с косую сажень, и отправили Коловрата за помощью к бабе Яге, а более и не к кому!

Надел Коловрат свою кольчужную рубашку, взял булатный меч и отправился в чащу дикую к бабе Яге на велик поклон. Дремуч лес сказочный и расстоянья в нем несусветные! Три года пробирался пеший богатырь к избушке на курьих ножках. Дошел, наконец, поставил окаянную к себе передом, к лесу задом и стучится: