Помоги проекту - поделись книгой:
— Счастья женского хочу! — пустила слезу Липка. — Знаю, что добра мне желаешь, Вуйко. Сделай так, чтобы сватовство было. Хочу суженого своего до свадьбы хоть одним глазком увидеть.
— Хорошо, — почесал голову Вуйк. — Да я и сам его пока не видал. Как услышал, что хорошего рода, так и согласился сразу. А еще князь сказал, что у нас в Братиславе дома рядом стоять будут. Так что, сестренка, я тебя не брошу. И младшие братья тоже, как отучатся, сюда приедут. Все рядом будем.
— А ты сам-то, когда женишься? — застенчиво спросила Липка.
— Да! — махнул рукой Вуйк. — Недосуг мне. Потом… Побежал я, Липка. Стройка не ждет.
— Дева Мария! — мастер Максим осматривал участок рядом со своей будущей мануфактурой. — Это что за городок такой?
— Кузнечный городок, почтенный, — жупан Будимир гордо повел рукой. — Так и назвали.
Огромная поляна, что раскинулась между мануфактурой Лотара и самого Максима, была застроена совершенно одинаковыми избами-пятистенками, из крыш которых торчали печные трубы. Сзади каждой избы был участок земли под огород.
— Тут твои мастера жить будут, и почтенного Лотара мастера тоже, — пояснил жупан. — У меня артель строительная собралась. Одни лес валят, другие на бревно его пилят и шкурят, третьи пазы выбирают, четвертые печи навострились класть. Заводик кирпичный опять же поставили неподалеку. Тут глина неплохая есть.
— Тут же недавно голое поле было! Это за сколько же такую избу строят? — спросил ошеломленный Максим.
— Если сруб, то за день три штуки ставим, — похвалился жупан. — У меня артель большая! Потом кровельщики заходят, там чуть подольше. С ними вместе печники работают. Думаешь, ты один догадался работу между людьми делить?
— Да мои мастера бога за нашего князя молить будут! — восхитился Максим.
— Это не бесплатно, — спустил его на землю жупан.
— Как это? — на лице Максима удивление сменилось пониманием. — Ну да, дома ведь денег стоят.
— Именно! — ткнул пальцем жупан. — А артель, между прочим, моя. Мне людей тоже кормить надо. А дома эти государевы, и земля государева. Будешь из получки у своих четвертак в месяц вычитать и в Приказ Большого Дворца сдавать. Так сама госпожа Любава распорядилась. Это она и придумала, между прочим, и подряд мне на стройку дала.
— Госпожа Любава, значит? — почесал бороду Максим. — И почему я не удивлен? Четвертак в месяц? Немало так-то. У меня лучший мастер четыре рубля в месяц получает. А подмастерья — рубль-полтора. Они у меня люди привычные, им этакая красота ни к чему. Могут они себе сами дома построить?
— Могут, — с людоедской улыбкой ответил жупан. — Но не ближе трех миль отсюда. В этом месте государь все дома лично согласовывает. Столица!
— М-да…, — задумался Максим. — Не поймет народ, бузить начнет. Надо им теперь платить больше. Четвертак? Не обеднею! Надо только придумать, как эти денежки вернуть. А то тут четвертак, там полтина! Так и по миру пойти недолго.
— Тут у нас, почтенный Максим, дикие места, — усмехнулся жупан. — Людишки до сих пор лес валят и в теплый пепел зерно бросают. Так и сеются, как мы лет десять назад. Дремучий тут народ. Ни жаток, ни грабель твоих не знают, ни лопат добрых. А на севере ляхи. Там все еще хуже. У тебя мануфактура в три смены работать будет.
— Чем они платить-то будут? — уныло спросил Максим. — Лесовики ведь нищие.
— Мех есть, зверя бьют, рыбу ловят, научились пчел в колодах водить, — пожал плечами жупан. — Тут тоже понемногу жизнь меняется. Мы сюда в прошлом году скотину привели из степей. Лет восемь-десять, и здесь все точно так же будет, как вокруг Новгорода.
— Слышал я, сюда скоро много народа оттуда придет, — ответил ему Максим. — Все деревни на день пути от старой столицы опустеют. Война будет. Землепашцев многих на новые земли выведут, а старые веси вокруг Новгорода и Солеграда бросят до поры. Их франки все равно разорят.
— Семь тысяч семей пригонят, — усмехнулся Будимир. — Мы народ со стройки городских стен сняли, и веси одну за другой ставим. Они пустые пока, там одни старосты живут. Людей скоро ждем. Они по теплу сюда двинут. Ты через год эти места и вовсе не узнаешь. Тут ногу поставить негде будет.
— Да, не мелочится государь, — удивленно протянул Максим. — До сих пор не верю, что так все повернулось. Ведь совсем молодым парнем его помню. А ты посмотри, что он за эти годы наворотил! Тысячи людей по одному его слову насиженные места бросают и в дальние земли идут.
— Сам дивлюсь иногда, — пожал плечами жупан. — Видно сами боги ему шепчут. У нас здесь места глухие. Народец до того темный, что начал истуканов ставить с усами и без бороды. Представляешь? Тут, у города, жизнь ключом бьет, а отъедешь на три мили в сторону, а там то же самое, что и сотню лет назад было. Не меняется ничего. Болото болотом! Может, и переменится все, наконец.
— Переменится, дай время, — согласно качнул головой Максим. — Я ведь тут самый первый кузнец из пришлых. Я ведь помню, как все начиналось.
Максим посмотрел вдаль, туда, где в миле от этого места, на высоту трех человеческих ростов поднялись недостроенные стены княжеского замка. Второй пояс городской стены выложен всего на два локтя, зато кое-какие здания были почти закончены. Княжеский дворец, например, главный корпус Университета и здание Тайного Приказа. Оно даже отсюда пугало своими окошками, забранными железными прутьями. Псы государевы будут первыми, кто придет жить в новую столицу. И Максим, осенив себя крестным знамением, отвернулся в сторону своей новой мануфактуры. Ее вид нравился ему гораздо больше.
Глава 32
Скудные ручейки франкских сотен, собранных каждым пагом, сельским округом в Галлии, сливались в ручьи, речушки и реки, когда подходили к столице Австразии. Сюда шли отряды парижских франков, их братья из Кельна пойдут с севера, а бургундцы и вовсе двинут прямо через Эльзас, по предгорьям Альп. Им ни к чему делать такой крюк. По славным германским обычаям, грабить начинали сразу же, как только граница родного герцогства оказывалась позади. Римляне и их имущество — законная добыча для каждого франка, тем более, что прийти в поход каждый воин обязан с месячным запасом еды. А если воин живет под Руаном, то он только топать в эту Словению будет месяца два. Где же ему еды столько взять? А если и возьмет, то как ее унести? Войско у франков было преимущественно пешим, и в походах питалось исключительно за счет грабежа и сбора урожая с чужих полей. Иных вариантов просто не существовало.
Дагоберт с довольной усмешкой смотрел на огромное поле у своей столицы. А ведь это только часть его войска. Тысяч сорок, а то и все пятьдесят приведут герцоги со всей необъятной Франкии. Еще тысяч десять-двенадцать двинут с юга лангобарды. Две тысячи конницы дадут авары, которые остались ему верны после убийства Хильдеберта Бургундского. Путь отработают его доброту. Завтра он двинет свое воинство на восток. Словенский князек не устоит перед его армией. Перед такой силой вообще никто не смог бы устоять. Это будет последний натиск на восток, больше просто не потребуется.
Тремя неделями позже войско франков тянулось длинной змеей по владениям герцога Теодона, по землям Баварии. Воины, крестясь и целуя языческие амулеты, смотрели на тела разбойников, повешенные вдоль дороги. Судя по всему, грабеж в этих землях был делом крайне неблагодарным. Эти люди умирали тяжело и долго.
Торговый тракт от Штрассбурга[19] до словенской границы был просто лесной просекой, прорубленной в непроходимом бору трудолюбивыми германцами. После ухода римлян из провинции Реция обработанные поля заросли лесом прямо на глазах. Заросла и старая римская дорога, которая кое-где еще была цела. Именно по ней сейчас и шли франки, держа путь через Ратисбону. Иногда дорога прерывалась равнинами, густо покрытыми зеленеющими полями и небольшими хуторами, но потом все равно ныряла в густой Баварский лес, о который уже не раз ломали свои зубы всевозможные захватчики. Найти тут кого-либо было совершенно невозможно.
На полях взять было еще нечего, а дома стояли пусты, да еще и отряды баварцев, пешие и конные патрулировали свою землю, то и дело вступая в драки с особо ретивыми вояками. Иногда дело доходило до крови, и тогда франки жгли хутора в бессильной злобе. Ведь ни скота, ни зерна они тут найти не могли. Все вычистили до этого, да так добросовестно, что даже мышей видно не было. Неблагодарные бавары, которые должны были накрывать богатые столы, зыркали из кустов недобро, да поскрипывали тетивой легких охотничьих луков. А еще герцог Теодон был союзником короля Дагоберта, и именно его отряды, закованные в роскошный доспех, не давали франкам лезть вглубь территории герцогства, отжимая их снова к дороге. Люди повелителя Галлии становились все злее с каждым днем. Еда, взятая с собой, просто заканчивалась.
— Мой король! — майордом Нейстрии Гундоланд склонил голову. — Нужно организовать доставку зерна, иначе мы попросту потеряем войско. Оно даже в бой вступить не успеет. Я думаю, в землях словен все будет еще хуже, чем здесь. Тут в нас хотя бы не стреляют из кустов.
Их ждали, в этом не было никаких сомнений. В Новгородские земли уже с осени не впускали купцов, а в сам город и вовсе никто не мог войти с конца весны, стража не пускала. Да и то, что переворот в Новгороде не удался, тоже означало только одно. Незадачливых заговорщиков выпотрошили палачи и они рассказали все, что им было известно. Что же, значит, Дагоберт будет воевать так, как подобает королю-воину. Все эти бабские штучки, которые придумала Нантильда, забавны, но, как выяснилось, работают плохо. Видно, ей не дают покоя лавры бабки Дагоберта, королевы Фредегонды. Та, по воспоминаниям знающих людей, на редкость отчаянная баба была. Ни бога, ни черта не боялась. Прирезать святого епископа прямо в церкви! Да о чем она вообще думала?!
— Распорядись насчет зерна, — кивнул Дагоберт, который и сам пришел к выводу, что с едой нужно что-то решать. Голод, эпидемии и дурная вода — вот от чего погибали армии, а вовсе не от вражеского железа. До поля боя нужно еще дойти, даже если от границы Франкии до столицы врага чуть больше двух недель пути.
— Что это за черный дым впереди, Гундоланд? — ткнул рукой Дагоберт, углядев на горизонте копоть, столбом поднимающуюся к небу.
— Это сигнал, ваше величество, — с непроницаемым лицом ответил майордом. — Нас увидели, и нам готовят встречу. И будь я проклят, если в землях вендов нас ждет легкая прогулка.
Альпийские перевалы, освободившиеся от снега, уже очень давно не видели такой прорвы людей. Шестьдесят три года назад лангобарды шли здесь из Паннонии и Норика в теплую Италию. А теперь вот они идут назад, в земли, где на их месте прочно окопались венды, вылезшие из своих непроходимых лесов. Презренный народ, бывшие рабы авар, непобедимых степных воинов. Именно такое мнение было у многих всадников, что шли в этот поход. Почему всадников? Да потому что знатный воин у лангобардов — это всегда тяжелый кавалерист, ничуть не уступающий готам или имперским клибанариям. И было их куда больше, чем могли бы собрать экзархи Равенны. Только две вещи спасали земли императора в Италии — то, что герцоги друг друга ненавидели больше, чем ромеев, и то, что они не умели брать города. Только осада была им знакома. Но, если было нужно, лангобарды готовы были сидеть под стенами города годами. Как при Павии, где город был взят только через три года. Ну, а Равенну и Рим они взять и вовсе не смогли.
Длиннейшая колонна, состоявшая из пехоты, конницы и телег с припасами, катила на север, туда, где стоял богатейший город, под завязку забитый серебром, золотом и солью. Герцоги лангобардов не собирались тратить время на всякие мелочи. Они возьмут все и сразу.
Соляная пещера была пуста. Всю добытую соль из нее вывезли в Новгород, Братиславу, Вену, Белград, Драгомиров и даже в Тергестум. Каторжане, те, что были осуждены на малые сроки, были угнаны на восток, строить новые избы для переселенцев и валить лес под новую запашку. Все же тысячи семей уйдут из опасных земель в новые места, а это вам, как говорил князь, не жук в пудру пукнул. Всех принять нужно, расселить и посевную провести на новом месте. Все это мероприятие целый год готовили и превратили к самому приходу врага цветущие земли в настоящую пустыню. Плакали люди горькими слезами, да только понимали все, что война пришла сюда надолго. Это не аварский набег пересидеть. Силищу германцы приведут неимоверную. Даже местные бавары, и те увели семьи на восток, скрипя зубами от бессильной злости.
А вот четыре сотни смертников, осужденных пожизненно, оставались пока здесь. И всех их, под лай собак, вывели по одному наружу, привязывая за шеи к длинным жердям. Совсем скоро люди стояли и угрюмо ждали своей судьбы, что должен был объявить им сам жупан Горазд. Только его и не хватало среди сотен воинов, окруживших каторжан. Налетчики из соседних земель, разбойники из местных, изменники, вражеские лазутчики стояли, понуро глядя на ненавистных псов, надрывающихся от лая. Изможденные люди с молочно-белой кожей щурили глаза, которые острым ножом резало непривычно яркое солнце. Тут были и те, кто не покидал пещеру несколько лет. Многие дышали хрипло, сплевывая кровь на землю. Такие скоро уходили в Ирий, ведь соляная пещера не знала пощады.
В первом ряду стоял крепкий парень лет двадцати, еще не потерявший огня в глазах. Он внимательно смотрел по сторонам не по-здешнему проницательным взглядом. Тут вокруг все больше шваль стояла самого последнего пошиба. В их глазах уже давно никакого огня не было, только беспросветная унылая тоска. Спутанные, давно нечесаные волосы свисали длинными космами, мешая взгляду. Он раздраженно смахивал их, но они падали на глаза снова. Он когда-то был статен и хорош собой, а сейчас на широкой кости осталась едва ли половина мяса, что была там прежде. Его спина не успела согнуться горбом, а за дерзкий взгляд он не раз получал колотушки от здешней стражи. Парень был тут не так давно.
— Конец нам, — хмуро сказал соседу Хонза, старший сын бывшего жупана Праги. — Лучники перебьют. На небе свидимся, или у Чернобога, в Нави…
— Ты за что тут? — тоскливо спросил его сосед, Стуга, разбойник из лютичей, выживший при налете чудом. Тогда в шахте большая нужда в людях была. — Я не спрашивал тебя, так хоть перед смертью скажи.
— Кое-что знал, но не донес, — неохотно ответил Хонза. — Как на родного отца донести? Да и дело верное было, вроде бы, могло получиться. Но не получилось. Э-эх!
— Ну, прощевай, что ли! — ответил Стуга, увидев, как лучники вздели тетиву и достали из колчана стрелы. — Не уйти нам. Как цыплят перебьют. Вон жупан приехал, зверь лютый! Кровопивец!
Хонза жадно впился глазами в жупана Солеграда, его грузную фигуру ни с кем не спутать. Иной медведь меньше. Хонза знал его, видел в Новгороде, когда приезжал туда с отцом. Только тогда солеградский жупан не вызывал у него такого щемящего ужаса, как сейчас. Только тут он и узнал его по-настоящему. Князь редко ошибался в людях, и поставил на добычу соли именно того, кого нужно. Горазд был свирепей, чем его любимые собаки. Ему перебить четыре сотни душ — словно высморкаться. Он душегубов и изменников нипочем живыми не выпустит. Вот сейчас он махнет рукой и тогда…
— Живота, боярин! — крикнул Хонза, сам не ожидая от себя такой смелости. Словно и не он это крикнул, а кто-то другой внутри него. Тот, кто безумно хотел жить. Тот, кто готов был цепляться за самую тонкую ниточку надежды. Хонза знал, что ему сейчас бока намнут за то, что рот без позволения раскрыл, но ему уже было все равно. Все одно умирать…
Воины рванули было к наглецу, поднимая над головой дубинки, но жупан коротким рыком остановил их. Он с кривой усмешкой посмотрел в лицо Хонзе. Он явно его узнал. Над толпой установилась звенящая тишина. Наконец-то неизбежное дошло даже до самых недалеких, и по толпе каторжан прокатилась безмолвная волна липкого ужаса. Тут многие видели смерть и сами не раз дарили ее другим. Но умирать связанным, как баран… Это было невыносимо страшно даже для той публики, что стояла здесь.
— А зачем мне тебя, поганое отродье, в живых оставлять? — спросил жупан.
— От стражи слышал, что германцы сюда идут, боярин, — окрыленный надеждой, ответил Хонза. — Оружие дай! Умру в бою и попаду в Ирий, как воин.
— А коли сбежишь? — поднял густые брови жупан.
— Клятву на крови дам! — уверенно ответил Хонза. — Жизнью близких поклянусь! Мать и сестер сослали, братья младшие в Сотне службу несут, они мальцы еще. Я не нарушу слово, боярин!
— Кто еще хочет в бою умереть? — рыкнул жупан Горазд, глядя на толпу узкими щелками глаз. Солнце било ему в лицо. — Подними руки!
— Хм! — задумался жупан. — Все! Ну, надо же! Тогда слушай мою команду! И если хоть слово забудете, пеняйте на себя! Я вас, сволочи, душегубы и изменники, ненавижу всей душой! Но если вы по три головы германцев принесете, то все вины с вас списаны будут. А за каждую следующую по рублю серебром заплачу. Как война закончится, валите с деньгами из княжества на все четыре стороны или садитесь на землю и живите, как честные люди. Вы перед законом чисты будете.
— О-ох! — выдохнули люди, уже приготовившиеся к смерти. — По рублю!
— Вы что думали, у меня для вас одни подарки, сучьи дети? — ревел Горазд. — Слушай дальше! Приказ нарушил — смерть! Отступил в бою — смерть! Оружие потерял — добудь в бою. Не добыл — смерть! Один убежал — смерть всему десятку! Вы, хромой суки выкидыши, от меня и на дне морском не спрячетесь. Вас с того света ко мне привезут! Я за ваши головы такую награду заплачу, что ромейского императора дочку с таким приданым не стыдно будет замуж отдать. Всё поняли? А если поняли, то сейчас вас развяжут и в пещеру отведут. Только сначала на капище, клятву давать. Кровью клясться будете, пропащие вы души. Самой Моране!
— Как в пещеру? — крикнул кто-то из толпы. — Опять в пещеру?
— Так ведь ночи холодные еще, — удивленно посмотрел на толпу жупан. — А в пещере тепло! Куда я такую ораву дену? Как враг подойдет, оружие получите.
Гомонящая толпа подставляла связанные руки воинам из четвертой тагмы, что будут оборонять город. Каторжане и не думали, что так всё повернется. Они возвращались назад, туда, где, судя по запаху, уже готовился непривычно обильный и вкусный обед. Даже вроде как мясом оттуда тянуло. Жизнь начинала налаживаться, и самые отпетые душегубы одобрительно хлопали Хонзу по плечу. Молодец, мол, парень! Голова!
— А ведь князь знал, что так будет, — удивленно сказал Горазд Вацлаву, с усмешкой наблюдавшему за развернувшимся перед ним действом. — Сказал, что кто-нибудь обязательно все поймет и вызовется кровью искупить.
— Я этого Хонзу хорошо помню, — ответил Вацлав. — Умный парень, далеко пошел бы. Жаль его. Хотя… изменника жалеть, только лишнего врага себе наживать. Лучше сразу прикончить. Кто его сюда отправил?
— Судья Волк, — усмехнулся жупан. — Пусть говорит, эта сволочь перед смертью помучается. Истинный зверь! Нет, чтобы просто повесить…
Судью Волка Горазд помнил еще мальцом и качал его на коленях. Они с Гораном в одной веси жили, в соседних землянках. И его, и других свирепых судей Ворона и Тура он помнил тощими, вечно голодными мальчишками, которые искали птичьи яйца и били острогой рыбу в реке, что текла неподалеку от их деревушки.
— Ты помнишь, что еще князь сказал? — напомнил Вацлав. — Люди готовы?
— Да помню, конечно, — оскалился жупан. — Не упустим…
Следующее утро было нерадостным. Каторжане проснулись от истошных криков. Десяток недоумков, решивших бежать сразу, как только получили волю, уже корчились на кольях. Еще одного травили молодыми собаками, явно натаскивая псов на человека. Бедняга был искусан и зажимал кровь, которая хлестала из прокушенной жилы на ноге.
— Хорош! — крикнул жупан, командовавший экзекуцией. — И этого на кол!
— Пощади, боярин, — заскулил тот. — Отслужу! Пощади!
— Ты самой Мораной поклялся! — сурово посмотрел на него Горазд. — За такое богохульство лютая смерть положена! Взять его!
Каторжане угрюмо смотрели, как стража повалила вопящего беглеца на землю и деревянным молотком сноровисто вбила ему в задницу кол. Низкий вой на одной ноте прервался коротким вскриком, когда кол рывком подняли, поставили в яму и начали засыпать, трамбуя рыхлую землю и камни древками копий.
— Ты, сволочь, долго теперь подыхать будешь, — с удовлетворением посмотрел на работу подчиненных Горазд. — Кол тупой, черева твои целы. Еще германцев увидеть успеешь. Мы их к завтрему ждем, так что никуда не уходи. Ха-ха! Ты! — ткнул он в Хонзу. — Ко мне, бегом!
— Слушаю, боярин! — Хонза покорно склонил голову, опустив глаза вниз. Для осужденного посмотреть в глаза самому жупану — дерзость необыкновенная. И неважно, что волю дали. Прощение еще не получено.
— Я тебя знаю, парень, — начал Горазд. — По тебе веревка плачет, а теперь смотри, как все повернулось… Если волю выслужишь, то заберешь мать, сестер и братьев, и уйдешь отсюда. В землях князя тебе не жить.
— Куда же я пойду? — растерялся Хонза.
— За горы, в Далмацию, — пояснил жупан. — Там словенских родов много, глядишь, и прибьешься к кому-нибудь. Тут тебе все равно жизни не будет. Отцовский позор до конца жизни камнем на шее повиснет. Братья твои живы, и не знают ничего. Государь не велел малых детей трогать. Семьи остальных изменников с тобой пойдут. Так князь повелел.
— Понял я, — понурился Хонза.
— Смотри, — пристально посмотрел на него жупан. — Если отличишься, родня твоя дальняя денег даст. И на дорогу, и на обзаведение в новых землях. Они только рады будут, чтобы от вас, крапивного семени, поскорее избавиться. Боярский сын Вацлав Драгомирович над вами командование примет. Он твою судьбу теперь и решит. Я слышал, ты не дурак, Хонза. Ну, так докажи…
И жупан, плюнув напоследок в казненного, который невольно подслушал этот разговор, ушел в город. Он всю осаду там просидит. Горазд шел и бурчал себе под нос.
— Колдун! Истинный колдун! Ведь он как знал, что все именно так повернется! Страх-то какой! Надо с этой левой солью завязывать, вдруг прознает. Куда мне столько? Скоро серебро уже из задницы полезет. Велесом клянусь, больше ни-ни! Мне и законной доли хватит!
Глава 33
Армия франков шагала длинной вереницей, злобно поглядывая по сторонам. Гигантский бор, что тянулся уже какой день, собирал свою кровавую жатву. То тут, то там вскрикивал воин, поймав подлую стрелу, прилетевшую из непроходимых зарослей. Иногда летел просто заточенный кол, который разил не хуже копья, но не стоил совсем ничего. А это значило, что туча таких дротиков будет лететь день и ночь. А чего бы и не лететь? Много ли надо времени, чтобы срубить молодое деревце, каких тут растет без счета? Это здесь понимал каждый. Убитых было мало, но зато много было раненых, которые отягощали собой войско, замедляя его ход.
— Матерь божья! — перекрестился поседевший в войнах королевский лейд. — Это еще что такое?
Каменный зуб высоченной башни торчал на ближайшем пригорке, а из бойниц, расположенных наверху, выглядывали венды в добрых железных шлемах.
— Ишь ты, богатые какие! В шлемах все! — завистливо протянул королевский лейд, который, раскрыв рот, подъехал на коне шагов на пятьдесят от башни. — Мне бы такой! Шесть солидов такой стоит, никак не меньше! Вот ведь сволочи, по две коровы на голове носят! И откуда такие деньжищи?
Свистнула стрела и пробила горло стоявшему рядом парнишке, который тоже с любопытством пялился на этакое диво. Ему все было интересно, это был его первый поход. На башне издевательски захохотали, а в толпу воинов полетели острые жала, раня и убивая воинов. Франки отхлынули, матерясь и спешно укрываясь щитами. Герцог Арнеберт, командующий авангардом, смотрел на башню с тупым недоумением. Он просто не понимал, что с ней нужно делать. И он не понимал, как можно ее взять. Сесть в осаду? Плюнуть и идти дальше? Но с башни простреливается дорога, по которой пойдет войско! А еще с башни валил черный дым, который кто-то то прикрывал на время, то снова открывал. Дым поднимался какими-то рывками, и в этом явно была какая-то непонятная логика… Пожалуй, эту башню они все-таки обойдут.
Раздался истошный вопль. Арнеберт, расталкивая воинов, подошел к яме, в которую провалился один из его воинов. Тонкие жерди, присыпанные прошлогодней хвоей, скрывали коварную ловушку.
— Дьявол, ненавижу вендов! — сплюнул Арнеберт, глядя, как его дружинник лежит на дне и пускает кровавые пузыри. Из его спины торчал окровавленный кол, вкопанный в землю. Да, Гундоланд был прав, легкой прогулки тут не будет.
Три дня спустя Новгород показался перед изумленными франками. Они прошли несколько башен, подобных той, первой, и у каждой из них потеряли два десятка воинов убитыми, и ранеными еще три раза по столько. Те несколько переходов, что франки должны были пройти от баварской границы, оказались сущим адом. Стрелы и дротики летели день и ночь, а деревья падали, убивая людей и лошадей, перекрывая путь… А после этого стрелы начинали лететь еще гуще. Счет раненым шел на многие сотни, и уже не хватало телег для них. Все хотели только одного, вырваться, наконец, из этого проклятого леса.
Через пять дней они его, все-таки, прошли и увидели Новгород, богатейший город вендов. Исполинские стены и башни были окружены кольцом огня. Пригороды горели веселым пламенем, а затухающие угли напрочь убили всю надежду на легкую поживу. Грабить тут было нечего.
— Ставьте шатры, — бросил Дагоберт, который с изумлением оглядывал твердыню, которая раскинулась перед ним. — Ищите вендов по соседним деревням, нам понадобятся рабочие руки.
Лагерь у стен Новгорода перекрыл все пространство от Дуная до Инна. Обозленные франки совсем скоро начнут прочесывать окрестности, но не найдут там ни души. Деревни окажутся сожжены на день пути отсюда, и это было скверно. В этой местности двадцати тысячам здоровых мужиков было попросту нечего жрать.
— Сихарий, зови этого князька на разговор, — бросил Дагоберт дворцовому графу, и тот, склонив голову, поскакал к воротам, размахивая пучком веток.
Пригород уже почти догорел, и конь, пугливо всхрапывая, обходил горячие угли, которые разносил ветер. Воздух все еще был горяч, и Сихарий с любопытством оглядывался по сторонам. Он бывал тут не раз, приезжая инкогнито с торговыми караванами. Вот тут была неплохая харчевня, а вот там — склад. По правую руку когда-то стоял целый квартал, заселенный лавочниками и мастеровыми. Его тоже сожгли. Да, венды были настроены всерьез. Скучающий стражник на стене рассматривал графа в упор, но ничего не говорил.
— Эй, ты! — заорал Сихарий, чувствуя себя полным дураком. Он рассчитывал на большее внимание к своей персоне.
Поделиться книгой: