Помоги проекту - поделись книгой:
В войсках не существовало интендантской службы и санитарных рот. Чтобы поставлять солдатам хлеб, а лошадям фураж, король заключал сделку со «снабженцами», которые его обворовывали и не соблюдали условий договора. Солдаты часто голодали и ходили в лохмотьях, а, будучи ранеными, оказывались без помощи. Первый военный госпиталь был основан только в 1639 г.
Военные действия велись шесть месяцев в году, а на остальные полгода армия располагалась на зимних квартирах. Большинство солдат и офицеров на это время распускали, или они разбредались сами. Но во время войны необходимо было держать войска поблизости от мест возможных сражений, а то и на территории противника. Чтобы облегчить участь населения, вынужденного принимать солдат на постой, силы распыляли по большой территории. Это было меньшим из зол, потому что ничто так не подрывало дисциплину в войсках, не разоряло местное население и не подрывало авторитет конкретного государя, как мародерство. Озверевшие солдаты нередко убивали и мирных жителей. Самым лучшим способом воспрепятствовать мародерству Ришелье считал запереть солдат на зиму в казармах.
Ресурсы французского королевства казались неисчерпаемыми, и кардинал умел доставать деньги для войны. Но естественным следствием усиления финансового гнета становились антиналоговые выступления. В таких условиях собственные талантливые военачальники призваны были ускорить не только достойное, но и победное окончание войны – для чего же ее тогда вела Франция?
В 1639 г. Анри отправился в Ломбардию в армию графа д’Аркура, и в следующем году участвовал в двух кампаниях в Италии, кульминацией которых стала осада Турина 17 сентября. Накануне этой осады он нанес большой урон противнику, принудив его снять осаду Казале и взяв 18 орудий, 24 знамени и весь обоз. Дело было так. Когда д’Аркур в октябре 1639 г. возглавил армию, она насчитывала примерно 9 000 солдат и 10 орудий. Испанский командующий Леганес осаждал Казале с 20 000 человек. Для атаки француз разделил армию на 3 части. Тюренн командовал кавалерией основной части и противостоял 4 000 противника. Развернув своих конников в одну линию, он атаковал испанцев. Леганесу показалось, что французов больше, и испанец отступил. Возможно, главную роль здесь сыграли полученные им вести о взятии одного из фортов и о вылазке гарнизона Казале. А Анри, прибавив к своей кавалерии несколько мушкетерских рот и драгунов, не атаковал, а какое-то время ограничивался стрельбой, что было типичным в тактике использования конницы для того времени. Решительный кавалерийский удар по отступавшим испанцам нанес не он, но именно его тактика во время боя способствовала в конечном итоге победе. По французским данным испанцы потеряли убитыми и пленными 6 000 человек; ещё 2 000 якобы утонули при переправе через реку По.
Затем он посоветовал д’Аркуру осадить Турин, в котором засел принц Савойский с 5 000 закаленной пехоты и 1 500 конницы, но в цитадели которого еще находился французский гарнизон. Получилось же так, что Савойский осаждал цитадель, Аркур – Турин, а прибывшая на помощь армия Леганеса (12 000 пехоты и 6 000 конницы) блокировала самого Аркура. Наконец, Леганес был вынужден отступить, а Тюренн доставил в армию из Дофине 4 000 горцев Пинероло большой обоз продовольствия. В июле Турин сдался на условиях свободного выхода гарнизона. После отозвания д’Аркура в Париж Анри взял Монкальво и осадил Иврею, сдавшуюся позже возвратившемуся командующему[30]. А в 1642 г. он уже в качестве второго командующего осаждал испанский город Перпиньян.
Начало 40-х гг. было сложным в моральном отношении временем для Тюренна – сначала его старший брат Фредерик-Морис, герцог де Гиз и граф де Суассон издали манифест за подписью «Принцы Мира», критикуя в нем политику Ришелье. И кардинал, желая покончить с ненадежным поведением протестантского семейства де Ла Туров, отправил 10-тысячную армию в Седан с целью уничтожить его автономию. Фредерик-Морис попросил помощи императора Фердинанда, и в битве при Ла-Марфе (1641) королевские войска потерпели поражение от седанцев. Но затем имперские части ушли, и Буйону пришлось бы туго, если бы он не рассчитывал на прощение короля. По мирному договору, осада Седана была прекращена.
А затем Буйон ввязался в заговор против Ришелье, возглавляемого фаворитом Людовика XIII маркизом де Сен-Маром, но не был замечен в связях с Испанией. Фредерик-Морис был арестован, а его супруга заявила, что если он будет казнен, она откроет Седан для испанцев. В итоге принц Оранский, ландграф Гессенский и сам Тюренн попросили возвратить свободу герцогу на условиях, что тот, взамен на другие владения во Франции, отдаст Седан Тюренну, куда вступят королевские войска и он станет французской территорией без прав автономии. Буйон получил пригоршню французских титулов – герцога Шато-Тьерри и Альбре, графа Эвре и Арманьяка и др. Кроме того, король обязался содействовать ему в отвоевании у испанцев Буйона – укрепленного города на юге Испанских Нидерландов, прозванного впоследствии маршалом де Вобаном «ключом к Арденнам»[31]. Анри остался лояльным королю и кардиналу и возвратил свои позиции при дворе, как это будет с ним неоднократно в непростые времена политических интриг и перемен.
В конце этого года Ришелье умер. Очень и очень многие во Франции полагали, что они освободились от тирана, а на улицах Парижа распевали песенки о триумфальном переходе кардинала в подземный мир: «Он ушел и теперь правит адом, а на страже у него дьяволы с алебардами стоят». Даже тяжелобольной Людовик XIII заявил, что сейчас, наконец, он почувствовал себя королем. Но уже ближайшее будущее показало, что деяния великого кардинала нельзя было отменить.
В следующем году за Ришелье последовал в мир иной и король. Смерть Людовика XIII, наступившая 14 мая 1643 г., взбудоражила Париж. «Король умер, да здравствует король!». Новому монарху Людовику XIV еще не исполнилось пяти лет. Многие современники предрекали драматические события – ведь испокон веков подданные любой монархии боялись регентства при малолетних королях. На фоне охватившего Европу кризиса и Тридцатилетней войны, требовавшей огромного напряжения людских и финансовых ресурсов Франции, такие предчувствия были реальными.
Анри же спокойно отреагировал на смерть короля: «Поистине никто и никогда в этом мире так красиво не уходил и не был так верен самому себе. Скорбь двора была незначительной»[32]. Королева Анна Австрийская 16 мая 1643 г. в знак особого доверия отправила Тюренна в итальянскую армию принца Томмазо Кариньяна Савойского, перешедшего на сторону французов. Но кардинал Мазарини, еще подозрительно относившийся к связи его семьи с заговором Сен-Мара, не предоставил ему свежих войск. Тем не менее, принц Савойский вверил ему командование корпусом (другой корпус возглавлял граф лю Плесси Прален, фактический главнокомандующий) и тем самым дал возможность военным действиям принять неожиданный оборот. Чтобы принудить испанскую армию очистить Пьемонт, Тюренн в соответствии с решением военного совета в Турине, состоявшимся 1 июля, сделал обманный ход. Он сделал вид, что хочет перенести войну в Милан и направился к Монтекастелло, а затем перешел Танаро и осадил Алессандрию, но целенаправленно делал это медленно, чтобы противник мог ввести туда подкрепление. Испанцы тут же перевели ½ гарнизона Трино в Пьемонте в Алессандрию, а Анри снял осаду последней и осадил Трино. В ответ испанцы начали осаду Асти, но Тюренн предусмотрительно укрепил этот город. Через шесть недель Трино пал, и, хотя капитуляцию Трино принимал дю Плесси, поскольку у того было больше войск во время осады, за эту мастерски проведенную операцию Анна Австрийская прислала ему жезл маршала Франции прямо в лагерь.
Итальянская кампания выявила способность Тюренна играть на поле войны, запутывая противника. Но, играя на войне, он не был игроком в жизни и говорил о необходимости «предотвратить игру в войсках насколько возможно. Солдаты будут деморализованы, если лишатся денег и будут должны сослуживцам, для которых игра является делом». Во время осады Трино известный игрок граф де Граммон посетил его и предложил сыграть, заметив при этом, что пришел к другу не для того, чтобы отобрать у него деньги. «Вы не найдете здесь ни хорошую игру, ни больших денег, – ответил Тюренн, – но раз пришли, сделаем ставки на коней». В игру было втянуто еще несколько офицеров, и выигрыш Граммона составил 15 коней, с которыми он не знал, что делать[33].
Маршальским чином фактически закончилась 17-летняя служба Анри в армиях других полководцев. От них он многому научился и воздал в мемуарах своим наставникам достойную хвалу. Так, он писал, что от дяди Генриха Оранского научился «выбору местности, осадному искусству и особенно искусству составлять предначертания, долго обдумывать их и не изменять в них ничего до самой последней минуты исполнения». От герцога Бернгарда Саксен-Веймарского он научился «не ослеплять себя счастьем и не оглушать несчастьем, не обвинять и не извинять себя, но исправлять ошибки и неудачи», а от кардинала Ла Валетта – «тому, как необходимо начальствующему генералу вникать в образ жизни солдат в поле и обходиться со своими войсками». Наконец, от графа Аркура он перенял то, что «напряженная деятельность и быстрая решимость, соединенные с предварительным и зрелым обдумыванием, служат сильными вспомогательными средствами для достижения в войне счастливых успехов»[34].
По молодости лет Луи Конде не мог проявить себя в первых военных действиях Франции на полях Тридцатилетней войны, но происхождение гарантировало ему быструю и блестящую карьеру. Как губернатор Бургундии, он проявил здравый интерес к подготовке и рекрутированию солдат для участия в войне. Луи всеми фибрами души рвался на театр военных действий, желая покрыть себя славой. Об этом свидетельствуют его письма отцу из Дижона. В одном из них он писал: «Меня не удовлетворяют обязанности, которые я должен исполнять. И я прекрасно осознаю, что Вы, и кто я…». А в другом: «Если мое горячее желание исполнится, я буду в военном лагере… Сейчас я внимательно изучаю героические подвиги наших королей в истории…»[35] Его желание скоро исполнилось.
В 1638 г. молодой герцог Энгиенский был представлен двору и имел там большой успех. Тщательно скрываемые юношеская застенчивость и простодушие сочетались в нем с гордым высокомерием, а горячий темперамент – с осознанием своего положения и возможностей. «Он куда более заносчив, нежели его отец», – сказал Ришелье, увидев его впервые, а Анна Австрийская однажды заметила, что у герцога Энгиенского написано на лице все, что он думает. Об этом свидетельствовал и почерк Луи, крупный и размашистый, не менявшийся, в отличие от поведения, с юных лет до старости. Набрав в Бургундии рекрутов, в том же году он по своей инициативе принял участие в осаде французскими войсками Фуэнтаррабии, в итоге оказавшейся безуспешной. Смелость и находчивость, замеченные первым министром, Луи проявил в качестве волонтера в 1640 г., участвуя в осаде и взятии французской армией Арраса, а в 1642 г. – Перпиньяна. Особенно важна для его престижа была последняя, ибо, как признавался тогда Ришелье одному из своих посетителей, «Четыре вещи занимают меня – болезнь короля, осада Перпиньяна, процесс месье Главного (Сен-Мара) и собственная немощь».
Между этими предприятиями 9 февраля 1641 г. юноша по настоянию отца женился на Клер-Клеманс де Майе (1628-1694), маркизе де Брезе, дочери Юрбена де Майе, маркиза де Брезе, и Николь дю Плесси, племянницы великого кардинала Ришелье. Всеми фибрами души он не желал этого брака, и, прежде всего потому, что его личную жизнь определяли великие мира сего – отец и Ришелье – без него самого. Он зависел от отца, а кардинал, усматривая в нем сгусток экспрессии и таланта, которые надо направить в нужное русло, был весьма и весьма не против привязать его к своей семье. Помимо важных в политическом плане родственных связей, невеста принесла Луи в качестве приданого 600 000 ливров и ряд земельных владений. Однако навязанную ему жену Луи так и не полюбил, и выгодный политически и экономически союз оказался в личном отношении неудачным. Ради него ему пришлось оставить свою романтическую возлюбленную мадемуазель дю Вижан – Марту Пуассар, дочь королевского постельничего Франсуа Пуассара, барона дю Вижана, и Анны Нейбург. 18-летняя Марта поражала своей нежной красотой и придерживалась испанских правил женского поведения.
А невесте Луи на момент заключения брака было всего 13 лет, и ее лицо не обещало стать красивым, фигура – пропорциональной, ум – острым, а характер – покладистым. Виделся он с супругой очень редко, и, тем не менее, от этого союза на свет появилось трое детей – сыновья Анри III Жюль (1643—1709), принц де Конде, Луи (1652—1653) и дочь мадемуазель де Бурбон (1657-1660). Позже Луи заявлял, скорее всего, для оправдания ее постоянного отсутствия возле него, что Клер-Клеманс имела много любовников. Автор знаменитых «Мемуаров», ставших энциклопедией придворного общества Версаля, герцог де Сен-Симон утверждал, что супруга Конде была домашней и скучной особой, но хвалил ее добродетели и смирение перед «безжалостной бранью» со стороны Луи[36].
Не более удачным был брак и сестры Луи Анны-Женевьевы с Анри Орлеанским, герцогом де Лонгвилем. Этот союз ярко описан одним из ее родных (возможно, это был сам Луи) как «жестокая судьба. Он был стар, а она юна и красива, как ангел». Было невозможным смотреть на нее, писал другой современник, «без любви и без желания восхвалять ее». Красоту Анны-Женевьевы гармонично дополнял сильный интеллект, и не удивительно, что эта под стать брату свободолюбивая натура пустилась во всевозможные интриги и окружила себя обожателями и любовниками.
Источники умалчивают о том, любил ли Великий Конде еще кого-нибудь, кроме м-ль дю Вижан. Еще несколько лет он не оставлял надежды развестись с женой и соединиться с любимой женщиной. Возможно, в навязанном ему браке свободолюбивый и порывистый аристократ, считавший себя равным королям, винил, прежде всего, укреплявшееся французское государство в лице кардиналов Ришелье и Мазарини, что наложило отпечаток на его поведение во время Фронды.
До самой своей смерти принц был известен как страстный поклонник женщин (или считался таковым). Одной из его фавориток несколько недель была знаменитая куртизанка Нинон де Ланкло (1615-1705), имя которой до сих пор остается синонимом прелести, грации, ума и наслаждения. Ее особняк посещали знать и интеллектуалы, а поэты и ученые советовались с ней, когда писали свои труды. В 1664 г. в салоне де Ланкло Жан-Батист Мольер впервые прочитал своего «Тартюфа», вызвав горячие рукоплескания. Нинон аплодировала громче всех, в каждой сцене встречая собственные рассуждения, превосходно схваченные гениальным комедиантом. Вообще, Мольер часто выводил ее в своих пьесах. Очаровательная Селимена в его «Мизантропе» не кто иная, как «королева куртизанок». Независимая, свободная от предрассудков, Нинон проводила жизнь, одинаково удовлетворяя потребности сердца и ума, не обращая внимания на общественное мнение и презирая лицемерие. Она являлась для современников образцом тех качеств интеллекта, которыми тогда могли похвастаться немногие. Она не хотела казаться лучше, чем была, но на самом деле была лучше, чем казалась. Она считала любовь прихотью тела, чем приводила в отчаяние своих многочисленных обожателей, горько жаловавшихся на ее непостоянство. Зато друзья гордились ее дружбой, не будучи в состоянии сказать ни одного упрека в адрес верной подруги.
Эта женщина, воплощавшая в себе все пороки и добродетели своей эпохи, вступила в связь с герцогом Энгиенским вскоре после его победы при Рокруа в мае 1643 г. «Его поцелуи замораживают меня, – отмечала Нинон. – Он подает мне веер, как будто вручает маршальский жезл». Их связь продолжалась всего несколько недель. Как видно, Луи был более горяч, как полководец, нежели любовник. Его страсть была холодна, он не отличался нежностью в любви, но умел оставаться другом своих бывших возлюбленных. Нинон имела массу врагов, завидовавших ее красоте, молодости и независимости. Когда их происки увенчались успехом, Анна Австрийская решила положить конец ее распутству и предложила куртизанке добровольно уйти в монастырь кающихся девушек. Нинон возразила тем, что, во-первых, она не девушка, а, во-вторых, ей не в чем каяться. Только вмешательство герцога Энгиенского отвело от нее угрозу[37].
19 мая, когда тело усопшего монарха Людовика XIII упокоилось в усыпальнице Сен-Дени, молодой герцог одержал блестящую победу над испанской армией при Рокруа. Перед этим знаменитым сражением он убежденно заявил, что репутации французского оружия не будет нанесен урон в самом начале нового правления. Итоги его подвел кардинал Мазарини: «Это была самая крупная победа, каких давно уже не было». Победителю не было еще и 22 лет. Его блистательный успех оказался исключительно символичным для статуса королевства, прояснив, в первую очередь, умы тех, кто еще сомневался в способности Франции выиграть в войне. Анонимная гравюра тех лет отразила и внутреннее значение битвы при Рокруа. На ее переднем плане изображены королевская корона на подушечке, на груди сидящего Людовик XIV красуется Орден Святого Духа, а в левой руке, поддерживаемой правой рукой его матери, – скипетр. Другой рукой королева Анна Австрийская держит лавровый венец, рядом стоит младший брат короля герцог Филипп Анжуйский (позже герцог Орлеанский). Позади в дымовой завесе на фоне Рокруа герцог Энгиенский атакует противника в доспехах и в большой шляпе с белыми перьями, как когда-то у деда Людовика XIV Генриха IV Бурбона. Эта картина была призвана сказать о том, что, победив испанскую армию, молодой полководец укрепил регентство и уберег Францию от иностранного вторжения. Отчасти не поэтому ли много лет спустя король простит его измену и службу Испании? Триумфатор, известный позже как Великий Конде, станет одним из самых знаменитых полководцев Франции XVII в. и, пожалуй, последним олицетворением мятежного духа французской аристократии.
Но мы забежали вперед. Сейчас же скажем, что настоящая слава, ставшая основой его полководческого величия, пришла к Луи 19 мая 1643 г., когда он одержал свою первую победу, как командующий, в сражении под Рокруа. Наконец, он дождался своего звездного дня. И, надо сказать, довольно быстро и все благодаря Ришелье, с которым он так не желал породниться. 4 декабря 1642 г. чуть ли не на последнем вздохе кардинал посоветовал Людовику XIII назначить Луи Энгиенского главнокомандующим армией на северной границе. Это назначение в феврале 1643 г. было получено с сомнительным одобрением. Да, он проявил себя в трех кампаниях, но ни в одной из них не имел ответственности, и ни одна из них не имела первостепенного значения. Герцог никогда не видел большой кровавой битвы и к тому же был слишком молод. Но острота военно-политической ситуации была очевидна, и необходимы были неординарные решения. И Мазарини успокоил умирающего короля, поддержав кандидатуру герцога Энгиенского, правда, с оговоркой, что «Месье герцог должен слушаться его во всех делах». Под «ним» подразумевался старый опытный ветеран маршал Л’Опиталь, ставший заместителем молодого командующего.
А положение было следующим. В ноябре 1641 г. скончался штатгальтер Испанских Нидерландов кардинал-инфант дон Фердинанд Австрийский (1609-1641), младший брат испанского короля и французской королевы. Его сменил дон Франсиско де Мело, герцог де Торделагуна. Зимой 1641-1642 гг. Мадрид перебросил туда подкрепления, и в результате кампании 1642 г. позиции испанцев в Нидерландах стали прочны, как никогда прежде. Кульминацией этой кампании стала победа, одержанная Мело 26 мая при Гоннекурте. Французам нельзя было проиграть ни одного сражения, ибо в 1643 г. инициатива в военных действиях находилась на стороне испанцев.
Последние же вполне осознавали, что Франция находится в смятении в силу известных внутренних и внешних причин. Правда, осторожные политики при Мадридском дворе советовали оставить в новой кампании Францию наедине с ее проблемами и сосредоточиться на Республике Соединенных Провинций. Но Мело думал иначе. Сейчас Франция казалась ему идеальной мишенью. Тяжелое поражение, нанесенное французам в настоящий момент, могло бы вынудить их просить мира. Позиция дона Франсиско была достаточно обоснованной, тем более, что он нашел понимание у первого министра графа Оливареса.
В битве при Рокруа участвовали 22 000 французов под командованием герцога Энгиенского, освобождавшие город, и 26-тысячная испанская армия дона Франсиско де Мело. Правда, споры о точной численности обеих армий, особенно испанской, продолжаются до сих пор. Количество французских солдат оценивают от 20 (сам герцог Энгиенский) до 23 000 (герцог Омальский), испанских – от 19 до 28 000. Скорее всего, Луи округлял число своих солдат в меньшую, а испанцев – в большую сторону. К тому же французы учитывали численность имперских полков в испанской армии, которые так и не приняли участия в битве.
События разворачивались так. Намереваясь вторгнуться в Шампань, Мело форсировал реку Маас и 12 мая осадил маленький город Рокруа в 100 км от Брюсселя, «похожий на бульвар с той стороны, где Нидерланды прилегают к нему». С одной стороны города простирались почти непроходимые леса, с другой располагалось болото. Кардинал Ришелье своевременно не позаботился о дополнительном укреплении и снабжении продовольствием затерянного в лесах города. Когда испанцы прибыли туда, один из земляных валов почти обрушился. Рокруа храбро защищал тысячный гарнизон при поддержке 400 ополченцев. Мело осуществлял военные операции вместе с имперскими контингентами генерала Бека – компетентного, хотя и лишенного воображения, офицера. Генералу было приказано занять замок Шато-Рено примерно в 33 км от Рокруа.
Доверив главную армию Франции еще неопытному полководцу, Мазарини рассчитывал, что осторожный маршал Л’Опиталь станет его военным советником, но просчитался. Молодой воин оказался самостоятельным. Достигнув окрестностей Рокруа, на военном совете 17 мая французские военачальники начали дискуссии, затрудняясь с выбором стратегии. Чтобы снять осаду города, необходимо было пройти через узкое дефиле, в котором не могла развернуться превосходная французская кавалерия. И только что были получены известия о смерти короля, что тоже склоняло к осторожным решениям – при неизбежных в начале регентского правления политических интригах Франция не могла позволить себе поражение. Л’Опиталь советовал отказаться от прямой атаки, обойти противника и перерезать его коммуникации. Это вполне могло сработать – многие исторические примеры говорят, что это был достаточно хороший план, даже если бы корпус Бека мешал его осуществлению (такой маневр доказал свою пользу под Фрейбургом в следующем году). Но герцог Энгиенский при поддержке пользовавшегося в армии большим авторитетом лагерного маршала Жана Гассиона, ученика знаменитого полководца и шведского короля Густава II Адольфа, настоял на генеральном сражении.
Личность Гассиона заслуживает, по меньшей мере, еще несколько штрихов в этой книге. Лагерный маршал был истым воякой и не любил бывать при дворе. Однажды Людовик XIII приказал ему пристутсвовать на Большой литургии в Королевской Капелле и затем спросил, что он думает о прослушанной музыке. «Сир, – ответил Гассион в добром расположении духа, – шесть барабанщиков и шесть трубачей производят куда больший шум».
Марш через дефиле содержал немалый риск – даже небольшие силы испанцев могли остановить французов и разбить их в мелких стычках. Там не могла развернуться великолепная кавалерия герцога. Уже 18 мая хорватские аванпосты предприимчивого Мело, наткнувшись на аванград Гассиона, сообщили о приближении французской армии, идущей на помощь Рокруа. Но, вероятно, сам испанский командующий желал генерального сражения, считая, что поражение в большой битве станет более тяжелым ударом для Франции, чем падение небольшой приграничной крепости. И позволил французам приблизиться, послав гонца Беку с приказом немедленно идти на соединение, чтобы успеть к утру. Мело не знал, что Бек, получив приказ уже после наступления темноты, решил не будить своих солдат и покинуть лагерь только утром. Флегматичный немец, знающий, насколько увлекающимся может быть Мело, не поверил, что положение так серьезно. А испанец, ожидая противника, поднимал ставки в этой игре – вместо отражения сил герцога после незначительных стычек он теперь мог полностью уничтожить его армию, ибо дефиле в тылу французов должно было сильно мешать им во время отступления.
Одновременнно генералу-ветерану де Фонтену, родившемуся еще в 1575 г. бедным дворянином из Франш-Конте и получившему за долгую верную службу титул графа, Мело приказал строить армию для битвы. Небольшие силы под командованием Суареса остались в лагере, чтобы наблюдать за Рокруа. Обиженный расположением герцога Энгиенского к Гассиону, заносчивый маршал Ла Ферте решил, воспользовавшись моментом, атаковать Суареса и снять осаду самому. Однако после жаркой схватки части немецкой кавалерии де Вера отбросили его назад.
Вечером 18 мая, непосредственно перед наступлением темноты, герцог Эрнгиенский, обозревая поле битвы, начал приводить свою армию в боевой порядок. А переполняемый нервной энергией Мело провел ночь, обходя боевую линию испанцев, стараясь воодушевить своих солдат и офицеров.
Дон Франсиско возлагал большие надежды на 1000 пехотинцев, просочившихся в лес, рассчитывая, что засада компенсирует превосходство французской кавалерии. Но около 3 часов утра испанский дезертир сообщил герцогу Энгиенскому и Гассиону о поджидающей их в лесу засаде, добавив, что Бек с 5-6 тысячами еще не присоединился к главным силам. И Луи быстро отреагировал, решив разбить Мело до подхода подкреплений. Французы построились в боевой порядок, а отдельный отряд герцог отправил в лес ударить по засаде.
Равнина протяженностью 2 500 метров, на которой произошла битва, располагалась юго-западнее Рокруа. Большой лес находился от нее к юго-востоку, а к северу от равнины протекал ручей Сен-Анна с болотистой долиной, которая могла затруднить боевые действия конницы. Небольшая лощина – исток ручья Руж-Фонтен – пересекала все поле сражения в центре. Правым крылом французов командовал сам герцог (первый эшелон из 10 эскадронов возглавлял Гассион, второй из пяти – сам Луи), левым – Л’Опиталь (первым эшелоном из 8 эскадронов командовал Ла Ферте, вторым из пяти – Л’Опиталь), а центром, где выстроились один за другим два эшелона пехоты – д’Эспинан. Перед пехотой поставили 12 орудий.
Испанская армия была построена зеркально французской – с пехотой в три эшелона в центре и кавалерией в двух эшелонах по флангам.Правда, испанцы сузили свой фронт, уменьшив промежутки между терциями, в итоге масса пехоты выглядела гигантским квадратом. Правым флангом эльзасской кавалерии командовал граф Изенбург, а валлонскими всадниками левого крыла – герцог Альбукерке. Центр состоял из пяти испанских терций (боевых построений, представлявших собой пикинерскую фалангу с аркебузирами в первых двух рядах и пикинерами в задних четырех), одной бургундской и двух итальянских. Справа налево они располагались так: Висконти (итальянская терция), Веландия (испанская), 4 испанские терции, бургундцы и Строцци (итальянцы). Этот эшелон был построен типично для испанцев, каждая терция состояла из 20-25 шеренг по 70-80 человек. Меньшие по количеству батальоны второго и третьего эшелона построились по имперскому образцу в 10 шеренг по 50 человек в каждой. 18 пушек, располагавшихся перед пехотой, были большего калибра, чем у французов. Командующий первым эшелоном старый и больной Фонтен передвигался на носилках, но все равно занял место во главе своих терций. Его храбрость оставалась при нем, но центру не помешал бы более активный предводитель.
Французские пушки открыли огонь в 4 утра, испанцы немедленно ответили, хотя было еще слишком темно, чтобы ясно различать противника. В связи с отсутствием Бека Мело все-таки ощущал некоторую неуверенность и поэтому принял решение вести оборонительный бой до его подхода. А с первыми лучами рассвета 19 мая французская и испанская стороны сцепились друг с другом. В 5 часов утра кавалерийские фланги начали одновременную атаку противника. Сражение было крайне ожесточенным, и вначале французов постигла неудача. На левом крыле бравый Ла Ферте атаковал слишком быстро, не приведя в порядок своих всадников, расстроивших ряды на мягкой болотистой земле во время сближения с противником. При этом он мчался на высокой скорости, из-за чего кавалеристы смешались еще больше, и до Изенбурга добралась беспорядочная толпа. А Изенбург вел своих людей в атаку медленной рысью, сохраняя порядок в рядах. В итоге отличный порядок победил беспорядочный порыв – Ла Ферте был ранен и взят в плен, а эльзасская кавалерия погнала первый эшелон французов прямо на их резерв. Л’Опиталь попытался контратаковать, но тоже был дважды ранен, а его эскадроны бежали. Многие полки укрылись в лесу западнее болота. Чтобы развить успех, Изенбург разделил свое крыло – одни эскадроны стали преследовать французский обоз, а остальные были брошены против французской пехоты. В это время терция Висконти пришла на помощь терции Веландии, наступавшей вперед. Часть полков герцога Энгиенского были отброшены назад, французы также лишились нескольких пушек. Казалось, что к 6 утра Луи проиграл битву. Однако недостаток кавалерии не позволил де Мело развить наметившийся успех, а французский полководец не растерялся.
Очевидцы говорили, что герцог Энгиенский проявил настоящие чудеса распорядительности и отваги. Сумев восстановить боевой порядок королевской армии, он пустил в дело свою многочисленную конницу, разгромившую кавалерию противника. На правом крыле проходил полностью наоборот. Гассион двинулся через захваченный ранее лес (где засада испанцев была уже ликвидирована), чтобы слева обойти Альбукерке. Тот развернул фронт и отбросил Гассиона обратно, но при этом подставил герцогу Энгиенскому свой фланг. Луи наступал быстрой рысью, не ломая строй, а уничтожившие засаду мушкетеры из леса и Пикардийский полк поддерживали его атаку огнем. Терции Строцци и бургундцев постарались отвлечь на себя пикардийцев. После отчаянного сопротивления испанцы были сокрушены и обратились в бегство, а Луи и Гассион разделили победившее крыло на две группы. Гассион был отправлен в преследование, а герцог нанес удар по центру и правому крылу противника, которые были сметены первым же натиском.
На своем правом крыле Изенбург упорно теснил французскую пехоту. Создавалось впечатление, что она вот-вот будет обращена в бегство. Возможно, он допустил ошибку, атакуя противника во фронт, тогда как герцог Энгиенский добился быстрого успеха атакой с тыла. Фонтен, в свою очередь, упустил удачный момент бросить остальные четыре испанских терции на помощь Веландии. Французский резерв барона Сиро из 800 кавалеристов контратаковал Изенбурга и остановил его. Командующий вторым эшелоном пехоты Лавальер бросил вперед своих солдат. Французы вернули некоторые из потерянных орудий, несмотря на то, что уцелевшие валлоны из разбитого крыла Альбукерке прорвались и соединились с Изенбургом. Сейчас малейшее усилие могло склонить победу на ту или иную сторону. И Луи вихрем пронесся сквозь второй и третий эшелоны центра и, обойдя первый эшелон с севера, внезапно появился в тылу Изенбурга. Л’Опиталь с остатками кавалерийских частей левого фланга покинул лес, куда он отступил, и атаковал эльзассцев в правый фланг. Изенбург отчаянно сопротивлялся и не оставлял попыток найти выход из положения.
Мело, тем временем, пробился к Висконти, сказав ему: «Я хочу погибнуть здесь вместе с итальянскими синьорами!» Висконти ответил: «Все мы готовы умереть на службе у короля!». Но обе сражавшиеся терции были наголову разбиты превосходящими силами атаковавших их при непрерывном пушечном огне со всех сторон французов, а Веландия и Висконти погибли. Видя происходящее, Фонтен перестроил оставшиеся у него пять терций в каре. Лучшим выходом для него сейчас было бы выйти из боя и отступить, но он не решился, скорее всего, потому, что смутно представлял себе обстановку на флангах. И еще ветеран питал надежду, что Бек вот-вот появится и спасет ситуацию. Но, в любом случае, между 6.00 и 8.00 испанцы проиграли сражение.
Герцог Энгиенский тоже помнил о Беке, и поэтому перестроил свою армию для атаки каре испанской пехоты. Даже не дожидаясь полной готовности, он бросился вперед, произведя три атаки, которые были отражены свежими терциями, которые были поддержаны огнем всех 18 орудий. Во время одной из атак доблестный Фонтен был убит. Между тем, Мело потерял обоз, и когда в 9.30 утра французский командующий готовил четвертую атаку, его противник был уже окружен и подал сигнал о капитуляции. У испанцев почти закончились боеприпасы, да и оставалось их не более 8 000 человек в строю. Но когда герцог Энгиенский поскакал на переговоры, некоторые солдаты противника ошибочно приняли его эскорт за новую атаку и открыли огонь. Луи остался невредим, но его люди бросились в новую атаку, ворвались в ряды противника и устроили резню, которую еле удалось остановить. К 10 утра Испания лишилась элитных полков ветеранов.
С разгромом испанских терций погиб и миф об их непобедимости, хотя победа французов вовсе не выглядела однозначным триумфом. Всего испанцы потеряли 8 000-10 000 человек убитыми и пленными, из них 6 000 пехоты, являвшей собой цвет армии. Согласно другим, очень похожим данным, дон Франсиско де Мело потерял половину своей армии, что составляло 8 000 убитыми и 6 000 пленными, 200 знамен и 60 штандартов. Есть точка зрения, что в это число следует включить 3 826 испанцев, капитулировавших в конце битвы, а убитых среди них было около 1 000. В июле 1643 г. около 2 500 выживших при Рокруа солдат Мело добрались до Фуэнтеррабии.
Герцог Энгиенский в своей реляции объявил о потере всего 2 000 солдат, возможно, скрыв действительную цифру жертв выигранного сражения. Скорее всего, потери французов убитыми и ранеными составили более 5 000 человек. Но там, на месте прошедшего сражения, победители не скрывали своих чувств. Луи приказал солдатам и офицерам поблагодарить Бога за победу. Тогда гугенот Гассион импульсивно воскликнул: «Месье, Вы сегодня самый победоносный принц в христианстве. Ваша победа – от Бога, и я благодарю его за это». В полдень герцог Энгиенский триумфально въехал в ворота Рокруа[38].
Известный французский историк Фернан Бродель отмечал, что «наиболее блестящее столетие Испании подошло к концу после поражения у Рокруа…» В литературе Рокруа стал символом сокрушительного разгрома испанской армии и началом главы, открывающей историю упадка испанской монархии. Но самое важное – битва при Рокруа ясно показала несостоятельность в новых условиях ренессансной военной школы, когда густые и глубокие построения пехоты, перемещавшиеся параллельными, готовыми сблизиться в битве колоннами, попытались противостоять артиллерии, кавалерии и пехоте, действовавшей в линейных порядках. Это было сражение двух армий, исповедовавших разные тактические принципы. «В пользу Франции сыграли два фактора: превосходство кавалерии и артиллерии – богатого войска и войска богатых… – отметил французский историк П. Шоню, – При Рокруа стало очевидно, что испанский боевой строй устарел. Разумеется, кавалерийская атака, которая внезапно смела испанские каре третьей линии, имела свою цену, но каре первых линий дрогнули перед пушкой. Массивность губила их с той же неотвратимостью, что и слабая огневая мощь и уязвимость флангов. Надо было… развернуть пехоту в линию, чтобы давать больше огня, как это делал Густав-Адольф». Действительно, французы использовали свои 12 орудий куда эффективнее, чем испанцы свои 18. Главный вывод Шоню может служить лейтмотивом всей «военной революции» конца XV – начала XVIII вв. Он заключается в следующем: «С одной стороны, огонь выдвигает на первое место экономическое и техническое превосходство. Линейные порядки требуют гораздо большей координации, а стало быть, более совершенной подготовки людей. Все способствует возрастанию цены и изощренности войны. На смену столкновению орд приходит изощренная игра. Будучи более грамотной, война становится более гуманной»[39].
Вместе с тем, реляции о сражении при Рокруа основательно отредактировали (в этом процессе непосредственное участие принимал сам Мазарини) для 651 номера французской la Gazette, выпускавшейся с 1631 г. Возможно, испанские источники этого события более достоверны, поскольку испанские потери подтверждаются не только мнением очевидцев, но и финансовыми документами. На самом деле, битва при Рокруа не была безоговорочным триумфом герцога Энгиенского и не привела к гибели испанской армии. Да, «золотой век» Испании фактически закончился, но еще некоторое время, вплоть до Пиренейского мира 1659 г., она конвульсивными усилиями, и иногда даже очень успешными, пыталась восстановить свой былой военный престиж.
В итоге испанцы проиграли, но обе стороны во время боя проявили равное мужество и стойкость. Для французов это была довольно дорогая победа, а для испанцев – весьма чувствительное поражение. Тем не менее, немалая часть чисто испанской пехоты была сохранена, хотя далеко не все ветераны Рокруа захотели потом продолжить службу. Реальной точкой отсчета, после которой померкла испанская слава, можно считать битву при Дюнкерке 1658 г., о которой речь еще будет впереди. По иронии судьбы испанцами там будет командовать их победитель при Рокруа. Если бы в 1643 г. какой-нибудь астролог смог предсказать Луи Энгиенскому будущее!
Победа при Рокруа стала предметом мощной пропаганды. Она прославила молодого военачальника в Европе, повысила его политическую значимость и авторитет внутри Франции, но, вместе с тем, и обострила его и так непомерное чувство собственного превосходства и ощущение той роли, которую он должен играть на политической и военной сцене. В королевстве она была воспринята не только как счастливое предзнаменование для нового правления, но и усилила влияние при дворе воинственной «партии Конде» в противовес сторонникам мира во что бы то ни стало. Особняк Конде в Париже постоянно окружали люди, а Шарлотта Конде не без гордости жаловалась, что дверь в ее комнате никогда не закрывается, и поэтому она не может отдохнуть.
Громкий успех воодушевил герцога Энгиенского на дальнейшие подвиги. 16 июня он осадил давно оспариваемую обеими сторонами хорошо укрепленную крепость Тионвилль, гарнизон которой насчитывал 800 человек. Тот же Бек, которого так ждал у Рокруа дон Франсиско Мело, ввел в Тионвилль еще 2 000 солдат, что позволило крепости продержаться до 10 августа. Во время ее штурма был тяжело ранен Гассион. После этого герцог Энгиенский вернулся в Париж, так как время года, позволявшее вести активные военные действия, почти закончилось. 16 сентября Людовик XIV лично сказал ему, что доволен проведенной кампанией. В «Газетт» тогда отмечалось: «Каждому было приятно видеть ласковое обхождение юного монарха с героем, оно показывало, на что можно надеяться, когда король достигнет более зрелого возраста»[40].
В начале 40-х гг. XVII в. во Франции выросли два великих мужа, два полководца, которые во многом предопределили ее славное будущее – как на войне, так и в мире. Взошли на небосклон они почти одновременно. Анри Тюренну пришлось, и не без определенных сложностей, проходить ступени военной иерархии, тогда как Луи Конде в силу своего происхождения не надо было становиться маршалом, чтобы самостоятельно руководить армией. Не потому ли последовательный и расчетливый виконт смотрелся скромнее на фоне внезапно вспыхнувшей звезды – герцога Энгиенского? Звезды, которая впервые проявила отмеченное впоследствии епископом Боссюэ свое «вдохновение»? В любом случае, для обоих на войне были характерны незаурядный ум, решительность и отвага. Они уже стали Фобосом и Деймосом, независимо от того, где был их Марс – на небесном Олимпе или на Земле.
Фобос и Деймос атакуют и взаимодействуют
Выдающийся император (полководец) должен обладать
следующими четырьмя дарами: знанием военного дела,
доблестью, авторитетом, удачливостью.
Они оба были некрасивы, но выделялись среди окружающих, ибо неординарность всегда накладывает свой отпечаток на внешность человека. Как и любой представитель сильных мира сего, Анри де Тюренн, несмотря на свою скромность, трепетно относился к своей славе и позволял запечатлеть себя в многочисленных портретах. Наиболее известными из них являются портреты кисти Филиппа Шампаня и Шарля Лебрена в Версале. На первом портрете маршал запечатлен за пять лет до гибели в 1670 г., а на втором – в среднем возрасте. Выражение его круглого лица, обрамленного длинными завитыми по моде негустыми волосами (парик он не любил), было мягким в расцвете сил и несколько усталым и саркастическим в пожилых летах. Его не портил большой и довольно мясистый нос, а взгляд широко расставленных серых глаз под густыми бровями, казалось, свидетельствовал о глубоком знании жизни. Он не любил вычурности в одежде, как отмечали современники, носил простое, но добротное платье, но даже в полевых условиях был исключительно чист и опрятен.
Несколько иным предстает герцог Энгиенский. Мадам де Моттвиль оставила нам такой его образ: «Его глаза были голубыми и полными жизни; его нос излишне велик, а рот и зубы нельзя было назвать большими и красивыми; но в целом в нем было что-то величавое и высокое, что-то похожее на орла. Он не был высок, но пропорции его фигуры были совершенны…» Что же касается его манеры одеваться, то здесь Луи не пощадила мадам де Монпансье, назвав его «самым неряшливым человеком в мире». При Людовике ХIV имел место настоящий бум на мраморные и бронзовые статуи, которые были призваны отразить как психологические особенности личности, так и важность его положения. Принц крови Луи де Конде представлен скульптором Антуаном Куазево, посещавшим его в родовом замке Шантийи, нервно напряженным довольно некрасивым мужчиной с холодным и ненасытным взглядом больших печальных глаз и тонким высокомерным профилем, в котором знаменитый выдающийся «бурбонский» нос словно умышленно заслоняет скошенный подбородок. Доспехи, украшенные нагрудником с грифонами и львиными мордами на плечах, придают ему победоносный вид. По-прежнему гордый, но с заметным налетом печали и разочарования, Конде на портрете 1686 г., написанном Жан-Пьером Франком. Но в раннем изображении Жана Петито открытый взгляд еще молодого принца-победителя полон надежд и отваги.
Так оценил кардиналов Ришелье и Мазарини Вольтер. Под «родиной» в его словах подразумевалась и высшая знать.
Уже на следующий день после смерти короля было оглашено завещание покойного монарха. Согласно ему при регентше-королеве создавался Совет, в который входили дядя Людовика Гастон Орлеанский, старый принц Конде, кардинал Мазарини, канцлер Сегье и другие лица. В документе предусматривалось, что королева не вправе принимать решения без ведома и одобрения Совета. Но вышло иначе. Гастон Орлеанский и принц Конде желали сами, без Совета с «несносным» Мазарини, влиять на королеву, и два дня спустя с их одобрения Парижский парламент кассировал завещание и провозгласил Анну Австрийскую регентшей с почти неограниченными правами. А королева вечером того же дня назначила кардинала главой Совета и первым министром Франции. Поначалу нового кардинала-министра недооценивали – группа придворных под главенством герцога де Бофора (Важные или Высокомерные) свысока относились к Мазарини и полагали, что его легко свалить с поста. Но скоро стало очевидно, что тот продолжил политику ослабления влияния высшей аристократии, поднявшей голову после смерти Ришелье. Брат Тюренна герцог де Буйон был одним из первых, на кого Мазарини обратил внимание. Вместо выполнения обещаний своего предшественника кардинал создавал препятствия, чтобы не предоставить Буйону владения, обещанные вместо Седана, а когда герцог выразил открытое недовольство, предложил на заседании Совета арестовать его. Узнав об этом, Фредерик-Морис отправился в Рим, где, к великому разочарованию Мазарини, получил пост командующего силами папы. Справедливо полагая, что братьев нельзя оставлять рядом, кардинал отозвал Тюренна из Италии в Париж[41].
Старым принцем Конде сейчас руководила одна страсть – обогащаться, а его сын Луи наслаждался счастьем. Используя смерть Ришелье, свой триумф при Рокруа, обожание восхищенного народа на улицах Парижа и благоволение двора он собрался наладить свою личную жизнь – развестись с женой и вступить в брак с Мартой дю Вижан. Он был упоен славой, выражал преданность королеве и думал, что все возможно. Но смерть Великого кардинала, на что рассчитывала французская аристократия, отнюдь не аннулировала всего того, что он успел создать. В начале сентября 1643 г. глава Высокомерных де Бофор был заключен в Венсеннский замок. Попытки же герцога Энгиенского решить свои матримониальные проблемы разбились о сопротивление отца, регентши и Мазарини. Последняя его встреча с Мартой, которая все эти годы, преданно любя его, вела себя с большим достоинством, состоялась в 1645 г. «Они беседовали весь день, – сообщала мадам де Пон, помогавшая молодым людям, – и пролили много слез». В 1647 г. возлюбленную Луи отправили в монастырь кармелиток.
Компенсацией неудавшейся единственной романтической любви стали новые увлечения и, в первую очередь, война.
3 декабря 1643 г. в столицу пришли новости, что французская армия в Германии разгромлена в Черном лесу, а ее командующий маршал Гебриан получил тяжелое ранение и скончался. И Мазарини, ожидая компенсации за произошедшую трагедию, назначил Тюренна возглавить ее остатки. Самостоятельное командование Анри начал с реорганизации вверенной ему Рейнской армии. В конце декабря он прибыл в Кольмар и расположил армию на зимние квартиры в Лотарингии, потому что Эльзас был сильно разорен. Там, в дезорганизованных и небольших по численности войсках он ввел обучение, новый строевой порядок и регулярное снабжение, превратив их в боеспособную силу[42].
В середине апреля 1644 г. баварский фельдмаршал барон Франц фон Мерси начал военные операции в Швабии, осадил французский гарнизон Уберлингена, заставил его в мае капитулировать и пошел с примерно 19-тысячным войском на Хохентвиль. В ответ Тюренн с 4-5 000 пехотинцами, 5 000 всадниками и 20 орудиями перешел 1 июня Рейн и двинулся к деревне Донаушинген к северо-востоку от Хохентвиля. Главная колонна под командой самого Анри вошла в Хунинген и двинулась вдоль Верхнего Рейна, а кавалерийские полки генерал-майора Розена пошли дальше на север, к Брейзаху. Третья часть армии – пушки и гвардия – следовали за Розеном. У Хуфингена 3 июня Розен столкнулся с 2 000 баварскими кавалеристами брата фельдмаршала генерала Каспара фон Мерси и обратил их в бегство. Мерси потерял 400 солдат убитыми и пленными. 4 июня Тюренн и Розен объединились, и примерно к этому времени фельдмаршал Мерси готов был атаковать их. Французы, видя, что у них недостаточно сил, немедленно ретировались назад через Фрейбург к Брейзаху и далее ушли за Рейн в Эльзас. Со своими небольшими силами Анри понял, что противнику противостоять бесполезно. В том не было вины полководца – ведь в течение четырех лет порученная ему армия, не получавшая никакой помощи, была заведомо слабее, чем армия противника.
Между тем, 20 июня Мерси оставил 10 000 своих солдат осаждать Хохентвиль, в то время как главные его силы двинулись на запад и 26 июня осадили 1,5-тысячный гарнизон Фрейбурга, который после месячной защиты сдался. Тюренн разбил лагерь в 4 милях к западу от Фрейбурга, и после ряда безрезультатных стычек попросил поддержки из Парижа, ибо знал, что не сможет со своими силами исправить положение. Узнав, что на помощь ему придет герцог Энгиенский, виконт написал ему в конце июня: «Баварская армия в отличном состоянии марширует к Фрейбургу… Я опасаюсь идти один против нее, рассчитывая лишь на одну фортуну – ведь не имея достаточно сил, трудно воевать». А в июле Мазарини заметил в письме к герцогу: «Его Величество весьма удовлетворен Вашими предыдущими успехами, и я надеюсь, что Вы одержите еще немало побед»[43]. Рассчитывая поправить положение в Германии, кардинал знал, как воодушевить молодого полководца.
2 августа войска Тюренна объединились с небольшой армией герцога Энгиенского (6 000 пехоты и 3 000 конницы), который, будучи намного моложе, как принц крови, стоящий выше любого маршала, стал командовать объединенными силами. Несмотря на разногласия на военном совете – Тюренн выступал за обход противника, а герцог за атаку с фронта – они хорошо сработались. Впрочем, полководцы совещались по военным вопросам и раньше. Еще после победы у Рокруа герцог Энгиенский спрашивал Тюренна в письме, как бы он ему посоветовал дальше вести кампанию во Фландрии. И Анри тогда ответил: «Осадите несколько крепостей, и постоянно вступайте в небольшие стычки»[44].
3, 5 и 9 августа у Фрейбурга произошло одно из самых значительных сражений Тридцатилетней войны. Около 20 000 французов герцога Энгиенского и виконта Тюренна, располагая 37 орудиями, противостояли 15-16 000 баварцев фон Мерси с 28 пушками. 3 августа в 5.00 утра герцог и маршал Граммон начали атаковать баварскую армию с фронта, тогда как Тюренн, собрав свои силы в 4.15 утра и обойдя горы и лес, пошел на противника с левого фланга, чего противник не ожидал. После жестокого боя в конце этого дня и половины следующего 4 августа после полудня Мерси, отступив, занял другую более удобную для ведения оборонительного боя позицию правым флангом к Фрейбургу. Тем не менее, общие потери наступавших французов составили 2500-2800, а оборонявшихся баварцев – 1000-1100 человек.
Затем стороны долго ничего не предпринимали друг против друга, ведя лишь разведку. 5 августа утром состоялся второй кровопролитный акт борьбы за Фрейбург. Во второй половине дня яростные атаки герцога Энгиенского встретили столь же яростные залпы орудий противника. Его кавалерия заколебалась, мушкетеры растерялись, и все стали отходить назад, стараясь избежать гибельного огня. И все же баварские контратаки провалились – к счастью, Тюренн принял командование бригадой кавалерии и повел ее на центр баварцев, что отвлекло внимание Мерси от напора на герцога Энгиенского. Уже 8 августа Луи писал отцу, что победа будет за ним, а 9 августа Мерси решил отступить от Фрейбурга к Вюртембергу. Когда молодой герцог узнал об этом, он тут же послал свою кавалерию преследовать баварскую армию. Молниеносные, но не всегда продуманные, решения были в его стиле. Баварцы едва не разгромили французских кавалеристов, но подоспевший с главными силами Луи обрушился на них и захватил всю артиллерию и обоз противника. В итоге фельдмаршал потерял убитыми и пленными только 300 солдат, а французы лишились 1100 человек[45].
Еще после одного столкновения 10 августа баварцы покинули долину Рейна. Герцог Энгиенский желал возвратить Фрейбург, но Тюренн возразил ему, поскольку столь незначительное, по его мнению, место не заслуживает столь больших усилий; кроме того, военные операции опустошили всю прилегающую местность. Есть точка зрения, согласно которой борьба за Фрейбург продолжалась до тех пор, пока французы не «выдохлись». Герцог Энгиенский объявил о своей победе, а затем просто обошел город. Затем 25 августа он и его коллега виконт осадили Филиппсбург, а 12 сентября его взяли. Затем они быстро покорили Вормс, Оппенхейм, Майнц, Ландау и установили контроль на Рейне вплоть до Бингена на севере.
Позже в своих мемуарах Тюренн объяснял, почему в 1644 г., вынудив противника отступить от Фрейбурга, он не мог оторваться от Рейна и последовать за ним в Вюртемберг. Тогда как старые солдаты пекли себе хлеб сами, новые солдаты привыкли жить на готовом хлебе, а так как магазинов, из которых можно было бы подвозить муку при наступлении, не было, то и пришлось остаться на Рейне. По-видимому, к этому моменту операций конца Тридцатилетней войны, когда приходилось действовать в опустошенной Германии, во французской армии начала складываться магазинная система довольствия. И еще Анри обращал пристальное внимание на мобильность армии, и особенно та то, какими орудиями она экипирована. Для XVII в. обычным было применение 4-х и 6-фунтовых пушек, но иногда использовались и 24-фунтовые орудия, которые могли сдвинуть с места только 12 лошадей. Виконт рекомендовал 24-фунтовые пушки для осад крепостей, но, вместе с тем, считал, что «можно располагать большими и малыми пушками, но лучше иметь малые, ибо их легче передвигать с места на место»[46].
В письмах к герцогу Энгиенскому старый принц Конде гордился успехами сына, а первый министр советовал теснее сотрудничать с Тюренном, который, как полагал кардинал, уравновешивает его горячие порывы. Так началось сотрудничество спутников Марса – двух самых великих полководцев Людовика XIV. Оно длилось до конца жизни одного из них, кроме 10 лет гражданской войны, когда они оказались по разные стороны баррикад. Они были почти противоположностями, которые как раз создавали гармонию как в их взаимодействии, так и в противостоянии. Лучше Сен-Эвремона об этом, пожалуй, никто не сказал:
«Вы найдете в Месье Принце силу гения, величие мужества, быстрый инстинкт и готовность действовать. Месье Тюренн обладает преимуществами самоконтроля, высокой работоспособности, большой осторожности и прочных ценностей.
Активность первого более чем необходима, и в конце он не имеет ничего, что можно было бы использовать; последний же активен, как надо было быть, ничего не забывает, что он совершил, и не делает ничего лишнего. Он стремится уничтожить армию противника, сохранив свою собственную.
Один из них никогда не нуждается в советах, решителен в своих замыслах, не сомневается в своих приказах, всегда считая свое мнение лучшим; другой же, составляя план войны, рассчитывает ее окончание со всеми возможными последствиями и ориентируется в ее ведении по мере их возникновения.
Месье Принц высокомерен в командовании, равно как в опасениях и оценках; Месье де Тюренн более снисходителен и менее склонен к почитанию власти, которой он обладает. Для Месье Принца более приятны те люди, которые доставляют ему удовольствие… Месье де Тюренн склонен к прощению ошибок и неудач, и свои величайшие заслуги сводит к простой похвале своему долгу…
С солдатами, которые вы дадите Месье Принцу, опытными или новобранцами, знакомыми или незнакомыми, он всегда будет сам гордостью в бою: его личных качеств достаточно, чтобы вдохновить всю армию. Его значимость, его интеллект, его действия отвечают за других. Руководя большой армией, Месье де Тюренн может стремиться к безопасности, а с малым числом войск, завоевавших его доверие, может предпринять то, что кажется невозможным. В ходе действия руководство Месье Принца могло принести большую выгоду, но когда оно заканчивалось, результаты Месье Тюренна были более продолжительны»[47].
В октябре герцог Энгиенский, заболев дизентерией, возвратился во Францию, оставив командование на Тюренна (по Голицыну – на Граммона), который стал с войсками в Филиппсбурге.
Вообще с 1644 г. действия виконта стали значительно шире и глубже. С самого начала кампании он брал в свои руки инициативу на поле боя и только один раз за четыре года Мерси, пользуясь превосходством своих сил, удалось вырвать ее у него. Дело было так. В начале 1645 г. Анри получил известие, что Мерси послал примерно треть своей армии (5-8 000) на поддержку имперцев к Янкову против Торстенсона, и решил этим воспользоваться. 24 марта его армия в составе 6 000 пехоты, 5 000 конницы и 15 орудий (по иным данным – 10 500 человек и 10 орудий) перешла у Шпейера Рейн, надеясь этим ранним маршем предупредить Мерси с 6-7 000 солдат, стоявшего за Неккером и ожидавшего подкреплений де Верта. 16 апреля французы перешли Неккер вброд и двинулись вверх по течению по правой стороне реки, надеясь помешать Мерси идти на юг, в Швабию. Мерси отошел на восток, надеясь своим «пораженчеством» обмануть Тюренна, а французы расположились в Галле и двинулись к Мергентхайму, оставив в тылу гессенские владения, чтобы оттуда получать подкрепления. Расположив там свою пехоту и артиллерию, Тюренн послал Розена с 5 немецкими полками конницы на реку Таубер, а остальную свою конницу разместил в 2-3 часах пути после пехоты.
Между тем, 2 мая Мерси, увеличив свою армию полками Верта до 13 384 человек, сам двинулся к Мергентхайму (Мариенталю). Анри тут же приказал Розену отступить и расположиться позади леса, находившегося перед городом, но Розен, неправильно поняв его маневры, стал впереди леса. При приближении баварской армии в 2 линии пехоты и с конницей по флангам он 5 мая атаковал своей конницей 1 линию баварской конницы, опрокинув ее на 2 линию, тогда как противник пошел на его пехоту, расположенную в роще. Последняя, сделав залп, но атакованная с флангов и с тыла, отступила, а за ней после жестокого боя, в котором Розен был взят в плен, а Анри еле избежал его, последовала и конница. Тюренн искал защиты в находившемся позади лесу и собрал там 3 полка свежей конницы и 1 500 оставшихся пехотинцев, желая возобновить атаку. Но, видя расстроенное состояние пехоты, он счел за благо отойти.
Он потерпел неудачу, и впоследствии в своих записках не оправдывал себя, признав потери ужасными. «Это моя вина», – полагал Анри. Однако в письме герцогу Энгиенскому, отправленному после боя, он объяснил, что «если бы пехота удержала свои позиции еще полчаса – час, день был бы спасен». Французы лишились 3 500 человек (включая 4 генералов, 187 офицеров и 2000 человек пленными), 6 пушек, 59 знамен и штандартов, 2000 лошадей (по данным Гетри – 3 000 пеших, 1 400 конных и 10 пушек)[48].
Получив новости о поражении Тюренна, Мазарини послал герцога Энгиенского ему на помощь. К счастью, баварцы преследовали виконта не целой армией и недолго – они двинулись к Рейну и осадили Кирхайн. Сам Анри со своими 3-4 000 конницы и 1 500 пехоты отступил в гессенские владения и оттуда двинулся к Касселю на соединение со шведскими (4 000) и гессенскими (6 000) войсками Кенигсмарка и Гейзо. Объединенные силы, насчитывавшие 14-15 000 человек, тотчас двинулись к Кирхайну, принудили баварцев снять его осаду и уйти во Франконию. Затем Тюренн пошел на соединение с армией подоспевшего соратника (7-8 000), и 5 июля они вместе с 21-23 000 ( по реляциям – с 18 000) солдат и 27 орудиями двинулись к Гейльбронну, куда шел и Мерси с 16-17-тысячной армией и 28 ордиями. Не найдя там ретировавшихся баварцев, французы перешли Неккер и повернули налево к Вимпфену, где Кенигсмарк, поссорившись со вспыльчивым герцогом Энгиенским, увел своих шведов на Майн, а Анри и Луи после ряда маневров встретились с баварцами близ Нордлингена.
Обнаружив позиции противника, герцог Энгиенский тут же созвал военный совет. Обход с целью выхода во фронт и тыл противника уже успешно применялся под Фрейбургом годом ранее, поэтому и теперь герцог, не слушая возражений своего коллеги по поводу сильных укреплений Мерси и необходимости беречь солдат, решил использовать ту же тактику, которую виконт на сей раз не считал «победоносной». Используя свой ранг верховного командования, Луи настоял на своем.
Мерси же, усилив свою армию имперскими полками Глейна (6-7 000), расположился на высоте правым флангом к ручью а левым – к горному замку Аллерхайму. Замок и прилегавшее к нему селение были заняты частью пехоты, а главные силы баварцев сконцентрировались позади селения с конницей по флангам. Захватить Аллерхайм победителю при Рокруа казалось легкой задачей. Французы двинулись вперед около полудня, но строились 4 часа, и понесли больше урона от баварских пушек, нежели от собственной стрельбы по противнику. Герцог Энгиенский разделил войска на два крыла и центр, каждые по три эшелона. Левым крылом командовал Тюренн, правым – Граммон, а центр возглавлял Марсен. 6 000 отважных гессенцев входили в третий эшелон Тюренна, который, согласно общему плану действий, должен был втупить в бой только после удачного исхода атаки центра.
Современные исследователи Тридцатилетней войны второй Нордлинген сравнивают со вторым Брейтенфельдом и Рокруа из-за линейного характера боя, а по комбинации полевых фортификаций и боевых линий это сражение предшествовало Полтаве, Мальплаке и Фонтенуа. Маневры сторон были сравнительно просты и целенаправленны, а разнообразные атаки, контратаки и использование резерва стали критическими для его исхода.
Горя нетерпением вступить в сражение, Луи начал атаку 3 августа в 5 утра еще до восхода солнца. Фактически битва представляла из себя три отдельных боя – герцога против Мерси, Граммона против Верта и Тюренна против Гелеена. Сигнал к наступлению дали 14 (или 18) пушек в центре. Марсен с главными силами пошел прямо на Аллерхайм и встретил мощные залпы баварской артиллерии. Он быстро овладел окраиной, но не смог выбить противника из церкви, кладбища, обнесенного оградой, и нескольких больших зданий, приспособленных к обороне. За неимением места его солдаты не могли развернуться. Герцог послал ему на помощь конницу, но Мерси со своими всадниками контратаковал французов на фоне поддержки непрерывным пушечным огнем. Марсен был тяжело ранен, и французы отступили. Вторая шестичасовая атака французов несколькими свежими батальонами, а затем и всей пехотой центра, несмотря на храбрость возглавлявшего ее герцога Энгиенского, тоже провалилась. К 7 утра двух эшелонов центра практически не существовало. Аллерхайм остался в руках баварцев.
Когда Мерси увидел, что герцог строится для следующей атаки, он пришел в экстаз и воскликнул: «Они сами идут в наши руки!». Его контратака разорвала линию французов на две части, но, отдавая очередной приказ, Мерси по счастливой для противника случайности был убит в результате выстрела из пушки.
Граммон был даже более неудачлив, нежели герцог Энгиенский. Левый фланг конницы баварцев под командой Иоганна де Верта атаковал и опрокинул правый фланг французской кавалерии, а Граммон, который перешел баварский фронт, был окружен и взят в плен. Однако де Верт увлекся преследованием Граммона, а затем баварская конница принялась грабить французские обозы.
Атаки Тюренна были более успешными. Видя неудачу штурма Аллерхайма, он взял инициативу в свои руки и двинулся на Гелеена с левым флангом конницы. Прорвав первую линию баварца, Анри атаковал вторую и стойко держался до тех пор, пока не прибыли гессенцы, во главе которых стал его соратник. Конница противника была разбита, пехота подверглась сильному натиску, артиллерия захвачена, а Гелеен был взят в плен. После этого герцог произнес свою знаменитую фразу, которая соединяла двух военных гениев: «Если бы мне пришлось в кого-нибудь превратиться, я бы стал Месье Тюренном; он единственный человек, который вызвал во мне такое желание!».
Будь Мерси жив, он бы, возможно, смог распорядиться 5 000 резерва из центра. Но об этом не знали ни Гелеен, ни де Верт. Де Верт подоспел слишком поздно, и после полуночи баварцы отступили. Французская «победа» была разрушительной для обеих сторон. Французы потеряли 4 000 человек (по иным данным – 7 500), баварцы – 2 500 плюс 1 500 пленных (или 6 000), 15 пушек, 15 знамен и 19 штандартов. Наиболее серьезной их потерей был Мерси. На месте, где пал баварский полководец, герцог Энгиенский приказал воздвигнуть памятник с надписью
После этой битвы Анри вполне отдавал себе отчет, что «если бы не потеря главнокомандующего, армия противника не имела бы больше поводов к отступлению, чем французская». Ведь их левое крыло одержало успех без больших потерь, а центр хотя пострадал сильнее, но не расстроился. Между тем, у французов правое крыло было совершенно расстроено, а центр в таком беспорядке, что «потребовалось несколько дней для сбора в одно целое 1200-1500 человек уцелевшей французской пехоты», а гессенцы и веймарцы дорого поплатились за свой отдельный успех и нуждались в отдыхе. Есть все основания порассуждать, что если бы баварцы держались стойко и быстро подготовили себе позицию в тылу на Аллерхаймберге и Шпицберге, что Мерси не преминул бы сделать, французы должны были бы отступить первыми.
Трудно сказать, насколько герцог Энгиенский был удовлетворен жестокой победой – ему пришлось даже отказаться от столь желанного вторжения в Баварию. Описывая Великого Конде, герцог Омальский не преминул заметить: «С каждым новым сражением дерзновенность Луи Бурбонского и число человеческих жертв возрастали». Восхищаясь полководцем, он указал и на его недостаток, а именно на излишнюю дерзость. Описывая сражение у Аллерхайма, он поражался смелости, которая нужна была, «чтобы вступить в бой с подобным генералом (Мерси) и с подобными хорошо укрепленными войсками, чтобы вести в атаку армию разнородную, составленную наполовину из иностранцев и из полков, только что созданных; армию, отдаленную от своей базы опустошенной страной…», но, вместе с тем, задался вопросом: «каковы были бы последствия того бедствия, от которого Франция избавилась только благодаря гениальности герцога Энгиенского». Другими словами, герцог Омальский, преувеличивая роль Луи в битве при Аллерхайме, допускал и возможность поражения. По его мнению, каждый полководец имеет право быть смелым, даже дерзким в своих предприятиях, в особенности, если они заканчиваются победой; но смелость и дерзновенность не заслуживают одобрения, если они введены в систему, в неизменное постоянное правило.
На следующий день после сражения, произведя с 300 кавалеристами рекогносцировку до Донауверта, Тюренн убедился, что противник переправился через Дунай. 4 августа французская армия вернулась к Нордлингену, быстрая сдача которого дала ей возможность воспользоваться восьмидневным отдыхом. Затем Анри и Луи осадили Гельбронн. Как видно, герцог Энгиенский собирался закрепиться на Неккере и создать базу для продолжения похода в Баварию. Но у него началась лихорадка от полученного ранения, и он, уехав в Филиппсбург, сдал командование Тюренну и Граммону, которого после битвы обменяли на Гелеена.
Скоро Анри получил известие, что эрцгерцог Австрийский Леопольд Вильгельм, уйдя со шведского фронта, с 8 000 всадниками и драгунами присоединился к баварцам де Верта. 5 октября 18-тысячная имперская армия подошла к Нордлингену. Виконт, не получивший после Аллерхайма никаких подкреплений, понял, что со своими 12 000 человек ему не выстоять. Его небольшая армия перешла Неккар вброд, причем каждый кавалерист вез за собой пехотинца. Тюренн отошел к Филиппсбургу, но из-за активного преследования эрцгерцога он, не имея моста для перехода через Рейн, стал между рекой и Филиппсбургом и укрепился. Когда мост был наведен, обоз и части Граммона переправились на левый берег. Сам виконт с веймарской армией оставался в своем лагере. Захваченные крепости, включая Вимпфен, были потеряны, но спустя несколько недель Леопольд отправился в Богемию, куда его призывали дела этого королевства. Тогда Тюренн спокойно перешел через Рейн и, хотя это было уже в ноябре, овладел Триром. Укрепив Трирский мост и оставив свою армию зимовать вдоль Рейна и Мозеля, в феврале он явился ко двору[50]. Ему тоже была необходима передышка.
Итоги кампании 1645 г. таковы. Французская победа у Нордлингена и шведов Леннарта Торстенссона у Янкова 6 марта 1645 г. подорвали престиж Империи и ее моральный дух. Имперский посол на начавшихся осенью 1644 г. переговорах в Мюнстере граф Траутманнсдорф поочередно передавал Франции пограничные территории: сперва лотарингские крепости, затем весь Эльзас, и, наконец, Брейзах, с которым император Фердинанд III дольше всего не хотел расставаться.
Когда шведская королева Кристина выразила оправившемуся герцогу Энгиенскому благодарность за то, что он отомстил за поражение шведов у Нордлингена 11 лет назад, тот ответил ей, что своей победой французы больше обязаны воле и мужеству Месье де Тюренна. При дворе Мазарини дал обоим полководцам пышный прием и предложил Анри герцогство Шато-Тьерри, бывшее одним из владений, обещанных герцогу де Буйону в обмен на Седан. Так он желал поссорить маршала с братом, но тот разгадал маневр кардинала и отказался, заметив, что не примет ничего, пока обещания его брату не будут выполнены[51].
Далее пути Тюренна и герцога Энгиенского ненадолго разошлись. В следующем 1646 г. Гастон Орлеанский стал командующим войсками в Испанских Нидерландах, и по инициативе Мазарини Луи был переброшен под его начало с целью улучшить ситуацию на этом театре военных действий. Осознавая превосходство своих полководческих способностей, он, по-видимому, охотно и добросовестно пошел служить под началом дяди короля. Во время продвижения армии к городу Мардик, находившемуся недалеко от Дюнкерка, его внезапно охватила идея осадить именно Дюнкерк – самую важную и сильную крепость на побережье. Но герцог Орлеанский не отважился на такое предприятие. Он сосредоточился на Мардике, который после 20-дневной тяжелой осады был взят им годом раньше, а позже был опять захвачен испанцами грамотно спланированной внезапной атакой. После ряда кровопролитных вылазок французам удалось взять этот город, после чего удовлетворенный Гастон удалился в Париж праздновать победу. Получив командование над изможденной 10-тысячной армией, герцог Энгиенский не мог не осуществить того, что задумал.
Для исполнения своего головокружительного плана, 4 сентября он двинулся на Хондшотен, где и разместил свой основательный обоз. Его ближайшей задачей стал город Фурне. Луи надо было пересечь несколько каналов, питаемых рекой Кольм и обороняемых войсками, равными по численности его собственным. Герцог построил свою армию в три колонны, которые при необходимости могли поддержать резерв, которым командовал он сам. Первая колонна под командованием Гассиона двинулась на Фурне и отбросила испанские войска к Ньюпорту, где находился испанский командующий Карасена. Вторая колонна под командованием генерала Лаваля на левом фланге Гассиона успешно форсировала линию каналов реки Кольм. Третья колонна Вилькье, встретившая неожиданное сопротивление и своевременно поддержанная резервом герцога, взяла штурмом Фурне – ключевую позицию для всякого, кто хотел захватить Дюнкерк.
Затем на военном совете, созванном Луи, кто-то высказал предложение осадить Менин вместо Дюнкерка. Но молодой герцог с горячностью, подкрепляемой вескими аргументами и особенно своим статусом, убедил подчиненных в том, что Дюнкерк является намного более важным пунктом, в то время как осада другого города была бы не менее трудной. И его смелый план был утвержден двором. Собственно, терять было нечего.
Дюнкерк стоял на дюнах, простиравшихся по всему побережью до Кале. Море омывало его с севера, на востоке находились Фурне и Ньюпорт, на юге – Берген, на западе – Мардик. Коммуникации в этой местности осуществлялись преимущественно по каналам, дороги проходили вдоль рвов, реки по большей части превращены в искусственные водные пути сообщения, и все это существенно осложняло ведение военных кампаний. Область между Мардиком и Ньюпортом пересекали малые реки и каналы, и в целом местность была хорошо приспособлена для обороны и трудна для наступления. Толстые стены Дюнкерка прикрывались огромными башнями, а глубокий ров был наполнен водой. Заходящий на территорию города морской залив образовывал удобный порт, способный вместить 800 кораблей; вход в порт защищали городские укрепления, выходящие на дюны, и два волнолома с артиллерией. Эта твердыня фландрских владений Габсбургов содержала многочисленных каперов, которые наносили большой урон французской торговле, и успешно нападали на голландский флот. Гарнизон под командованием маркиза Лейдена насчитывал 10 000 человек (по Гетри – 3 000 солдат и 5 000 милиции). Кроме того, на границе Республики Соединенных Провинций стоял лагерем герцог Лотарингский, имперские командующие Пикколомини и Бек находились в Дендермонде, а Карасена – в Ньюпорте. Сезон боевых действий подходил к концу, и успеха следовало достичь либо быстро, либо, как полагал герцог Энгиенский – никогда.
Сначала он направил в Гаагу посла заручиться помощью Генеральных Штатов Голландии, которые послали флот патрулировать море в окрестностях Дюнкерка. 6 000 солдат, прибывших к французскому полководцу по морю, Луи разместил в Мардике, а 2 000 запорожских казаков (или 2 500, из них 800 всадников), завербованных бароном Сиро, и 1 000 английских наемников сосредоточил в Кале.
Поделиться книгой: