Помоги проекту - поделись книгой:
— А что, если я скажу тебе, что мне обидно слушать такие слова? — произнес я. — Потому что математика важна для меня, и я заметил, что всегда могу на нее положиться.
Олави покачал головой.
— Нам в «Сальто-мортале» не нужна твоя гребаная математика, — сказал он, правой рукой доставая что-то из кармана. Удивительно быстрым движением — особенно если учесть, что он довольно долго простоял на морозе, — его пальцы ухватили какой-то предмет. Он поднял руку. На солнце сверкнул стальной кастет.
— Чтоб ноги твоей больше не было в «Сальто-мортале», нечего тебе там вынюхивать, — сказал он, делая шаг вперед. — Я немножко ускорю твое банкротство. И ты сможешь спокойно ковыряться в своих циферках.
Олави сделал еще два быстрых шага ко мне. Моя правая рука скользнула в карман куртки. Я выхватил баллончик с краской и, не прерывая движения, встряхнул, выпрямляя руку. Когда Олави приблизился, я с силой надавил на клапан указательным пальцем, как будто ткнул в очевидный результат, казалось бы, сложного расчета.
Из баллона вырвалась струя краски; рука почувствовала отдачу.
Краска оказалась насыщенного ярко-голубого цвета. Олави успел прикрыть глаза, по крайней мере, частично. Я продолжал давить пальцем на головку баллончика. Олави открыл рот, вероятно, собираясь что-то сказать. Краска обильно оросила ему зубы и язык. Олави остановился, выплюнул голубое изо рта и отступил назад, поэтому я отпустил кнопку, немного опустил руку и стал ждать. Мой расчет оказался верен. Он еще мог видеть — растерянный взгляд часто моргающих глаз на ярко-голубом лице, которое блестело свежей краской, — но, судя по его виду, был потрясен. Поэтому я поднял баллон снова. И Олави начал пятиться.
Я сделал шаг вперед — Олави отступил на шаг. Мы повторили эти па. Затем я немножко ускорился и догнал свою жертву. Олави повернулся и бросился бежать. Я за ним. Мы пронеслись между домами. Олави глянул через плечо, я показал ему баллон с краской. Мы завернули за угол автосалона и оказались на дороге.
Олави побежал дальше.
Он стремительно двигался по длинной, прямой как стрела, дороге и лишь раз оглянулся назад. Я снова поднял руку с краской, и он припустил еще быстрее.
Я осмотрелся: нашей стычки никто не видел. Сунув баллон с краской в карман, я зашел в пустой зал и направился к теннисному столу.
В последний раз я держал в руке ракетку двадцать девять лет назад.
Мои покойные родители пережили десятки банкротств и коммерческих неудач. Одно время их бизнес был связан с настольным теннисом. Мой отец (сегодня, наверное, его назвали бы прирожденным бизнесменом) во время какой-то не слишком успешной деловой поездки, как-то связанной с торговлей рыболовными снастями, взял в аренду надувной шатер и установил его на участке, который ему предложили снять по дешевке. Дешевизна объяснялась расположением участка: он находился в конце разбитой грунтовой дороги на дальней границе национального парка на севере Финляндии. В шатре разместился десяток столов для настольного тенниса. «Пинг-понг в раю» — так назвали родители свое предприятие. Шатер поскрипывал, и звуки в нем отдавались гулким эхом, пока мы с братом по его настоянию до бесконечности, партия за партией, сражались в настольный теннис. Я предпочел бы решать уравнения, поскольку в то время уже неплохо разбирался в математике и она стала мне надежной опорой в окружающем хаосе, тогда проявившемся в форме настольного тенниса.
(Вообще говоря, в хаосе ничего нового для меня не было. Мы только что переехали с юга Финляндии и просто поменяли один хаос на другой. Там, где мы жили прежде, родители открыли музей молочной упаковки, число посетителей которого категорически не отвечало их ожиданиям.)
Не могу сказать, что за прошедшие годы я соскучился по настольному теннису.
Помимо игры в теннис, я поддерживал беседу с отцами и хвалил Туули и других детей за грандиозные замыслы и их воплощение. Честно говоря, отдельные нюансы этих замыслов оставались для меня не совсем понятными. Ни теннис, ни восторженные отзывы не казались мне такими уж необходимыми. Я еще раньше заметил, что семейная жизнь подразумевает, помимо огромных компромиссов, значительный дискомфорт во многих вещах. Поэтому упомянутая ситуация не стала для меня такой неожиданностью, какой могла бы стать раньше. В общем, я старался по мере сил махать ракеткой и расхваливать примитивное искусство наших детей.
Но добиться особенного успеха не удавалось: встреча с Олави не шла у меня из головы.
Когда ты так творчески разукрасил физиономию другого человека, забыть об этом непросто. Однако этим дело не ограничивалось. Мысленно я все время возвращался к словам, брошенным мне Олави, а они, в свою очередь, открывали новые смыслы и подходы к тому, что я уже знал. На обратном пути я принял решение.
— Классный день, — сказала Туули, когда мы остановились перед светофором. — Я многому научилась.
Я подтвердил, что придерживаюсь того же мнения, и подумал, что, если бы меня попросили назвать лучшее событие сегодняшнего дня, я назвал бы радость Туули. Впрочем, глупо отрицать, что я и сам кое-чему научился.
— Пойдешь со мной в следующую субботу? Опять будем спреить.
— Что-что?
— В следующую субботу мы опять будем рисовать граффити. Ты пойдешь со мной?
— Хм… Не знаю пока, — ответил я.
Включился зеленый. Я еще раз посмотрел по сторонам — налево и направо — прежде чем перейти дорогу.
— А ты спреить умеешь? — спросила Туули, когда мы оказались на другой стороне.
Вопрос был логическим продолжением предыдущего, но застал меня врасплох. Посмотреть на ситуацию под таким углом мне как-то не приходило в голову.
— Разумеется, — ответил я и сам удивился. — Я этого не знал, но сегодня выяснилось, что у меня неплохо получается. Все дело в мотивации.
Туули посмотрела на меня, улыбнулась и ничего не сказала. Я тоже улыбнулся. Снова Туули заговорила уже на другую тему, касающуюся вечерней детской телепередачи.
Мы подошли к дому, когда зимний день угасал и на улице зажглись фонари.
Поздно вечером я сообщил вернувшейся из мастерской Лауре, что мне нужно съездить в парк приключений. Она ответила, что понимает, как мне важен парк, но ей кажется, что сейчас не самое подходящее время для его посещения. Ничего не оставалось, как честно ответить: я — единственный, кто может решить одну не терпящую отлагательства проблему. Лаура, помолчав, ответила, что, вероятно, так оно и есть.
И я отправился в парк.
Правда, не в свой.
Сейчас
1
Это не лучшее утро в моей жизни. Поспать ночью толком не удалось. Сначала я забрался в парк приключений к нашим конкурентам, попал там в передрягу и убежал и от полиции, и от бандитов. Потом кружными путями вернулся домой, где сказал недоумевающей Лауре, что не отвечал на звонки, потому что выключил телефон и забыл его в прихожей на шляпной полке. Остаток ночи я пролежал, размышляя о ситуации, в которую угодил.
Кстати, о телефоне. С самого утра он разрывается от сообщений по поводу поездки в Париж и совместного приготовления пиццы: папаши одноклассников Туули из экономии отправляют сообщения через Вотсап. Взволнованные сотрудники моего парка тоже строчат мне в общем чате. И все хотят от меня одного: чтобы я решил их проблемы.
Заставляю себя позавтракать.
Есть действительно хочется, это факт, но даже простое пережевывание и глотание пищи требуют к себе некоторого внимания. Трудно продумывать совместную поездку на экоферму за органическими продуктами для пиццы, когда из головы не выходит, что я теперь не только подозреваемый в убийстве, но и без пяти минут банкрот. Ржаные лепешки, нарезка из индейки, йогурт и чай кажутся совершенно несъедобными, словно я пытаюсь жевать собственную рубашку, или грызть стол, или откусывать от чего-то еще, не предназначенного в пищу. Тем не менее мне удается поесть; я загружаю посудомоечную машину и впервые испытываю облегчение от того, что сегодня Лауре Хеланто некогда сидеть со мной за завтраком.
Она проснулась позже меня; я слышал, как она умывается, потом одевается в прихожей. Лаура, не завтракая, отправляется в свою мастерскую, где ее ждет посылка с материалами для работы.
Мысль о том, что сегодня утром мне легче без Лауры, немножко терзает меня, как будто я ей изменяю. Разумеется, все не так однозначно, это я понимаю. И в который раз спрашиваю себя: неужели все супруги, имеющие секреты друг от друга, ведут себя так же: прячутся на кухне, не желая рассказывать близкому человеку о том, что их подозревают в убийстве, и дожидаются, пока тот уйдет по своим делам, втайне надеясь, что эти дела не связаны с промышленным шпионажем, погонями, преследованием и смертоносными вафельными рожками.
Я захлопываю дверцу посудомоечной машины и бреду в ванную, отмечая, как все-таки паршиво я спал.
В прихожей натыкаюсь на Лауру.
— Прости, солнышко, — говорит она, одновременно натягивая куртку, обматывая шею шарфом и одаривая меня где-то в районе носа громким поцелуем, пахнущим мятной зубной пастой. — Дико тороплюсь, очень плохо спала сегодня, только под утро толком заснула, и жутко опаздываю. А ты как, выспался?
— Ну, так…
— Ты очень поздно пришел, — говорит она, поправляя толстую вязаную шапку. — Я даже начала беспокоиться, но потом подумала, что у себя в парке ты в полной безопасности и придешь, когда придешь.
— Я пришел…
— Мне правда пора, — Лаура еще раз осматривает себя в зеркале.
Дикий куст ее волос рвется из-под шапки во все стороны, шарф мягкой волной лежит на плечах, очки в большой темной оправе подчеркивают зеленоватую синеву глаз. Она красавица, моя Лаура, думаю я, страстно желая, чтобы меня не арестовали по подозрению в убийстве прямо сейчас.
— Забегу в магазин — и прямо домой, — говорит она. — Ты не вынесешь мусор? Ведерко с пищевыми отходами уже полное.
Лаура и в этом права. Ведро с биоотходами забито доверху. На долю секунды мелькает мысль: не это ли последнее, что я успею сделать в статусе свободного человека? А что, если потом вспоминать обо мне будут так: Хенри выносил на помойку пищевые отходы, когда его арестовали и дали пожизненное… Хочется потрясти головой, чтобы избавиться от подобных мыслей.
— Наверное, будет лучше…
— Отлично, спасибо, дорогой, — доносится из-за закрывающейся двери. — Увидимся вечером.
В автобусе, по дороге в парк от станции железной дороги, мне наконец-то удается успокоиться и прийти в себя.
Облегчают мое состояние, как обычно, математика, системный подход и логика. Я распределяю задачи в порядке срочности и важности, потом смотрю, как много времени и ресурсов требует каждая и что я в состоянии сделать для ее решения. Далее составляю программу, по возможности опираясь на анализ вероятностей, а также, если нужно, и на точно рассчитанный бюджет. Мой разум, несколько утративший ясность вследствие недосыпа, подсказывает, что за восемь с половиной минут поездки я наконец обрел то, что нащупывал все утро: четкий план.
Моя первая и наиважнейшая задача очевидна и относится к ночному происшествию и текущей ситуации. Владелец «Сальто-мортале» убит. Установить, что рядом с трупом находился именно я, не составит труда — это лишь вопрос времени. Вряд ли тогда кто-нибудь станет искать настоящего убийцу, особенно после того, как Олави, вероятно, с большой охотой, даст показания, что я напал на него, используя баллончик с краской. (Разумеется, с моей стороны это была самооборона, но кто будет разбираться, если лазурная физиономия говорит сама за себя.)
Значит, в первую очередь мне надо найти убийцу и навести на него полицию.
От успешного решения этой задачи зависит мое семейное счастье и судьба парка. А если взглянуть на дело с практической стороны, то вся моя жизнь. Когда автобус притормаживает у нужной остановки, я принимаю решение исключить из перечня первоочередных задач участие в рейде за фермерскими продуктами для пиццы и поиск инвестиций для поездки в Париж. Эти дела я смогу уладить, если не попаду в тюрьму или в лапы бандитам (такой расклад не исключен, если о моем ночном визите в парк убийце или убийцам станет известно раньше, чем полиции). И если я не стану банкротом.
Диск утреннего солнца окаймлен багровой полосой, словно, еще не взойдя, светило уже задумалось о закате. Ветер холодит щеки и кончик носа, снег хрустит под ногами. Я пересекаю пустынную парковку. Ни одной машины. Это, конечно, не улучшает настроения, но уже не пугает, скорее, служит напоминанием. Я вхожу в парк и здороваюсь с Кристианом, который дежурит за стойкой. Кристиан не сообщает мне о количестве проданных билетов, что только подтверждает мои догадки: продаж нет. Это заметно и по Кристиану — вид у него понурый.
Мне хочется как-то приободрить его, но нужные слова не находятся — голова забита другими вещами, — поэтому я захожу издалека. Ловлю себя на том, что рассказываю Кристиану историю предпринимателя по имени Сандерс, которую услышал на каком-то тренинге на своей предыдущей работе. Сандерс считал, что изобрел нечто новое — куриные стрипсы во фритюре, — и стал искать финансирование для своего проекта. На протяжении нескольких лет десятки потенциальных инвесторов смеялись над ним, отказываясь вкладывать деньги в дурацкую, по их мнению, затею, но Сандерс не сдавался. Наконец ему удалось набрать небольшую стартовую сумму. Так возникла компания
— На курятине это работает, — возражает Кристиан. — Но у нас-то парк приключений.
— Какая раз…
— Я понимаю, о чем вы, — продолжает Кристиан, — но я немного разбираюсь в курятине, поскольку много ее ем. Ради протеина.
— Я не…
— А этот Сандерс… — продолжает Кристиан. — Я ему не доверяю.
Я в некотором замешательстве: с одной стороны, любопытно, почему покойный создатель успешной американской компании не пользуется доверием Кристиана. С другой стороны, я чувствую, что дискуссия уходит в сторону, а мне пора заняться чем-то более продуктивным. И тут я кое-что замечаю.
Увлекшись разговором, я не обратил внимания, что мы с Кристианом не одни. Оборачиваюсь. В первый момент мне кажется, что это посетители. Ну да, немного старше среднестатистических, но ненамного, скорее, просто повыше и пошире в плечах. Но опять же — ненамного. Затем картина несколько проясняется: это двое взрослых мужчин, которые выглядят моложаво. Возможно, им лет по двадцать восемь, хотя можно дать вдвое меньше. Особенно если вычесть добавляющие годовых колец мешковатые джинсы и пуховики, из-под которых выглядывают толстовки с капюшонами.
— Хенри, — произносит блондин, неотрывно глядя на меня. — Коскинен.
— Собственной персоной, — кивает второй, темноволосый, с торчащими усиками.
Правые руки обоих ныряют в недра пуховиков. Позвякивание цепочек — и вот, пожалуйста. Полицейские жетоны я узнаю где угодно и когда угодно. Мне неоднократно доводилось видеть такой на шее у Осмалы. Имен не разобрать, но жетоны настоящие.
— Поговорим, — произносит блондин.
Темноволосый не говорит ничего, только касается языком нёба, и из открытого рта вылетают два громких щелчка.
Гости устраиваются в моем кабинете по-хозяйски. Блондин развалился в кресле, словно кости у него потеряли всякую жесткость, закидывает одну ногу на подлокотник и в итоге оказывается в каком-то диагональном положении, которое скорее подошло бы очень уставшему подростку. Темноволосый уселся на стол и болтает ногой, словно ждет родителей, которые должны забрать его из школы. При этом взгляды незваных посетителей нельзя назвать рассеянными. Оба цепко обшаривают глазами комнату, что-то высматривают и словно к чему-то готовятся. Я, разумеется, не знаю, к чему именно, но имею некоторые предположения. К счастью, за минуту пути от вестибюля до кабинета я успел произвести кое-какие расчеты.
— Можно поинтересоваться, по какому вы делу? — спрашиваю я, садясь в свое рабочее кресло по другую сторону стола.
— Разумеется, — говорит блондин, показывая большим пальцем сначала на себя, а потом на своего спутника. — Моя фамилия Ластумяки, а его — Салми. Мы из полиции Хельсинки, работаем по поручению разных отделов. В управлении штаны не просиживаем, собираем информацию, знакомимся с людьми. И вот, подумали, что сегодня подходящий день, чтобы познакомиться с вами.
Ластумяки одновременно и ответил на мой вопрос, и увильнул от него. Подозреваю, он и сам прекрасно это понимает. Впрочем, я и не думал, что наша беседа окажется легкой.
— Я страховой математик Хенри Коскинен и…
— О том и речь, — говорит Ластумяки. — Мы приехали из Эспоо, и там есть парк, похожий на ваш. Знаете о нем?
Я подтверждаю, что о существовании «Сальто-мортале» осведомлен.
Ластумяки молча смотрит на меня.
— И как бы вы сравнили эти два парка? — спрашивает Салми.
— По каким параметрам?
— Можете сами выбрать, — пожимает плечами Салми и болтает ногой.
— «Сальто-мортале» значительно новее, — говорю я. — Оборудование более новое и дорогое, маркетинг более агрессивный, посещаемость на данный момент выше.
— То есть вы хорошо знаете это место.
— Я бывал там, — киваю я. — И внутрь заходил.
Салми и Ластумяки переглядываются.
— То есть место более новое и дорогое… — начинает Ластумяки, но я прерываю его.
— Оборудование дороже, — говорю я, — но вход бесплатный. Так что можно сказать, что парк дешевле. В некотором смысле. — И я кратко ввожу их в курс дела.
Ластумяки молчит. Он уже не так разлит по креслу, как в начале беседы.
— Хорошо, — наконец произносит он, — поговорим о владельцах. Вы сказали, что бывали в том парке. И как, встречались с коллегами?
В моем воображении со скоростью молнии мелькают две картины. Олави с физиономией, выкрашенной ярко-голубой краской. И другая — мужчина в ковбойском наряде с гигантским рожком мороженого во рту, лежащий на полу перед огромным бобром.
— Да, я с ними встречался.
— С ними? Вы имеете в виду….
— Я имею в виду четырех мужчин, которых я там встретил.
Салми щелкает языком.
Поделиться книгой: