Атомная бомба Анатолия Яцкова

Вот и получается: или грудь в крестах, или голова в кустах… Тюрьма и лагерь — высокие звания и ордена. А это чисто по-русски, извечное: «огонь и пламень» либо «ликуя и скорбя». Разведчики не могут быть суеверными, ибо их «суеверие» — это два фактора в их оперативной работе: ждать и догонять. Ждать встречи с источником информации в виде считалочки: «придет — не придет» либо догонять события в пользу Отечеству, как это случилось с атомом и с кибернетикой.

Исторический портрет Лаврентия Павловича Берии отобразил академик Петр Капица в своем письме И.В. Сталину (25.11.1945):

«Товарищи Берия, Маленков, Вознесенский ведут себя в Особом комитете по атомной бомбе как сверхчеловеки. В особенности тов. Берия. Правда, у него дирижерская палочка. Это неплохо, но вслед за ним первую скрипку все же должен играть ученый. У тов. Берии основная слабость в том, что дирижер должен не только махать палочкой, но и понимать партитуру. С этим у Берии слабо… Следует, чтобы все руководящие товарищи, подобные Берии, дали почувствовать своим подчиненным, что ученые в этом деле ведущая, а не подсобная сила».

В свою очередь сын академика Сергей Капица писал, что судьба его отца сложилась все же нетрагично. Его отлучили от работы, но до расправы дело не дошло. Сын академика с горечью отмечал: «Возглавлявшие тогда крупнейшие ядерные институты И.В. Курчатов умер в 57 лет, А.И. Алиханов — в 66. И не от радиации, как это иногда представляют, а от болезни сердца, доведшей до инфаркта в первую очередь режимом и обращением с ними шефа “проблемы”»…

А разведчики? Конечно, они не знали, что были «запасные расстрельные списки» и на них. А Анатолию Антоновичу реально угрожал электрический стул, и по его следам шло американское ФБР. Но ему удалось вовремя «эвакуироваться» через Мексику. Разведчик Яцков-Яковлев сразу после Штатов появился во Франции и затем активно работал по линии НТР в разных странах.

Государственно мыслящие атомные разведчики никогда не стремились утверждать, что разведка в атомной проблеме — всему голова. Именно Анатолию Яцкову принадлежит крылатое выражение: «Каждый занимался своим делом». Наша страна с опозданием не по вине ученых приступила к развертыванию работ в области ядерной физики в оборонном аспекте. Правда, случилось это «под нажимом» и разведки, и ученых только в октябре 1942 года.

И в роли догоняющих были и разведчики, и ученые. В узком кругу своих коллег Игорь Курчатов замечал: «Единственный путь защитить нашу страну — это наверстать упущенное время и незаметно для внешнего мира создать достаточного масштаба атомное производство. А если у нас об этом раззвонят, то США так ускорят работу, что нам уже их не догнать». И вот «мировая сенсация, проще — ушат холодной воды» на голову воинствующего американского президента и «горячие пожелания» его генералов выступить «атомной дубинкой» против СССР — сообщение ТАСС от 27 сентября 1949 года:

«Советский Союз овладел секретом атомного оружия еще в 1947 году. Что касается тревоги, распространяемой по этому поводу некоторыми иностранными кругами, то для тревог нет никаких оснований…»

* * *

Обладая информацией разведки, глава атомного проекта Курчатов понимал реальную возможность создания в США ядерного оружия — это и научные кадры, и техническая база, и финансирование. Понимал он и вероятные сроки его появления в руках «бесноватых американских генералов». Как никто другой, располагая подобной информацией и англо-американскими сроками изготовления бомбы, Игорь Васильевич хорошо осознавал жизненную необходимость скорейшего решения проблемы с отечественным атомом.

Записи Курчатова свидетельствуют, что в разведчиках он видел своих подлинных соратников, хотя имел общение по теме только с начальником разведки Фитиным и куратором по линии научно-технического ее аспекта Квасниковым (со временем деловое общение Леонида Романовича с Игорем Васильевичем переросло в дружбу). В оценке одного документа из-за рубежа Курчатов писал:

«Материал дал возможность получить весьма важные ориентиры для нашего научного исследования, миновав многие трудоемкие фазы разработки проблемы, и узнать о новых научных и технических путях ее решения.

Таким образом, данные материалы позволяют, минуя первоначальную стадию, начать у нас в Союзе новое и весьма важное направление разработки проблемы разделения изотопов. Материал представляет большой научный интерес, в нем наряду с разрабатываемыми нами методами и схемами указаны возможности, которые до сих пор у нас не рассматривались…»

«Ориентиры», «миновав», «о новых», «важное направление», «у нас не рассматривались»… За этим всем стоит титанический труд всех, кто работал над атомной проблемой, с их тысячами и тысячами часов, сотнями дней и десятками месяцев. И таких оценок были десятки.

Но это еще не все — за этой оценкой следовало в этом же письме задание в виде весьма конкретных рекомендаций в работе разведки по теме:

«Было бы исключительно важно получить хотя бы общие сведения об опытах по размножению нейтронов, которые проводились с большим количеством урана-235 или плутония.

Представляется исключительно важным выяснить, изучалась ли указанная система расчетным или опытным путем… Полученные материалы заставляют нас по многим вопросам пересмотреть свои взгляды и установить три новых для советской физики направления работ».

И задание пересекало океан или шло на Британские острова, разведчики ставили его источнику этой самой информации и терпеливо ждали ответа. При этом вовсе не торопили источника, ибо он и так понимал важность появления «из-за стены секретности» его информации в самые сжатые сроки.

Анатолий Яцков заменил руководителя НТР Квасникова в декабре 1945 года, но… В Канаде случилось предательство, а за ним — «засветка» Яцкова, и он вынужден был срочно фактически бежать через Мексику в Союз.

Однако еще осенью в Центре было принято решение о его переводе на работу во Францию. В январе 1947 года он приступил к решению главной своей задачи в этой стране: приобретение источников информации во французских ядерных объектах. И здесь ему удалось успешно решить и эту разведзадачу.

Весной 1949 года, после девятилетней напряженной работы за рубежом — в Штатах и Франции — Анатолий Антонович возвратился на родину. Он, как и все атомные разведчики, не был на полигоне, где взорвалась первая отечественная атомная бомба, но наверняка был среди тех, кто одним из первых узнал об этом эпохальном событии. И был в том же году награжден орденом Боевого Красного Знамени, как и все его коллеги по атомным делам, а руководитель, идеолог и стратег Леонид Романович — орденом Ленина.

* * *

Всего три даты стали особенно судьбоносными на пути к ликвидации американской монополии на ядерное оружие:

• в сентябре 1941 года были из разных источников получены первые исчерпывающие документальные материалы о работе на Западе над атомной проблемой;

• в марте 1943 года заработала Лаборатория № 2 АН СССР — головная исследовательская организация по работам над созданием отечественного атомного оружия и занятых в них отраслей промышленности;

• в середине 1945 года агент-связная советской разведки Лесли — Леонтина Коэн — передавала в Нью-Йорке Анатолию Яцкову бесценную информацию о работах в «зоне смерти» на атомном полигоне в штате Невада, о конструкции, подготовке и результатах взрыва первой атомной бомбы.

Штрих в работе Джонни

Итак, Яцков — Алексей — Джонни начал работу в Америке в канун Великой Отечественной войны и два года чаще всего был занят не по «своей» линии НТР. Ибо все линии работали в первую очередь на советско-германский фронт — вермахт был у стен столицы, битва за Москву, Сталинград…

Как уже говорилось, в Америку он прибыл с французским языком и чуть-чуть с английским. Но благодаря способностям и упорству очень быстро, за какой-нибудь год, овладел английским. Вот как вспоминал коллега и друг по жизни Александр Феклисов об Анатолии Яцкове в бытность их в Штатах:

«Активным сотрудником в нью-йоркской резидентуре был мой однокашник по разведывательной школе Анатолий Антонович Яцков. В семнадцатилетнем возрасте он приехал в Москву, работал чернорабочим на стройке, затем слесарем, жил в бараке. В 1937 году окончил Московский полиграфический институт…

К разведывательной работе относился серьезно, все аспекты всесторонне продумывал, Ум у него был острый, мысли оригинальные. Яцков завербовал агента “Девина”, который работал с нами около двадцати лет, передав нам много ценных материалов…»

Справка. Агент Девин — «украинский американец», родился уже в Америке и говорил только по-английски. Как и его отец, он был просоветски настроенным человеком. Однако ни в компартии, ни в прогрессивных организациях никогда не состоял и никому своих истинных взглядов не высказывал.

В глазах своего окружения выглядел благочестивым американцем: будучи атеистом, ходил с женой-католичкой в церковь, о политических событиях отзывался как человек консервативных взглядов. Контакт с ним в октябре 1941 года установил Анатолий Яцков по линии консульства, куда будущий агент пришел с благородной целью: чтобы выразить свое сочувствие в связи с тяжелым положением на советско-германском фронте. Вначале Яцков развил с ним дружеские отношения…

Будучи специалистом по радиолампам и радарам, он начал передавать образцы и документальную информацию технологического характера — и так двадцать лет.

Через год Девина передали на связь Калистрату — Александру Феклисову, ибо он был по образованию инженером-связистом. О работе с ним Калистрат отзывался не как об агенте, а как о прирожденном разведчике — дисциплинированном, конспиративном, ответственном в высшей степени… Три года он работал с нашими двумя разведчиками, затем — еще пятнадцать лет с их коллегами.

ФЕКЛИСОВ Александр Семенович (1914–2008). Сотрудник внешней разведки госбезопасности (1939–1974). Работал по линии НТР в США и Англии (1941–1946, 1947–1950). Имел на связи ценного агента-ядерщика Клауса Фукса. Руководитель английского и американского отделов разведки (1950–1960).

Резидент в Вашингтоне (1960–1964), активный участник разрешения Карибского кризиса (1962). Заместитель начальника ВРШ и КИ (1964–1974). Автор записок разведчика.

Присвоено звание Героя России (1996).

Наступило время, когда Яцков начал работу с ценнейшими агентами — источниками информации по созданию в Штатах первых атомных бомб. Эта работа велась через связников, с которыми он встречался на улицах Нью-Йорка, получая документальные материалы, даже в тайнописи.

И тогда Анатолию Антоновичу приходилось, как вспоминал Феклисов, «колдовать» с химическими реактивами, а затем разбирать появившийся английский текст. А в нем можно было нередко прочитать не только отдельные буквы, но и целые слова.

Шел уже пятый год работы Яцкова в Америке, и во второй половине 1946 года он несколько месяцев исполнял обязанности резидента. И здесь во всей значимости пригодились его опыт, приветливость и скромность в общении. Прямо из Штатов он был переведен в парижскую резидентуру, правда, предварительно избежав ареста и угрозы оказаться на электрическом стуле.

И в США, и во всех местах работы Анатолия Антоновича за рубежом, в штаб-квартире разведки и на преподавательской работе оценка его личности во всех средах — среди коллег и слушателей — была однозначна: успехи в работе, обширный уникальный опыт, чуткий руководитель и воспитатель, принципиальный и скромный.

«ТРИО»: Джонни — Лесли — Чарльз. Один из ветеранов службы — резидент и руководитель разведки — охарактеризовал уровень риска в блестящей работе Анатолия Антоновича: «В США, в случае осуждения, его бы ждал электрический стул, а в Англии — гильотина… Это факт его боевой биографии… Будет отрицать — я покажу ему американские и английские газеты».

Риск… О себе — ни слова, а вот о помощнице Лесли-Леонтине… Как отмечал беседовавший с ним журналист из еженедельника «Курьер советской разведки», о боевом товарище Елене Крогер он был готов говорить стихами:

«Она стоит хорошей песни. Как Рихард Зорге, могла сказать о себе, что она — борец за мир. Десятилетия над нашей страной висела угроза атомной войны. Американский сенатор Стеннис открыто заявлял: “Мы имеем 450 или более усовершенствованных атомных бомб. Этого достаточно, чтобы обеспечить по 50 бомб на каждый большой город России”».

Так о чем поведал Анатолий Антонович незадолго до ухода из жизни? Ниже приводится точный рассказ ветерана атомной разведки, изложенный в пространной статье:

«Я расскажу несколько эпизодов из жизни моего друга и боевой помощницы Лесли. Но это имя для боевых друзей, коллег. А так можно запутаться в ее псевдонимах. Леонтина Коэн, Элен Крогер, а на самом деле — Леонтина Владиславовна Пэтке.

Это произошло летом 1945 года. Уже 6 и 9 августа на Хиросиму и Нагасаки были сброшены американские бомбы “Тостячок” и “Малыш”. От этих бомб пострадало более полумиллиона человек.

Молодая, элегантная женщина прибыла в зловещее место — строго-настрого засекреченный район американского атомного центра. Острословы “яйцеголовые” окрестили его “мертвая зона генерала Гровса”. Тут разве что мышь не вызовет подозрения.

Елена ждала конспиративной встречи. Прошла неделя, вторая… А нужный человек не появлялся в оговоренном месте и в обусловленное время. Время тянулось мучительно долго. Контроль со стороны военной контрразведки и ФБР был жестким, неотступным, подозрительность спецслужб — гипертрофированной. Наконец Елене передали на встрече толстую пачку исписанных убористым почерком листков.

На вокзале Елена почувствовала что-то неладное. Из окна она увидела, что перед входом в каждый вагон поезда Альбукерк — Чикаго стоят по двое мужчин и опрашивают каждого пассажира, проверяя документы и содержимое чемоданов. Вот она, западня. Елена преобразилась — со стороны ее появление было похоже на то, что выпархивает на сцену опереточная субретка: в глаза бросается обилие сумок, а уже затем — избалованное существо. На лице крайне озабоченное выражение — как бы не обокрали, как бы не опоздать.

Сумочку повесила на руку, чемоданчик поставила на землю, и только коробка с бумажными салфетками «Клинекс» осталась в руках и преднамеренно мешала поискам. Женщина явно тянула время, которого и так в обрез. Она не смогла открыть застежку-молнию в сумке. Ей услужливо помогли… Нервно рванула — молния застопорилась. А время идет!..

Не мешкая, уверенная в себе, Елена протянула коробку с салфетками одному из проверяющих, нашла злополучный билет, ответила на вопросы и направилась в вагон с билетом, сумочкой и чемоданом, как бы забыв о своей коробке. Позднее она так объясняла: “Я спиной чувствовала, что джентльмены сами должны напомнить мне о ней. Так оно и случилось”.

Уже в Нью-Йорке, когда Елена передавала мне этот ценный груз, она позволила себе пошутить: “Знаешь, Джонни, (для нее он был Джонни Яковлев, для своих — Алексей. — Авт.), все хорошо, но вот беда: эти материалы побывали в руках полиции”»…

…Но тогда, в Альбукерке, ей было не до шуток. «Никогда я, Джонни, не была так близка к электрическому стулу. Очень близко, — тихо добавила Елена. — Впрочем, вы, Джонни, стократно правы. В нашей профессии романтика, острые ощущения, жажда невероятных приключений мало что определяют. Главное — совесть. Со всеми профессиями нас роднит умение всецело отдаваться работе. Как вы говорите: делу — время, танцам — час…»

Это был один из тех случаев, когда срабатывала цепочка «агент — связная — разведчик». Но в этом конкретном случае в руках Анатолия Яцкова оказались документы, оцененные Игорем Курчатовым как способные «значительно сократить время разработки отечественного ядерного оружия».

* * *

За несколько месяцев до трагического августа 91-го года Анатолий Антонович встречался с журналистом из «Еженедельника КГБ СССР», который в июльском номере поведал о беседе с разведчиком вроде бы об атомной проблематике, и статья называлась «Вокруг атомной бомбы». Однако разговор зашел в более глубокие и редко раскрываемые основы разведывательной работы.

Анатолий Антонович говорил о «ситуациях, которые разрешались на грани возможного и порой, казалось бы, невозможного». И он рассказал о приведенном выше случае с Лесли-Еленой, назвав его «самым-самым сверхпроисшествием». В заключение он особо заметил, что «жизнь разведчика — штука серьезная, обходится без разных там залихватских приключений. Очень редко оказывается своевременно брошенным спасательным кругом, посланным заботливой судьбой! Ее не один раз выручало мастерство перевоплощения».

Продолжая разговор о особенностях разведработы, и опять же на примере со своей помощницей Лесли, Анатолий Антонович попытался ответить на вопрос об особых критериях в работе службы:

«Очевидно, аккуратность, точность, быстрота. Разведка работала в годы войны на пределе возможного… Иногда делала чудеса. Посудите сами: за три месяца, выполняя указание Центра, она в Канаде добыла образцы урана. В Америке за две встречи с Клаусом Фуксом были получены чертежи атомной бомбы, полное описание смертоносного оружия».

Видимо, покоренный отношением Анатолия Антоновича к своей неординарной помощнице, журналист еженедельника госбезопасности обобщает образ Лесли-Леонтины-Елены не менее яркими определениями:

«Слов нет — он был покорен ее мужеством, находчивостью и изобретательностью, даром перевоплощения. Она олицетворяла для него лучшие человеческие качества, была для него символом благородства. И в ее “арсенале” множество профессиональных уловок, ухищрений, тонких трюков. Легендарная личность, самобытная натура…»

Автор колебался, когда память перенесла его в единственный момент встречи с самими Коэнами-Крогерами. Опасался показаться нескромным. Но для еще более глубокого понимания мира этих скромных в своем величии людей тревожных 30-х, героических 40-х и подвижнических 50–60-х годов о двух эпизодах в обычной жизни Мориса и Леонтины следует рассказать. Они из их интернационального долга… А он проявился в…

Итак, «Пощечина и костюм». Это было в 60-летие Юрия Сергеевича Соколова, коллеги по работе в штаб-квартире и на факультете НТР. Он, соратник атомных разведчиков в Штатах в послевоенное время, готовил спецагентов супругов Коэн в качестве связных в агентурной сети, руководимой легендарным Рудольфом Абелем.

И вот тогда в юбилее, проводимом в узком кругу соратников, участвовали Морис и Леонтина. И Юрий Сергеевич рассказал две из их жизни человеческого порыва истории.

Однажды Леонтина возвращалась поздно вечером в метро. В пустом вагоне напротив нее сидели, как она назвала их, «две расфуфыренные дамы». Они оживленно обсуждали успехи своих мужей в коммерческих делах, связанных с какими-то военными поставками. Одна из них с сожалением говорила, что слишком рано заканчивается война, иначе они с мужем стали бы миллионерами.

Возмущенная Леонтина встала и от души залепила «подлой даме» звонкую пощечину. Вблизи сидел рабочего вида мужчина, и он воскликнул: «Браво, девочка, так им и надо, паразитам!»

А о скромном Морисе с его яркой боевой судьбой Юрий Сергеевич говорил, что в годы войны с Германией он все время проходил в одном костюме, ибо все свои заработки отдавал в Фонд помощи детям России. И это был поступок воина-интернационалиста, начавшего сражаться с фашизмом еще в 30-е годы в Испании в рядах интернациональной бригады…

В начале 50-х годов случилось в ближнем окружении нелегала предательство, и Рудольф Абель был арестован. Спасаясь от ареста, Коэны бежали в Европу. Но и там они «объявились» в роли разведчиков нелегальной резидентуры Бэна и снова работали по атомной программе, но для атомных подлодок стран НАТО.

Ради четвертого звена в цепочке

Чтобы еще более рельефнее представить, в полном смысле этого слова, подвиг разведчиков-интернационалистов Мориса и Леонтины Коэн-Крогер, хотелось бы немного сказать об их втором этапе работы, начиная с 38-го года — для Мориса и с 41-го — для Леонтины. Этих мужественных людей, повзрослевших на нелегальной работе в годы войны под руководством атомного разведчика и их друга Джонни. И каждый раз в цепочке четвертым измерением были потребители информации — ученые, специалисты, инженеры, экономисты, военные…

Эхо из 1962 года. Британская контрразведка вскрыла группу советских нелегалов, живших в Британии под именами Лонсдейла и супругов Крогер.

В течение ряда лет нелегальная резидентура активно и результативно разрабатывала ведущий военный научно-исследовательский центр ВМС Британии. Его главная задача заключалась в создании атомного подводного флота как для своей страны, так и для всех морских сил НАТО.

Агентурные позиции в этом центре принадлежали двум агентам советской разведки в информационном отделе НИЦ. За короткий срок агенты передали советской стороне секретную комплектную документальную информацию общим объемом в тысячи страниц. Возглавлял нелегальную резидентуру разведчик Бэн-Лонсдейл-Молодый Конон Трофимович, а радистами были «Волонтеры» — Крогеры — Морис и Леонтина Коэн, рекомендованные Коминтерном спецагенты в годы начала работ разведки в Штатах над атомным проектом (их — «Манхэттен», а наша — операция «Энормоз»).

Сочетание работы профессионалов — разведчика и опытных связных высокого уровня — предвосхитило успех информационной работы по нелегальной линии НТР в интересах укрепления обороноспособности страны. Причем в самом ее важнейшем месте — создание ракетно-ядерного щита морского базирования.

И завершает журналист свое впечатление о личности самого известного разведчика таким фактически мини-эссе:

«Анатолий Антонович Яцков — интеллигент в первом поколении. Как и каждый, он, очевидно, мог в чем-то ошибаться и все же скроен не по шаблону. Он привычно прислушивается к своему внутреннему голосу, голосу совести. Годы будто бы не отложили своего отпечатка — Яцков по-прежнему энергичен, собран, передает свой опыт молодым коллегам. Он обладает умением быть непохожим на разведчика… На писателя — да, на журналиста — вполне похож, на ученого, инженера — безусловно…»

А ведь вся зарубежная служба Анатолия Антоновича Яцкова состояла из множества подобных «рабочих штрихов» и в Новом Свете, и в Старом Свете, и не годы, а десятилетия…

…Десятилетия в открытой печати не назывался номер архивного дела 13676 — переписки главы советского атомного проекта «Уран» с руководством Совнаркома СССР (в разведке — операция «Энормоз»). В середине 90-х это произошло. Раньше знакомиться с делом могли только председатель госбезопасности и руководители разведки. А это шесть тысяч страниц уникальных документов.

Казалось бы, существует множество важных, сверхважных и чрезвычайно важных документов о динамике создания в Союзе отечественной атомной бомбы. Но и среди них выделяются особенные — это оценки полученной от разведки информации по теме (то есть о ее вкладе в общее дело) и временами скупые сведения о тех, кто из разведчиков имел к ней отношение. Но и имена разведчиков в зашифрованном виде, а о «полевых игроках» и источниках — вообще ни слова. И это понятно, ибо и «на Луне нужна конспирация».

Вот резолюции, которые помогут проследить путь запроса Игоря Курчатова к непосредственным исполнителям по добыванию конкретной информации. Зампред Совнаркома М.Г. Первухин, куратор операции «Уран» по линии ЦК партии, направляет записку ученого-атомщика руководителю госбезопасности: «Прошу дать указание о дополнительном выяснении поставленных в ней вопросов». Резолюция замнаркома: «Лично т. Фитину. Дайте задание по поднятым в записке вопросам». Фитин: «Лично т. Овакимяну. Дайте задание “Антону”».

Итак, Фитин — начальник разведки, Овакимян — его заместитель, Антон — Леонид Квасников, сотрудник НТР, находящийся в то время в Нью-Йорке в качестве руководителя операции «Энормоз». Далее к разведывательной цепочке подключаются Джонни, Калистрат, связники Лесли, Стар, Раймонд, Оса и через них — Чарльз, Персей, Млада, Калибр… и другие, кто трудится «за стеной секретности» в Лос-Аламосе или в других центрах ядерных исследований на территории Штатов.

Глава 4. Мир стратега НТР

В Кремле для стратега отечественного проекта «Уран» Игоря Васильевича Курчатова была выделена специальная тщательно охраняемая комната, в которой он знакомился с поступавшими разведывательными сведениями. В его «атомном досье» много просьб: «Было бы хорошо получить…», «Очень важно знать…», «Крайне важно выяснить…» И еще — «Выяснению подлежат следующие вопросы…», а в документе к этой просьбе отмечены десятки строк в виде пометки синим карандашом — это и есть перечень вопросов для тех, кто будет на разведывательном поле работать с источниками информации.

На разведывательном поле…

К началу Великой Отечественной войны открылась тревожная картина: атомную бомбу готовились создать не только в Германии, противнице Советского Союза, но и по обе стороны Атлантики — в странах неустойчивых союзников по антигитлеровской коалиции, причем, естественно, втайне от Москвы.

В марте 1942 года в обобщенном виде уже была подготовлена докладная записка главе ГКО Сталину на основе данных из Лондона, от физика Флерова и из записной книжки германского офицера-физика. И уже в конце этого года принимается решение о создании Лаборатории № 2 АН СССР — центра исследований отечественной атомной проблемы. И именно в это время руководить работой с атомной агентурой в Нью-Йорк выезжает сам глава НТР Леонид Романович Квасников, инициатор атомной разведки еще в 40-м году.

Цепочка заработала: в резидентуру регулярно поступали вопросы по проблеме, интересовавшие Игоря Курчатова. А Яцков передавал их своим связным на линии Лос-Аламос — супругам Морису и Леонтине Коэн.

Справка. К этому времени Морис привлек к сотрудничеству физика Артура Филдинга, он же Персей, из того же центра. Он сочувствовал воюющей России и решился передавать советской стороне информацию об американских работах в области атомного оружия. От него получали сведения, которые полностью перекрывались данными от другого компетентного агента в этом центре — Чарльза — Клауса Фукса.

* * *

Осенью 1941 года в советское посольство в Лондоне пришел уже именитый германский физик Клаус Фукс, ныне подданный Британии. Его сообщение об участии в сверхсекретной англо-американской программе создания нового мощного оружия и готовность к сотрудничеству с советской стороной заинтересовали представителей советской военной разведки.

Первые два года они с Клаусом Фуксом поддерживали связь через Урсулу Кучинскую, немку по происхождению. Все это в дальнейшем сыграет роковую роль. С 43-го года к работе с Фуксом подключилась внешняя разведка госбезопасности (было указание о передаче всей работы по атомной проблематике НКВД). Примерно в это время Роберт Оппенгеймер, научный руководитель работ по созданию американской атомной бомбы, высоко ценивший теоретические труды Клауса, предложил включить его в состав миссии английских ученых, вызванных в США.

Много позднее в «Военно-историческом журнале», в статье атомного разведчика Александра Феклисова, было сказано:

«Руководство советской разведки приняло решение поручить связь с Клаусом Фуксом агенту Раймонду, американскому гражданину Гарри Голду. В первых числах февраля 1944 года Голд контакт с Фуксом установил и стал получать от него важную информацию о ходе строительства завода в Окридже, штат Теннесси, где должен был производиться методом газовой диффузии уран-235. Передал также материалы о научно-исследовательских работах, подготовленных членами английской миссии ученых. Голд в течение пяти месяцев регулярно встречался с Фуксом в различных районах Нью-Йорка. Полученные материалы он через несколько минут передавал сотруднику нашей разведки Анатолию Яцкову…»

Анатолий Антонович многократно возвращался к удивительной личности Клауса Фукса. Он отмечал, что о нем на Западе написано множество книг и снято около десятка кинолент. Там много домыслов и неточностей, говорил он. И Яцков, и Феклисов, и многолетние кураторы по линии разведки выделяли в этой личности главное, ибо он вошел в историю дважды — как выдающийся физик-теоретик в атомных делах и как информатор советской стороны в этих же делах.

Как личность, Клаус Фукс производил странное впечатление для окружающих его лиц в Лос-Аламосе. Главный контрразведчик проекта «Манхэттен» полковник Борис Паш вообще относился к нему весьма скептически. Два руководителя в проекте, озабоченные безопасностью работ от проникновения в них «посторонних» — Паш и генерал Гровс — на ученых-атомщиков смотрели свысока, даже с полупрезрением. В их глазах «этот Клаус Фукс — какой-то схимник, чуждый выпивки, женщин, в общем — “лабораторная крыса”».