Cедьмой уровень

У меня вызывают улыбку страшные историии, рассказываемые в социальных сетях некоторыми участниками из других воинских частей, проходивших специальные сборы в 1987 году в одно время со мною, о том, как после «выстрела» из саркофага они у себя во рту через респиратор ощущали характерный металлический привкус, возникающий в зоне сверхвысокой радиации (за полтора месяца мне пришлось пережить несколько выбросов радионуклидов из саргофага стоя прямо под стеной этого укрытия, и ни разу я не ощутил во рту пресловутый свинцовый привкус).

А недавно в соцсетях меня развеселил попавшийся на глаза рассказ еще одного «ликвидатора» из другой войсковой части, озаглавленный «Мы — Чернобыльцы». Этот рассказ интересен тем, что этот ликвидатор-чернобылец проходил специальные сборы в одно время со мною и так же в одно время со мною, якобы, выезжал для выполнения работ непосредственно на Чернобыльской АЭС, и что еще интереснее, из того же населенного пункта Новая Радча Житомирской области в котором дислоцировалась наша воинская часть 47049. Поэтому думаю читателю будет интересно сравнить то, о чем я пишу с «воспоминаниями», которыми по телефону с газетой «Факты» (Украина) в 34-ю годовщину аварии 26 апреля 1986 года на Чернобыльской АЭС, поделился чернобыльский ликвидатор Ярослав Муха живущий во Львове:

«Чернобыль ворвался в мою жизнь в 1987 году, когда я полагал, что с последствиями аварии на ЧАЭС в основном уже покончено.

Вдруг весной 1987 года меня вызывают в военкомат, сообщают: «Вы, как лейтенант запаса, призываетесь на военные сборы».

Военкомат направил меня в райцентр Коростень Житомирской области. Там, как оказалось, призванных на сборы «партизан» распределяли по воинским частям, задействованным в работах на ЧАЭС и в зоне отчуждения. Стал свидетелем, как один из мобилизованных на коленях умолял, чтобы его не отправляли в Чернобыль. Я вскоре узнал, что там оставалось ещё очень много опаснешей работы.

— Куда вас направили?

— В отдельный полк химической защиты Прикарпатского военного округа (в/ч 55064). Однако тогда наше подразделение находилось не в Прикарпатье, а в 45 километрах от ЧАЭС — в селе Новая Радча. Откуда мы отправлялись на работы. Одна часть моих товарищей занималась захоронением Рыжего леса, другая дезактивацией Припяти и ряда тогда ещё населенных пунктов. А я попал в группу, которую задействовали в очистке от радиации крыши и наиболее загрязненных радиацией четвертого и третьего энергоблоков. Из-за большого радиационного фона нам разрешали находиться там очень короткое время — в одних местах это было 30 или 40 сенунд, в других — от одной минуты до двух минут.

На очистке от радиации крыши и помещений Чернобыльской АЭС, мы, призванные на военные сборы солдаты и офицеры, работали в респираторах, но микроскопические пылинки все же проникали в бронхи, и это, кроме прочего ущерба здоровью, вызывало сильнейший кашель. Мы ночевали в казармах воинской части, расположенной в 45 километрах от атомной станции. Запомнилось, как смотрели в армейском клубе кинокомедию «Свадьба в Малиновке»: ни слов актёров, ни исполняемых ими песен было не разобрать — их заглушал непрерывный кашель зрителей.

Тут важно сказать, что большую часть смертельно опасного радиоактивного мусора убирали с крыши не вручную, а с помощью робототехники, в том числе луноходов. На ЧАЭС прислали два таких космических аппарата. Их оснастили ковшами. Группа, которая ими управляла с помощью радиосигналов, работала в очищенном от радиации помещении. Один луноход трудился на крыше, второй в это время находился на техобслуживании. Переодически их меняли — с помощью вертолета. Это было в 1986 году.

— Почему же в таком случае на крышу направляли людей?

— Там были такие места, до которых луноход добраться не мог. Поэтому возникла необходимость задействовать «биороботов» — так нас называли. Сначала убирали крайне опасный радиоактивный мусор, потом срывали загрязненный радиацией рубероид и стелили новый. Во время этих работ поднималось много радиоактивной пыли, от которой не спасали респираторы.

— Какую ещё защитную амуницию вы надевали?

— В первые месяцы после Чернобыльской аварии люди, которых направляли очищать крышу, надевали самодельные жилеты и трусы из свинцовых пластин. Но потом разобрались, что от этих «лат» мало толку. А весят они много, стесняют движения. Это очень существенно, когда вы выполняете задания и человеку отводится лишь несколько десятков секунд. Поэтому от свинца отказались. Волосы защищали шапочкой, надевали респиратор, форму из хлопка, рукавицы, сапоги и фартук врача-рентгенолога. Фартук, думаю, не столько защищал, сколько был своего рода средством психологической поддержки.

— Какие меры предосторожности соблюдали?

— При выполнении работ в загрязненных радиацией местах старались не приседать — чтобы уберечь от радиации половые органы. Логика такая: раз настил на крыше и пол в помещении фонят, то мужское «хозяйство» должно быть от них как можно дальше. Выполнение работ контролировали специалисты-атомщики 605-го управления Минсредмаша СССР.

Под воздействием радиации события примерно 10 дней моей Чернобыльской эпопеи полностью стерлись из памяти.

Каждае утро несколько сот наших «партизан» отправлялись на ЧАЭС. Солдат-срочников в 1987-м уже туда не брали. Ведь им еще предстояло жениться, становиться отцами.

— Кстати сколько вам тогда было лет?

— Двадцать семь годков. Большинство «партизан» были старше меня в возрасте от 30–40 лет. Впрочем, среди нас были и совсем молодые, еще не женатые.

На работу мы возили с собой целый грузовик минеральной воды в бутылках. Поначалу я был командиром взвода. Когда приезжали на ЧАЭС, я делил своих подчиненных на группы по десять человек. Мы поднимались в очищенное от радиации помещение и там специалисты-атомщики показывали на видеомониторе, что предстоит сделать, инструктировали, как себя вести. Всем выдавали дозиметры. Предположим, нам следовало очистить от мусора определенный участок крыши. По команде первая группа выбегала на кровлю, стараясь сделать как можно больше. За её работой наблюдали по видеомонитору. Когда истекало отведенное ей время, звучала сирена, и группа бежала назад. Ей на смену устремлялась следующая. Обычно, часа за два все несколько сот «партизан» набирали свои дневные дозы.

— Как вы проходили очистку от радиации?

— В админостративно-бытовом корпусе дозиметрист замерял уровень радиации на одежде и обуви. Как правило, после каждой смены эти вещи до того загрязнялись, что дезактивации не подлежали. Их отправляли в могильник радиоактивных отходов. Кстати, когда я в свой перый рабочий день на ЧАЭС увидел, что один раз надеванные сапоги отправляют в могильник мне стало ясно — мы попали в самое пекло. Ведь я знал, что на стройках работяга получает одну пару кирзачей на два года, а здесь одну пару в день! Добавте армейскую форму, белье. За здорово живешь советское государство так бы не расщедрилось! Посчитал, что эта амуниция стоила рублей 50 (молодой инженер тогда получал 120 рублей в месяц).

Сбросив безнадежно зараженную одежду и обувь, мы шли в душ, смывать радиацию с кожи. Затем спешили напиться воды. Это потому, что под действием радиации в организме наступало обезвоживание. Так что за раз мы с наслаждением выпивали по 3–4 бутылки. Кстати у нас всегда была дефицитная «Боржоми» — благодаря оборотистому заместителю полка по тылу.

— Как отразилась на здоровье работа в условиях высокой радиации?

— Да у каждого по своему… У меня на ступне образовалась язвочка, она зажила только в 2000 году. А еще увеличились лимфоузлы под мышками. Но я на это особого внимания не обращал — не до того было. Самое интересное, что события примерно дней 10 моей Чернобыльской эпопеи полностью стерлись из памяти. Ребята вспоминали различные события, участником или свидетелем которых, по их словам я был. Но ничего этого не помню. Совсем.

— У вас в Чернобыле был оберег?

— Нет, но я носил в кармане железный рубль. И вот для чего. Смотрите, я некоторое время был командиром взвода, а затем пошел на повышение — назначили командиром роты. В моем подчинении оказалось около 100 бойцов. Как и я, это были так называемые «партизаны». Личный состав роты менялся — тех, кто официально набирал дозу радиации в 10 бэр (приблизительно 10 рентген) отправляли домой. Присылали новичков — в основном крестьян и рабочих. Чтобы доходчиво объяснить, насколько опасная работа им предстоит, я использовал металлический рубль. Когда они спрашивали, как действует радиация, я доставал рубль и лепил его себе на лоб (в этом деле важно, чтобы лоб был хотя бы немного влажным). «Видите, я из-за радиации стал вроде магнита», — говорил им. И, знаете, мужики сразу понимали, что с ионизирующим излучением шутки плохи. И технику безопасности соблюдали.

Впрочем… Дезактивировали мы помещения возле вентиляционной трубы. Вести себя там следовало крайне осторожно. Но, помнится, солдаты из Закарпатья, принебрегая опасностью, принялись мыть пол, став на колени, как это делают в сельской хате.

— Ваше подразделение хорошо кормили?

— Как на убой. Еда была вкусной и разнообразной. Кстати, в армейском магазине свободно продовались дефицитные в то время продукты, Например, растворимый кофе в пакетиках. А вот со спиртным было очень туго — сухой закон. Когда я собирался на дембель, следовало ребят угостить. С большим трудом раздобыл две бутылки водки.

— Сколько вам заплатили за работу на ЧАЭС?

— Оклад в пятикратном размере — более 3 тысяч рублей (это за 23 смены в третьей самой опасной зоне). Я купил на эти деньги кирпич и другие стройматериалы. Рассуждал так: Если после полученных доз облучения мне не суждено прожить долго, семье останется хороший дом. Понимаете, военные медики высказывались пессиместически по поводу моих перспектив дожить до седых волос.

— В минувшем году мировым хитом стал телесериал «Чернобыль», созданный британскими и американскими кинематографами. События в нем отражены правдиво?

— Что касается очистки крыши, то правдиво. Съемочная группа отталкивалось от документальных съемок, разрешение на проведение которых в 1986 году добился генерал Николай Тараканов. Поэтому о подвиге его солдат знают многие. Но нужно понимать, что крышу очищали и до, и после них — без кинокамер. Кстати, я читал много версий Тараканова о том, что и как было в Чернобыле. Многое в них не стыкуется.

В сериале «Чернобыль» впечатляюще показана история о подвиге водолазов. Они, рискуя жизнью, спустились под аварийный реактор, чтобы открыть вентиль слива воды. В сериале эти события представлены не совсем так, как они произошли в дейстательности. Но все равно эти трое чернобыльцев совершили подвиг. Но давайте не забывать не менее героические поступки многих других ликвидаторов. Возьмем такой пример: сразу после Чернобыльской катастрофы ученые опасались, что в аварийном реакторе произойдет еще один взрыв, поэтому им нужно было «заглянуть» в него. Кто знает о людях, которые, рискуя жизнью, прожгли отверстие в бетонном корпусе разрушенного реактора?

Истории, в которых специалисты проявляли высочайший профессионализм и смелость во время ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы предостаточно. А вот пенсии у многих из них (тех, кто дожил до наших дней) лишь немногим больше минимальной, например, у моих знакомых водителей грузовиков-миксеров, доставлявших цемент для возведения саркофага».

* * *

Комментировать вымесел «ликвидатора-чернобыльца» Ярослава Мухи не буду, только добавлю, что 45 километров — это расстояние не от села Новая Радча до Чернобыльской АЭС, а до населенного пункта Диброво, то есть до границы 30-и километровой зоны.

13

Через час после прибытия на Чернобыльскую АЭС все работы прекратились, территория станции опустела.

К полудню командиры со своими людьми стали собираться возле машин. Увидел Сергея, какой-то неестественно бледно-серый цвет лица, видно, что ему плохо.

— Что случилось?

— Работали под машинным залом 3-его энергоблока, расчищали какой-то проход. В двери коридора круглое окошко. Гражданский показывает: «Видишь вон ту железку? Хватай ее, беги к шахте, бросай и беги обратно. В твоем распоряжении 45 секунд».

На руках только брезентовые рукавицы. Дозиметр-накопитель один на всех, пользовались по очереди. Хотел засунуть за голенище сапога, поближе к земле, но гражданский не дал — только в нагрудный карман.

Еще в коридоре почувствовал, что схватил большую дозу — стало плохо, начало подташнивать. Прибор, на котором гражданский проверил дозиметр, высветил пять рентген.

В доказательство Сергей показал мне красную полоску на запястье правой руки — это след загара, оставленный лучевым ожогом на открытом месте, между рукавом робы и брезентовой рукавицей. Выходит я был «не прав», действительно роба и брезентовые рукавицы «надежно» защищают тело человека от ионизирующего воздействия радиации.

По нормативным инструкциям предельная дневная доза облучения на тот момент не должна была превышать 0.25 бэр. Единовременно полученная Сергеем доза облучения в 5 бэр была разбита его командиром на несколько частей. Три дня Сергей не выезжал на Чернобыльскую АЭС — оставался в части дневальным по батальону.

* * *

Построение. Перекличка. Наконец из части подъезжает машина с обедом. В кабине кроме водителя повар с помощником.

Команда.

— По машинам!.

Колонна машин двинулась на 5–6 энергоблок, распложенный в полутора километрах от станции.

5-ый — 6-ой энергоблок — это недостроенное кирпичное здание с голыми проемами окон и дверей. В 1986 году из-за высокого радиационного фона было признано нецелесообразным развертывание на базе этого здания завода по производству бетона. Но в 1987 году командование нашло помещение недостроенного энергоблока самым подходящим местом для оборудования в нем столовой для военнообязанных.

Руки мыть негде и нечем. Снимаем респираторы и рассаживаемся на первом этаже на деревянных скамейках вокруг сколоченных в виде столов досок покрытых толстым слоем радиоактивной пыли.

Повар с помощником достают из кузова своей машины зеленые солдатские термосы и разливают по мискам все те же кислые, хотя еще и чуть тепленькие, щи. Командирам дополнительно выдается по нескольку печений типа «крокет» — это «усиленный» офицерский паек.

Люди берут хлеб грязными руками, в этот момент с грязью и пылью в организм заносится доза радионуклидов в миллионы раз превышающая ту дозу, что до этого была задержана респираторами — более изощренного метода травить людей радионуклидами в этой «столовой» трудно было уже и придумать.

После того как все люди поели повара собирают грязную посуду и никого не дожидаясь уезжают на своей машине обратно в полк. Мы же возвращаемся на станцию, на старое место под «звенящие» трубы паропровода.

Строимся возле машин. После переклички стоим не расходимся. 14 часов дня. Наконец подходит взвод остававшийся на обед здесь на станции в гражданской столовой. Все — рабочий день окончен, можно возвращаться в часть.

* * *

Блестит мокрый асфальт. Поливочные машины из нашей части, так называемые АРСы (автомобильная разливочная станция) на базе трехосных автомобилей ЗиЛ-157, поливают дорогу водой не давая ей просохнуть. Делается это для того, чтобы радиоактивная пыль не поднималась в воздух. Зато радиоактивная грязная жижа подхватывается колесами с дороги и набивается под крылья и кузова наших машин.

— Основная наша задача на станции — это дезактивация помещения машинного зала 3-его энергоблока, одного из самых загрязненных мест станции и подготовка его к работе в штатном режиме — поясняет командир.

— Индивидуальных дозиметров не хватает, да и те, что есть или не работают или показывают заниженный уровень радиации. Даже исходя из заведомо заниженных показаний люди получают дневную дозу облучения за 10–15 минут работы. Но поскольку Постановлением Совета Министров установлен 6-ти часовой рабочий день, то остальное время люди вынуждены находиться во внутренних, специально отведенных, помещениях станции. Дезактивация внутренних помещений закончена, оконные проемы закрыты свинцовыми плитами. Находиться внутри станции не опасно.

14

Приближаемся к границе 30-ти километровой зоны. Рядом с дорогой, в 100 метрах не доезжая до шлагбаума, находится ПуСО (пункт санитарной обработки). Перед выездом из опасной зоны все автомобили подлежат отмывке — дезактивации.

Сворачиваем с дороги на ПуСО, люди выпрыгивают из кузовов автомобилей и со старшими машин идут к лесочку, где ложатся отдыхать на землю прямо в радиоактивную траву — специальной площадки для отдыха людей на ПуСО не оборудовано.

ПуСО обслуживается латышами, все говорят с типичным прибалтийским акцентом растягивая слова.

К машине подходит дозиметрист, на груди висит прибор — дозиметр, на голове наушники, в руке штанга, внутри которой, на самом конце находится счетчик Гейгера. Дозиметрист подносит штангу к деталям автомобиля которые подлежат отмывке — это рама, рессоры, колеса и крылья автомобиля.

Деревянный кузов, в котором люди вынуждены находится четыре часа по дороге на ЧАЭС и обратно, не поддается отмывке, поэтому никто не замеряет уровень радиации в кузове и тем более не пытается его отмывать. Кабина и двигатель автомобиля так же не полежат отмывке — иначе приборы в кабине замкнут, а двигатель будет залит водой и не заведется. По этой причине никто не замеряет уровень радиоактивного загрязнения и этих частей автомобиля. В общем, отмывка автомобилей простая формальность, все та же циничная видимость заботы командования о здоровье людей заведомо обреченных на верную смерть.

* * *

Прибор дозиметр работает в трех режимах: в первом положении замеряется уровень радиации в тысячных долях рентгена — мкР/ч (микрорентген в час), во втором положении уровень радиации замеряется в сотых долях рентгена — мР/ч (миллирентген в час) и в третьем положении уровень радиации замеряется в полных рентгенах.

Указатель выбора режима работы дозиметра установлен в среднее положение, значит уровень радиации замеряется в сотых долях рентгена.

Естественный радиационный фон на ПуСО составляет 15 мР/ч. Рама и колеса автомобиля подлежат отмывке до 20 мР/ч — итого, общий уровень отмытых частей автомобиля не должен превышать 35 мР/час.

Уровень радиации предварительно определяется на слух и точно, визуально, по шкале прибора: В наушниках тихонько потрескивает (треск напоминает щелчки проскакивающей искры высокого напряжения между электродами), но как только штанга прибора приближается к раме автомобиля треск учащается и переходит в сплошную какофонию. Стрелка индикатора зашкаливает, значит, уровень радиации превышает один рентген в час.

По нормативным инструкциям при уровне радиации более одного рентгена в час, автомобиль не подлежал отмывке и должен был оставляться в 30-ти километровой зоне. Но в армии на инструкции никто не обращает внимания — автомобиль будет отмываться при любом уровне радиоактивного загрязнения.

* * *

В соцсетях мне не раз попадались воспоминания отдельных водителей из других воинских частей, якобы вывозивших в одно время со мною, летом 1987 года, людей для выполнения работ на Чернобыльской АЭС. Но, как я уже упоминал, за полтора месяца мне ни разу не довелось увидеть на станции ни одной машины и ни одного человека из других воинских частей. И все эти водители утверждали, что их автомобили не отмывались на ПуСО, а просто менялись на границе 30-ти километровой зоны — из чистых машин люди пересаживались в грязные и наоборот. И ведь действительно, так это и было, но только зимою при минусовой температуре. С первыми теплыми днями грязные машины, остававшиеся в 30-ти километровой зоне, отмывались и люди получали возможность добираться до Чернобыльской АЭС и обратно без пересадки. Именно на такой «отмытой» машине мне и пришлось вывозить людей на Чернобыльскую АЭС в мае-июле 1987 года.

* * *

Вчера при въезде на ПуСО уровень радиоактивного загрязнения моего автомобиля составлял 65 мР/ч, значит сегодня из «саркофага» произошел выброс радионуклидов.

Для отмывки автомобилей на ПуСО оборудовано пять эстакад, но обслуживаются латышами только две. Для заезда на эти эстакады колонна машин разбивается на две очереди.

Въезжаю на эстакаду, глушу двигатель и остаюсь в кабине. Внизу мойщик в костюме химзащиты, перчатках и очках (костюм химзащиты не защищает от радиационного облучения, но он защищает от попадания радиоактивной грязи на одежду мойщика). Мойщик открывает кран и начинает поливать мою машину мощной струей теплой воды с разведенным в ней специальным стиральным порошком (который впрочем мало чем отличался от обычного стирального порошка, к тому же еще и был расфасован в обычные упаковки, поэтому у местных женщин с успехом менялся на самогонку). Минут через десять мойщик перерывает воду и машет рукой.

— Проезжай!

Съезжаю с эстакады. К машине подходит дозиметрист и производит замер — 70–75 мР/ч.

Разворачиваюсь на второй заход и становлюсь в конец очереди. Через час вновь въезжаю на эстакаду, глушу двигатель и кричу мойщику.

— Мой лучше! Сколько раз еще крутиться?

— Мне по барабану сколько раз! Я работаю два часа и меняюсь — с прибалтийским спокойствием отвечает мойщик.

Через 10 минут во второй раз подъезжаю к дозиметристу. Уровень радиоактивного загрязнения автомобиля на этот раз несколько ниже — 50–60 мР/ч, но все равно еще гораздо выше нормы. Разворачиваюсь, но в хвост очереди уже не становлюсь, а заезжаю на свободную эстакаду. Две другие, необслуживаемые, эстакады заняты, водители сами отмывают свои машины.

Сильным напором воды стараюсь выбить радиоактивную грязь из рессор и щелей под крыльями, куда не смог добраться мойщик в своем неуклюжем костюме химзащиты. Вода с радиоактивной грязью отбрасывается на меня. Через минуту я уже весь, с головы до ног, мокрый, но вода теплая, искупаться в такую жару одно удовольствие.

На этот раз все в норме — 35 мР/час по кругу. Прошу дозиметриста «прозвонить» меня: Роба «звенит» 80–90 млР/ч. Пятая точка опоры «звенит» полный рентген в час (Все мои предшественники, и я тоже, по прибытии на станцию ложились досыпать в кабинах своих автомобилей. При этом никто не разувался и сапоги с радиоактивной пылью оказывались на сиденье водителя).

Прошу дозиметриста проверить уровень радиационного фона в кузове. Как только штанга со счетчиком Гейгера приблизилась к кузову, стрелка дозиметра тут же зашкалила. Переключить прибор в третье положение дозиметрист отказывается.

— Не положено!

Но это уже и не важно, какой бы уровень радиации не был в кузове, люди все равно будут продолжать ездить в этом кузове. Поэтому лучше ничего не знать и понапрасну не переживать.

(Меня начинало тошнить, когда впоследствии приходилось читать в соцсетях утверждения некоторых чернобыльцев о том, что во время ликвидации аварии на ЧАЭС соблюдался «строжайший радиационный контроль», в частности на ПуСО во время отмывки автомобилей).

* * *

Через два часа все машины «отмыты» и мы колонной подъезжаем к шлагбауму на выезде из 30-ти километровой зоны.

Из будки выходит милиционер с дозиметром на груди и начинает производить контрольный замер уровня радиоактивного загрязнения наших автомобилей — «строжайший контроль», милиционеры тоже не даром едят свой хлеб. Милиционер сует штангу дозиметра под крылья наших машин, он уже знает все места откуда особенно трудно выбить радиоактивную грязь, поэтому быстро находит их. Несколько машин разворачиваются и возвращаются на ПуСО.

Наконец мы выезжаем из 30-ти километровой зоны. Проехав Диброво говорю командиру.

— Сегодня на станции был выброс.

Командир не верит.

— Если бы сегодня был выброс, то я знал бы об этом.

* * *

Когда в начале года произошел первый выброс радионуклидов из «саркофага» на Чернобыльской АЭС была небольшая паника. Люди так быстро покинули станцию, что забыли на ней несколько человек.

Впоследствии на выбросы уже перестали обращать внимание — выбросы происходили практически каждую неделю.

15

В полк возвращаемся под вечер. Обратная дорога заняла около четырех часов. Останавливаемся перед въездом в парк техники. Люди выпрыгивают из кузовов автомобилей и бегут в часть. Все устали, скорее принять душ, поужинать и единственное развлечение в помещении столовой посмотреть очередной старый фильм.

Но для водителей рабочий день еще не закончен. Нас встречает полковой дозиметрист. Еще раз проверяется уровень радиоактивного загрязнения отдельных частей наших машин — «строжайший контроль». За 50 километров пути в «чистой зоне», от ПуСО до части, уровень радиационного фона повысился до 65–75 млР/час.

Пока машина не будет «отмыта», ее не запустят в парк техники. Возле дороги нас поджидает машина с цистерной наполненной водой из протекающей неподалеку речушки. Мойщиков нет, машины моют сами водители.

Моя машина находится в голове колоны, поэтому я остаюсь возле машины и жду свою очередь на отмывку. Водители, чьи машины находятся в середине и хвосте колоны бегут в часть, на ужин.

Подъезжаю к АРСу, беру брандспойт и начинаю поливать свою машину струей воды с разведенным в ней стиральным порошком. Давление гораздо ниже, чем на ПуСО, поэтому остаюсь почти сухим. Воду надо экономить, да и другие водители ждут. Управляюсь за пять минут.

«Свой» дозиметрист не цепляется. Формальная проверка радиационного фона и моя машина уже в парке техники.

Надо успеть еще и на ужин. Бегу в столовую. Все люди уже поели, на столе меня ожидает миска с остывшей кашей, на этот раз уже без мяса, и неполная кружка чая с молоком.

На стене растянут экран. Люди начинают занимать места за столами перед показом очередного старого фильма. Один человек, из только что вернувшихся с Чернобыльской АЭС рассказывает «местным» бородатую байку о том, как сегодня на станции он работал в свинцовом фартучке, таким образом «надежно» защитив от радиации свое самое дорогое для мужчины место — выезжавшие на ЧАЭС тоже не теряли чувство юмора.

* * *

Эта байка пересказывалась в части неоднократно и по этой причине выглядела вполне правдоподобно. Один знакомый «чернобылец», еще недавно рассказывавший мне о том, как они сидели в парке технике ничего не делали, а только пили самогонку, вдруг «вспомнил», что тоже выезжал на Чернобыльскую АЭС и на полном серьезе начал доказывать, что свою мужскую полноценность он сохранил только благодаря тому, что «работал на ЧАЭС в свинцовом фартучке».

Быстро съедаю свою порцию каши и запиваю тремя глотками чая. Чая как всегда не хватает — режим строгой экономии. Экономить надо на всем, даже на воде из-под крана.

После ужина возвращаюсь в парк техники и начинаю готовить свою машину к завтрашнему выезду: заправляю автомобиль с бензовоза, доливаю масло в двигатель и в картер редуктора заднего моста.

У каждого своя работа — кто-то сидит в штабе, скрупулезно подсчитывая набранную другими дозу облучения, кто-то на кухне чистит картошку и варит щи, кто-то в медсанчасти неустанно печется о здоровье военнообязанных, собирая в пробирки их кровь, а кто-то работает на Чернобыльской АЭС — отмывает помещение машинного зала 3-его энергоблока и собирает радиоактивный графит на крыше.

В мои же обязанности входит мойка (дезактивация) тех частей автомобиля, которые не отмывались на ПуСО — это кабина и кузов автомобиля. Эти части автомобиля дезактивитуются голыми руками обычной половой тряпкой из ведра воды с разведенным в ней стиральным порошком. Прежде чем приступить к мойке кузова я предварительно выметаю из него радиоактивную пыль. Пыли в кузове больше чем достаточно, никто не обмывал свои сапоги прежде чем лезть в кузов. Каждый раз я выметаю из кузова около полукилограмма этой радиоактивной пыли привезенной с Чернобыльской АЭС. Я работаю в респираторе, а ведь люди снимали свои респираторы при выезде из 30-ти километровой зоны и оставшуюся часть пути дышали этой пылью — благо в темном кузове не было видно этой тонкой радиоактивной взвеси парящей в воздухе.

* * *

Надо успеть еще и в баню, баня работает до 21 часа. В палатке несколько таких же, как и я запоздалых водителей — остальные люди давно уже помылись и сейчас в столовой смотрят очередной старый фильм.

Своей мочалки из дома я не захватил, поэтому приходится пользоваться общей мочалкой, которую я предварительно споласкиваю под краном водой с мылом — благо мыла достаточно. Спасибо командованию хотя бы за то, что мыло на нас не экономило.

Вода чуть тепленькая, но это даже и хорошо, после жаркого дня освежает. Плохо только то, что бежит тоненькой струйкой, стекают последние остатки.

Банщик меняет нижнее белье и портянки на стиранные. Нательное белье и портянки меняются ежедневно, но что толку от смены нательного белья, если верхняя рабочая одежда, которая «звенит» полный рентген/час, не стирается и не меняется?

* * *

Ежедневная стирка и замена робы ненамного удорожали бы содержание военнообязанных в полку, но роба не стирается по прямому распоряжению командования. По этому же распоряжению командования после возвращения с Чернобыльской АЭС мы не можем переодеться и в свой чистый комплект подменного обмундирования, «хранящийся» в каптерке у старшины. Ведь для командования мы не люди, для командования мы всего лишь материал для одноразового использования. «Отцы-командиры» руководствовались гуманной целью — сделать все возможное для того, чтобы люди получили возможно большую дозу облучения и долго после этого не мучились. И командование достигло своей цели — подавляющее большинство людей, привлеченных к выполнению работ на Чернобыльской АЭС, умерло в первые месяцы и годы после возвращения со сборов.

Тем не менее, для самоуспокоения после принятия душа мы ежедневно переодеваемся в стираный комплект нательного белья, а затем облачаемся в свою грязную «звенящую» робу. Командирам рабочая одежда так же не меняется на комплект подменного обмундирования. И несмотря на то, что командиры не лазили на крышу собирать графит и лично не отмывали машинный зал 3-его энергоблока, рабочая одежда у них «звенит» как и у нас рядовых — полный рентген в час.

Писаря жалуются, что когда вечером на планерку собираются командиры вернувшиеся с Чернобыльской АЭС, то у них бедняг в штабе резко повышается уровень радиационного фона. Так, что доза облучения в 9.9 бэр набранная писарями в штабе вполне обоснованна.

16

Рядом с входной дверью в штаб, на стене под навесом, висит бесплатный круглосуточный междугородний телефон. На крыльце очередь из полутора десятка человек. Решаю, стоит ли занимать, ведь придется ожидать свою очередь еще и после отбоя.

Какой-то щупленький солдатик разговаривает по телефону то ли с мамочкой, то ли с женою, подробно отчитывается обо всех своих действиях за прошедший день. С распирающим хилую грудь самодовольством рассказывает о том, сколько пустых баночек для закрутки ему сегодня удалось насобирать на кухне, сколько банок тушенки приготовил для отправки домой, почем по дешевке купил у старшины офицерский комплект ПШ (полушерстяной), что сегодня кушал в обед и ужин, сколько раз сходил в туалет…

Пиз… говорит минут тридцать — все стоят, молча слушают. Значит вновь не судьба сегодня мне позвонить домой.

* * *

Захожу в красный уголок — никого нет. На столе лежит журнал индивидуального учета набранных доз облучения. Выезды на ЧАЭС в журнале не указываются, просто напротив каждой фамилии по дням проставлена набранная доза облучения — 0.2, 0.2, 0.2… бэр.

В глазах рябит от 0.2. Присмотревшись, замечаю, что-то не так. Вот местами среди 0.2 проскакивает число 0.02. Этой дозой в июне у меня отмечено четыре дня — это означает, что в эти дни я не выезжал на Чернобыльскую АЭС.