Грехи и погрешности

Уж до чего крепко накачалися пойлом Тереха с Танюхой на нынешнее полнолуние, в ужасе ожидая очередного бабкиного превращения, а не взял их хмель. Да и не произошло ничего.

Ванька с Венькой дрыхнут давно. На улице стемнело, круглая луна в безоблачное небо выкатилась, метла в сенях от нетерпения задрожала, а Фадеевна как сидела на лавочке, плела круглый половичок, так с места и не сдвинулась. Знай себе, отверткой старой орудует, петли разноцветные тянет.

– Ма-ам, – свесился Терёха с полатей.

– Да, сынок? – отвечает ему Фадеевна, глаз не подымая от своего рукоделия.

– А ты чё… это… не полетишь нонче? – интересуется мужик, а самого чуток нервически потряхивает.

– Куда, Терёшенька? – знай себе тащит тонкие цветные тряпицы старуха.

– Ну… – заколебался Терентий, – не знаю. Тебе видней.

– Ох, сынок, сынок, – вздохнула Фадеевна и подняла, наконец, голову, – не злоупотребляли б вы с Танечкой. Самогонка – дело, конечно, хорошее. Да уж больно много вы ее сёдни напробовались. Вредно это для печени, и для ума пользы мало… Что-то заболталась я с тобою, Терёшенька. Поздно ужо, спать пойду.

Фадеевна отложила недовязанный половичок, поднялась с лавочки и нетвердой походкой вразвалочку двинулась к себе в уголок-комнатку за печкой.

– Доброй ночи, голубчики, – только и слышали Терентий с Татьяной.

– Доброй ночи, мамка, – отвечали в голос супруги.

А потом выключатель щелкнул, и мутная лампочка под обсиженным мухами самодельным абажуром погасла.

Полежали Терентий с Татьяной в растерянных непонятках до момента пока из-за печки бабкин храп с присвистом характерным не раздался, легонько помиловались с полчасика, да и тоже веки смежили до самых утренних петухов…

И на следующий вечер ничего не произошло из ряда вон выходящего. И на послеследующий. И всю неделю спокойная жизнь ни на минуту не прервалась.

У Терехи от волнения сон пропал. Танюха кажное утро сама не своя, огрызается как с похмелюги, а сама накануне ни капли в рот не брамши. Да и слободчане сердобольные интересуются: «Уж не заболела ли наша Фадеевна? Мож, лежит при смерти, а мы и не в курсях?»

– Да нет, вроде бы, все с мамкой нормально, – жмет плечами Терентий, а у самого кошки на душе скребут.

В общем, недельки через две нервы по всей округе начали сдавать.

В очередное утро подошел к Терехе дед Митяй, что живет бобылем в избенке напротив, взял мужика под локоть, отвел в сторонку, да шепотом и говорит:

– Ты б, Терёха, в поликлинику смотался, что ли. Дохтура б вызвал. Чтой-то боязно мне за мамку твою. Да и все наши людишки-то в недоразумениях ходят. Уж две недели прошло, а Фадеевна молодухой не обращается, на метле не летает, скотину не пугает… Ох, боюсь, не к добру это.

– А что?! – обрадовался Терентий. – И схожу к Лаврентий Андреичу, к нервотерапевту, у коего мамка моя на учете последних два десятка лет наблюдается. Мож, посоветует чегось? Мож, самолично приедет, посмотрит чё к чемусь?

Так и сделал.

Прибыл следующим днем к Самохиным психотерапевт Лаврентий Андреевич, муж ученый и во всех отношениях уважаемый. Осмотрел Фадеевну, фонариком в зенки старухины посветил, молоточком резиновым по коленкам постучал, виски круговым движением в левую сторону погладил, да только не нашел ничего подозрительного.

Вышел из бабкиной комнатки, вымыл под мойдодыром руки с вонючим хозяйственным мылом, да изрек:

– Все нормально, Терентий Вениаминович, с вашей матушкой. Здорова, как корова.

И захихикал. А Терёха с Танюхой глазищи вылупили. И дед Митяй, что рядышком стоял, языком поцокал.

– Ай, дохтур, – покачал головой старик, – как же нормально-то?! На метле не летает?

– Не летает, – кивнул врач.

– Голой на шабаши не бегает?

– Не бегает, – поправил на переносице очки доктор.

– Петухам шеи не сворачивает?

– Не сворачивает, – пожал плечами Лаврентий Андреевич.

– Ну, вот! – засмеялся Митяй, оскалив единственный желтый зуб. – А ты говоришь, нормально все! Тоже мне, специалист. А-ну, пусти!

Дед Митяй оттолкнул врача, прошел из сеней в избу, взял Фадеевну под локоток и во двор вывел. По пути выхватил из угла метлу. На улице инструмент этот самый оседлал и как свистнет!

– Смотри, Фадеевна! – заорал дурным голосом дед. – Во, как надо! А вы чё стоите? Берите мётлы, и за мною!

Оседлали вслед за Митяем метлы Терёха с Танюхою, малые Ванька с Венькою, даже доктор Лаврентий Андреевич в наглядную терапию не без интересу включился. Оставили бедную Фадеевну у ворот, а сами со двора на дорогу рванули. Орут на всю слободку, соседей созывают…

И скачет, значится, через час ужо вся Белая слободка города Максакова Н-ского края-области на метлах по улице. В авангарде – дед Митяй, психотерапевт Лаврентий Андреевич, да четверо Самохиных. Взад-вперед, взад-вперед, взад-вперед… А Лизавета Фадеевна глядит на всю эту жуткую синематографию из ворот, и головой неодобрительно покачивает.

А туточки и темнеть зачало. Тонкий серп Луны в черных небесах зловеще засветился.

Дед Митяй примаялся, остановиться хотел, видя, что помощи личным примером никакой оказать доброй соседочке не может. Не тут-то было! Оторвались старые его ревматические ноги в поношенных валенках от тверди земной, и понесла старая метла своего всадника в антрацитовую ночную атмосферу. А за бобылем неугомонным и все слободские огромадным клином гусиным ввысь пошли. Ну, натурально на юг!

Постояла еще с минуту у воротного столба Фадеевна. Потом рукой махнула, сплюнула наземь сквозь дырку меж зубов, развернулась, да домой засеменила. На крылечко, кряхтя, поднялась, посмотрела в черное звёздокрапчатое небо, в котором сердобольные слободчане на метлах мертвые петли имени летчика Нестерова крутят, пожала плечами…

А потом улыбнулась недобро, ведьмину искру глазом желтым пустила, хохотнула гортанно и тоном, не терпящим возражений, значительно изрекла:

– Что поделаешь? Осеннее обострение…

Да в избу шустрой тенью и шмыгнула.

Тяга

Лесник поворошил золу кочергой – глянул, остались ли угли. Поцокал довольно языком, поднялся с корточек и закрыв дверцу, потянулся к заслонке.

– Тяга, Колюнь, нам более ни к чему, верно? Тяга… – задумчиво проговорил он. – Кстати! Повадились тут, понимаешь, к нам эти… Интервенты, во! Одного-двух дерев им, собакам, мало. Давай, говорят, Саныч, мы вон ту площадку вырубим. Тебе злата доставим, а? Оно ж у вас в цене?

– А ты чего?

– Я? Хм… Ой, Коль… Чего ж вы, говорю, гости дорогие, удумали? – Саныч легонько постучал кулаком по печи. – Тута ж заповедник, злыдни! А они мне, знаш чё? Ты, говорят, Саныч, если на наши условия не согласен, мы тя в шхуну свою посадим и… эту… лотобо… любото…

– Лоботомию?

– Точно! Лоботомию, говорят, сделаем. Ну, Николаха, и осерчал же я! Снял с плеча ружжо да главному ихнему пальнул поверх треуха четвертым нумером. Для острастки. Чтоб совесть наружу вытащить.

Лесник уселся на табурет, налил чаю сперва в чашку, потом оттуда в блюдечко, осторожно взял его за краешки, подул и с шумом отхлебнул.

– Сникли, а как же… Стоят себе с топорами наперевес, морды кислые, зенки долу. Но то – страх, брат, не совесть. Совесть, Никола, чувство воистину человеческое. Ни у одного, даже самого распрекрасного, гуманоида ее нет. Да и у наших-то потихоньку выводится. Это я тебе, парень, как старший егерь говорю… с высшим университетским.

– Ты ж бывший военный. У тебя есть гражданское образование? – удивился я.

– А что, непохоже? Одичал, да? – хитро прищурился лесник, стрельнув поверх блюдца взглядом единственного глаза, но зато удивительного натурально-изумрудного цвета.

– Леший тебя знает, – улыбнулся я. – Ты где учился-то?

– Дык МГУ заканчивал. Исторический… Давно, Николах, то было. До армии ещё. – Опустевшее блюдце аккуратно стало на стол. – Будто в иной жизни, брат. И не в моей.

Минут пять сидели молча. Каждый думал о своем. Я об удивительных инопланетных звездолетах, работающих на дровах. Если история Саныча, конечно же, правда. Он о… Чёрт его знает! Об ушедших годах, должно быть. Или… К бесам домыслы! Не знаю.

– Ладушки, собирайся, Коль.

Саныч резко встал из-за стола, опрокинув табурет.

– Пойдем. Минут через десять будут. Обои сразу. Познакомлю и тебя, не против? А заодно и конвенцию составим. Трёхстороннюю. Ну, чтоб заповедника не трогали… Да ты куда в шкеры-то? Обморозишься! Колотун нынче знатный. Вона, в углу, валенки видишь? И бекеша за печью на гвозде. Тебе приготовил… Заслонка! А, прикрыл ужо…

Каждый год по первозимью я езжу на Урал, к старому своему знакомому, бати покойного другу, Сергею Александровичу Сойкину, или, просто – Санычу, как все его зовут.

Семидесятилетний Саныч, убежденный холостяк, лет тридцать тому назад, уйдя на пенсию капитаном ракетных войск, покинул пределы Московского Военного Округа и перебрался подальше от столичной суеты. Поближе к природе. К лесу. К настоящей тайге, где на десятки, да что десятки – сотни километров вокруг нет ни единой живой души.

Сейчас таких называют дауншифтерами. Но то – сейчас, когда рвать из городов стало занятием не то что престижным, но модным. А тогда, в начале восьмидесятых, его, мягко говоря, не поняли. Впрочем, Саныч на чье-то мнение особого внимания и раньше не обращал. Даже в армии. Потому, видать, до майора и не дослужился.

Приехал, в общем, он на Урал, окончил здесь (то ли в Перми, то ль в Свердловске) курсы охотоведов и устроился егерем в одно из самых глухих лесничеств. И жил себе – не тужил до поры до времени, когда потянулись в тутошние края странные люди.

Люди эти говорили, что здесь, в этой самой Богом забытой глуши, творятся невиданные вещи. Мол, приземляются тут частенько летающие тарелки пришельцев неземного происхождения. Инопланетян, значит. Сами себя те люди звали себя уфологами. А место – М-ским треугольником. Слыхали?

В конце восьмидесятых в М-ский треугольник ежегодно сотни экспедиций съезжались. Даже иностранцы бывали. Так что работы у Саныча тогда хватало. Городские ж тайги не знают. Пойдут куда с компасом на денек-другой, да и плутают неделю, а то и месяц. Рыбы поймать не могут, зверя в ловушку заманить не умеют, ягод с грибами не сыщут – кору жуют, что оголодавшие зайцы, а то и чего похуже. Грибы ж, известно, все съедобные. Только иные един раз… Вот Саныч таких «дуристов» и отлавливал по всему своему участку. Возвращал, как говорится, с девственного лона природы в железобетонные рамки цивилизации.

Слухов потом было… Аномалия! Странное место! Неземное происхождение! А про то, что компас, когда ты с ним над залежами железной руды стоишь, стрелкой своею куда хочешь крутит, никто почему-то не поминал.

Слава богу, в девяностые большинству стало не до космической посуды. Шквал уфологов схлынул «строить рынок». Две-три экспедиции в год – не в счет. Приемлемо. Да тут пришла другая беда. Повадились в здешние края браконьеры. И не такие, чтоб пострелять-побаловаться. Эти-то изредка возникают, и всегда были, все больше из местных – Саныча они остерегаются. А такие пришли нелюди, что начали тайгу вырубать. Нещадно, без оглядки и совести. Но с жадностью неуемной.

Попытался было лесник, начальник Сойкина, уважаемый всеми Андрей Петрович, за лес вековой вступиться. Куда там! Через день Саныч труп его хладный с пулей в черепе на покинутой браконьерской делянке и обнаружил…

Нового лесника так и не прислали. Остался Саныч на заимке один-одинешенек. Так, друзья-приятели наведываются. Кто на рыбалку, кто на охоту, кто, как я – просто по лесу погулять, воздухом подышать, здоровье поправить да впечатлениями запастись.

Но и спокойней стало в тайге. Черные лесорубы тоже куда-то из этих мест повывелись. Не удивительно. Добычу-то вывозить надо, а дорог на сотни верст ни одной. Да и кедра строевого – любимого браконьерами дерева – очень уж мало осталось. Не промышленные, как говорится, объемы. А сырая ель с кривой березой кому нужны?

В общем, за последний десяток лет катаклизмы Санычеву землю вроде бы как покинули. Ни уфологов тебе в запредельном количестве, ни дровосеков с «народными самострелами» системы кудесника Калашникова. Живи, казалось бы, не хочу… Ан нет, и тут ерунда приключилась.

Какая? А вот, значит.

Повадились в лесничество к Санычу инопланетяне. И за чем бы, вы думаете? За дровами для своих звездолетов. Да не смейтесь вы! Серьезно говорю. Могу доказательства предоставить. Если понадобится.

Вот, к примеру, рассказ Сойкина, который я предусмотрительно записал на диктофон. Слушаем?

«Я обычно летом кварталы на лошади объезжаю. За недельку справляюсь. Пешком-то уж больно долго получается. Да и хлопотно. Провизию на собственном горбу тащить – это тебе не три литра пива в распущенном брюхе. Вот и прошлым маем, как вода сходить начала, я Сивку своего оседлал, баул сложил, да и в путь.

Первый-второй дни прошли без происшествий. Двигаюсь потихоньку, метки свои проверяю. Подновляю, где надобно. Карту корректирую. Там – болото новое нарождается, тут – сухостою излишек, надо вырубать, иначе пожара не миновать. Работаю, в общем. Привычным делом своим занимаюсь.

Вдруг на третий день, только-только к самым глухим местам подбираться начал, слышу – топоры стучат. Не сильно, без энтузиазма, как говорится. Бензопил не слыхать. Но все ж интересно стало, кто сюда забраться-то отважился? Ближняя деревня в сорока верстах почитай. Это по бездорожью-то. Расстояние, я тебе скажу, очень даже приличное.

Спешился я, взял Сивку под уздцы, и пошли мы с ним на звук.

Через полчаса или около того выбрались на огромную, Николаха, поляну. «Лужники», никак не меньше. Смотрю, и глазам своим не верю: летающая тарелка в самом центре стоит. Большущая, метров сто в диаметре, высотой в пятиэтажку, под солнцем полированным хромом играет. Красотища – глаз не оторвать!

Где, думаю, эти чертовы гуманоиды-то? Пригляделся получше… Ан, вон они! Двое братьев по разуму с краю поляны толстенную березу серьезными топорами работают. Ну, думаю, была – ни была, подойду, поздороваюсь. Мож, я первый землянин, кого они увидят. Надо ж, Николай, нашу планету в лучшем свете представить. А? Проявить, как говорится, гостеприимство.

Подхожу ближе… А это два мужика. По виду – натурально наши. В свитерах серых, штанах ватных, да в простые кирзачи обутые. Ну, я про тарелку сразу как-то и позабыл.

– Привет, – кричу, – бедолаги! Бог в помощь!

– Здорово, – оборачиваются, – коль не шутишь.

А я на их рожи-то смотрю… Цвет у них какой-то нездоровый. Бледный, с зеленым отливом, будто они денатуратом траванулись… Печень-то, брат, с ядом не справляется, желчь к коже и подступила. Вздохнул.

– Эх, – говорю, – мужики вы, мужики… Что ж вы себя губите-то? В лесу по осени ягод полно, в сельмаге крупа, дрожжи. Поставили б бражку, сварили б самогоночки. И то – натур-продукт. Кто ж в двадцать первом веке технический спирт внутрь себя потребляет? Жить надоело?

Они разом улыбнулись, один мне подмигнул лукаво и говорит:

– Ты, отец, так подумал, потому что у нас кожа другого цвета?

– У кого это – у вас? У Сенькинских? – оторопел я.

А они как заржут! Кони! Вот, думаю, опростоволосился. В Сенькино самогонку в каждом дворе варят. Фирма! Это ж Чуриловские!

– Да и не Чуриловские мы, – прочитали они мои мысли. – Мы с другой планеты, отец. А к вам сюда за сырьем для топлива иногда наведываемся. Тяга от него, понимаешь…»

Запись на этом обрывается. Диктофон старенький, всю пленку в кассете изжевал. Обидно, конечно, но я рассказ Саныча помню. Так что дальше дорасскажу своими словами.

Короче, уфологи в восьмидесятые годы места тамошние не зря М-ским треугольником прозвали. Инопланетяне туда прилетают довольно часто.

Сегодня два корабля собственными глазами видел. А на одном даже побывал – тройственную конвенцию Санычу составлять помогал. Мы со стороны землян условия оговаривали. Конвенция устная. На доверии. У нас в галактике, оказывается, так договариваться принято уже несколько тысяч лет.

Прилетают на Урал инопланетяне за земными березовыми дровами для своих звездолетов. У них там какой-то ученый путем, естественно, сложнейшего синтеза, получил из нашего с вами любимого русского дерева супертопливо, которого надо буквально стакан, чтоб до нашей Земли и обратно к своей удаленной точке галактики добраться. На гиперскорости за каких-то пару-тройку дней. Во как!

И что самое интересное, одной нормальной березы хватает на три ведра этого замечательного, хоть на нашей планете неизвестного – временно, конечно – супертоплива. Представляете, какие у нас в стране огромные природные ресурсы нового поколения растут, пока наши драгоценные деятели газ с нефтью качают? Газ с нефтью кончатся, не беда. Мы инопланетянам дрова начнем поставлять. Чем не развитие экономики, скажите? Уж чего-чего, а дров в России наломать мы завсегда могли. И до сих пор легко можем. Обращайтесь. Имею в виду, за ними, за дровами. А мы пока о модернизации процесса подумаем. Чтоб тяга не ослабевала… Что? А! Во всех смыслах. Во всех…

Извращенец