Зверь милосердия

— Других следов насилия на трупе не обнаружено. Он был убит пулей малого калибра, по всей видимости, двадцать второго. Стреляли с близкого расстояния, но не в упор. И из мелкого оружия.

— Мелкого?

— Пуля не прошла навылет. Если бы убийца стрелял из тяжелого револьвера, даже небольшая пуля пробила бы голову насквозь.

— Док, вы по-прежнему считаете, что он убит там, где его обнаружили? И труп никто не двигал?

— Не вкладывай мне слова в рот, Рыжик. Так я не говорил. Лишь указал на подобную возможность. На корне дерева, на котором лежала его голова, крови немного, но всё же какое-то количество её вытекло. Такие раны не очень кровоточат. А упасть он мог именно там, где вы его нашли.

— Спасибо, док, — сказал я. — Держите ворота на запоре, чтобы покойник не дал деру.

Когда я возвратился в кабинку, пиццу только что поставили на стол. Я сказал:

— Ничего срочного, — и сразу же принялся за еду. Потом вкратце изложил Фрэнку содержание разговора с доком Реберном.

— Понятно, — задумчиво протянул он. — Выходит, без вскрытия мы как слепые. Поспешим с опознанием. Капитан наверняка сгорает от нетерпения, хочет знать, чем мы занимаемся. Я позвоню ему, пусть успокоится.

— Чашечку кофе я выпить успею?

— Успеешь. Сегодня работаем допоздна, надо как следует подкрепиться. Возьми чашечку и для меня.

Я заказал кофе и перекинулся парой шуточек с официанткой. Жаль, что Фрэнк вернулся скорее, чем я успел с ней о чем-нибудь договориться.

— Кэп согласен, что версия со Стиффлером наиболее вероятна, — сказал Фрэнк. — И даже выделил нам в помощь Джея Бирна. Ему всё равно сейчас нечего делать. Он поручил ему собрать информацию о Медли.

Вместо ответа я кивнул. Фрэнк, наверное, целую минуту размешивал сахар в кофе, потом взглянул на меня:

— Рыжик, ты видел то место во дворе, где он, по его словам, похоронил собаку?

— Конечно. Я осмотрел весь двор. А в чем дело?

— Просто мысль. Если бы я собирался спрятать револьвер, а перед этим начитался Эдгара По, то пометил бы место крестиком, чтобы никому не пришло в голову начать там раскопки.

Я сказал:

— Не совсем улавливаю. Во всяком случае револьвер он там не зарывал. Могилку давно не тревожили. И вообще, советую тебе выкинуть Медли из головы.

— Может, ты и прав. Скажи, хватило бы у него сил перетащить труп? Ну, к примеру, из дома во двор?

— Думаю, да. Однако, если бы он решил его перетаскивать, то отнес бы не во двор, а в машину, потом увез бы подальше и выбросил где-нибудь возле железной дороги или в другом пустынном месте. Чего ради он потащил бы его к себе во двор?

Фрэнк не ответил, и мы не произнесли больше ни слова, пока не расплатились и не вышли на улицу. Мы всегда чередуемся, кому вести машину. Сейчас была моя очередь. Поэтому я спросил:

— Куда, Фрэнк?

— Ист-Берк-стрит, сорок четыре. Не уверен, там ли жил Стиффлер последнее время, но это адрес семьи на момент, когда произошел несчастный случай.

— Узнал у кэпа?

— Нет, адрес был в газетах.

— Боже мой, Фрэнк, — удивился я, — не хочешь ли ты сказать, что две недели назад прочел заметку об этой аварии и до сих пор помнишь улицу и номер дома?

— Нет, Рыжик, на такие подвиги я не способен. А адрес дома запомнил по другой причине. Чуть больше года назад, ещё до того, как мы начали работать одной командой, я расследовал дело о поножовщине. Та грязная история случилась на Ист-Берк-стрит. Когда я прочел сообщение о Стиффлере, то обратил внимание на адрес — он жил как раз напротив знакомого мне дома.

Скажу честно, Фрэнк — толковый парень, соображает и, когда надо, действует решительно. Он никогда не приписывает себе чужих заслуг, не хвалится тем, чего сам не делал. Может, только иногда, шутки ради. Мы с ним почти никогда не спорим.

До Ист-Берк-стрит я долетел за восемь минут.

Район захудалый, и хотя сказать, что это трущобы, пока нельзя, стремительно приближается к этому уровню. Дом сорок четыре был трехэтажным. На первом этаже размещалась небольшая бакалейная лавка. Находившийся рядом парадный вход вёл в квартиры второго и третьего этажей.

В грязном, тускло освещенном вестибюле я насчитал около дюжины ящиков. На некоторых были карточки с фамилиями жильцов. На ящике с номером шесть было написано: «Стиффлер».

Мы поднялись по лестнице и остановились перед дверью квартиры.

Ответа на стук не последовало. Если Фрэнк не ошибался, квартира должна быть пуста. Подумать только, всего две недели назад за этой дверью жила семья из пяти человек — четверо из которых сегодня покойники!

А может, и все пятеро, если Курт тоже сыграл в ящик. Трудно поверить, что людям может так не везти!

— Сколько лет было Курту Стиффлеру, Фрэнк? — спросил я. — Если ты, конечно, помнишь, что было написано в газете.

— Отлично помню, — ответил он. — На год младше меня. Значит, он был твоим ровесником.

Мой ровесник — тридцать три года. Возьмет и сыграет судьба шутку с человеком, и вот он уже на небе — машет крылышками.

— Почему бы, — сказал я, — не попробовать другие двери? Выясним, живет он здесь по-прежнему или нет. Он мог и не снять свою фамилию с почтового ящика, если переехал.

Фрэнк кивнул и постучал в дверь справа. На этот раз нам открыли. Мы увидели толстую мексиканку в наброшенной на плечи серой шали. Она подозрительно посмотрела на нас.

— Добрый день, мэм, — сняв шляпу, сказал по-испански Фрэнк. — Мы ищем сеньора Стиффлера и хотели бы…

До этого момента я понимал Фрэнка, но дальше испанская речь была выше моего разумения, за исключением некоторых наиболее употребительных слов. В общем, в разговоре я не участвовал, что было, пожалуй, к лучшему. Женщина, вероятно, говорила по-английски, возможно, даже совсем неплохо, и всё же, как показывал опыт, разговаривая с мексиканцами на родном языке, можно добиться более осязаемых результатов.

Они говорили минут десять, не меньше. Сначала её голос звучал угрюмо, она отвечала коротко и неохотно, но постепенно в нем стали проскальзывать дружелюбные интонации. Что-что, а с пожилыми женщинами Фрэнк общаться умеет. У меня лучше получается с молодыми.

«Тысяча извинений», — услышал я наконец от Фрэнка (тоже по-испански) и «Не стоит благодарности», — от мексиканки. На этом разговор закончился, и дверь захлопнулась.

— Ну и как? — поинтересовался я. — Удалось что-нибудь узнать у старухи?

Мы отошли от двери.

— Он до сих пор живет или жил здесь, — сказал Фрэнк. — Последний раз она видела его мельком вчера утром.

— Ей потребовалось десять минут, чтобы тебе об этом рассказать?

— В остальном разговор шел о Стиффлерах и несчастном случае. Не думаю, что эти сведения представляют интерес, но точнее скажу, когда опознаем труп.

— Вот-вот! — воскликнул я. — Когда опознаем. Старуха знала его, почему бы ей не прокатиться с нами и не взглянуть на покойника?

— Потому что после разговора с ней у меня появилась идея поинтересней. Человек, который был к нему ближе всех, — отец Трент из церкви Святого Мэтью. Уверен, он знает о Стиффлере больше других. А кроме того, я сам с ним немного знаком. Пусть лучше он опознает убитого.

— Тогда порядок, — сказал я, — поедем за попом.

Я подумал, что мы будем выглядеть последними идиотами, если покойник окажется не Стиффлером, а просто похожим на него типом. Правда, у Фрэнка отличная память на лица, и особенно волноваться я не стал.

Больше того, я был практически уверен, что убитый — Стиффлер, поэтому, когда мы сели в машину, сказал:

— Фрэнк, освежи в моей памяти ту историю с машиной. Я что-то читал о ней, но подробности выпали у меня из головы. Помню только, что была гора трупов.

— Вел машину Курт Стиффлер. Это была старая развалина, которую он только что купил за пятьдесят баксов. Она была первой собственной машиной в его жизни, но это не значит, что Стиффлер плохой водитель — какое-то время он работал таксистом в Мехико.

— А они там гоняют, как сумасшедшие, — вставил я.

— В машине с ним находилась жена-мексиканка и трое детей. Два мальчика и девочка. Их точный возраст я не помню, но все младше десяти. Не припомню также, кто где сидел, но это неважно. Они ездили в Ногалес на мексиканскую свадьбу, не в тот Ногалес, что за границей, а в наш, в Аризоне. Назад выехали примерно в десять вечера и около полуночи подъехали к Тусону — были в нескольких милях южнее аэропорта.

— Значит, скорость они не превышали, — сказал я. — Почти за два часа проехали всего шестьдесят миль.

— Да, и по отличной, прямой, как стрела, дороге, где даже при семидесяти милях в час кажется, что автомобиль плетется. Навстречу шла машина, и тут развалюху Стиффлера неожиданно бросило на полосу встречного движения. Об этом свидетельствуют следы протектора — здесь не требуется показаний очевидцев. Лобового столкновения не произошло, машины ударились бортами и буквально смели друг друга с дороги. Встречный «форд» перелетел через кювет и ограждение, но не опрокинулся. Автомобиль Курта перевернулся дважды.

Фрэнк ехал очень медленно, отыскивая место для парковки. Когда мы были уже в четырех кварталах от церкви Святого Мэтью, я сказал:

— Быстрее паркуйся и доскажи, что было дальше.

— Короче, Курта выбросило из машины. На нем не было и царапины. А вот жена и один из детей погибли на месте. Другой ребенок скончался в машине скорой помощи, а третий — через пару часов в больнице. Водитель встречного «форда» — там был только один человек — умер на следующий день. Ему раздавило грудную клетку о рулевую колонку. Он был торговцем из Финикса. Вот так всё и произошло. Причиной, думается мне, была лопнувшая шина, хотя Стиффлер и утверждал, что хлопка, который обязательно бывает при разрыве, не слышал. Руль будто бы вырвался из его рук. Машина была разбита вдребезги, и судить о том, что же произошло в действительности, невозможно. — Фрэнк закурил. Через минуту он сказал: — Курта арестовали, когда он признался, что немного выпил. В чем его обвинить: вождении машины в нетрезвом состоянии или неумышленном убийстве — собирались решать позднее.

— Не повезло парню, — сказал я.

— Ещё бы. Слушание состоялось на следующий день. Я как раз проходил мимо и заглянул в суд. Он выглядел как мертвец и, думаю, предпочел бы быть им. Судя по его ответам, он взял всю вину на себя. Не сомневаюсь, что они намеревались упрятать его за решетку. Но кто-то — уверен, что это был отец Трент, поскольку знаю об их близких отношениях, — нанял ему адвоката. Тот уговорил судью перенести заседание на более поздний срок и к этому времени сумел вызвать полдюжины свидетелей, которые присутствовали на свадьбе в Ногалесе. Они поклялись, что Курт при отъезде был абсолютно трезв. Он выпил всего три рюмочки сухого вина в самом начале торжества. В восемь вечера, во время праздничного ужина, Курт не принял ни капли. Сам понимаешь, Рыжик, три рюмки за четыре часа до аварии, к тому же не на пустой, а на наполненный пищей желудок, не могли явиться причиной несчастного случая. Уголовного преступления Стиффлер не совершил, хотя гражданский иск ему собирались предъявить.

— Гражданский иск? Этого в газетах я не читал. Наверное, не обратил внимания.

— Вдова погибшего торговца возбудила против него дело. Требует уплаты компенсации, которая с учетом его возможностей представляется фантастической. А он, естественно, не был застрахован.

— Суд уменьшит сумму, если она нереальна.

— Уменьшит, но компенсация останется весьма значительной — тысячи долларов, несколько тысяч. Конечно, он несет ответственность. Даже если авария произошла из-за неисправности машины — в нашем случае это, предположительно, мгновенный разрыв шины, — он всё равно несет ответственность. Его нарушение не уголовное преступление, но если пересек сплошную линию разметки и на полосе встречного движения оказался виновником столкновения плати. Неважно, чья это вина — твоя или твоего автомобиля.

— Считай, что провел со мной брифинг, — сказал я. — Теперь пойдем познакомимся с попом… Как, ты сказал, его фамилия?

— Трент. Лучше с ним поговорю я. Не возражаешь?

— Разве я когда возражал?

Через пару минут мы сидели в кабинете отца Трента. Фрэнк представил меня, и мы удобно расположились в креслах. Святой отец выглядел моложе и меня, и Фрэнка. Я дал бы ему тридцать, а то и меньше.

— Визит вежливости, Фрэнк? — поинтересовался он. — Или печальные новости о ком-либо из моих прихожан?

— Пока точной информации у нас нет, святой отец, — сказал Фрэнк. — Труп ещё не опознан. Желательно, чтобы вы взглянули на покойника и сказали, не из вашего ли он прихода.

Отец Трент медленно кивнул:

— Конечно, я взгляну. Но у вас должны быть основания предполагать, что я его знаю. Кто, по-вашему, покойник?

— Повторяю, мы не вполне уверены, но весьма вероятно, что это Курт Стиффлер.

Священник на мгновение наклонил голову и прикрыл глаза. Думаю, он мысленно молился.

Фрэнк сказал:

— Если покойник — Курт, его кончина связана не с тем, чего вы опасаетесь. Характер ранения исключает самоубийство. Как и вероятность несчастного случая.

Еще несколько секунд глаза отца Трента продолжали оставаться закрытыми, потом он поднял веки и поднялся с места:

— Поедем прямо сейчас?

— Конечно, — сказал Фрэнк, — если вас это не затруднит. — Мы тоже встали. — Поедем на нашей машине, святой отец, а потом доставим вас обратно.

Оказалось, что убитый всё же Курт Стиффлер. Отец Трент опознал его с первого взгляда. Я позвонил кэпу, сообщил, что опознание в морге произведено с соблюдением необходимых формальностей. Сказав «ладно», он попросил передать доктору Реберну, чтобы тот приступил к вскрытию. Нам же двоим велел оставаться с отцом Трентом и получить от него всю информацию о Стиффлере.

3. Фрэнк Рамос

Я вел машину, чувствуя себя обессиленным. Въехав в гараж полицейского управления, я выключил фары и зажигание.

— Который час, Рыжик? — спросил я.

— Почти девять. Я собираюсь выпить пивка. Как ты?

— Немного не помешает. Только не пиво.

— Понял. Тогда залезай в мою тачку. Бросим якорь в «Эль Президио», а потом я отвезу тебя домой, если закруглимся в одно время. — Рыжик живет на Оракл-роуд и на работу ездит на своей машине. Мой дом всего в семи кварталах от полицейского управления, и мне проще ходить пешком. Однако сегодня я чувствовал себя настолько усталым, что его предложение подбросить меня до дома показалось мне даже более заманчивым, чем перспектива выпить.

Мы дошли до стоянки и забрались в машину Рыжика. Его тачка пошикарней моей — он холостяк и может позволить себе покупать дорогие вещи. У него блестящий черный «бьюик» с обтекаемыми фарами. Купил он его четыре года назад и с тех пор нежил и холил, как любимую девушку.

— Приятная ночь! — сказал Рыжик, устраиваясь поудобней на месте водителя.

Да, ночь была приятной, но мне не хотелось разговаривать, и я просто утвердительно кивнул. Я также не был расположен думать о деле, расследованием которого мы занимались. Оно, однако, никак не желало выходить у меня из головы.

Загадочное происшествие на заднем дворике Джона Медли не нравилось мне. Я не видел, за что тут можно ухватиться. Правда, расследование часто начинается на пустом месте.

Потом что-нибудь проясняется, и портфель следователя постепенно наполняется необходимыми сведениями. Какой новой полезной информации можно ожидать по данному вопросу, я не представлял.

Взять, к примеру, Джона Медли. Солидный, добропорядочный гражданин. Наш коллега Джей Бирн основательно покопался в его биографии, перепроверил все, что касалось его жизни за последние шесть с половиной лет. Именно в этот период он приобрел дом на Кэмпбелл-стрит. Примерно тогда же открыл банковский счет переводом значительной суммы из Чикаго. По нескольку раз в году Медли давал банку поручение перечислить деньги на счета компаний, совершавших сделки с недвижимостью. Таким же образом поступали платежи от частных лиц за приобретенные земельные участки. Раз в месяц он снимал со счета сто долларов, а главные расходы — покупки, бытовые услуги и прочее — оплачивал чеками. Поступления неизменно превышали его расходы. «Легкий флирт с недвижимостью», как он сам выражался, обеспечивал ему достаточно высокий уровень жизни. Репутация Медли у банкиров и дилеров была безукоризненной. Джей не смог обнаружить в его биографии ни единого пятнышка, даже штрафа за парковку в неустановленном месте.

Теперь возьмем Курта Стиффлера. Как рассказал отец Трент, он не был даже гражданином страны, тем более солидным. Родился Курт в Германии в начале двадцатых годов. Бабушка его была еврейкой, что автоматически относило его отца Рейнхарда Стиффлера к той же Национальной категории, несмотря на католическое вероисповедание. Мать Курта умерла во время родов. Ему исполнилось десять лет, когда к власти в Германии пришел Гитлер и в стране началась вакханалия погромов. Двумя годами позднее, когда Курту было уже двенадцать, его отец выехал из Германии, оставив сына на попечение тетки. В тетке, сестре матери, еврейской крови не было, и в принципе в её семье он мог чувствовать себя безопасно. Развитие событий, однако, лишило его подобной возможности.

Мужа тетки заподозрили в оппозиции режиму, арестовали и начали копаться в биографии всех членов семьи. Что случилось дальше с его опекунами, ни Курту, ни его отцу так и суждено было узнать. Сам же Курт с желтой звездой еврея в возрасте двенадцати лет угодил в концлагерь. Ему чудом удалось выжить, но годы, проведенные за колючей проволокой, подорвали его здоровье, и всю оставшуюся жизнь он был наполовину инвалидом.

Отец Курта тем временем добрался до Мексики, где, проработав несколько лет на другого немецкого эмигранта, скопил денег и открыл в Мехико собственный магазин. После войны ему удалось отыскать Курта и вызвать его к Курту исполнилось двадцать два, когда он воссоединился с отцом. Вначале всё шло хорошо — молодой организм обрел достаточно жизненных сил, и вскоре Курт стал помогать отцу в магазине. В двадцать четыре года он женился на мексиканке, которая родила ему троих детей — здоровых и сильных. Однако через четыре года почва вновь выскользнула у него из-под ног. Отец внезапно скончался, после его смерти выяснилось, что он был весь в долгах, и магазин пришлось продать. Курт пытался зарабатывать на жизнь всеми доступными способами, но вскоре оказался на грани нищеты.