Маленький и Большой

ЗМЕЯ

За весь день Маленький заплакал лишь однажды, и вот при каких обстоятельствах. За оградой нашей дачи вросла в землю сараюшка. У снимающих ее дачников — сынишка Сережка. Ему около двух лет. Он толст, энергичен и криклив. Общительный Игорек тотчас знакомится с ним сквозь штакетины дачного забора, а потом проникает для совместных игр и за забор.

Они играли с час дружно и весело. И вдруг раздается захлебывающийся плач и Маленький мчится по садовой дорожке к дому. Бабуля Марья Дмитриевна устремляется к нему навстречу, подхватывает его на руки, и начинается длительный и шумный процесс утишения детского горя.

Утешая Маленького, бабуля Марья Дмитриевна потихоньку дознается о причинах плача. Это нелегко. Маленький вопит и никаких признаков разумного отношения к случившемуся на первых порах не обнаруживает. Ничего внятного вытянуть из него в первые десять минут не удается, и приходится строить наугад малоубедительные гипотезы. Наиболее вероятная из них — ребята повздорили из-за чего-то и подрались. Многое как будто подтверждает это. В руках у Маленького палка, возле колена синяк.

Но вдруг меж всхлипываний и жалостных подвываний Маленького я различаю слово — «змея».

Бабуля Марья Дмитриевна и жена моя переходят к новой версии: Маленький сражался со змеей этой вот палкой и нечаянно ударил себя. Я стою неподалеку и молча внимаю и воплям пострадавшего и словам женщин. Маленький сидит на коленях у бабули Марьи Дмитриевны, и руки ее оглаживают, исследуют и врачуют. Рядом стоит с мокрым полотенцем жена. Я, очевидно, не нужен.

Но вот произнесено слово «змея», и я настораживаюсь. Тут я знаю, кажется, больше женщин-утешительниц. Они слышат о змее от Маленького в первый раз, а я уже во второй.

ТАЙНА ЗМЕИ ЕЩЕ НЕ РАЗГАДАНА

В первый раз о змеях я услышал от Маленького еще в городе, на вокзале. Жена и бабуля Марья Дмитриевна отлучились в привокзальные окрестности за покупками, а мы с Маленьким ждем их, стоя на платформе и ведя мужской разговор. Я говорю Маленькому, что вот, мол, приедем на дачу, пойдем в лес за ягодами. Маленький поднимает на меня настороженные глаза и говорит с опаской и на всякий случай придвигаясь ко мне:

— Там змеи.

Я с возможно более авторитетным видом заверяю, что змей в наших комаровских лесах нет. Но Маленький не верит. Я это вижу ясно. Страх нельзя одолеть логикой. Но я настаиваю именно на ней. Я утверждаю, что в наших лесах змеи невозможны и что ни мне, ни кому другому из комаровских жителей они никогда не попадались. Маленький твердит свое, и страх не уходит из его глаз.

Наш бесплодный спор прерывается приходом наших дам, и мы идем к вагону. Мы благополучно усаживаемся в него, благополучно достигаем Комарова и благополучно живем в нем весь день. А наутро следующего дня вдруг возникает жуткий призрак змеи.

Это загадка. В окрестностях нашей дачи действительно нет никаких змей, даже ужей. Что же это за призрак, так напугавший Маленького?

ТАЙНА ЗМЕИ РАЗГАДАНА, НО НЕ ОБЪЯСНЕНА

Руки бабули Марьи Дмитриевны и жены заняты были милосердной работой. Плач постепенно стихал. Строились новые гипотезы. Жизнь Маленького входила в обычное русло. Но тайна оставалась тайной и тяготела над нами до самого обеда.

За обедом подали салат из свежих огурцов и помидоров. Маленькому он пришелся по вкусу. С особым удовольствием он уплетал огурцы. Он их очень любил.

Мирное застолье прервалось самым неожиданным образом. Маленький, не донеся вилку до рта, бросил ее на стол и закричал:

— Змея! Змея!

Он с ужасом глядел на меня. Я ничего не понимал. Маленький снова вскрикнул:

— Змея! Змея!

Он протянул дрожащую руку и, указывая пальцем на мою шею, страдальчески сморщился. Я провел ладонью по своей шее и на всякий случай встряхнулся. Ничего. Никакой змеи не было. Но бабуля Марья Дмитриевна что-то все же увидела на мне. Она протянула руку к вороту рубахи и сняла с него длинную мохнатую гусеницу.

Так вот она — эта страшная змея, перед которой так трепетал Маленький. Оказывается, это всего-навсего гусеница. Маленький боялся гусениц.

Бабуля Марья Дмитриевна встала из-за стола, выбросила гусеницу за ограду сада и возвратилась к столу. Этим эпизод с гусеницей был для Маленького исчерпан. Что касается меня, то тут дело обстояло сложнее. Я не мог удовольствоваться установлением факта, что мнимая змея — это только гусеница. Этого мне было мало. Меня интересовала не гусеница, а отношение к ней Маленького. Откуда у него этот страх? Когда он родился? Где впервые увидел Маленький гусеницу, так его поразившую и напугавшую своей мохнатостью и странными движениями?

Механизм страха труднообъясним. Что такое страх? Прежде всего — это слабодушие. Но что такое слабодушие? По совести говоря, я не знаю, что это такое, но я знаю, и твердо в том убежден, что оно недостойно человека. Трусость и слабодушие унижают человека, грязнят его душу. Я ненавижу и презираю слабодушие и трусость. Я осуждаю их. Я осуждал Маленького и не скрывал этого от него. Я высказал ему свои суждения в лицо в категорической и даже резкой форме. Осуждать ведь нельзя вполовину.

Маленький не принимал моих резонов и долго еще не мог успокоиться. В конце концов он утешился огурцами, к которым вернулся и которые он любил. Любовь поборола страх, и он исчез. Любовь победила, хотя это была всего-навсего любовь к огурцам. Так еще раз было доказано, что любовь всесильна.

СЛОВО ПРЕДОСТАВЛЯЕТСЯ ГВАРДИИ РЕШИТЕЛЬНЫХ

Я стоял с Маленьким возле буйно разросшихся кустов шиповника и думал. Я пришел сюда, чтобы думать. Враг разоблачен. Но он не уничтожен. Что я должен делать дальше? Я оглядывал темные непричесанные кусты с великолепными алыми пятилистниками. Я искал союзников в борьбе, которую я должен начать. И я пришел сюда.

Я люблю шиповник и очень уважаю его. Он стоек и храбр. Он полон жизненных сил. Он неприхотлив, щетинист, упруг. Он умеет постоять за себя. Он молодец.

В нашем саду много шиповника. Нынче вокруг материнских кустов буйно разрослась молодежь. Они смелы и энергичны, эти Маленькие, и за это я их вдвойне люблю и втройне уважаю. Они храбро уходят в сторону от материнских лон, сидящих в рыхлой обихоженной земле, и в своем стремлении к самостоятельной жизни проклевывают твердый грунт садовых дорожек.

Они полны решимости бороться и победить. Пробив крохотными росточками твердый грунт, они вырываются наружу и идут в рост. Но они не только растут. В этот же первый и самый трудный сезон свой они начинают цвести.

Мы с Маленьким стояли возле одного из этой зеленой Гвардии Решительных. Он мал и кудряв. Ему пошел второй месяц. Он едва поднялся от земли, но уже зацвел. Цветок его свеж и ярок. Он молод и силен. Жизнь прекрасно сверкала в его пурпурных лепестках.

Я указал на него Маленькому:

— Смотри.

Маленький посмотрел на раскрытую ладошку цветка. Потом посмотрел на меня. Он смотрел на меня, подняв ко мне маленькое лицо, и я сказал в это обращенное ко мне лицо:

— Ты обязан быть храбрым.

Маленький не спускал с меня глаз. Он не понимал. Но он слушал. Его поднятое ко мне лицо слушало. И я повторил:

— Ты обязан быть храбрым.

Да. Обязан. Я не только говорил это. Я требовал этого. И твердо решил бороться за это. Здесь, возле шиповника, я начал борьбу за Храброе Сердце.

СОЮЗ ХРАБРЫХ

Так мы стояли с Игорьком возле молоденького богатыря-шиповника, когда неподалеку от нас на вершине большой кудрявой сосны закуковала кукушка.

Я люблю эту деревянноголосую певицу. Я полюбил ее на войне. Это было в тысяча девятьсот сорок третьем году. На Миусе шли тяжелые бои. В разгар их мне случилось войти в лес, в котором недавно закончился бой. Все уродливости, все мерзости, все раны войны еще зияли в этом некогда прекрасном уголке земли. Ржавые обрывки колючей проволоки пронзали развороченную, изъеденную воронками землю. Повсюду виднелись следы бомбежек и артиллерийских налетов. Лес был совершенно изуродован: многие деревья повалены, многие обуглены. Вокруг меня стояли раненые смолоточащие стволы, со всех сторон протягивались ко мне темные ветви-руки — искривленные, перебитые, обожженные.

Редко доводилось мне видеть зрелище более печальное и вызывающее более грустные мысли, чем этот молчаливый, изуродованный, насупленный лес. Все живое ушло из него, разогнанное грохотом гигантской битвы. Эта безжизненность была, пожалуй, страшней самих ран. Ни звериного следа вокруг, ни шороха лап, ни птичьей возни в кустах, ни теньканья. Все вокруг было мертво и безмолвно, — мертво оттого, что безмолвно.

И вдруг среди этого мертвящего душу безмолвия раздалось деревянно-мелодичное: «Ку-ку, ку-ку».

Оно прозвучало твердо и решительно. Это был не робкий писк полуживой от страха пичуги. О нет! Это хозяйка вернулась домой. Она принуждена была на время оставить свой лесной дом, но теперь вернулась. Так бойцы, отступавшие в начале войны от родных очагов, снова возвращались на места прежних боев, гоня перед собой осиленного наконец врага. Это было боевое «ку-ку». Это было храброе «ку-ку».

С этой минуты я знал, какая из всех птиц на свете самая храбрая.

Это кукушка.

Так я и записал в своем военном дневнике. И вот теперь, спустя семнадцать лет, она подает мне свой голос. Она присоединяется к только что составившемуся Союзу Храбрых. Теперь нас в нем уже трое: шиповник, кукушка и я. Союз еще не приступил к действию, но он уже есть, он уже существует.

Я глядел в поднятое ко мне лицо Маленького. Я глядел на него строго и требовательно. Он должен быть в Союзе Храбрых. Без этого невозможно начинать священной борьбы. Он должен быть в Союзе Храбрых. И я уверен — так оно и будет.

СОЮЗ ХРАБРЫХ В ДЕЙСТВИИ

Мы стояли и слушали звонкое кукование. Маленький наморщил нос и насупился. Что-то его затрудняло. Я еще не совсем понимал что.

— Кукушка, — сказал я, улыбаясь.

Я улыбался и кукушке и Маленькому, которого хотел ввести третьим в наши с кукушкой тесные отношения. Но он вдруг сказал хрипловатым деловым баском:

— Это не кукушка, а петух.

Этого я не ожидал. Я был застигнут врасплох и несколько обижен.

— Нет, это кукушка.

Но Маленький не сдавался и настаивал с непонятным мне упрямством:

— Нет, петух.

Мы заспорили и едва не поссорились, потому что оба мы задиры, оба упрямы, и, очевидно, оба не понимали друг друга. Но я не дал спору разгореться. Я уразумел в конце концов, что если непонимание Маленького извинительно, то Большой понимать обязан, хотя это и нелегко.

Откуда же все-таки взялся этот петух? И почему именно петух? Я задумался над этим и решила что дело обстояло так. Маленький вырос в городе, среди камня и асфальта. Там нет никаких кукушек. Он их не видел. Он их не знал. Он поэтому был вправе оспаривать мое ничем не доказанное утверждение. Он вовсе не обязан верить мне на слово. Скорей напротив — у него были весьма веские основания не верить мне. Его жизненный опыт был против меня. Из всех птиц он знал только трех: воробья, голубя и петуха. С воробьями и голубями ему приходилось иметь дело на дорожках скверов и на улицах во время прогулок. Что касается петуха, то он прилетал к кроватке Маленького еще тогда, когда он был совсем несмышленышем и бабуля Марья Дмитриевна пела ему на сон грядущий о петушке, у которого «золотой гребешок, маслена головушка, шелкова бородушка». Кстати, пение петушка тоже начиналось с «ку-ку», по крайней мере в бабулиной передаче, которой Маленький доверял полностью. Рассматривая беспристрастно все эти обстоятельства, я пришел к выводу, что у Маленького были серьезные основания для спора со мной. Я имел мужество признать это и, признав, решил отложить окончание спора до тех времен, когда Маленький попривыкнет к новой для него песенке новой для него птицы. А пока я положил ему на плечо руку и сказал решительно:

— Пойдем.

И мы пошли. Куда мы пошли? И зачем? Мы пошли по саду искать гусениц.

СМЕРТЬ ЗМЕИ

Мы нашли гусеницу минут через десять. Она была такая же мохнатая и длинная, как и та, которую бабуля Марья Дмитриевна сняла с воротника моей рубахи. Я положил гусеницу себе на ладонь, повертел ее так и сяк, потрогал пальцем, говоря, что она не кусается и ничего страшного в ней нет и отродясь не было. К этому я прибавил, что все же она вредитель и от нее заболевают и гибнут деревья и кусты в саду. После этого я взял камень и, убив гусеницу, бросил ее за ворота на дорогу.

Я уничтожил врага. Но это было еще не все, что я должен был сделать. Я должен был добиться того, чтобы Маленький, переступив через свой страх, сам уничтожил змею-гусеницу. Только тогда страх был бы изгнан из его маленького сердца навсегда.

Борьбу с врагом никому нельзя передоверять. Такой точки зрения должен придерживаться всякий, кто вступает в Союз Храбрых.

Мы принялись охотиться на гусениц. Охота превратилась мало-помалу в игру, которая не могла не увлечь. А увлечение изгнало страх. Он просто-напросто забылся, стерся, перестал существовать. Все же прошло еще некоторое время, пока Маленький привык к мысли, что гусениц надо уничтожать и что он может и должен делать это сам. Еще две гусеницы погибли на его глазах от моей руки, но четвертую Маленький растоптал своей собственной ногой.

Так было покончено со змеей. Она испустила дух под ногой Маленького, и страх перед ней потух сам собой. Маленький вступил в Союз Храбрых. Враг, подбиравшийся к самому сердцу, враг, пугающий и извращающий понимание окружающего мира, был уничтожен.

Смерть врагу!

Да здравствует Храброе Сердце!

У Маленьких Человечков оно обязательно должно быть храбрым. Иначе оно никогда не будет храбрым и у Больших Человеков.

САМ СВОЙ

Мы пили вечерний чай. Маленький любил чай, и притом в чистом виде, без всяких примесей. Жена предложила было ему налить в чай молока.

— Но тогда кофе получится, — сказал Маленький и решительно отверг молоко.

Он сосредоточил на чае и на колбасе летнего копчения все свое внимание и, казалось, выключился из развертывавшейся за столом неторопливой беседы. Разговором овладели женщины. Бабуля Марья Дмитриевна обстоятельно повествовала о делах домашних, о своих домочадцах. Жена полюбопытствовала, как относится к Маленькому его отец, любит ли его.

— Очень любит, — сказала бабуля Марья Дмитриевна, улыбаясь. — Он от Игорька сам не свой.

Жена повернулась к Маленькому. Ей хотелось узнать, отвечает ли он любовью на любовь отца. Она спросила:

— А ты как, Игорек?

Маленький поднял голову от блюдца. Он, как оказалось, слышал все, что говорилось за столом, и все уяснил себе. И он ответил спокойно и солидно:

— А я сам свой.

После этого он снова обратился к прерванному чаепитию. Ответ прозвучал очень внушительно. В нем была полная уверенность в себе. В нем сказывался характер. «Сам свой» спокойно возвратился к блюдцу с чаем.

КОРОЛИ И ТАРЕЛКИ

Это случилось во время нашего бурного и недолгого шахматного поединка, точнее — перед его началом. Показывая Маленькому шахматные фигуры, я начал с самой главной фигуры и, ставя ее на доску, громко и четко назвал:

— Король.

Маленький повторил сказанное, но не сумел как следует произнести твердое «эр», и у него получилось:

— Коуоль.

Он почувствовал ошибку своего произношения и недовольно прихмурил едва заметные бровки. Очевидно, он знал за собой этот фонетический грех и старался исправить его. Он склонил голову чуть набок и, глядя на мой рот, повторил, старательно и раскатисто произнося «эр»:

— Корроль.

Я не понуждал его исправлять плохое произношение. Он сам постарался исправить его. И это меня не удивило. Я и раньше сталкивался с речевым самоконтролем Маленьких. Очень интересна в этом отношении история маленького москвича Маки, моего старого знакомого. Будучи в возрасте Игорька, Мака плохо управлялся со словом «тарелка». Слово не удавалось ему. «Эр» и «эль» как-то сами собой менялись местами, и вместо обычной тарелки получался какой-то словесный гибрид:

— Талерка.

Мака боролся со своим недостатком, и тетка его рассказала мне, как однажды вечером, войдя в детскую, она попала на автоурок фонетики. Мака лежал в постели и перед сном повторял, уставясь в потолок:

— Талерка. Неть. Талерка. Неть…

Каждую неудачу в произношении трудного слова Мака сопровождал досадливым «неть», изобличая этим неправильность произношения и отвергая ее. И ошибка и корректирующее ее «неть» повторялись до тех пор, пока наконец не пришла удача и Мака четко и с торжеством произнес:

— Таррелка.

Это была победа, и победа сознательно добытая в трудной борьбе с самим собой.

Маленькие знают и такие победы. Это несомненно, хотя Большие об этих важных победах Маленьких знают мало.

С ЭТИМ он входил в дом

В Маленьком несомненно живет чувство Прекрасного. Ему нравилось все красивое. Он любил, чтобы вокруг него все было чисто. Перед тем как войти в дом — этот чистый и опрятный дом, он вытирал на крыльце ноги.

Погода стояла сыроватая. С утра немножко дождило. Но теперь крыльцо было уже чисто и сухо. Через все ступеньки крыльца протянулся узкий серый половичок. Вытерев сначала ноги о деревянный рубчатый мостик на улице, Маленький вступал на этот половичок. Он останавливался на каждой ступеньке и долго вытирал маленькие, усердные, не боящиеся работы ноги. Никто его не заставлял это делать. Он сам с терпением и тщательностью вытирал ноги. Эти старания были данью уважения к чистоте, порядку и вложенному в них труду.

С этим он входил в дом.

СИЛА ПРИТЯЖАТЕЛЬНЫХ МЕСТОИМЕНИЙ