Киммерийский аркан

И киммирай лавиной покатились вниз, на аваханский лагерь. Рубить мечами и топорами, пронзать копьями, топтать конями.

Гирканские воины нестройной толпой хлынули следом.

Дагдамм различил очертания большого шатра со знаменем над ним. Должно быть это ставка самого эмира. — решил он, и направил коня туда.

Он несся впереди войска, зная, что в любой момент его жизнь может прерваться от случайной стрелы или копья, не помогут никакие верные щитоносцы. Но страха не было, был только злой восторг. Он метнул короткое тяжелое копье, которое ударило в лицо совсем юного, безбородого авахана. Тот упал, открывая место в строю. До столкновения остался лишь миг.

Киммирай перед самым ударом метнули свои тяжелые короткие копья, которые частью вонзились в щиты, частью принесли смерть или увечья.

— Руби их!!! — успел выкрикнуть Дагдамм, и мир, казалось, исчез в пыли, грохоте и яростных криках.

Два войска столкнулись.

Рыжий жеребец сбил с ног двух или трех аваханов, беспомощно упиравшихся в землю выставив перед собой щиты. Они пробовали остановить киммерийский натиск копьями, но в последний миг нервы у одного не выдержали, и он повернулся убегать. В то же мгновение наконечник копья скользнул по могучей груди рыжего, распоров шкуру. От удара конь ощутил лишь слабую боль, а человек был сокрушен, ни одна его кость не осталась целой. Беглецу Дагдамм разрубил затылок. И тут же на морде его коня повис бородатый воин в кольчуге. Дагдамм проломил ему голову. Рыжий встал на дыбы и ударами копыт смял еще несколько шлемов вместе с черепами.

Рядом с Дагдаммом падали наземь киммерийские всадники, убитые и раненые сами, или потерявшие коней. Но аваханов погибло больше, и они дрогнули. У тех, кто стоял ближе, не было выбора, они дрались просто, чтобы выжить, но в задних рядах опять поднялась паника.

Дагдамм раздавал удары направо и налево. Он молотил по головам, по щитам, по оружию, которым его пытались поразить.

И случилось то, что обычно случалось в такой миг.

Оглядываться было некогда, но царевич знал, что повсюду происходит то же самое — киммерийские всадники ломают линию защиты спешенных аваханов. Иначе он был бы уже мертв.

Враг пал духом. Плотный строй стоявший плечо к плечу и щит к щиту стремительно обращался в толпу испуганных людей. Чем больше аваханы паниковали, тем больше их гибло.

И они дрогнули. Сначала дрогнули, а потом и вовсе сломались.

Одни старались не бежать, а отступать, сдавать позиции, но не показывать врагу спины. Другие же пускались наутек и даже бросали оружие.

Безумный натиск не прошел для киммирай даром. Они тоже потеряли убитыми и ранеными многих своих товарищей. А уж коней лишилось не меньше трети.

Но дело было сделало — аваханы побежали. Сейчас надо рассеять их по степи, а потом просто ловить как сайгу, гнать и бить, гнать и бить!

У большинства убитых сегодня будут разрублены затылки — злорадно подумал Дагдамм.

Сам он решил дать себе и коню передышку. Даже его огромные силы были конечны, а сегодня он дрался уже в третьей битве, и весь день провел в седле.

Он отъехал чуть в сторону и наблюдал, как победа превращается в сущий разгром.

Гирканцы мало участвовали в лобовой атаке, но теперь, когда впереди был не строй щитов и копий, а беззащитный лагерь, в котором только кое-где сохранялись очаги сопротивления, настало их время.

Визжащие дикари на своих мохнатых конях мигом наводнили почти все пространство лагеря. Стена из телег, которая так и не была по-настоящему возведена, теперь не защищала аваханов, а лишь не давала им бежать.

Многие устремились к мелкой реке, переходя ее вброд, ища спасения на противоположном берегу, там, где еще не царил разгром.

Дагдамм слишком поздно понял это.

Каррас с вершины рукотворного холма видел все. Он принялся яростно браниться и слать одного вестового за другим, но тщетно.

Гирканцы, а частью и киммирай принялись разграблять лагерь, тащить все, до чего могли дотянуться.

Киммирай, поминая всех своих богов, старых и новых, скальпировали убитых врагов. Гирканцы больше уделяли внимания шатрам и обозным телегам. Ловили лошадей, верблюдов. Успели затеять несколько ссор и драк из-за добычи.

Меж тем разгромленные аваханы уходили за реку, их почти никто не преследовал.

Дагдамм сообразил, что происходит, но было поздно.

Он ясно различил, как грузный бородатый авахан, верхом на тонконогом вороном коне, остановил беспорядочное бегство. Его звучного голоса и нескольких ударов плетью оказалось для этого достаточно.

Бахтияр — узнал его Дагдамм. Как и отец, он бывал у аваханов, и видел эмира и его братьев. Бахтияр был самый сильный, Шад — самый храбрый, эмир — самый хитрый. Шад кажется, убит. Но жив Бахтияр. Это плохо.

Аваханы были разгромлены, но не уничтожены. Они теперь собирались с силами на противоположном берегу реки. Река была неширокой и неглубокой, но все же представляла преграду.

Через эту полосу мутной воды теперь летели брань, угрозы, обещания скорой и страшной расправы, а также стрелы. Но обе стороны слишком выдохлись, чтобы прямо сейчас продолжать сражение.

Каррас, выбранившись, все же приказал большому барабану замолчать. Киммирай были сильными людьми, возможно — самыми сильными в Степи. Но нельзя требовать от них второй такой яростной атаки подряд.

Великий каган уже спустился со своего помоста.

Подъехал Дагдамм. Судя по тому, что он совершил сегодня, силы уже вернулись к сыну. Каррас ощутил укол чего-то, что походило на зависть. Зависть к юной силе Дагдамма и к лежащим перед ним долгим годам жизни. Сам он начнет стареть уже очень скоро.

Мысль была мрачная, злая, тяжелая.

Удачная атака на аваханов не принесла победы — Дагдамм не прославился.

— Я принесу тебе голову эмира и голову Бахтияра. Но не сегодня. — сказал Дагдамм.

— Поспеши, сын мой.

Вот и вся благодарность за вовремя принесенную весть о появлении грозного врага. Вот и вся благодарность за почти выигранную битву. — угрюмо подумал Дагдамм.

Прежде он вспылил бы, повысил голос.

Но то было до касания смерти и до ночей, проведенных с Балихой.

— Моя участь — повиновение. — сказал Дагдамм и чуть склонил голову.

У ног эмира Сарбуланда испустил дух, захлебнувшись собственной кровью его брат. Сарбуланд закрыл глаза Шада, положил ему на веки золотые монеты.

— Прости, брат. — только и сказал повелитель аваханов. Тут же он поднялся, готовый действовать, а не предаваться скорби.

— Мы пропустили первый удар, потому что недооценили врага, его умение быстро передвигаться и готовность яростно нападать. — сказал он почтительно склонившему голову Абдулбаки. — Но мы выдержали это, сохранив большую часть войска и порядок в рядах наших воинов. Сегодня же варвары заплатят за свою дерзость. Сейчас они примутся отмечать свою победу, думая, что с нами покончено. Когда они перепьются, мы нанесем ответный удар. Я сам поведу своих сыновей. Следом пусть идут малик Бехзат и малик Бариалай со своими людьми. Мы нападем на варваров и постараемся внести в их ряды сумятицу. Я постараюсь поразить их вождей. Если нам будет сопутствовать удача, пусть в битву вступают остальные малики. Если же нет, мы с сыновьями станем мучениками веры.

В отряде личной гвардии эмира и в самом деле служили несколько его сыновей от низких наложниц, а также несколько сыновей его братьев. Остальные четыре сотни воинов принадлежали к родовитой аваханской знати.

«Детьми эмира» они звались в знак признания их высокого происхождения.

Это были отлично вооруженные и обученные воины, владевшие самыми лучшими лошадьми и доспехами в войске. Но именно это обстоятельство делало отряд «детей эмира» столь ценным, что в битву его бросали редко, приберегая на самый крайний случай. Обычно «дети» охраняли священную для аваханов особу своего «отца», выполняли роль стражей дворца или походного шатра. И если уж эмир собрался возглавить своих «детей» в битве — значит положение крайне тяжелое.

— Бахтияр. — сказал он старшему брату. — Ты не пойдешь со мной в битву. Храни наш лагерь и войско. Если Ормузд отвернулся от меня, и я не найду победы, погибну или попаду в плен — уходи обратно, стараясь сохранить как можно больше людей и лошадей. Не мсти за меня, не ищи славной гибели. Сохрани себя и войско для Гхора и для веры.

Эмир вскочил на коня. Ему подали оружие — лук, колчан со стрелами, короткое копье. Он проверил туго ли натянута тетива.

— Пусть будет над тобой благословение Ормузда. — напутствовали эмира Бахтияр и Абдулбаки.

XIV. Пламя Ормузда

— Что там творится, во имя Неба? — Каррас повернулся в сторону разграбляемого лагеря аваханов. Там по-прежнему шел грабеж, кое-где сопровождавшийся стычками между не поделившими добычу победителями.

А потом в воду с противоположного берега одна за другой стали входить сухопарые аваханские лошади, несущие вооруженных всадников.

Каррас не первый раз дрался с аваханами и не ожидал, что они так скоро придут в себя после полученной трепки.

Пока каган додумал эту мысль, мелкую реку пересекли не меньше трех сотен аваханов и за ними следовало еще дважды столько.

Они набросились на занятых грабежом киммирай и гирканцев, которые уже чувствовали себя победителями.

Много храбрых воинов было убито прежде, чем успели схватиться за оружие.

Аваханы, которые уходили за реку пешими, растерянными, разгромленными, вернулись. Вернулись на конях, с оружием, полные жаждой мести.

Они без промаха били стрелами, кололи копьями, рубили кривыми саблями. Шли вперед, оставляя за собой только изувеченные трупы.

Конечно, степняки, на которых они так свирепо напали, тоже умели сражаться. Меньше часа назад они громили тех же самых аваханов. Но, слишком рано начав праздновать победу гирканцы и киммирай из первого отряда, не были готовы к новой битве. Они представляли собой толпу, тогда как аваханы шли строем.

Во главе южан скакал высокий всадник с длинной, ухоженной бородой. Он прямо на скаку пускал одну за другой стрелы, каждая из которых находила цель.

Сарбуланд знал, что нужно для того, чтобы вырвать победу у киммирай. Ему нужна была смерть Карраса и его сына. Но можно и только Карраса.

Он даже думал вызвать его на поединок царей. Каррас достаточно тщеславен, чтобы согласиться на такое. Но потом эмир подумал, что вернее всего Каррас выставил бы против него это чудовище, дэва, своего сына. Сарбуланд не был уверен в победе над каганом, но верил в нее. А против Дагдамма, который наводил ужас на всю Степь, не вышел бы на поединок, оставаясь в здравом рассудке.

Но Ормузд несомненно вел его, направлял его руку и бег его коня.

Он различил впереди знакомую коренастую фигуру, словно приросшую к спине чалого скакуна. Киммерийский каган пробовал остановить бегство своих людей, но безуспешно.

Сарбуланд чуть замедлил бег собственной лошади и натянул лук.

Он понял, что Каррас тоже видит его.

— Пламя Ормузда! Пламя Ормузда! — гремел боевой клич аваханов.

Каррас, вскочивший на коня, плетью бил бегущих и скачущих, обращенных в бегство воинов, которые совсем недавно являли чудеса храбрости.

Это помогло мало. Каган обнажил меч, разрубил голову одному гирканцу, ранил в бок второго, но тут его конь споткнулся, и он чуть не выпал из седла. Опытный наездник, он сумел этого избежать, но время было уже потеряно, мимо неслись и неслись люди и лошади. Теперь он мог изрубить хоть две дюжины, остальных это не остановило бы.

Каррас закричал. Это был уже не боевой клич, просто утробный рык раненого, разъяренного зверя.

Киммерийский каган не собирался бежать с поля боя. Он развернул своего коня против потока бегущих. Увидел, что за спинами последних гирканцев скачут аваханы в шитых золотом и серебром плащах. Они настигали беглецов, убивали их в спину.

«Сыновья эмира»!

Круговерть битвы оторвала Карраса от отряда его телохранителей. Каган был один, всего лишь немолодой воин среди тысяч таких же.

Но разве этого мало, если одинокого воина зовут Каррас, сын Конана?

Он, кажется, видел среди дерущихся Наранбатара, видел шрамолицего Гварна, видел, как они стараются пробиться к нему.

Но Каррас не думал об этом. Его внимание привлек к себе авахан с крашеной бородой.

Каррас, не выпуская из правой руки меч, нашарил рукоять метательного топора около седла. Размахнулся и метнул оружие в того, кто летел впереди аваханской конницы.

Каган промахнулся. Его топор в самом деле поразил в лицо авахана, но не того, который вел огнепоклонников в битву, а того, что скакал рядом.

Но и стрела эмира не настигла Карраса, уйдя дальше. Нашла ли она какую-то цель, унесла ли чью-то жизнь, не видел ни эмир, который эту стрелу пустил, ни Каррас, которому она предназначалась.

Теперь их разделяло не больше двух сотен шагов. Каррас поднял меч. Эмир отбросил лук и занес для броска копье.

Какой-то миг казалось, что битва замерла. Гирканцы и киммирай перестали бежать, аваханы — настигать их. Многие остановились посмотреть на редкое событие, вызывающее в памяти героические песни, которые на разных языках пелись у всех походных костров.

На поединок царей.

Чуть отведя в сторону вооруженную руку Каррас выехал навстречу Сарбуланду.

Эмир пришпорил коня, посылая его в галоп.

Каррас не отводил глаз от летящего на него эмира.

В какой-то миг он будто бы упал с седла, и копье, которое должно было пронзить его насквозь, поразило лишь воздух.

Зато меч Карраса едва ли не по рукоять вонзился в бок коня эмира.

Смертельно раненый, зверь издал пронзительное ржание, но упал не сразу, а лишь сделав еще пару десятков шагов. Там он рухнул в одночасье, погребая под собой всадника.

— Хан харрадх!!! — в голосе кагана звучала жестокая радость.

Он подъехал к поверженному эмиру аваханов. Спешился, не спеша подошел к Сарбуланду.

Тот как будто не сильно пострадал при падении, был только оглушен.

Киммерийский каган занес меч для последнего удара.

Сарбуланд не молил о пощаде, не сулил выкупа. Он знал, что Каррас его не пощадит. Он и сам не пощадил бы Карраса.

— Разреши мне помолиться. — только и сказал эмир.

Каррас кивнул.

— Недолго. — сказал он.