Киммерийский аркан

Михаил Боровых

Киммерийский аркан

Пролог

Баглараг

Венты пришли в начале весны. Река только вскрылась ото льда, и теперь, разбухшая, темная, злая, с рычанием несла студеную, перемешанную с ледяным крошевом, воду мимо стен крепости.

В Баглараге радовались этому. Вскоре весна отогреет землю, зазеленеет на много миль вокруг вся степь. По большой воде придут торговые караваны с Севера и с Востока. Потом можно будет вспахать поля и бросить в землю семена. Стада, отощавшие в долинах на низкорослой сухой траве, которую они с трудом выбивали из-под снега, перегонят в предгорья, на высокие, сочные луговые травы.

Весна всегда приносит с собой жизнь.

Но в этом году весна принесла смерть.

Вместо торговых караванов по реке спустились на огромных плотах дружины князя Буйволка. Они пришли так быстро, что ни жители, ни гарнизон крепости не поняли, что их берут в осаду. Только что из-за поворота выплыли первые плоты, и вот уже светлобородые, широколицые воины в остроконечных шлемах, разбивают лагеря, укрепляя их привезенным с собой лесом.

Но как венты сумели спустить на воду целый флот, будучи незамеченными?

Дуфф раз за разом задавал себе этот вопрос. Его разъезды не могли пропустить строительство такой армады. Значит, Буйволк просто перебросил свои плоты и лодки из русла реки, находившейся на подвластных ему землях.

Приказав разбить походные шатры, Буйволк уснул, а когда вышел снова из своего золотого шатра, был уже разгар дня.

Буйволк был высок, широкоплеч, с золотистой бородой, которую отпустил чуть не до середины живота. Движения его были быстрыми, глаза смотрели уверенно. Вскоре он обретет настоящую славу.

— Приведите Прокшу! — приказал Буйволк.

Воины приволокли старообразного человека в ветхом рубище. Ноги его были забиты в деревянные колодки. На вид он был жалок, только в глазах светился цепкий и расчетливый ум.

— Возьмешь мне этот город, получишь свободу от колодок. — сказал Буйволк.

Прокша кривляясь, как человек привычный к унижениям, и потому не воспринимающий их всерьез, поклонился.

— Да, светлый князь. Как обычно мне нужны пергаменты, чернила и перья. А еще чтобы все твои воины повиновались моим приказам как твоим собственным.

Прокша день провел над своими пергаментами.

А потом начал руководить работами.

Половина всего войска вентов превратилось в работников. Воины несколько дней стучали топорами, рыли землю, таскали какие-то деревянные сооружения и камни. На крепостных стенах поняли, что готовится штурм. Но никто не ожидал, что венты соберут огромные камнеметы и сделают это так быстро.

Через неделю на Баглараг полетели каменные глыбы, которые рушили деревянные стены. Но защитники крепости дрались отчаянно, и попытки ворваться в город через проломы не привели ни к чему, кроме того, что эти самые проломы завалили грудами окровавленных тел.

Тогда венты начали забрасывать крепость горшками с горючей смесью. Баглараг занимался огнем то там, то здесь. Киммерийцы не могли одновременно сражаться и тушить пожарища. Оборону у проломов в стенах смяли. Бородатые северяне лезли в бой с отчаянной смелостью, которую киммерийцы не привыкли встречать у своих врагов. Они как будто вовсе не боялись смерти. Рубка шла на стенах и под ними. Люди задыхались от дыма, но остервенело орудовали в тесноте мечами и ножами, топорами и палицами.

А Баглараг горел.

Понимая, что крепость не удержать, Дуфф приказал идти на прорыв, уходить на юг, в родные степи. Он еще хотел верить, что успеет добраться до другой киммерийской крепости, привести подмогу, пока горящий Баглараг держится. Его конница в самом деле опрокинула первые ряды сгрудившихся у ворот вентов. Стоптав конями, изрубив мечами несколько десятков воинов врага, всадники Дуффа рванулись на открытый простор, но в то же время из степных балок, из редких рощиц, из-за крутых холмов с визгом и гиканьем стали налетать всадники на низкорослых конях. Это были гирканцы из разных племен, кочевавших по кромке леса и степи. Их стрелы били, не зная промаха, а кони скакали, не зная устали. Этих гирканцев, шалыгов, кустю, мужонов и других, было бесчисленное множество, и потому ни один вырвавшийся из крепости киммериец не ушел далеко.

Самого Дуффа сдернули с седла крюком, и уже на земле убили, вогнав кривой нож в основание шеи. Сделавшие это гирканцы отрезали воину пальцы на руках и выкололи глаза.

Этот погром видели оставшиеся защитники города. Теперь они дрались уже не за победу, а просто за достойную гибель.

Баглараг стоял теперь, со всех сторон окруженный вражеским лагерем.

Лесные гирканцы жарили на кострах руки и ноги убитых киммерийцев. Таков был их вековой обычай.

Той же ночью еще несколько человек попробовали улизнуть из обреченного городка, спустившись к реке. Но венты настигли их на своих быстроходных ладьях, опрокинули утлые суденышки беглецов, а потом воды реки окрасились алым. Это проломили палицами одну за другой мелькавшие над серой водой черноволосые головы.

Дождь погасил пожары, но на следующее утро обстрел начался снова. Баглараг умирал, корчился в муках. Бои теперь шли в самом городе, но еще долго защитники его удерживали сердце Бугларага — небольную крепостицу из речного камня. По размеру это было скорее подворье, чем настоящая крепость, но стены были крепки и не боялись огня.

Тогда Буйволк сам прибыл к месту битвы и приказал своим воинам остановиться.

Звучным чистым голосом прокричал он свои условия.

Киммерийцы уходят, отказываясь навечно от всех прав на Баглараг и все земли к северу от него. В ответ полетели только ругательства.

Разбив тараном, сделанным из ствола векового дерева, ворота, венты, наконец, ворвались в киммерийскую цитадель.

Из двух дюжин его защитников почти все погибли в рукопашной, а последний покончил с собой, бросившись на обломок собственного меча.

Буйволк приказал привести Прокшу.

— Снимите с него колодки.

Застучали молотки.

Мастер осадных дел перебирал босыми, сбитыми ногами.

— Дайте ему хорошие сапоги, накормите горячей едой. Апас!

Вперед выступил рослый, узколицый человек с белыми волосами. Он был родом самого севера, из Великих Болот.

— Слушаю, князь.

— Эта крепость отныне твоя, Апас. Это плата тебе за службу, но это и великая ответственность перед великим князем.

— Да, господин.

— Отстрой все, что сгорело, Прокша тебе в этом поможет. Оставляю с тобой половину своих людей. Я возвращаюсь в Радож.

— Да, господин.

— Сделай так, чтобы даже духу киммерийцев не осталось тут. Чтобы ни тел, ни утвари, ни оружия, будто они просто исчезли.

— Да, господин.

Апас огляделся. Пожалование нельзя было назвать особенно щедрым. В Баглараге жило едва ли пять сотен человек. Две сотни киммерийских воинов, некоторые из которых приехали к месту службы с семьями, какие-то ремесленники, немногочисленные торговцы. Сейчас городок сильно выгорел и пострадал от обстрелов камнями. Но все же теперь он — наместник этой крепости.

Апас знал, что степняки не любят настоящие города. Это страна вентов черпала мощь в городах, а лежавший к югу Киммерийский Каганат держался на силе конного воинства.

И все же на границах своих владений киммерийцы строили небольшие опорные крепости, да и в глубине страны имели несколько постоянных поселений.

Апасу вдруг стало не по себе.

Зачем князю понадобился этот захудалый Баглараг? Зачем он нарушил мир с Каганатом? Что будет делать он, Апас, когда с юга, мстить за смерть своих сородичей в Баглараге, придут киммерийцы?

Апас не знал, да и не мог знать, что взятие Багларага стало событием, которое в очередной раз повернуло колесо мировой истории.

Что оно положит начало великой войне между Лесом и Степью, между народами, живущими в войлочных шатрах, и народами, живущими в деревянных домах.

Но даже если бы Апас знал все это, что он мог поделать?

Он был простым воином-латником на службе младшего князя Буйволка, который сам был на службе у великого князя Видослава.

— Это честь для меня, господин. — сказал Апас вместо всего того, о чем думал.

I. Встреча в степи

По весенней степи, которая цвела от буйства пробуждающейся жизни, ехал на рослом, крепком коне одинокий всадник. Это был молодой мужчина, высокого роста и мощного сложения.

Но сейчас голова и рука его были перевязаны окровавленными тряпицами, широкие плечи поникли, а на лице, в обычную пору красивом и гордом, запечатлелась великая тоска.

Богатая одежда всадника была во многих местах пробита и разодрана, пропитана потом и дорожной пылью. Единственным его оружием был короткий тяжелый меч с чуть кривым клинком, который путник заткнул за пояс. Небольшой круглый щит из кожи и дерева висел справа у седла. Щит этот был покрыт многочисленными зарубками и насечками, явно не раз и не два принимал он на себя удары вражеского оружия и спасал жизнь своего владельца.

Человек не казался так уж тяжело раненым или больным, видимо большая часть его страданий были душевного свойства.

Светлые длинные волосы, грязные и спутанные, падали на крепкую шею. В густой бороде запеклась кровь.

Он смотрел пред собой пустым, будто остановившимся взглядом, и казалось, вовсе не правил конем, и тот нес седока, куда ему вздумается.

Трава еще не поднялась в полный свой рост, но повсюду виднелись алые, желтые, синие цветы.

Мало в мире зрелищ столь прекрасно-возвышенных, как это цветение, охватывающее многие мили, и даже самые грубые и жестокие люди, такие как воинственные степные властители киммирай, сталкиваясь с этой красотой, преисполнялись благоговения перед ней.

Но ничто не трогало погрузившегося в скорбь одинокого путника.

Его вывело из задумчивости лишь столкновение с другим человеком.

Сначала он увидел коня — невысокого и мохнатого, обычного коня, на каких ездили гирканские кочевники. Животное стояло, понурив голову, и меланхолично жевало невысокую траву, цепляя ее мягкой и широкой губой. Что же до всадника, то он скорчившись валялся на земле, издавая странные скулящие звуки. Это был совсем юнец, почти мальчик, смуглолицый и с раскосыми глазами, чистокровный гирканец. Прическа и цвета одежды указывали, что принадлежит он к народу богю.

Путешественник подумал было, что юный богю ранен или тяжко болен, но заметив незнакомца, тот вскочил на ноги, в заплаканных глазах его сверкнула ярость, а в руке — клинок кривой сабли.

— Убирайся, пока я не вырезал твое сердце! — взвизгнул он, наступая на конного путника.

Тот миролюбиво поднял руки.

— Я не враг тебе, человече. Мое имя Грим, я из рода асиров, что ныне пресекся под мечом Люта. Между нами и богю никогда не было крови.

Юный кочевник не был настроен столь миролюбиво.

— Кровь никогда не поздно пролить, ас! Хорошо твои волосы будут смотреться на моем щите! Подними меч и сразись как мужчина!

— Вижу не терпится тебе пролить кровь и напоить ею землю. — сказал Грим, в один миг спешившись и выхватил свой короткий клинок. В следующее мгновение он нанес сверху рубящий удар, который богю отразил своей саблей, но Грим ударил гирканца в лицо щитом. Тот сделал шаг назад, совершенно оглушенный этим ударом, из разбитого носа и рта потекла кровь, глаза стали мутными. Грим мог бы убить своего противника одним ударом, но он вновь ударил щитом, в этот раз по темени, и юный богю свалился к его ногам как мешок шерсти.

Когда гирканец пришел в себя, то увидел, что лежит на земле, даже не связанный, хотя и разоруженный. Грим сидел напротив, подвернув под себя ноги, и устало улыбался.

— Что же исторгло слезы из глаз столь храброго воина? — спросил он с той же улыбкой, в которой не было веселья.

И богю заговорил.

— Я плакал по своей молодой жизни, чужеземец. Зовут меня Унур, сын Нохая, отец мой глава нашего рода Хулганов. Все было в моей жизни, богатство, и слава, и молодая жена из хорошего рода, красивая и добрая нравом. Но скоро лишусь я головы, не прожив жизни, не совершив подвигов, не породив сына, не оставив следа в истории нашего рода. Потому и поддался я позорной слабости, потому и лил слезы.

— Кто же приговорил тебя к смерти, юный Унур?

— К смерти меня приговорил отец мой Нохай, а исполнит приговор сам великий каган Каррас, недаром прозванный Жестоким.

— И как же вышло, что отец твой и великий каган сговорились, чтобы умертвить тебя?

— Отец мой послал меня гонцом ко двору Карраса, а известно каждому в Степи, что Каррас казнит гонцов, несущих дурные вести.

— И что же такого дурного хочешь ты сообщить великому кагану, что он непременно должен казнить тебя?

— С севера идет неведомое прежде племя вентов. Они уже перебили алта и склонили к покорности татагов и мужонов, а также другие племена леса. В бою они неодолимы, не берут их ни стрелы, ни сабли, ни копья.

— Но это не новость уже. Известно каждому, что венты вышли из леса три года назад.

— Да, это не новость. Новость же то, что народ богю, спасаясь от вентов, решил уйти в дальние земли, покинув руку Карраса. А также то, что венты взяли уже и разрушили крепость Баглараг, которую киммирай возвели у северных своих пределов.

— В самом деле, дурные вести везешь ты Каррасу. Но и я еду с тем же самым. Я один в мире знаю, как погиб славный сын Карраса, Конан, и кто к тому причастен. Страшной смертью умер Конан, шаманы истерзали его плоть, Доржа-хан съел его сердце, а душу его пленила ведунья Айрис. Мой род тоже погиб в бою с вентами. Мы не покорились князю Люту, и венты перебили каждого асира, кроме меня, который, быть может, был достоин смерти больше, чем прочие. Я тоже ехал к Каррасу и вез ему дурную весть. Жизнь моя закончена, нет у меня ни отца, ни сына, ни даже рода моего больше нет. Я решил сыграть с судьбой, и вверить свою жизнь Каррасу. А ты так и не сказал, почему же родной отец обрек тебя на такую участь, не послав раба или любого другого воина?

— Отец мой возжелал моей жены.

Грим улыбнулся.

— Старая, как мир история, молодой Унур. Скажи мне, на словах велел тебе отец передать послание Каррасу, вручил письмо, или напел песню?

— Послание мое — песня.

— Так спой же ее для меня. Я поеду к Каррасу, и спою ему твою песню, и поведаю свою повесть. Пусть каган вершит мою судьбу.

— Почему ты спасаешь мою жизнь, Грим?